Лекарство от скуки

ГЛАВА 1

Желанный ребёнок после десяти лет бесцельного хождения по врачам показался Измайловым чудом. Но сложная беременность, тяжёлые роды и их последствия, звучащие как приговор, не позволили обзавестись ещё и наследником, потому на дочку уходила вся любовь, вся забота и нежность, все средства. На неё же возлагались и огромные надежды каждого из родителей. Мать растила из Наташи беззаботную бабочку, купающуюся в роскоши и красоте, отец пытался навязать во взбалмошный характер нотки ответственности, благоразумия, рассудительности. Но любые попытки проявить хоть долю строгости были обречены на провал, и Наташа росла избалованной, себялюбивой, неприступной красавицей.

Пожалуй, во всём городе не нашлось бы девочки краше. Во всём городе не нашлось бы мальчишки, что сумел бы угодить требовательной особе. Наташа росла, крепла, убеждаясь в собственной уникальности, неповторимости. Яркая, смелая, спустя время, она покоряла с одного взгляда любого, лишь задорно вздёрнув носик. И только глаза, чёрные, словно у волчонка, давали понять, что внутри прячется бесовская натура. Она смело отказывала поклонникам, дерзко глядела на любую соперницу. Она знала, что мало кто отважится предъявить дочке генерала Измайлова претензии и непозволительно этим пользовалась, не боясь обидеть словом, делом, поступком.

– Ну, привет, Заноза. Куда такая красивая? – пресёк вход во двор Гришка Талашов со своей компанией.

– Что-то вас больно много, залётные! – ухмыльнулась Наташа и, углубляясь в тёмную арку, оттолкнула в сторону руку, что мешала пройти. – Или что? Как Мишка Громов в армию угодил, страшно по одному ходить? – она оглянулась, припоминая былого главаря шайки.

Вот уж где был смельчак! Наташа порой им даже восхищалась. Громову было плевать и на её генеральскую родословную, и на красоту её плевать. Сколько Наташа себя помнила, Мишка задирал её, не давая проходу! Сколько раз она возвращалась со двора с разбитыми коленками, сколько раз прибегала домой в слезах, пытаясь спрятаться за стальными засовами! Отец Мишке и уши накручивал, и в милицию сдавал, а тому всё нипочём. Не мог Громов Наташу вот так пропустить, не зажав в каком-нибудь пыльном углу.

Ей исполнилось четырнадцать, когда Громов позволил себе куда больше слов и обидных тычков, подножек, когда вздумал дёрнуть её уже вовсе не за косу. Он и прежде поглядывал на Наташу с интересом, будто наслаждаясь острыми перепалками. Вооружённый вниманием более трусливых дружков, Мишка любил высмеять и модную юбочку, и стильную укладку, а в тот вечер совершенно неожиданно оказался во дворе один.

Наташа как раз возвращалась от одной из своих одноклассниц. Не от подруги, нет. Она не считала кого-то из них своими подругами. Просто знакомые, которых она забудет, как только поступит в консерваторию. Наташа шла, искоса поглядывая на окна его квартиры, что на первом этаже. Обратила внимание на свет, что горел в них, на шум, что доносился даже через закрытые створки.

Наташа надменно хмыкнула и расправила плечи, уже практически чувствуя свободу от его навязчивого внимания – Мишку забирали в армию. Уже и повестку прислали, и медкомиссию он прошёл. Девочки во дворе об этом шептались, отчего-то считая новость важнейшим событием предстоящего лета. А, кроме Громова, никто и не посмеет к ней пристать ни с разговорами, ни с угрозами. Кишка тонка! И не успела Наташа об этом подумать, как встревоженно отшатнулась, глядя на мужскую фигуру у дерева метрах в десяти от себя.

– Ты чего скачешь, Измайлова? – Громов сделал шаг к свету фонаря и, пытаясь выдать обворожительную улыбку, зажал в зубах сигарету. Наташа на это, как всегда, презрительно скривилась.

