Лесная обитель

Глава 19

Надежды Агриколы на то, что легионерам одним ударом удастся подавить сопротивление северных народов, не оправдались. При известии о разгроме врага в битве на горе Гравпий на улицах римских городов устраивались празднования, но для полной и окончательной победы предстояло еще немало потрудиться. В донесениях, которые Гай вез на юг, указывалось также, что по выздоровлении он должен немедленно вернуться в действующую армию, ибо Агрикола не мог допустить, чтобы такой способный и толковый молодой офицер прозябал в Лондиний.

Гаю было предписано посетить лагерь для военнопленных, куда поместили наиболее важных заложников, захваченных во время боя. Там находился и Синрик. Он был озлоблен, весь покрыт шрамами, но уже оправился от ран и не скрывал мрачной радости от того, что легионерам не удалось захватить Калгака, который должен был стать украшением триумфа Агриколы в Риме. И действительно, никто не знал, какая участь постигла британского предводителя. Относительно друида Бендейджида ходили слухи, что тот скрывается где-то в горах.

– Меня захватили в плен в бою, и я не жду снисхождения, – сказал Синрик Гаю, на время позабыв о своей непримиримой ненависти. – Но если твой командующий уважает тебя, попроси его помиловать старика. Я вытащил тебя из кабаньей ямы, но жизнь твою спас он. И по-моему, ты перед ним в долгу. Ты ведь не станешь это отрицать?

Гай не мог не согласиться со словами британца. Он был обязан Бендейджиду гораздо большим, чем предполагал Синрик, и, поскольку не было доказано, что друид сражался против Рима, Агрикола охотно позволил распространить в северных районах страны известие о том, что Бендейджид помилован и может спокойно возвращаться домой.

Сам Гай получил разрешение поехать в отпуск лишь после того, как наместник отправился на юг, намереваясь оттуда отплыть в Рим. И вот наконец-то в конце зимы Гаю представилась возможность навестить в Деве отца и выполнить указание Юлии, данное ему несколько месяцев назад, – увидеться с Эйлан, чтобы распрощаться с ней раз и навсегда.

Зима на севере мрачная и морозная; там беснуются лютые ветра, а ночи длинные, без начала и конца. Но и здесь, в южной части страны, воздух обжигал бодрящей прохладою, хотя на деревьях уже набухали почки. Гай был рад, что поехал в накидке на волчьем меху. В Британии даже божественный Юлий порой носил сразу по три туники, надевая их одну поверх другой, чтобы было теплее.

Странно было ехать по непривычно мирным дорогам, не опасаясь, что на тебя нападут. Гаю казалось, что места здесь изменились до неузнаваемости, словно он отсутствовал в родном краю несколько лет. Но окрестности Девы обдувал знакомый резкий ветер, налетавший с залива; на западе над горизонтом нависали все те же угрюмые задумчивые горы, призрачные тени которых с детства тревожили его душу. Обогнув высокий вал, окружавший крепостные стены, Гай приблизился к главным воротам, которые венчал бревенчатый частокол. И ворота, и частокол лишь немного потемнели от ветра и дождя. Сам он изменился гораздо больше.

Гай переступил порог здания претории и по выложенному мозаикой каменному полу направился к кабинету отца; его шаги звонким эхом разносились по всему коридору. При появлении Гая Валерий оторвал взгляд от документов, нахмурился и, лишь когда тот стал снимать с себя верхнюю одежду, широко улыбнулся. На шум в приемную вышел Мацеллий, и, глядя на отца, Гай понял, что прожитые месяцы наложили отпечаток не только на него.

– Мой мальчик! Неужели это ты? А мы уж начали беспокоиться, что наместник заберет тебя с собой в Рим. Он очень благосклонно отзывался в донесениях о твоей службе на севере, юноша, очень благосклонно. – Мацеллий взял Гая за плечи, крепко прижал к себе и тут же опустил руки, не желая показаться сентиментальным.

Но Гай почувствовал, как судорожно вцепились в него пальцы отца, словно тот не верил, что сын его вернулся, живой и невредимый. Гай не стал спрашивать, волновался ли о нем Мацеллий, – седины на голове у префекта прибавилось, и наверняка причиной тому были не пустые перебранки солдат, отдыхающих на зимних квартирах, или заботы о провианте и обмундировании для легионеров.

– Так когда тебе возвращаться в Лондиний? Долго ли мы сможем наслаждаться твоим обществом?

– Мне предоставили отпуск на несколько недель, отец, – выдавил улыбку Гай. – Вот я и решил некоторое время побыть дома. – Он отметил, что Мацеллий ни словом не упомянул о его женитьбе, и от этой мысли ему стало не по себе. «Старин, должно быть, понимает, что я наконец-то стал взрослым человеком!»

