Лесная обитель

Глава 27

В середине февраля ураганные морозные ветры сменились временным затишьем. Погода установилась безоблачная, солнечная, хотя и довольно холодная. В садах зацветали ранние фруктовые деревья; наливаясь соком, зеленели вновь оживавшие ветви растений. На холмах заблеяли ягнята, берега болот огласили крики возвращавшихся из теплых краев лебедей.

Эйлан, взглянув на синее небо, подумала о том, что пришла пора выполнять обещание, данное Мацеллию. Она послала за Сенарой и отправилась в сад.

– Хороший денек, – сказала девушка, явившись на зов Верховной Жрицы. Сенара явно была в недоумении, по какому поводу Эйлан понадобилось отрывать ее от выполнения обычных обязанностей.

– Да, – согласилась Эйлан, – день солнечный, ясный, однако поручение, которое я дам тебе, не очень приятное. Но кроме тебя мне некого попросить.

– И что это за поручение?

– Дочери Бригитты прожили у нас уже целый год, и теперь их нужно отвезти к римлянам, как я обещала. Они держат свое слово в отношении Бригитты, и я верю, что они по-доброму отнесутся и к ее дочерям. Но это следует сделать незаметно, без лишней огласки, иначе едва утихшая вражда вспыхнет с новой силой. Ты уже достаточно взрослая, чтобы поехать с ними в Деву, да и латынью владеешь неплохо, сумеешь спросить дорогу к дому Мацеллия Севера. Ты согласна исполнить такое поручение?

– Север? – Сенара наморщила лоб. – По-моему, я уже слышала это имя. Мама говорила мне как-то, что ее брат служил у него и что он – суровый человек, но справедливый.

– У меня о нем такое же представление, – кивнула Эйлан. – Чем скорее мы вверим девочек его заботам, тем скорее он определит их на воспитание к приемным родителям.

– Но в таком случае они вырастут римлянками, – протестующе воскликнула Сенара.

– Ну и что же в этом плохого? – улыбнулась Эйлан. – Ведь твоя мать тоже была римлянкой.

– Да, это так… – задумчиво промолвила девушка. – Иногда я пытаюсь представить ее родных и как бы я жила в том мире. Хорошо, – наконец сказала она. – Я отвезу их.

Сборы девочек в дорогу заняли довольно много времени, ибо Эйлан не хотела, чтобы у кого-либо в римском городе был повод заявить, будто друиды плохо заботились о детях. Наконец даже Эйлан была удовлетворена; Сенара предстала перед ней, держа обеих малышек за руки, и они отправились в Деву.

День выдался прохладный, но ясный, и Сенара со своими подопечными шла довольно быстро, хотя ей и приходилось нести одну малышку на руках, а вторая семенила рядом. Дети весело щебетали, счастливые от того, что выбрались на прогулку. Когда они подустали, младшую из девочек Сенара привязала к себе платком – и она вскоре уснула, – а старшую малышку взяла на руки. К этому времени вдали уже показались дома на окраине города; за ними возвышались массивные бревенчатые стены лагеря легионеров. Достигнув центральной площади, она присела на скамью у фонтана, чтобы поудобнее взять своих подопечных, а потом уже спросить дорогу к дому Мацеллия.

Вдруг солнце заслонила какая-то тень. Сенара подняла голову и увидела римлянина. Это был тот самый человек, которого она год назад случайно встретила в хижине отшельника. Позже, вспоминая, как он стоял между нею и солнцем, Сенара думала, что это знамение, но в первый момент она не придала значения такому обстоятельству.

– Мы где-то уже встречались, правда? – спросил римлянин.

– В хижине отца Петроса, – ответила девушка, краснея. Одна из девочек проснулась и сонным взглядом уставилась на незнакомого мужчину. Сенара ни разу не видела его во время посещений малочисленных сборищ местных приверженцев Назорея, но, с другой стороны, она не так уж и часто выбиралась на эти встречи. Первый раз она решилась пойти послушать их из любопытства, а впоследствии потому, что эти люди говорили на латыни – языке ее матери. В конце концов она стала находить утешение в христианских проповедях.

Красивый римлянин не сводил с нее глаз. Он был моложе, чем показался Сенаре при первой встрече, и улыбка у него хорошая.

– Куда ты направляешься, девушка?

– Мне нужен дом Мацеллия Севера, господин. Я должна передать ему этих девочек…

– А, так это и есть те самые дети. – Мужчина нахмурился, но затем в его глазах блеснул лучистый огонек. – Очень удачно, что мы с тобой встретились. Я и сам иду туда. Ты позволишь проводить тебя?

Он протянул руку, и старшая дочка Бригитты вложила в нее свою маленькую ладошку, улыбаясь римлянину.

Сенара с некоторым недоверием смотрела на него, но римлянин усадил девочку к себе на плечи, и, услышав счастливый смех ребенка, она решила, что он, скорей всего, добрый человек.