– Громов, я прошу тебя, только не улыбайся. Так ты становишься похож на дегенерата, – снисходительно глянула на него Наташа и вспомнила, что ещё секунду назад торопилась.

Она ускорила шаг, но как только поравнялась с Громовым, почувствовала направленную в свою сторону угрозу и будто притормозила, пытаясь понять, что это значит. Мишка уже не улыбался, а зло скалился. Он выдернул сигарету из зубов, швырнул её себе под ноги и, схватив Наташу в охапку, прижал к дереву, больно приложив спиной о жёсткую кору.

– Пусти меня! – приказала она, ни на секундочку не испугавшись его порыва. Наташа не сразу осознала, отчего у Громова спёрло дыхание, отчего как-то странно заблестели глаза.

– Скажи ещё что-нибудь, – жарко выдохнул он.

– Пусти, я сказала! – повторила Наташа приказ и попыталась высвободиться из хватки, но Громов, больно впиваясь пальцами в её плечи, держал крепко.

– А ты оттолкни, – жёстко усмехнулся он. – Или что? Прикасаться противно?

– Ты очень догадлив, Громов. Противно. А ещё от тебя воняет помойкой. И смотришь ты на меня, как голодный. Только вот не получишь. Никогда и ни за что! Понял?!

Наташа взбрыкнула в попытке высвободиться и ахнула, с такой силой парень толкнул её обратно.

Шутка перестала быть таковой, когда Громов всё же ослабил хватку, но вовсе не для того, чтобы отпустить. Рукой он повёл вверх по её шее, по подбородку. Повёл точно к губам, чтобы грубыми подушечками пальцев коснуться их и замереть, шумно выталкивая из себя опостылевший воздух. Громов вжался пахом в её бёдра и странно рыкнул, глядя в глаза. Он смотрел безумно, а Наташа с отвращением и издёвкой, мол, не посмеешь.

А он посмел. Просто ей назло! Впился в губы, а как почувствовал отпор, прихватил зубами её нижнюю губу, выслушал угрожающее шипение, и вжался в желанное тело сильнее. Подхватил её под ягодицы, заставляя обхватить себя коленями с боков, провёл грубыми руками по бёдрам, с нетерпением потянулся к белью. А Наташа извивалась под ним, рычала, пытаясь оттолкнуть. Она впилась ногтями в мужскую щёку и с силой рванула, рассекая кожу до крови.

Вспышка боли Громова то ли отрезвила, то ли стала неожиданностью, и он отступил. Отступил, провёл ладонью по расцарапанной щеке, пытаясь понять, что произошло, а как опомнился, только и услышал, что стук её подъездной двери. Громов, запрокинув голову к звёздному небу, грязно выругался и, глядя на свет, загоревшийся в окнах её квартиры, мстительно прищурился. Гуляли тогда всю ночь. Шумно, весело. А наутро об Измайловой он будто и вовсе забыл. Сейчас его ждала новая жизнь в суровых казарменных условиях.

Все два года не вспоминали о ней и дружки Громова. Разве что так, изредка, только бы не потерять сноровку, эти раздолбаи могли окликнуть Наташу, освистать вслед или, словно старой подруге, призывно махнуть рукой, предлагая стаканчик пива с утра. А вот сейчас отчего-то вспомнили. Наглые, сытые. Судя по тому, как шатались, ещё с утра не просыхающие, а, может, со вчерашнего вечера. Наташа сделала всего шаг, а Гришка снова стал перед ней, борзо улыбнулся.

– Что же ты такая злая, а, Заноза? – Он, неприятно скалясь, склонил голову набок. – Видать, к ласке мужской не приучена? – парень резко вздёрнул руку и схватил её за волосы у самой головы, а Наташа в панике поняла, что от них не пахнет алкоголем.

Алкоголем не пахнет, а глаза «плавают», как в тумане. Она поняла это и ужаснулась, а Талашов тем временем уже приблизился к её лицу вплотную.