Но Мацеллию вовсе незачем было заводить об этом разговор. После сражения на горе Гравпий Гай все чаще думал о предстоящем браке с Юлией как о деле решенном. Однако знакомые холмы, лежащие вокруг Девы, навеяли старые воспоминания, и сомнения вновь охватили его. По силам ли ему такое испытание, и если он не сумеет побороть внутреннее сопротивление, то как же тогда жить дальше?

Правда, за последние месяцы Гай сделал открытие: оказывается, он все-таки честолюбив. Агрикола – великий муж, и он был прекрасным наместником, но кто знает, кого Домициан пришлет вместо него? А ведь даже Агрикола не постиг до конца всю самобытность этой земли. Старой Британии больше не существовало. И люди, ныне населяющие страну, вынуждены изменить свое мировоззрение, принять убеждения и взгляды римлян. Но разве сможет какой-нибудь галл или испанец понять местные народы? Сотворить из этой земли жемчужину империи способен лишь тот, в ком течет кровь британцев и римлян. Такой, например, как сам Гай. Нужно только предпринять верные шаги, именно теперь.

– …пригласить кое-кого из старших офицеров поужинать с нами, – говорил Мацеллий. – Если ты, конечно, не очень утомлен.

– Я чувствую себя превосходно, – улыбнулся Гай. – После дорог Каледонии путешествие верхом по югу страны доставило мне удовольствие.

Мацеллий кивнул; он, словно огонь в очаге, весь светился гордостью за сына. Гай проглотил комок в горле, внезапно осознав, что никогда прежде Мацеллий не выказывал столь безоговорочного одобрения его поведению и поступкам. А ведь ему просто необходимо видеть такое вот сияние в глазах отца.

По окончании больших празднеств Верховная Жрица обычно некоторое время проводила в уединении, восстанавливая силы после церемонии. Так всегда поступала Лианнон, женщины Лесной обители привыкли к этому, и длительное затворничество Эйлан после первого появления перед людьми в качестве Верховной Жрицы ни у кого не вызвало удивления.

Возможно, они были несколько разочарованы, когда Эйлан, наконец-то оправившись после ритуала, по-прежнему продолжала жить уединенно и почти все время ходила с вуалью на лице, но особого удивления никто не выказывал. Большинство обитательниц Вернеметона Верховной Жрицей помнили только Лианнон, а старая женщина последние годы редко покидала свои покои, где ей постоянно прислуживали Кейлин и еще несколько избранных помощниц. Так или иначе, все понимали: новой Жрице Оракула необходимо какое-то время пожить в тишине и покое, чтобы обрести более тесную связь с богами.

О поведении Эйлан женщины, конечно, сплетничали, но их больше занимало другое: куда подевалась Дида. Некоторые уверенно заявляли, будто бы она решила покинуть Лесную обитель, рассердившись на то, что Верховной Жрицей избрали не ее. Другие высказывали предположение, что она бежала к Синрику, который несколько раз приезжал в Вернеметон вместе с Бендейджидом.

Но потом кто-то прослышал от дровосека о том, что в лесной хижине живет беременная женщина, и тогда для всех стала очевидной удручающая разгадка этой тайны. Дида, должно быть, забеременела, и поэтому ее услали из обители в глухую чащу, где она будет находиться до тех пор, пока не родит плод своей постыдной страсти.

Разумеется, никто не мог сообразить, что происходит на самом деле, настолько это было немыслимо. Правда, для Диды роль Верховной Жрицы оказалась вовсе не обременительной, так как после сражения на горе Гравпий наместник, дабы избежать народных волнений, запретил любые массовые церемонии. В южных районах страны мало что слышали о разгроме каледонцев; для большинства местных жителей заготовка съестных припасов на зиму была более насущной проблемой. Праздник Самейн народ справлял каждый у себя дома, гадая на яблоках, орехах, по пламени в очаге; не было ни ярмарки, ни торжественных церемоний, ни предсказаний Оракула.

Эйлан провела зиму в уютной хижине в чаще леса. Девушке прислуживала старая женщина, которая не знала даже ее имени. Время от времени в уединенный домик наведывалась Кейлин. У очага Эйлан соорудила маленький алтарь Богини-Матери, и, глядя на свой округлявшийся живот, она испытывала одновременно и бурную радость от того, что в ней трепещет новая жизнь, и невыносимые душевные муки, потому что не знала, удастся ли ей еще раз увидеть отца своего ребенка.

Но мир устроен так, что зима, даже самая длинная, должна уступить дорогу весне. Эйлан порой казалось, что она до конца дней своих будет ходить с огромным животом, но приближался праздник Британии, и, значит, совсем скоро она родит. Незадолго перед торжествами ее навестила Кейлин. В те дни Эйлан из-за малейшего пустяка готова была то расплакаться, то расхохотаться, но Кейлин она так обрадовалась, что едва сдержала слезы.