– Ты управляешься с ней, как человек, привыкший заниматься с детьми, господин, – заметила Сенара, и, хотя она больше ничего не сказала, римлянин ответил:

– У меня три дочери, так что я умею обращаться с малышами.

«Значит, он женат, – подумала Сенара. – Может быть, он той же веры, что и я?»

– Скажи, господин, ты из общины отца Петроса? – поинтересовалась девушка.

– Я – нет, – отозвался он, – а вот моя жена приняла его веру.

– В таном случае, господин, мы с твоей женой сестры во Христе, а значит, она – моя родственница.

Губы римлянина изогнулись в сардонической усмешке. «Какая у него горестная улыбка, а ведь он еще так молод, – отметила про себя Сенара. – Кто заставил его страдать?»

– Спасибо, что согласился проводить меня, – вслух произнесла девушка.

– Мне это не в тягость. Мацеллий – мой отец…

Они подходили к красивому дому, отделанному в римском стиле: стены беленые, крыша черепичная. Дом был выстроен почти у самой крепостной стены. На стук римлянина раб отворил ворота, и они по длинному коридору прошли в сад.

– Отец дома? – спросил ее провожатый.

– Он у легата, – доложил слуга. – Он скоро должен вернуться.

Мацеллий пришел буквально через пять минут. И это было как нельзя вовремя, так как младшая из девочек проснулась и начала капризничать. Мацеллий поручил дочерей Бригитты заботам полногрудой рабыни с добрым лицом. Она будет ухаживать за ними, пока девочек не заберут приемные родители, которых он присмотрел для малышек. Мацеллий поблагодарил Сенару и любезно поинтересовался, нужны ли ей провожатые в обратную дорогу.

Сенара замотала головой. В Лесной обители все думают, что она повезла девочек к родным их матери, которые жили в городе. Ей ни в ноем случае нельзя показываться в сопровождении римских солдат, это наверняка подольет масла в огонь. Правда, было бы приятно прошагать весь путь до святилища в сопровождении Севера-младшего, но Сенара тут же выбросила эту мысль из головы.

– Увижу ли я тебя когда-нибудь еще раз? – спросил он.

От волнения по телу Сенары пробежала легкая дрожь.

– Может быть, во время одной из служб, – пробормотала она и, чтобы не выказать себя окончательной идиоткой, выскользнула за дверь.

Юлия Лициния любое дело доводила до конца. В один из апрельских вечеров она попросила Гая сопровождать ее во время службы в храме назареев в Деве. Их брак теперь носил чисто формальный характер, однако Юлия все же считалась хозяйкой дома, и Гай чувствовал себя обязанным оказывать ей поддержку. Одно время он подумывал о разводе, но потом решил, что незачем расстраивать Лициния и травмировать психику детей только ради того, чтобы жениться на другой римлянке.

Он не пользовался особой благосклонностью императора, и поэтому вряд ли кто из лояльных Домициану людей захочет породниться с ним, а вступать в союз с оппозицией было небезопасно. Хотя Мацеллий мало распространялся по поводу новых веяний, Гай знал, что заговор ширится. Если император падет, ситуация резко изменится. Гай решил, что не стоит беспокоиться о карьере до тех пор, пока не станет ясно, есть ли у него вообще какие-либо перспективы.

Здание храма назареев частично было приобретено на средства, вырученные от продажи драгоценностей Юлии, которых Гай давно не видел на ней, и ему было любопытно посмотреть, на что она потратила свои деньги. Когда пришло время отправляться на службу, Гай увидел, что собралась довольно большая компания. Юлия решила повести в храм не только его, но и дочерей с их няньками да еще чуть ли не половину слуг.

– Зачем ты собрала столько народу? – раздраженно спросил Гай. Он со своей семьей заночует в доме отца, но у Мацеллия не такие уж огромные хоромы, чтобы разместить всех их слуг.

– Потому что они все – члены общины, – спокойно объяснила Юлия. Гай заморгал от изумления. У него и в мыслях никогда не было потребовать у жены отчета о том, как она заправляет домом, но он даже вообразить не мог, во что выльется ее религиозное рвение. – По окончании службы они возвратятся на виллу, – добавила Юлия. – Не могу же я лишить их возможности помолиться в храме.

Гаю была понятна позиция жены, но спорить он не стал. Новая христианская церковь размещалась в огромном старом здании у реки, которое раньше принадлежало виноторговцу. Запах восковых свечей перебивал застоялый дух винных паров; алтарь был усыпан ранними цветами. Беленые стены украшали грубо нарисованные картины – пастух с ягненком на руках, рыба, мужчины в лодке.