– А давай-ка я тебя научу правилам хорошего тона, – оглядываясь на дружков, придумал он развлечение. – Тут Миха Гром со дня на день на гражданку возвращается, а ты уже покорная будешь, да? – Талашов, не обращая внимания, как Наташа скривилась от отвращения, слюняво чмокнул её в лоб.

Уловив нужный момент, Наташа оттолкнула от себя Талашова и больно ударила парня каблуком по ноге, но бежать не получилось. Кто-то из дружков уже перехватил её поперёк живота, приподнимая над землёй, другой удерживал за ноги, чтобы не брыкалась. Из арки они потянули Наташу в сторону озера. Там сейчас тихо, пусто. Десятый час всё-таки.

О том, что угрозы не помогут, разъяснения не будут услышаны, Наташа догадалась, а вот что делать дальше, понимала слабо и принялась кричать. Громко, отчаянно. Впрочем, рот ей заткнули быстро, правда, заткнули ладонью, что, то и дело, соскальзывала, потому кричать она продолжала до тех пор, пока не оказалась на земле у самой воды, пока, заставляя заткнуться, ей не дали ногой по дых.

С Наташи силой содрали лёгкий плащ, буквально разрывая его на куски. Кто-то выкручивал руки, кто-то задирал юбку, стаскивал трусы. Она потерялась, не видела лиц, от страха не могла различить голосов. Только истошно кричала, но теперь насильников это, казалось, не беспокоило вовсе. Они были слишком увлечены общей эйфорией развернувшегося действа. Ведь простые парни из рабочих семей сейчас делили на пятерых дочку генерала Измайлова.

В какой момент её тело прекратили терзать, Наташа толком и не поняла. Сначала обмякли чужие руки, с тяжестью опускаясь на её грудь, потом исчез и болезненный захват на щиколотках, не оказалось вблизи и смрадного дыхания. Обессилено приподнявшись, Наташа увидела, как буквально в двух метрах от неё отцовский водитель месит обидчиков кулаками. По красным кедам она разглядела лежащего под водителем Талашова. Наташа повертела головой и невдалеке, в кустах, увидела ещё двоих. Эти двое не шевелились. Она опомнилась, громко всхлипнула и расплакалась от облегчения, понимая, что тот успел вовремя, что защитил, что ничего этого больше не будет.

– Тише, не плачь! – Услышала она над ухом тихий шёпот.

– Я… я так испугалась… – вжалась Наташа лицом в застиранную гимнастёрку, ногтями вцепилась в спину, понимая, что сама подняться не в состоянии.

– Надо бы милицию вызвать, – как-то неуверенно предложил спаситель, поставив Наташу на ноги. Отыскав её туфли, помог с ними справиться.

– Да пошли они к чёрту, уроды! – громыхнула Наташа истерическим криком. – И этот скоро явится… предводитель… Чтоб они все разом провалились, вместе со своим Громовым! Отморозки проклятые! – Она грязно выругалась, видимо, не успевая прийти в себя.

– И это вместо спасибо, Измайлова? – смешливо проговорил спаситель, и Наташа, нервно щурясь, подняла глаза к его лицу.

– Громов?.. – неуверенно потянула, стараясь прогнать из горла ставший непроходимым ком. – Ты… ты как здесь? Откуда? Ты специально это?.. – запнулась она, не зная, как обозвать, а Миша кивнул на спортивную сумку, что валялась в стороне, прямо на земле.

– Только с поезда, – серьёзно проговорил он, а Наташа подбоченилась, нахмурилась.

– А эти?

– А что эти?

– Да так… – язвительно потянула она. – Готовили меня к твоему приезду.

– Надо же… Я, значит, не готовился, а они, так, вовсю! – усмехнулся Громов, делая ситуацию несколько комичной. Видимо, именно оттого Наташа нервно хихикнула, правда, тут же расплакалась, вжимаясь всё в ту же гимнастёрку с двойным усердием.