– Утром я испекла овсяный хлеб, – сказала она. – Садись, пообедай со мной… – девушка запнулась, – …если, конечно, ты не опасаешься, что моя скверна коснется тебя.

– Ну что ты, – рассмеялась Кейлин. – Я собиралась прийти раньше, только вот снег помешал.

– Как жизнь в Лесной обители? – спросила Эйлан. – Как там Дида управляется вместо меня? Я хочу знать все до мелочей. Здесь так скучно. Я только и делаю, что надуваюсь, словно овощ какой-то.

– Нет-нет, – улыбнулась Кейлин. – Скорей уж фруктовое дерево, которое даст урожай весной, а не осенью. А в Вернеметоне Дида добросовестно исполняет твои обязанности, хотя у тебя это получается гораздо лучше. Обещаю тебе, что во время родов я буду здесь. Пошли за мной эту старую женщину, когда придет пора.

– Как же я узнаю?

Кейлин дружелюбно рассмеялась.

– Ты ведь видела, как рожала твоя сестра. Помнишь что-нибудь?

– Я только и помню, как к нам ввалились разбойники и ты бросала в них горящие угли, – кротко ответила Эйлан.

Кейлин улыбнулась.

– Думаю, ждать осталось недолго. Скорей всего, ты родишь на праздник Девы. Ты все утро работала, а такая неугомонность – первый признак того, что ребенок готов появиться на свет. И я принесла тебе подарок – венок из веточек белой березы. Это – священный талисман. Смотри, я повешу его над твоей кроватью, чтобы Богиня-Мать даровала тебе счастье и удачу. – Кейлин встала и вытащила из корзины венок. – Может быть, боги, которым поклоняются мужчины, не хотят вмешиваться в твою судьбу, но Великая Богиня оберегает и заботится о всех своих дочерях, которые находятся в таном положении, как ты. После праздника я навещу тебя. Правда, мне не очень приятно будет видеть Диду на твоем месте.

– Зато мне очень приятно услышать твое мнение, – произнес от двери чей-то мелодичный, глубокий голос. Эти слова прозвучали язвительно и резко. – Охотно верю, что я не устраиваю тебя в роли Верховной Жрицы, но, по-моему, ты поздновато решила высказать свое недовольство!

На пороге хижины стояла женщина, плотно укутанная в темно-синие покрывала. Эйлан от изумления широко раскрыла глаза; Кейлин покраснела от негодования.

– Зачем ты пришла сюда?

– А что в этом плохого? – вопросом на вопрос ответила Дида. – Верховная Жрица должна проявлять благородство и милосердие. Вот я и пришла навестить свою падшую родственницу. Все наши дражайшие сестры уже давно догадались, что лесная хижина не пустует, и сообща пришли к выводу, что здесь живу я. Так что я «вернусь» в обитель с насквозь промоченной репутацией.

– Ты пришла сюда только для того, чтобы позлорадствовать над моим позором, Дида? – дрогнувшим голосом спросила Эйлан.

– Как это ни странно, нет. – Дида откинула с лица вуаль. – Несмотря на все, что произошло между нами, Эйлан, я не желаю тебе зла. Не только ты одинока. О Синрике нет никаких вестей с тех пор, как он уехал на север; и сам он тоже не дает о себе знать. Его заботит только судьба Братства Воронов. Может быть, когда мы закончим разыгрывать этот спектакль, я поеду не в Эриу, а на север, стану воительницей, одной из тех женщин, что служат богине войны.

– Не говори ерунды, – резко отозвалась Кейлин. – Воительница из тебя никудышная, а вот сказительница ты талантливая.

Дида беспомощно пожала плечами.

– Возможно, ты и права, но я обязана хоть как-то загладить свою вину за содействие предательским планам Арданоса.

– Неужели ты считаешь, что это предательство? – спросила Эйлан. – Я так не думаю. Здесь, в одиночестве, мне только и остается, что размышлять, и я пришла к выводу, что все случившееся со мной – воля Владычицы. Она определила такую судьбу для своей верной жрицы, чтобы заставить меня понять: дети этой земли нуждаются в моей защите. По возвращении я буду стараться сохранить мир, а не начать войну.

Глядя на Эйлан, Дида медленно произнесла:

– Я никогда не хотела иметь ребенка – ни от Синрика, ни от кого другого. И все же мне кажется, что, если бы я носила под сердцем дитя Синрика, я, наверное, испытывала бы такие же чувства. – В ее глазах блеснули слезы. Она сердито смахнула их рукой. – Мне пора в обитель, а то бойкие языки насочиняют кучу всяких небылиц. Я ведь пришла, чтобы пожелать тебе удачи и счастья, но, похоже, Кейлин даже в этом меня опередила.