Войдя в церковь, Юлия сделала какой-то непонятный знак рукой. Гаю не понравилось, что Селла, Терция и Квартилла во всем старались подражать матери. Неужели Юлия решила обратить в чужую веру и его дочерей? Может, христиане задались целью подорвать устои семьи, размышлял Гай.

Неподалеку от входа Юлия увидела свободные места. Она прошла туда и села. Ее прислужницы и дочери расположились вокруг хозяйки дома. Гай, стоя у жены за спиной, разглядывал собравшихся, выискивая знакомые лица. Большинство прихожан принадлежали к беднейшим слоям общества. Интересно, как высокомерная Юлия чувствует себя среди такого сброда? Вдруг взгляд его остановился на девушке, которая привезла в город дочерей Бригитты. Она упоминала, что посещает богослужения, когда ей удается выбраться из обители. Только теперь Гай осознал, что уступил просьбе жены сопровождать ее во время службы еще и потому, что питал слабую надежду встретить в церкви эту девушку.

К народу вышел священник, чисто выбритый, в длинном далматике. Его сопровождали два мальчика. Один нес большой деревянный крест, другой – свечу. Следом шли двое служителей постарше. Юлия объяснила, что это дьяконы. Один из них, мужчина средних лет, спокойный и уравновешенный на вид, держал в руке тяжелую книгу в кожаном переплете. Кладя свою ношу на широкий аналой, он чуть не споткнулся о четырехлетнего малыша, который стоял в проходе. Но ребенок не испугался и не убежал; он поднял голову и рассмеялся, глядя на служителя. Дьякон наклонился и обнял малыша. На губах его заиграла улыбка, которая удивительно преобразила его лицо. Затем он передал ребенка отцу – неряшливо одетому мужчине с руками грубыми и мускулистыми, как у кузнеца.

Вместе со священнослужителями прихожане начали молиться и взывать к Богу. Затем был совершен обряд очищения: собравшихся окропили водой, обкурили ладаном. Гай не испытывал неловкости, поскольку весь ритуал был очень схож с церемонией в римском храме, хотя на латыни здесь изъяснялись менее грамотно. Потом священники и дьяконы сели. Раздались приглушенные возгласы, и вперед выступил еще один священнослужитель.

Гай не удивился, узнав в нем отца Петроса. По сравнению с остальными служителями он казался грязным и неприлично бородатым. Отшельник вглядывался в прихожан напряженным взглядом, и Гай, безо всякого сочувствия, подумал, что, наверное, у отца Петроса плохое зрение.

– Наш Учитель сказал однажды: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное»[27]. Многие из вас, пришедших сюда сегодня, потеряли детей своих, и вы скорбите. Но говорю вам, дети ваши с Иисусом в Царствии Небесном, и там им ничто не грозит. И вы, скорбящие родители, гораздо счастливее тех отцов и матерей, которые сделали из своих живущих детей идолопоклонников. Говорю вам, лучше бы этим детям умереть, не зная греха, чем при жизни служить лжебогам! – Он остановился, чтобы перевести дух. Собравшиеся тоже вздохнули.

«Они пришли сюда, чтобы испытать страх! – цинично размышлял Гай. – Им нравится думать, что они добродетельны и лучше всех!»

– Первая из великих заповедей гласит: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею. Вторая заповедь наставляет: почитай отца твоего и мать твою, – гудел отец Петрос. – Возникает вопрос: сколь велика вина молодого человека, если родители указали ему служить языческому идолу? Некоторые отцы нашей Церкви заявляют, что абсолютно все, даже грудные младенцы, заслуживают наказания, если присутствуют на церемонии поклонения идолу. А другие утверждают, что, если попечители ребенка, который еще не достиг разумного возраста, привели его на церемонию служения идолу, такой ребенок невинен. Лично я считаю…

Но мнение отца Петроса Гая не интересовало. Его взгляд был прикован к куда более приятному зрелищу: он смотрел на Сенару, которая, подавшись вперед и отрешившись от окружающего, внимала речам отшельника. Гай окончательно утерял нить рассуждений проповедника, но для себя он уже решил, что христианские церемонии не в его вкусе. Очень уж они скучные: никаких жертвоприношений и громогласных призывов, даже ритуальных представлений не разыгрывают, какими иногда сопровождаются церемонии поклонения Исиде или Митре. И вообще, эти христианские службы – жуткая тягомотина. Большую тоску нагоняли на него разве что философские рассуждения друидов.

Гай переключил все свое внимание на лучезарное лицо девушки, но и это не помогало коротать время. Наконец отец Петрос закончил свою речь. Гай с нетерпением ждал, когда можно будет уйти, и вдруг с ужасом услышал, что его и других некрещеных прихожан просят подождать на улице, так как члены общины должны еще принять участие в какой-то вечере. Он так громко стал выражать свое недовольство, что Юлия вынуждена была согласиться уйти из церкви вместе с ним, хотя нянькам и служанкам разрешила остаться.