– Не плачь, всё прошло. Ведь прошло? Они тебя не обидели? – Громов оглянулся на бывших товарищей, а Наташа непроизвольно коснулась его лица, предлагая смотреть только на неё. – Ты милицию думаешь вызывать? – повторил он свой вопрос, а Наташа замялась.

– Да что мы им скажем? Напали? Хотели изнасиловать? А что потом? Предъявим порванное бельё, которое они приобщат к делу? Но ведь не изнасиловали! И ничего не украли! У меня и красть-то нечего… Потрепали немного, а это максимум года два условно, даже при пометке, что напали группой лиц.

– И отягчающее не поможет? Ведь в состоянии… какого? Алкогольного?.. – Громов присмотрелся к лицу одного из дружков.

– В состоянии наркотического опьянения, – поддакнула Наташа, но лишь развела руками. – Это мало что меняет.

– А ты отца попроси. Он быстро найдёт для них тёплое местечко, – отчего-то чрезмерно весело хохотнул Громов. Наташа нахмурилась сильнее и теперь будто с обидой.

– Что ты имеешь в виду?

– Нашу с тобой прощальную встречу, разумеется! – посмотрел Мишка, склонив голову набок. – Дальше меня служили только пингвины, – добавил он с наигранной весёлостью, но не злился. Наташа по глазам видела, что злости нет.

– А что я могла ему сказать? – она устало пожала плечами, повернулась в сторону домов. – Я и не думала просить, чтобы как-то поучаствовал.

– А он и сам догадался! – возразил Громов, не двигаясь с места, и Наташа, останавливаясь, вздохнула.

– Ты мне хочешь что-то предъявить? – невесело улыбнулась она. – Так, давай! – взмахнула руками, подбадривая. – Заверши начатое! – Наташа сбросила туфли с ног, хлопнула по длинной юбке ладонями. – И отблагодарю заодно, и по долгам рассчитаюсь!

– Ладно, успокойся, – отмахнулся Громов, вновь собирая её туфли, после напряжённо скомкал в руках и разорванную, разбросанную по озёрной грязи одежду. – Ничего я не хочу. Устал. Помыться бы, да выспаться, – он подобрал свою сумку и, решительно обогнув Наташу, двинулся вперёд первым. – Идём, я провожу, – оглянулся, понимая, что Измайлова так и стоит на месте, не решаясь следовать за ним.

Уже стоя у двери её квартиры, Миша отчего-то не спешил.

– Может, зайдёшь? – Наташа передёрнула плечами и попыталась улыбнуться, хотя чувствовала явную неловкость. – Родителей дома нет. Я одна. Не знаю… чаю выпьешь, что ли…

– Ага, печенья пожую… Не нужно ничего этого. Говорю же: устал с дороги. Отдохнуть хочу. Мать давно не видел.

– Можно подумать, она тебя ждёт! Заходи. Переночуешь у нас, а утром на свежую голову можно и домой.

На этот раз Наташа проявила настойчивость и в голосе, и в действиях, потянув Громова за локоть в квартиру.

– Пьёт?

Наташа повела плечиком, не желая показаться сплетницей.

– Я за ней не слежу, но всё же…

– Понятно…

– Ты разувайся, не стой, – поторопила она его, а Громов отчего-то криво улыбнулся и потоптался на месте.

– Аромат солдатских ботинок не для столь утончённых особ, – выдавил Мишка из себя, наконец, и выпрямился, демонстрируя явные намерения всё же покинуть гостеприимный дом, на что Наташа безразлично пожала плечами.

– Можно подумать, от меня пахнет весенними цветочками. Вон, в грязи вся… замарашка… – она увела взгляд в сторону, как вдруг решительно выдохнула. – Извини меня за те слова. И за все остальные тоже. Я не со зла. В азарте. Ты слово – значит, я два должна! – припомнила Наташа старые обиды, а Громов только улыбнулся.