Дида повернулась, опустила на лицо вуаль и, прежде чем Кейлин или Эйлан успели что-либо ответить, скрылась за дверью.

Дни становились длиннее. На ветвях распускались почки; заросли заводей оглашали крики брачующихся лебедей. Зима еще не сдалась окончательно; в любой момент снежная вьюга могла вновь укутать землю белым покровом, но в воздухе уже пахло весной. Землепашцы готовили к работе плуги, рыбаки конопатили лодки, пастухи, несмотря на холода, все ночи напролет проводили на горных пастбищах: в это время ягнились овцы.

Гай, погоняя коня, вслушивался в звуки пробуждающейся вокруг новой жизни и занимался подсчетом. Последний раз они с Эйлан встречались на празднике костров, и с тех пор миновало девять лун. Совсем скоро она должна родить. Случалось, что женщины умирали во время родов. Гай смотрел на растянувшуюся в небе вереницу лебедей, которые возвращались из теплых краев, и думал о том, что он непременно должен еще раз увидеться с Эйлан, независимо от тога, женится он на Юлии или нет.

Чем выше будет его положение среди римлян, тем больше он сможет сделать для Эйлан и их ребенка. Если у них родится сын, не исключено, что Эйлан согласится отдать мальчика ему на воспитание. Ей же наверняка нельзя будет растить ребенка в Лесной обители. И это вполне вероятно, – ведь родственники его матери без каких бы то ни было возражений позволили Мацеллию взять на себя все заботы о сыне.

Погруженный в свои мысли, Гай приближался к стенам крепости. Он не представлял, как найдет в себе силы сказать Эйлан, что не может на ней жениться, во всяком случае, пока. А вот если Юлия не подарит ему сына, тогда… Иногда Гаю казалось, что римляне чаще разводятся, чем заключают браки. Возможно, им с Эйлан удастся пожениться, когда он будет занимать достаточно прочное положение в обществе римлян; по крайней мере, он сумеет устроить карьеру своего сына. Поверит ли ему Эйлан? Простит ли его? Гай прикусил губу, думая о том, как он объяснит ей все это.

Сердце Гая начинало учащенно колотиться при одной только мысли, что он опять увидит Эйлан, пусть даже издалека. Ему просто нужно знать, что она жива и здорова.

Разумеется, главная трудность состояла в том, как устроить встречу с Эйлан. В конце концов он решил положиться на милость богов.

Легат, командовавший II Вспомогательным легионом, зимой вышел в отставку, и несколько дней назад в лагерь прибыл его преемник. Гай догадывался, что отец некоторое время будет очень занят, помогая новому командующему осваиваться в лагере. Гай объявил Мацеллию, что собирается на несколько дней поехать на охоту, но префекту даже некогда было попрощаться с сыном.

Проводы зимы местное население отмечало празднованиями в честь британской богини Бригантии. В эту пору Гай вновь проезжал мимо Девичьего Холма. Молодые мужчины, нарядившись в соломенные костюмы, носили от дома к дому изображение Владычицы и благословляли людей от Ее имени, получая за это пирожки и эль. Гай слышал, что здесь, на юге, во время праздничной церемонии к народу выходит жрица, которую называли Голосом Великой Богини, чтобы провозгласить наступление весны. Собираясь в дорогу, он прихватил с собой британский наряд. Доехав до места празднований, римлянин переоделся в лесу, который начинался сразу же за селением, и вместе с другими людьми стал ждать появления жриц. Из разговоров собравшихся он узнал, что в этом году на церемонию съехалось больше народу, чем обычно.

– Прошлой осенью умерла Верховная Жрица, которая правила Вернеметоном многие годы, – сообщила ему одна из женщин. – И говорят, ее преемница молода и очень красива.

– Кто она? – спросил Гай, почувствовав, как громко забилось в груди сердце.

– Я слышала, она – внучка архидруида. Люди толкуют, что выбор пал на нее далеко не случайно. А я так скажу: традиции предков должны продолжать представители древнего рода. А кто лучше сумеет справиться с таким трудным и важным делом, чем та, чьи предки из поколения в поколение служили богам?

«Это Эйлан!» – вздрогнул Гай. Но как такое может быть? Неужели у нее случился выкидыш? И если она действительно теперь Верховная Жрица, разве удастся ему вообще когда-либо встретиться с ней? Не в силах скрывать свое нетерпение, Гай с трудом дождался наступления темноты. Внезапно говор в толпе стих. Гай затаил дыхание, увидев, как распахнулись деревянные ворота Лесной обители и по аллее к холму направилась процессия жриц в белых одеяниях. Шествие возглавляла хрупкая женщина в ярко-алой мантии, накинутой поверх белого платья; под прозрачной вуалью поблескивали золотистые волосы. Голову ее венчал убор из горящих свечей; мелодия арф сопровождала медленную поступь жрицы. «Эйлан… – взывало сердце Гая. – Чувствуешь ли ты, что я здесь?»