Гай взял на руки уснувшую Квартиллу, и они направились к дому Мацеллия. Но, едва отойдя от церкви, Терция захныкала, требуя, чтобы ее тоже несли на руках. Гай, без лишних нежностей и увещеваний, приказал, чтобы она вела себя, как взрослая девочка, и шла сама. Юлия в последнее время чувствовала себя гораздо лучше, но она еще не совсем окрепла, и ей тяжело было бы нести ребенка, да и Селла была пока слишком мала, чтобы позволить ей идти самостоятельно. Терция не унималась.

– Я помогу вам, – неожиданно послышался позади них чей-то мелодичный голос.

Гай хотел было отказаться от услуг британки, но она уже подхватила капризничающую от усталости девочку, и та почти мгновенно уснула у нее на руках.

– Она такая легкая, – успокоила его Сенара, – а я привыкла и к более тяжелой работе!

– Ты – истинная сестра во Христе, – воскликнула Юлия. К этому Гай не нашел что добавить, и они пошли дальше. Женщины вполголоса обменивались дежурными фразами, и Гай подсознательно испытывал облегчение от того, что они были мало знакомы друг с другом. Вот уже несколько ночей подряд на небе светила полная луна, и дорога была видна до самого конца улицы. Кроны деревьев сияли в полумраке расплывчатыми облачками белых цветов.

В воротах дома Мацеллия их встретил слуга с лампой в руках. Терция пробудилась, и британка поставила ее на землю. Озаренные ярким светом, они удивленно рассматривали друг друга.

– Ты должна остаться поужинать с нами; ты ведь тоже пропустила вечерю любви, – заявила Юлия.

– О нет, я не могу, – робко отказалась девушка. – Ты очень любезна, госпожа, но я ушла без разрешения. Мне нужно бежать домой, а то меня хватятся. Наказать, может, и не накажут, но в другой раз на богослужение не пустят.

– В таком случае не стану тебя задерживать. С моей стороны это было бы проявлением крайней неблагодарности за твою доброту, – поспешно проговорила Юлия. – Гай проводит тебя. В этой части города спокойно, но ближе к воротам бродят всякие люди, и с ними молодой честной девушке встречаться небезопасно.

– В этом нет необходимости, госпожа… – начала Сенара, но Гай прервал ее возражения:

– Я охотно провожу тебя. Я все равно собирался прогуляться перед сном. Я доставлю тебя домой в целости и сохранности.

По крайней мере, теперь он сможет выяснить, как попала к христианам девушка, проживающая в Лесной обители. Таким образом, решил Гай, не исключено, что он получит ответы на многие вопросы. Сенара плотнее укуталась в свою темную накидку без каких бы то ни было украшений – так обычно одеваются слуги из богатых домов, – а Гай подумал, что она, наверное, хочет скрыть под ней платье жрицы. Он взял с собой факел – хоть на небе и светила луна, лучше не искушать судьбу на темных улицах. Кроме того, ему пришла в голову мысль, что при хорошем освещении девушка будет чувствовать себя гораздо спокойнее. Сенара поцеловала девочек, включая дремлющую на руках у Юлии малышку, и вместе с Гаем спустилась вниз по ступенькам. Они прошли по пустынным улицам, не привлекая к себе внимания. Но даже когда окраинные дома остались далеко позади, спутница Гая не откинула капюшон с головы, хотя ночь была теплая.

Молчание угнетало Гая.

– Ты давно посещаешь службы в новом храме? – наконец спросил он.

– С тех пор, как его построили.

– А до этого куда ходила?

– В детстве мать водила меня на собрания, устраиваемые в помещении для слуг в доме одного из отцов города, чей управляющий был христианином.

– Но ты ведь живешь в Лесной обители, – заметил Гай, недоуменно наморщив лоб.

– Это так, – тихо ответила девушка. – Их Верховная Жрица приютила меня. Я – сирота. Но я не связана никакими клятвами. Мой отец – британец; он сейчас в изгнании. Но мама моя была римлянкой. Она окрестила меня, а когда я прослышала, что неподалеку от святилища поселился отец Петрос, мне захотелось побольше узнать о вере матери.

– И зовут тебя Валерия! – улыбнулся Гай.

Девушка захлопала глазами. Давно она не слышала, чтобы упоминали это имя.

– Так звала меня мать, но уже столько лет для всех я – Сенара, что почти позабыла свое прежнее имя. Отец Петрос говорит, что мой долг – во всем слушаться своих опекунов, хотя они и язычники. Во всяком случае, в Лесной обители мне никто не причинит вреда. Он говорит, что друиды – хорошие язычники и когда-нибудь они обретут спасение, но я не должна принимать их веру. Да и апостол Павел наказывал, чтобы рабы почитали своих хозяев. Человек свободен душой, но нельзя не принимать в расчет официальный статус, предопределенный его телу; нельзя не учитывать и законные клятвы и обеты.