– Ну да, и я так…

– Вот и договорились до того, что сейчас не знаем, как себя вести. Давай забудем! Ты возмужал, я выросла.

– Ух ты, слова какие…

– И не нужно меня задевать! – возмутилась Наташа в голос, но тут же примирительно улыбнулась. – Ты меня, действительно, спас, и я тебе за это благодарна. А я умею быть благодарной, не сомневайся. Раздевайся, иди в душ. Думаю, планировка квартиры у нас та же, не заблудишься. – Она махнула рукой в сторону ванной комнаты и ушла вглубь коридора, закрываясь в комнате на замок. – Полотенце я принесу, – сообщила из-за двери, видимо, припоминая, как делала мать, приглашая на ночлег своих гостей.

Чай пили в каком-то неприятном, гнетущем молчании. Наташа всё больше разглядывала Громова и, наконец, поняла, отчего все девчонки были в него влюблены. Она отметила суровую мужскую красоту, оценила мощные кулаки, сильные руки. Уловила Наташа и хмурый, напряжённый, а оттого особенно притягательный взгляд. Сейчас тёмные волосы лишь топорщились коротким ёжиком, а ведь прежде Громов носил удлинённую стрижку. И форма была ему к лицу. Точно как папе! А ещё у Громова ладони были тёплыми и голос такой, что всё внутри трепетало. Сейчас он, конечно же, молчал, но вот когда говорил… Наташа вспомнила и поняла, что странные волны тепла разливались по телу от негромкого хриплого голоса. Прежде он таким не был. И притягательности в нём было ноль. Теперь же только и успевай себя одёргивать! За это Наташа на Громова злилась.

– Измайлова, не на выставке ведь, – улыбнулся он вдруг, заставляя залиться румянцем смущения за то, что посмела разглядывать. За то, что посмела делать это так нагло.

Сначала он улыбнулся, а потом рассмеялся и накрыл её ладошку своей грубой солдатской. Это стало откровением. Наверно, именно в этот момент Наташа в него и влюбилась. Да так, что не разглядела повода это скрывать. Завертелось всё как-то. Слишком быстро, что ли… Слишком остро. Когда никого вокруг, только они вдвоём, когда петь и танцевать хочется.

А дальше всё было. Всё то, что может себе позволить приличная девушка в компании неприличного парня. То есть походы в кино на последний сеанс или цветы из палисадника, за которым ухаживала соседка. На эти ромашки любовался весь двор, а Громов сорвал и подарил ей одной.

Он смотрел на неё, как на звёздочку. Именно так, как Наташа того заслуживала. По крайней мере, Измайлова была убеждена, что так и никак иначе должны смотреть на неё мужчины. И Громов стал для неё особенным. Ему она позволяла больше остальных. Ему она давала понять, что лот разыгран и приз достался достойнейшему. С её молчаливого согласия Миша встречал Наташу из школы, он же провожал её и на уроки музыки.

Все говорили, что у Наташи талант, что большое будущее, и она соглашалась. Когда она играла, всё вокруг замирало в предвкушении. Птицы переставали петь, а бабочки забывали, что когда-то умели порхать с цветка на цветок.

И местную шпану Громов разогнал, не глядя на то, что когда-то пили и гуляли вместе. Он исправился, он стал другим, прочувствовал тот уровень, который Наташа принесла в его жизнь. Стал на новую ступень. Прижимал её к своей груди и обещал все краски мира, ничего не требуя взамен. А Наташа и так готова была отдать ему всё. Не сейчас, правда, а потом, после свадьбы, которая случится, как только она окончит школу. Мама за отца тоже выскочила сразу после школы и ни разочка не пожалела! И Наташа будет так же счастлива. Обязательно будет!