– Я пришла к вам из зимней тьмы… – заговорила жрица, и ее голос музыкой разнесся в ночи. В нем слишком много музыки, думал Гай. У Эйлан был приятный, чарующий голос, но не такой звучный. А у этой женщины был хорошо поставленный голос, как у певицы. Гай протолкался вперед, пытаясь разглядеть лицо Верховной Жрицы.

– Я несу миру свет и благословение. Весна наступает; скоро на ветвях распустятся молодые листочки, заблагоухают радужные цветы. Пусть ваш скот дает богатый приплод, а ваши поля родят хороший урожай. Примите этот свет, дети мои. Я дарую вам свою милость.

Верховная Жрица наклонилась. Убор из свечей сняли с ее головы и опустили перед ней на землю. Пламя осветило ее лицо, и Гай впервые за все это время рассмотрел черты жрицы. Да, это лицо являлось ему в грезах, но то была не Эйлан. Римлянин понял это сразу же, едва сияние свечей коснулось чела женщины. И тогда он вспомнил, как красиво пела Дида.

Гай отошел в сторону. Его била дрожь. Значит, британка напутала. А вдруг Эйлан стала жертвой чьих-то злых козней?

– Да здравствует Владычица! – кричала толпа. – Приветствуем тебя, Пресвятая Невеста! – Молодые парни, оглашая холм ликующими возгласами, зажигали от свечей факелы и выстраивались в процессию. Они понесут огонь Богини на фермы, в хижины, по очереди обходя все дома до единого. Конечно же, это Дида, и она наверняка знает, где Эйлан. Но сейчас он не мог приблизиться к ней.

Обернувшись, Гай увидел в толпе еще одно знакомое лицо. Он позабыл про опасность.

– Кейлин, – хриплым шепотом позвал римлянин. – Мне нужно поговорить с тобой! Будь милосердна, скажи мне, где Эйлан?

В неярком свете Гай не мог разглядеть глаз женщины, но физически ощущал на себе ее пристальный взгляд.

– Что ты такое болтаешь? – также шепотом отозвалась жрица. Гай почувствовал, что его крепко схватили за руку. – Пойдем. Вокруг слишком много людей. Нам нельзя здесь говорить.

Римлянин покорно двинулся за ней. В этот момент он готов был и смерть принять как заслуженную кару. Но едва они выбрались из толпы, Гай резко остановился и повернулся к жрице.

– Кейлин, – хриплым тихим голосом произнес он, – я знаю, Эйлан тебя очень любила. Во имя бога, которым ты дорожишь, – кто бы он ни был, – скажи, где она сейчас?

Кейлин жестом указала на холм, где над праздничной толпой возвышалась женщина в белых одеждах.

– Кричи, объяви всем, кто я есть на самом деле, но только не лги. – Гай впился глазами в лицо жрицы. – Никто не убедит меня в том, что та женщина – Эйлан. Я знаю, это не она. Скажи, жива ли она, здорова ли?

Кейлин смотрела на Гая, широко раскрыв глаза, и в ее взгляде он читал удивление, гнев и страх. Затем она, шумно вздохнув, потянула его за собой, прочь от освещенного факелами круга, в центре которого стояла Дида и, воздев к небу руки, осыпала благословениями собравшийся народ. Гай нырнул за Кейлин в темноту. В горле у него застрял комок, но римлянин убеждал себя, что это от дыма.

– Мне не следовало бы молчать. Ты заслуживаешь смерти, – наконец промолвила Кейлин. – Но я тоже люблю Эйлан, а она и так уже немало выстрадала.

– Она жива? – надтреснутым голосом спросил Гай.

– Да, но не твоими молитвами, – язвительно отозвалась жрица. – Арданос намеревался казнить ее, когда узнал, что ты с ней сделал! Но его уговорили пощадить Эйлан. Она все мне рассказала. Почему ты не приехал за ней? Нам сообщили, что ты женился, это правда?

– Отец отправил меня…

– В Лондиний, – договорила за Гая женщина. – Значит, Арданос солгал, что тебя поспешили женить на какой-то римлянке?

– Пока еще я не женат, – ответил Гай. – Но меня откомандировали в действующую армию, и поэтому я не мог приехать раньше. Ты говоришь, Эйлан не наказали, но почему же ее нет здесь?

Кейлин бросила на него испепеляющий взгляд, полный презрения.

– Она только что родила тебе сына. Ты думаешь, что сразу после этого она способна выйти к людям и танцевать? – наконец произнесла жрица.

Гай судорожно вздохнул.

– Она жива? А ребенок? – Они отошли уже достаточно далеко от костров. Гай почти не видел лица Кейлин, но ему показалось, что суровые черты женщины смягчились.