– Хорошо, хоть на это у них ума хватает, – пробормотал Гай. – Жаль, что подобная логика не действует в отношении их долга перед императором!

Сенара продолжала щебетать, словно и не слышала его реплики. Может, она таким образом пытается скрыть страх, подумал Гай. Но он был слишком очарован звуками ее мелодичного голоса и не обращал внимания на смысл того, что она говорила. В ней столько невинности. Такой в юные годы была и Эйлан.

– Конечно, в Лесной обители никто не заставляет меня грешить. Они – добрые, хорошие люди. Но я хочу быть правоверной и после смерти жить в Царствии Небесном. Правда, мученицей мне быть страшно. Раньше я боялась, что мне прикажут умереть за веру, как те святые, о которых рассказывала мне мама. Я тогда была еще совсем малышкой, но кое-что помню – не все, конечно… Правительство теперь не преследует христиан… – Она запнулась. Гай пытался придумать, что ответить, а Сенара уже тараторила дальше: – Я уверена, сегодня святой отец говорил именно обо мне. Некоторые члены общины знают, что я живу в языческом храме, и презирают меня за то, что я не ушла оттуда. Но отец Петрос говорит, что я могу оставаться в святилище друидов до совершеннолетия.

– И что потом? – спросил Гай. – Валерий подыщет тебе подходящего жениха?

– О нет. Скорей всего, я вступлю в сестринскую общину. В Царствии Небесном, утверждают священники, никто не женится и не выходит замуж.

– Нет, так нельзя, – заявил Гай. Ему уже приходилось слышать подобное утверждение. – Я глубоко убежден, что в этом вопросе священники заблуждаются.

– Что ты, нет! Ведь ты же не хочешь, чтобы твоя душа была обременена грехом, когда наступит конец света.

– Никогда не беспокоился о своей душе, даже не задумывался, есть она у меня или нет, – с неподдельной искренностью признался Гай.

Сенара резко остановилась и повернулась к нему в темноте.

– Но это ужасно, – абсолютно серьезно возразила она. – Неужели ты хочешь попасть в ад?

– Я не могу поверить в истинность религии, которая осуждает людей за то, что они растят детей, да и порицает сам акт их зачатия! Что касается вашего ада, я считаю, это такая же мифическая выдумка, как Тартар или Гадес. Разумного человека этим не испугаешь. Неужели ты всерьез полагаешь, что все те, кто нарушает установления отца Петроса, непременно отправятся в ад?

Сенара опять остановилась и, подняв голову, посмотрела на Гая. В лунном свете ее лицо казалось белым, словно лилия.

– Конечно, иначе и быть не может, – ответила британка. – А ты, господин, пока не поздно, все же подумай о своей душе.

Если бы Гай услышал подобное заявление не от этой прекрасной девушки, а от кого-то еще, он, наверное, расхохотался бы. Болтовня Юлии на религиозные темы ввергала его в такую тоску, что он едва удерживался от слез. Но сейчас Гай, наоборот, заговорил еще более нежно и ласково:

– Раз уж ты так печешься о моей душе, помоги мне спасти ее.

– Думаю, у отца Петроса это получилось бы гораздо лучше, чем у меня, – неуверенно промолвила Сенара. Они приблизились к дубовой аллее, которая вела в Лесную обитель, и Сенара, нахмурившись, замедлила шаг. – Отсюда я сама найду дорогу; тебе не следует идти дальше. Тебя могут увидеть, и тогда меня уж точно накажут.

Гай придержал ее за плечи и сказал шутливо-просящим тоном:

– Неужели ты бросишь на произвол судьбы мою душу, нуждающуюся во спасении? Мы непременно должны встретиться вновь.

Сенара встревожилась.

– Мне не следует говорить это, – быстро произнесла она. – Каждый день в полдень я приношу еду отцу Петросу. Если тебе случится заглянуть в его хижину… думаю… мы могли бы побеседовать.

– Тогда ты уж точно спасешь мою душу, если это вообще возможно, – ответил Гай. До своей предполагаемой души ему не было никакого дела, но он страстно желал еще раз встретиться с Сенарой.

– Я больше никогда не увижу тебя… – Эйлан отвернулась, устремив свой взор на садовую растительность.

– Ну что за глупости! – воскликнула Кейлин. Слова Эйлан отозвались в ней непонятным страхом, который сменился гневом. – Теперь ты изводишь себя какими-то идиотскими предчувствиями. Ты ведь сама хотела, чтобы я отправилась туда!

Хрупкие плечи Эйлан затряслись мелкой дрожью.

– Это не я, не я. Моими устами говорила Великая Богиня, и я знаю, что мы обязаны исполнить Ее волю. Но теперь, когда расставание так близко, о Кейлин, мне очень тяжело!