Две недели забвения пролетели как один миг, а потом случился неприятный разговор. Тот самый, который поставил жирную точку в её счастливой жизни, в её детстве, в её наивном забытьи. Отец кричал так, будто случилась, по меньшей мере, третья мировая. Он раскраснелся, не стеснялся в выражениях и откровенно угрожал расправой, посмей только Наташа ослушаться его отцовского наказа. Суть всех претензий и упрёков сводилась к тому, что в «женихи» Наташа себе выбрала… м-м-м… мягко говоря, не того. Насколько именно «не того», отец тоже объяснил. Разрисовал, так сказать, в красках. А чтобы уж точно поняла, что перечить не стоит, ещё и запер в комнате. Отца не трогали ни слёзы, ни её жалкие восклицания. Генерал Измайлов был против. Какие ещё варианты могут при этом существовать?..

– Папа, если ты сейчас же не прекратишь, я уйду из дома, – выдохнула, наконец, Наташа, выбившись из сил, уверившись в том, что переспорить отца невозможно. И даже мама не захотела её поддержать. А ведь когда-то сама… сама, вот, точно так же пошла против воли отца!

Тогда всё было так, а сейчас совершенно по-другому! И дедушка в зяте души не чаял. Так, почему же… А впрочем, задать этот вопрос Наташе позволено не было. Но не будь она дочкой генерала Измайлова, если бы сейчас послушалась, пошла на поводу. Девушка прекрасно понимала, чего хочет, и точно знала, как этого добиться. «И пусть даже таким низким и непристойным методом, но свадьбе быть!» – решила она для самой себя и пробралась через окно в кухню, страшно рискуя сорваться с третьего этажа и как минимум покалечиться!

Без должного интереса Наташа повернула голову в сторону просторной гостиной, где мама отпаивала отца коньяком, и с высоко задранным подбородком проследовала через всю квартиру к выходу. Правда, хлопнуть дверью не решилась – всё же отец мог опомниться, догнать её и сломать все грандиозные планы.

Громов её визиту, казалось, удивлён не был. Он посмотрел на Наташу как-то печально, подпёр локтем дверной косяк, устроил голову на кулаке, тяжело вздохнул. Наташе ничего другого не оставалось, как наиграно весело развести руками и без приглашения ступить на чужую территорию.

– Вот она я! – рассмеялась Измайлова собственной неловкости. – Любите меня, восхищайтесь, носите на руках! – резко смолкла, почувствовав небывалое прежде напряжение. – Миша, а я из дома ушла, – пожала она плечами, ожидая от Громова какого-то шага. И чтобы тот непременно был столь же решителен, сколько и её.

Но всё, на что хватило Громова, так это на то, чтобы всё же захлопнуть дверь квартиры и не радовать заскучавших соседей подробностями личной жизни. Он посмотрел на Наташу как-то невесело и так внимательно вглядывался в её лицо, будто что-то пытался в нём найти.

– Сегодня я разговаривал с твоим отцом, – соглашаясь с какими-то своими мыслями, кивнул он. Наташа ухмыльнулась.

– Я тоже сегодня с ним разговаривала, – стрельнула она глазками, совершенно не чувствуя своей вины в неприятностях Громова, которые отец, без сомнений, уже успел устроить. И с работой, и с больным вопросом по жилью, ведь мать Громова задолжала государству кругленькую сумму по квартплате…

– Разговаривала? И что?

– И вот! – Наташа снова развела руками. – Берите, я вся ваша! – неловко рассмеялась она, отступая вглубь квартиры.

Не отпуская взгляда Громова, Наташа пятилась, уверенно стягивая с себя лёгкую курточку, атласную ленту с шикарных волос, сдвигая в стороны бретельки платья. Она не испугалась тяжёлого мужского взгляда и не захотела замечать стиснутых челюстей, «закрыла глаза» и на судорогу напряжения, что прошлась по мужскому лицу.

– Ну же, смелее! – рассмеялась она чужой нерешительности, и обвела губы языком, увлажняя их. Громов нервно сглотнул.

– Ты хорошо подумала? Мне показалось, генерал Измайлов настроен крайне решительно.