– Жива, но чувствует себя неважно. Роды были тяжелые. Я очень испугалась за нее. Я считаю, ты не стоишь того, чтобы умирать ради тебя, но, возможно, встреча с тобой пойдет ей на пользу. Боги свидетели, я вам не судья. Мне глубоко безразлично, как отнесся бы к этому Арданос. Иди за мной.

Темная фигура Кейлин почти расплывалась в ночи. Они обогнули толпу и пошли по дороге, которая тянулась в противоположную сторону от Лесной обители и Девичьего Холма. Вскоре огни факелов исчезли из виду.

– Куда ты ведешь меня? – спросил Гай.

– Эйлан сейчас живет не в Лесной обители. Как только стал заметен живот, она переселилась в маленькую хижину, которая стоит в самой чаще леса. – С минуту помолчав, Кейлин добавила: – Я очень волнуюсь за нее. Некоторые женщины после родов впадают в отчаяние, а у Эйлан достаточно причин, чтобы чувствовать себя несчастной. Может, увидев тебя, поняв, что ты не отрекся от нее, она быстрее выздоровеет.

– Меня предупредили, что, если я попытаюсь встретиться с Эйлан, ее сурово накажут… – стал оправдываться Гай.

Кейлин зло фыркнула.

– Арданос, этот гнусный деспот, конечно, рассвирепел. Он считает, что вы, римляне, только до тех пор будете защищать наших жриц, пока в вашем представлении они остаются целомудренными, как весталки. Но Эйлан избрала сама Великая Богиня, и тут он ничего не мог поделать, потому что Лианнон перед самой смертью научила, как исполнить волю богов, хотя это и обман.

Дальше они шли молча. Через некоторое время Гай различил в черноте деревьев тускло поблескивающий огонек.

– Вот и дом. Подожди здесь, не выходи из темноты, – прошептала ему на ухо Кейлин. – Нужно отправить из хижины старую служанку.

Она открыла дверь и вошла.

– Владычица благословляет тебя, Эйлан. Я хочу побыть с тобой немного. Аннис, я позабочусь о ней. А ты, наверное, хочешь посмотреть на праздник?

Вскоре Гай увидел, как из дома вышла обмотанная платками старая женщина и направилась по тропинке к тому месту, где он стоял. Римлянин отступил в глубь деревьев. В освещенном проеме двери появилась фигура Кейлин. Она подала ему знак. С бьющимся сердцем, словно в груди у него скакал в атаку отряд конницы, Гай направился к хижине.

– Я привела тебе гостя, Эйлан, – тихо бросила жрица в глубину золотистого сияния у себя за спиной. Гай услышал, как хлопнула дверь – Кейлин вышла на улицу охранять их покой.

На мгновение яркий свет ослепил римлянина, но потом, присмотревшись, он разглядел узкий топчан и лежащую на нем Эйлан, а рядом – небольшой сверточек. Это, как он догадался, и был его ребенок.

Эйлан с трудом открыла глаза. Она была благодарна Кейлин за то, что та решила навестить ее, но зачем же она привела еще кого-то? Кроме Кейлин Эйлан никого не хотелось видеть, однако она понимала, что жрица очень занята в день праздника. В Эйлан шевельнулось неосознанное любопытство, и она посмотрела на гостя.

Перед ней, загораживая свет, стоял какой-то мужчина. Инстинктивным движением она испуганно прижала к себе ребенка; малыш писком выразил свое возмущение. Мужчина быстро шагнул к кровати, свет упал ему на лицо, и Эйлан наконец-то узнала его.

– Гай! – воскликнула она, и из глаз ее брызнули слезы. Гай покраснел, неловко переминаясь с ноги на ногу, не в силах заставить себя встретиться с ней взглядом.

– Меня отправили в Лондиний. Я не мог отказаться, – объяснил он. – Я давно хотел приехать к тебе.

– Прости… – промолвила Эйлан, хотя и сама не знала, за что просит прощения. – Последнее время я плачу из-за любого пустяка.

Гай быстро перевел взгляд на сверток.

– Это мой сын?

– А чей же? – отозвалась Эйлан. – Или ты думаешь, если я… – внезапно она опять расплакалась, да так сильно, что едва могла говорить, – если я отдалась тебе, значит, я готова броситься в объятия любому другому?

– Эйлан! – По лицу Гая она видела, что подобная мысль никогда и не возникала у него в голове, но для себя не могла решить, льстит ли это ее самолюбию или она обижена. Гай нервничал, то сжимая, то разжимая кулаки. – Прошу тебя! Позволь мне взять на руки сына.