– Еще бы не тяжело! – язвительно отозвалась жрица. – Только ведь уезжаю-то я. Покидаю все, что мне дорого. Ты уверена, что так пожелала именно Великая Богиня, а не Арданос нашептал тебе на ухо? Он мечтал разлучить нас с тех самых пор, как я заставила его вернуть тебе сына!

– Думаю, конечно же, он рад этому, – прошептала Эйлан. – Но неужели ты полагаешь, что я исполняю его указание? Значит, все мое служение – ложь?

В голосе Эйлан слышалась мучительная боль. От гнева Кейлин не осталось и следа.

– Родная ты моя маленькая девочка. – Она положила руку ей на плечо, и Эйлан приникла к груди старшей женщины. Она не проронила ни звука, но по щекам ее струились слезы. – Ну что мы ссоримся, словно дети? Ведь нам отведено так мало времени! Могущество богов порой жжет, как палящее солнце, а потом наступает темнота, и свет кажется всего лишь грезой. Так было всегда. Но в тебя я верю, моя любовь.

– Твоя вера и дает мне силы, – тихо промолвила Эйлан.

– Послушай, – сказала Кейлин. – Мы же расстаемся не навсегда. В один прекрасный день, когда ты и я станем дряхлыми старухами, мы будем смеяться над этими страхами.

– Я знаю, мы будем вместе, – медленно проговорила Эйлан, – но в этой жизни или в другой, сказать не могу.

– Госпожа моя, – обратился к ней Хау, стоявший у ворот, – носильщики готовы.

– Тебе пора. – Эйлан выпрямилась, приняв вид, подобающий Верховной Жрице. – Мы обе должны служить Владычице там, куда Она посылает нас. Наши чувства не имеют значения.

– Все будет хорошо. Я вернусь, вот увидишь, – невесело проговорила Кейлин, в последний раз на короткое мгновение прижав к себе Эйлан.

Она быстрыми шагами направилась к калитке, понимая, что расплачется, если обернется, а этого допустить нельзя ни в коем случае, тем более в присутствии молодых жриц и мужчин. И лишь сев в носилки и плотно задвинув занавески, Кейлин дала волю слезам.

Почти всю дорогу до Страны Лета Кейлин не покидали мрачные мысли. Путешествие было утомительным, дождь лил не переставая. Гнетущее настроение усугубляло еще и то, что она сидела на носилках, а такой способ передвижения Кейлин просто ненавидела.

Ее сопровождали жрицы, отобранные для служения в новом святилище. Большинство из них были совсем еще юные девушки, лишь недавно поселившиеся в Лесной обители. Они благоговели перед Кейлин и осмеливались обмениваться с ней только пустыми нейтральными фразами. Можно сказать, она ехала наедине со своим гневом.

Перед самыми сумерками небольшая процессия, миновав узкий извилистый проход между горами, перебралась на лодки, так как Холм со всех сторон был окружен болотистыми речушками. Увенчанный кольцом из каменных глыб, он величественно возвышался на фоне темнеющего неба, и даже на расстоянии Кейлин ощущала его могущество. На склонах низких холмов кучками теснились круглые жилища друидов. Впереди, в лощине, Кейлин разглядела разбросанные тут и там маленькие хижины, похожие на ульи. Очевидно, в них жили христиане, поселившиеся здесь с позволения Арданоса. В воздухе висел аромат, источаемый какими-то пахучими деревьями, – наверное, это были яблони.

У подножия холма их встретили молодые жрецы-дозорные. Они поприветствовали Кейлин со всей возможной доброжелательностью и глубоким почтением, но по их растерянным лицам жрица догадалась, что они не понимают, зачем она приехала. Смущение мужчин забавляло Кейлин, хотя в ней все еще кипели досада и злость, и постепенно она начала воспринимать происходящее как нечто неизбежное, предопределенное самой судьбой. Плохо это или хорошо, но ее направил сюда орден друидов, а даже они не более чем орудие волеизъявления Великой Богини, которая ясно приказала, чтобы Кейлин служила Ей именно здесь.

Было уже совсем темно, когда они добрались до поселения друидов. Жрецы оказали женщинам любезный прием, хотя и не выказали особой радости. Правда, Кейлин и не думала, что ее приезд вызовет бурный восторг. Если ее отправили в изгнание, во всяком случае, это почетное изгнание, и, поскольку изменить что-либо она не в силах, нужно постараться извлечь из своего нового положения все возможные выгоды.

После официальных приветствий Кейлин вернулась к своим спутницам. Девушки в растерянности жались друг к другу возле костра. Один из молодых жрецов подвел их к низкой постройке с соломенной крышей. Мужчины смущенно оправдывались, что, конечно, такой домишко совсем не подходит для жрицы, тем более для жрицы, занимающей столь высокое положение, но ведь им прежде не случалось принимать у себя женщин. Поскольку жрицы прибыли в Страну Лета по приказу архидруида, жрецы поспешили заверить Кейлин, что возведут для нее и девушек подходящее здание, как только она объяснит, что им требуется, и окажут всю необходимую помощь.