Громов недобро прищурился, но всё же приблизился.

– Генерал Измайлов не заслуживает нашего с тобой внимания. По крайней мере, не в эту ночь, – сообщила Наташа доверительным шёпотом, увлекая за собой. И поцеловала его. Сама. Первая.

Она поддалась волнительной дрожи, закрыла глаза, предвкушая, а потом захотелось забыться.

Приглушённые голоса Наташа расслышала сквозь сон. Мужские голоса. Один строгий, властный, и другой… мягкий и уступчивый. И в спальне она уже была одна. Стало неприятно и холодно. Наташа растёрла плечи, подтянула к себе платьице, спешно его надела, и, прислушиваясь к внезапно наступившей тишине, приоткрыла дверь. В коридоре было темно, и лишь свет из кухни тускло пробивался через кусок обойного листа, которым был заклеен проём выбитого много лет назад стекла.

– Я надеюсь, ничего непоправимого ты не совершил? – раздался голос генерала Измайлова с какой-то злой издёвкой. Громов, казалось, оставался совершенно спокоен, и, как Наташа поняла по интонации, мягко улыбнулся.

– Нет, – просто ответил он. – Но ведь это очень легко исправить, – добавил тут же, отчего по квартире покатился глухой рык генерала.

– Совсем страх потерял, щенок?

– Просто мне очень нравится ваша дочь. И никто не будет любить её так, как я. Вы уж мне поверьте.

– Не забывайся!

– Наташа очень расстроится, если я вдруг исчезну. Первая любовь заставляет совершать ошибки. И вот тогда, действительно, случится непоправимое.

– Ты мне угрожаешь?

– Я знаю, что так будет. Вы можете говорить что угодно, бравировать своим опытом и уверенностью, но я тоже кое-что понимаю в этой жизни. И Наташу знаю куда лучше вас. Маленькая и наивная, она сейчас легко внушаема. А вы действуете грубо. Девушки этого не любят. Особенно если эта грубость становится преградой к любви.

– Тебе нечего делать рядом с ней. У моей дочери большое будущее, а ты… навсегда останешься уличной шпаной!

– Зачем же вы так? У меня есть таланты. Возможностей, может, и нет, а вот талантов – сколько хотите.

– Пошёл ты к чёрту со своим бредом!

– Куда уж там… кажется, только от него вернулся. Сейчас хочу совершенно другого. Рассказать, чего именно?

– Лучше поведай, что я должен сделать, чтобы исполнить твоё желание, – недобро шепнул генерал. Шепнул так, что его голос больше напоминал угрожающее шипение огромной змеи.

– Ну, раз уж вы так настаиваете, – неприятно рассмеялся Громов, но как-то объяснять себе этот смех Наташа не захотела.

Голоса стихли и стали похожи на едва различимое эхо глубокого колодца. Они стали пусты, невыразительны, а вскоре разговор был окончен. Громов вошёл в спальню, посмотрел на Наташу, совершенно не интересуясь тем, отчего же она не спит, отчего одета.

– Тебе нужно пойти с отцом, – проговорил он со скупым сожалением.

– Зачем?

– Потому что так будет правильно.

– И ты меня отпускаешь?

– Не имею права удержать.

– И что будет дальше?

– Ничего. Ты станешь великой пианисткой. Точно, как мечтала. А я исчезну.

– Зачем ты со мной так? Что он тебе сказал?

– Правду. Такую, какой она будет.

– Да? И какой же? – горько усмехнувшись, Наташа отвернулась.

– Тебе не понравится, – покачал головой Громов, не позволяя включить истерику, даже не позволяя повысить голос! – Иди, – открыл он дверь, выгоняя Наташу не просто из комнаты, выдворяя из своей жизни.

– А если нет? А если я так не согласна?

– Тогда запомни одну простую истину: мысль материальна. И если ты чего-то хочешь, если ты к этому идёшь несмотря ни на что, непременно именно так и случится.