Эйлан почувствовала, как у нее мгновенно высохли слезы, словно она и не плакала вовсе. Гай опустился на колено возле ее ложа, и Эйлан передала ребенка ему на руки. Она устремила на римлянина свой взор, впервые с момента их встречи рассмотрев его по-настоящему. Он выглядел теперь гораздо старше, возмужал: красивое, с тонкими чертами лицо огрубело – должно быть, немало тягот выпало на его долю за последнее время; глаза потемнели, словно и он тоже познал боль и страдание; на щеке – шрам, которого прежде не было. Гай осторожно прижал к себе малыша, и лицо его просветлело.

– Мой сын… – прошептал он, пристально вглядываясь в сморщенные черты младенца, – первенец… – Даже если он женится на той римлянке, думала Эйлан, это мгновение принадлежит только ей.

Бледно-голубые блуждающие глаза новорожденного поймали взгляд отца и, казалось, застыли на его лице. Гай крепче прижал к себе сына, как бы защищая малютку от невидимой опасности. Черты его смягчились; он забыл про все на свете и только смотрел и смотрел на мальчика, словно готов был бросить вызов всему миру, лишь бы уберечь от невзгод этого крохотного человечка, который лежал у него на руках, такой доверчивый и беспомощный. Эйлан еще ни разу не видела Гая более счастливым – даже когда они вместе лежали под сенью деревьев. Его лицо светилось любовью Бога-Отца.

– Как ты будешь жить в этом мире, малыш? – прерывистым шепотом произнес Гай. – Как мне защитить тебя? Смогу ли я выстроить для тебя дом, где ты будешь в безопасности? – Отец и сын надолго замерли, глядя друг другу в глаза, словно вместе размышляли о будущем. Затем малыш вдруг икнул и стал сосать большой палец.

Гай перевел взгляд на Эйлан, и, наблюдая, как он осторожно и нежно укладывает ей малютку на изгиб локтя, молодая женщина поняла, что, несмотря на измученный и бледный вид, для Гая она Богиня.

– Ну, как тебе наш сын, дорогой? – ласково спросила Эйлан. – Я дала ему имя Гауэн, как звала тебя твоя мать.

– Чудесный ребенок, Эйлан. – Голос у Гая дрожал. – Как мне благодарить тебя за такой великий дар?

«Давай убежим вместе! – кричало ее сердце. – Увези нас обоих туда, где мы все сможем жить спокойно и будем свободными!» В отблесках лампы зловеще сверкнуло кольцо с печаткой на пальце у Гая, как бы напоминая Эйлан, что на этом свете нет земли, неподвластной могуществу Рима.

– Создай мир, в котором ему не будет грозить опасность, – вторила она словам Гая. Эйлан припомнилось ее видение: в этом ребенке кровь Дракона и Орла слилась с кровью предков Мудрых; его потомки спасут Британию. Но чтобы это произошло, их сын должен выжить и стать мужчиной.

– Порой я начинаю сомневаться, возможно ли такое вообще. – Взгляд Гая застыл, как бы устремленный в глубь своей души, и Эйлан опять заметила в его глазах мрачные тени.

– С тех пор, как мы расстались, ты побывал в сражениях, – нежно промолвила она, – вряд ли этот шрам ты получил в Лондинии… Расскажи мне.

– Ты слышала что-нибудь о битве на горе Гравпий? – Голос Гая зазвучал резче. – Так вот, я тоже там сражался. – Он начал рассказывать, подробно, образно. Эйлан слушала его с содроганием, преисполненная ужаса, жалости и страха.

– Я знала, что произошло какое-то трагическое событие, – тихо промолвила она, когда Гай закончил свой рассказ. – Как-то ночью, после Лугнасада, светила полная луна, и я вдруг почувствовала, что тебе грозит опасность. Весь следующий день меня преследовали кошмары, но с наступлением ночи беспокойство улеглось. Тогда я решила, что ты, наверное, сражался в какой-то битве, но выжил, ведь тревоги я больше не испытывала! Ты – частичка моей души, любимый. И если бы ты погиб, я обязательно почувствовала бы это!

Гай машинально взял Эйлан за руку.

– Да, верно. Мне тоже снилось, что я лежу в твоих объятиях. Ты живешь в моем сердце, Эйлан. Оно всегда будет принадлежать только тебе. Ты – мать моего первого сына! Но… – Голос у него сорвался. – Я не могу официально признать его. Я не могу жениться на тебе! – Гай взглянул на малыша. – Не зная, что случилось с тобой, я ругал себя за то, что мы не убежали вместе, когда у нас была такая возможность. С тобой жизнь в изгнании мне не была бы в тягость, но как бы это отразилось на тебе, на нем? – Гай коснулся щеки сына. – Он такой маленький, такой хрупкий… Мне кажется, я своими руками задушил бы того, кто попытался бы его обидеть! – Он перевел взгляд на Эйлан и покраснел, как бы стыдясь своих чувств. – Ты сказала, чтобы я создал мир, в котором ему не будет грозить опасность. В данной ситуации я вижу только один способ. Но ты должна быть такой же мужественной, как римская матрона периода республики. – Ни сам Гай, ни Эйлан не удивились такому сравнению – уже не одно поколение Римом правили великие императоры, но, когда требовалось привести пример добродетели, римляне вспоминали людей, живших в эпоху республики.