Для женщин освободили спальное помещение, которое занимали молодые послушники. Лишь убедившись, что все девушки благополучно устроились, Кейлин стала искать, где бы прилечь ей самой. К этому времени она уже валилась с ног от усталости. К ее удивлению, она довольно быстро заснула в непривычной обстановке, на новом месте, всю ночь спала спокойно и пробудилась рано, когда рассвет еще только занимался. Стараясь не тревожить сон девушек, она оделась и вышла на улицу. Утреннее небо было расцвечено розовыми полосами просыпающейся зари. Прямо перед собой жрица увидела тропинку, убегающую к вершине холма.

Светало. Кейлин внимательно осмотрела окрестности. Какая судьба ожидает ее в этой отдаленной стране?

Над горизонтом поднималось солнце, освещая бледными лучами девственную землю, тонувшую в клубах густого тумана, который медленно струился ввысь от раскинувшейся вокруг широкой водной глади. А посреди всего этого великолепия возвышался Холм. Они добрались до места поздно вечером, и Кейлин, уставшая и измученная, почти не помнила, что последнюю часть пути они плыли на лодках. Соседние островки разрезали пелену тумана темно-зелеными лесистыми верхушками. Было очень тихо. Солнце поднималось все выше. Кейлин разглядывала незнакомую местность и вдруг услышала тихое пение.

Она обернулась. Пение доносилось из маленькой постройки, стоявшей на самой вершине холма. Кейлин стала подниматься вверх по тропинке, чтобы лучше слышать мелодию. Музыка лилась нежная, плавная. Пели мужчины. Их густые голоса были непривычны для слуха жрицы, много лет жившей среди женщин. Через несколько минут она уже могла различать слова в потоке мелодии. Кажется, пели по-гречески. Kyrie eleison, Criste eleison[28]. Насколько ей было известно, так обращались к своему богу христиане. Должно быть, наверху в домике находились те самые изгнанники, которым архидруид разрешил поселиться общиной на этой земле. В последние годы новые необычные религиозные течения и культы расползались по всей империи.

Вскоре пение стихло, и Кейлин увидела, что ее пристально рассматривает маленький старичок, сгорбленный, должно быть, под бременем долгих лет. Она изумленно заморгала, так как не заметила его приближения, что было крайне необычно для такой опытной жрицы, как она. Под взглядом Кейлин старик опустил глаза. Наверное, он и впрямь христианский священник. Ей доводилось слышать, что многие из них не позволяют себе даже смотреть на незнакомых женщин.

Но, очевидно, говорить с ней ему позволялось.

– Доброго дня тебе, сестра моя, – промолвил старец, обращаясь к Кейлин на латинском просторечии, которое служило языком общения между всеми народами империи. – Могу я узнать твое имя? Ведь ты не новообращенная. В нашей общине живут только женщины почтенного возраста, которые приехали сюда с нами много лет назад, а ты молода.

При мысли о том, что ее считают молодой, Кейлин чуть улыбнулась. Но, конечно, этот священник явно годился ей в дедушки: волосы белые, да и сам он весь тщедушный и сморщенный, как засохший лист.

– Нет, я не из ваших новообращенных, – ответила Кейлин. – Я из тех, кто поклоняется лесному богу. А зовут меня Кейлин.

– Вот как? – любезно отозвался он. – Мне кое-что известно о братьях-друидах, но женщин среди них я не видел.

– Здесь живут только мужчины-друиды, – объяснила Кейлин, – во всяком случае, так было до вчерашнего дня. Меня прислали сюда из Лесной обители, которая находится на севере. Я должна основать на этой земле Дом Дев. А на холм я поднялась, чтобы осмотреть местность, в которую привели меня боги.

– Ты говоришь как человек, которому ведома истина, сестра моя. Значит, ты должна знать и то, что все боги вместе – не что иное, как единый Всемогущий Бог… – Он замолчал, и Кейлин добавила:

– …а все богини вместе – это воплощение единой Великой Богини.

Лицо старца излучало доброту.

– Верно. Те, кому Господь явился в образе Сына Божия, считают, что божество не может быть женского пола. С ними мы говорим не о Великой Богине, а о Софии – олицетворении Святой Премудрости. Но нам известно, что Истина едина. Поэтому, сестра моя, думается, это хорошо, что ты хочешь основать здесь святилище Святой Премудрости в традициях своего народа.

Кейлин поклонилась. Его изрезанное глубокими морщинами лицо светилось добротой и поэтому больше не казалось безобразным.