– Случится что?

– Всё, чего пожелаешь! – пожал он плечами.

– Я хочу, чтобы у нас всё было хорошо. У нас с тобой.

– Значит, так и будет. Только не сейчас.

– Что ты такое говоришь?!

– Наташа, я не вор. Пусть шпана подзаборная, пусть не достоин, но воровать твою жизнь не хочу, не стану. Ты вырастешь, ты многое пересмотришь, переоценишь и… и если по-прежнему захочешь… – Громов глубоко вздохнул и скорбно поджал губы, – только так.

– А сейчас мне уйти?

– А сейчас уходи.

– И обязательно вырасти, поумнеть, повзрослеть?

– Обида ведёт нас по ложному пути, Наташа, – завершил он свои уверения и отвернулся первым.

Разговор показался каким-то нелепым и бессмысленным. Каким-то абсурдным! Словно и не они разговаривают. Эмоций не было, и слова… они не находили в душе совершенно никакого отклика! Наташа даже успела подумать, что Громова она вовсе и не любила, и лишь потом…

– Прощай, Громов!

Наташа встала с постели, бросив короткий презрительный взгляд на серое, застиранное, скомканное бельё, на настенный ковёр, который наверняка закрывает дыру в стене, на убогое убранство комнаты. На Мишу смотреть не могла. Расплакалась бы, начала бы позорно умолять, проситься. И с той мыслью, что сегодня мужчины всё решили за неё, пришлось свыкнуться, проглотив её, как горький ком.

Приблизившись к выходу из квартиры, Наташа встретилась глазами с отцом. «Я всё делаю для тебя, я всё делаю правильно» – говорили его глаза. «Это был последний раз, когда ты что-то решил за меня» – резанули её. Они не сказали друг другу ни слова. Ни сегодня, ни завтра, ни через неделю. Они будто разучились говорить друг с другом.

Слух о том, что той ночью Громов исчез, как и не было, рвался через закрытые окна, двери, сквозил в комнату с потоком ненавистного воздуха! А Наташа продолжала молчать. Так, словно ей было всё равно. Что-то внутри умерло. Так же незаметно и сухо, как ушла их последняя встреча. Или она захотела, чтобы было так…

Наташа потеряла интерес к музыке, перестала её понимать, перестала чувствовать. «Каприз» – показалось сразу. «Диагноз» – поняла Наташа потом, сидя за роялем в неизменной позе без единого движения, без единого звука в душе, в сердце. Она больше не кружилась меж ярких и насыщенных нот, не взлетала на них и не падала. Её душа разбилась. Раз и навсегда. Как маленькая фарфоровая статуэтка. И осколки больно ранили изнутри, врастая в нутро, прячась в нём, чтобы всегда помнила об этой боли.

Потом, гораздо позже, отец сказал, что дал Громову денег. Много. Горькая усмешка коснулась Наташиных губ: «откупился…» А ей снова будто всё равно. Промолчала… Громовские дружки поговаривали, что тот подался в столицу, что у него там бизнес пошёл в гору. Видно, и, правда, талант. Тот самый, которым он хвастал перед генералом Измайловым. Наташа лишь холодно усмехнулась. У неё уже был план действий. Она уже приступила к его реализации.

– Витя, сделай же что-нибудь! – воскликнула мать, когда Наташа собирала чемодан, чтобы поступить в какой-то столичный математический ВУЗ. – Наташа, доченька, но как же музыка, ты ведь так хотела…

Встретив презрительный взгляд, мать осеклась и смолкла.

– Нет больше никакой музыки, мам. Прежде была, а сейчас нет. Пусто. Не слышу, не чувствую, не понимаю.

– Витя, ну скажи хоть ты ей! – воскликнула мать снова на стоящего в дверях отца, но тот только бросил взгляд исподлобья.

– Моя дочь останется здесь, – строго проговорил он. – А если не останется… значит, и дочери у меня нет! – на этом развернулся и ушёл.