– Значит, ты собираешься жениться на своей римлянке, – проговорила Эйлан и опять заплакала.

– У меня нет выхода! – воскликнул Гай. – Неужели ты не понимаешь? Гора Гравпий была последним оплотом британских племен. Спасение вашему народу могут принести только правители, в которых течет кровь римлян и британцев, такие, как я, например. Но добиться власти в мире римлян я смогу, лишь породнившись с семьей, которая занимает высокое положение в римском обществе. Не плачь, – взмолился Гай прерывающимся голосом. – Мне так больно видеть твои слезы, девочка моя. Подумай о нем. – Он жестом указал на спящего малыша. – Ради него мы вынесем все, что нам суждено пережить.

«Тебе не придется страдать так, как мне, – думала Эйлан, пытаясь сдержать слезы, – ты никогда не познаешь боль того, что я уже выстрадала!»

– Ты не будешь всю жизнь одна, обещаю тебе, – сказал Гай. – Я приеду за тобой, как только это станет возможным. И, – добавил он, пряча глаза, – ты ведь знаешь, у римлян разводы встречаются сплошь и рядом.

– Да, я слышала об этом, – язвительно ответила Эйлан. Если женой Гая станет девушка из аристократической семьи, ее родные, конечно же, позаботятся о том, чтобы этот брак был прочным. – Какая она, твоя римлянка? Красивая?

Гай с грустью посмотрел на нее.

– Ты гораздо красивее, моя ненаглядная. Она маленькая и худенькая, – добавил он, – но характер у нее твердый. Иногда мне кажется, что меня безоружного выпихнули на арену сражаться с боевым слоном или с каким-нибудь хищником – я слышал, так в Риме поступают с преступниками.

«Значит, она ни за что не отступится от него», – подумала Эйлан, но выдавила из себя улыбку.

– Так ты… и вправду не любишь ее?

– Родная моя, – произнес Гай, опускаясь на колени; Эйлан готова была рассмеяться, услышав в его голосе столь явное облегчение, – клянусь, я даже не взглянул бы в ее сторону, если бы ее отец не был прокуратором. С его помощью я могу стать сенатором или даже наместником Британии. Ты только представь, какие у меня тогда появятся возможности, чтобы помочь тебе и нашему сыну.

Гай склонился над малышом, и в его глазах опять заблестел огонек решимости защитить сына от опасностей и невзгод. Потом, почувствовав на себе взгляд Эйлан, он снова поднял голову.

Эйлан не сводила с него глаз. Гай смутился. «Кейлин права, – с горьким смирением размышляла молодая женщина, – он гоняется за несбыточной мечтой, убедив себя, что это и есть настоящая реальность. Он такой же, как все мужчины!» Что ж, тем легче ей будет объявить ему то, что она должна сказать.

– Гай, я люблю тебя, и ты это знаешь, – начала Эйлан, – но ты должен понять, что, даже если бы ты был свободен, я не смогла бы принять твое предложение и стать твоей женой. – Она вздохнула, увидев его растерянный взгляд.

– Я – Верховная Жрица Вернеметона, Голос Великой Богини, разве тебе об этом не сказали? В своем народе я уже достигла того положения, которого ты мечтаешь добиться среди римлян! Я рисковала жизнью, доказывая, что достойна называться Жрицей Оракула. Мне пришлось пройти через испытания, и я подвергалась не меньшей опасности, чем ты, участвуя в сражениях. Как ты не можешь отказаться от добытых в бою почестей, так и я не вправе отречься от своей победы!

Римлянин нахмурился, пытаясь осмыслить услышанное, и Эйлан, глядя на него, вдруг подумала, что в ней и Гае гораздо больше общего, чем он предполагает. Только им, пожалуй, руководит честолюбие, а она – если это, конечно, не иллюзия – исполняет волю богов.

– В таком случае мы будем служить общей цели, хотя об этом вряд ли кто догадается, – наконец вымолвил Гай; его взгляд остановился на сыне. – И если родители этого малыша – наместник Британии и Верховная Жрица, его возможности безграничны. Кто знает, а вдруг в один прекрасный день он и сам станет императором.

При этих словах ребенок открыл мутные глазки и равнодушно уставился на родителей. Гай вновь взял его на руки и неловко прижал к себе. Малыш недовольно зашевелился.

– Лежи спокойно, владыка мира, – прошептал Гай, – дай мне подержать тебя немного.

При мысли о том, что такое вот маленькое розовое существо может вырасти и стать императором, оба родителя рассмеялись.