– Прекрасное дело, сестра моя. Оно достойно того, чтобы посвятить ему остаток твоей нынешней жизни. – Он улыбнулся, и вдруг на лице его появилось отрешенное выражение; он как бы смотрел в глубь своей души. – Я чувствую, что здесь – твое истинное место, ибо, сдается мне, когда-то давно мы служили с тобой одним и тем же алтарям…

Уже не впервые за время этой странной встречи старик привел ее в замешательство.

– Я слышала, братья твоей веры отрицают возможность перевоплощения, – осмелилась заметить Кейлин. Однако то, что он сказал, не было выдумкой. Ее душа действительно узнала его. Это ощущение было столь же сильным, как во время ее первой встречи с Эйлан.

– В Писании сказано, что в это верил сам Учитель, – ответил старый священник, – ибо он говорил о Предтече, которого люди называли Иоанном, что он – перевоплощение Илии. Писание также гласит, что он говорил: молоко для грудных детей, а мясо – для сильных мужей. Среди нас много младенцев. Это новообращенные, и их кормят той пищей, какую нужно давать духовным младенцам, чтобы они, уверовав в то, что земная твердь незыблема, не забывали: жить следует праведно. Тем не менее Учитель говорил, что сей род не исчезнет до пришествия Сына Человеческого; поэтому я здесь, чтобы даже простой люд на исходе мира мог услышать и узнать Истину.

– Да восторжествует Истина, – тихо промолвила Кейлин.

– Успеха тебе, сестра, – отозвался старик. – Здесь многие готовы с радостью приветствовать общину благочестивых сестер. – Он повернулся, намереваясь уйти.

– Дозволено ли мне узнать твое имя, брат мой?

– Меня называют Иосифом; я родом из Аримафеи, был там торговцем. В нашей общине живут святые женщины, которые лицезрели Учителя во время его земной жизни. Они будут рады тому, что рядом с нами поселились просвещенные женщины.

Кейлин поклонилась еще раз. Странно, что христиане, чуждающиеся женщин, отнеслись к ней более благожелательно, чем друиды, ее братья по вере. Но это был добрый знак. «Слуга Света…» – отчетливо прозвучало в ее сознании. Эти слова всплыли из неведомых ей затаенных глубин памяти. Старец спускался вниз по тропинке, а руки Кейлин, как бы сами по себе, изогнулись в благоговейном, почтительном жесте, который был древнее, чем цивилизация друидов. Если человек такой души решил посвятить себя христианству, значит, у этой религии все-таки есть будущее.

Священник скрылся в маленькой церквушке, похожей на пчелиный улей, и только тогда Кейлин заметила, что на губах ее играет улыбка. Теперь она не сомневалась в том, что Великая Богиня благосклонно отнесется к ее работе и что приехала она сюда не зря. Кейлин решила, что приступит к выполнению своей миссии немедленно, с этого самого дня.

Завтракая в кругу прибывших вместе с ней юных послушниц, Кейлин вдруг подумала, что в их новом доме, в незнакомом краю, где все для них было непривычно и чуждо, она не может продолжить традицию Верховных Жриц Лесной обители – Лианнон, а затем и Эйлан, – которые, за исключением своих ближайших помощниц, мало общались с остальными женщинами. Она приняла первое решение: их не должны обслуживать люди со стороны. Тем самым Кейлин ограничивала контакты женщин со жрецами. Другие решения принимать было легче. Она поручила рослой и сильной молодой послушнице выбрать участок для огорода и сразу же посадить овощи в необходимых количествах. Часть продуктов, конечно, придется приобретать у местных жителей, но Кейлин изначально поставила перед собой цель – всем дать понять, что жрицы не собираются ни в коей мере быть зависимыми от друидов. Они не дадут мужчинам ни малейшего повода возомнить, будто те вправе указывать женщинам, как устраивать свою жизнь в новом святилище.

Другой девушке – пожалуй, наименее способной по части учения – Кейлин поручила готовить еду и прислуживать за столом, пообещав, что остальные послушницы будут оказывать ей необходимую помощь. В этот же день Кейлин разговаривала с одним из жрецов, и они решили, что дом для женщин должен быть возведен до образования глубокого снежного покрова. Новое жилище будет строиться с тем расчетом, что в перспективе количество жриц и послушниц увеличится в четыре-пять раз. Вежливо, но твердо Кейлин отвергла предложение жреца пережить в выделенном для них домике хотя бы первую зиму.

Когда Кейлин наконец-то изложила все свои требования, вид у жреца был довольно-таки ошеломленный. Кейлин чувствовала, что впервые в жизни все будет сделано так, как она сказала. Сознавать это было приятно. Очевидно, ей способствует сама Великая Богиня; теперь Владычица сможет в полной мере использовать ее таланты и дарования, что раньше было неосуществимо.

Жаль, конечно, что с ними не поехала Дида. Она помогла бы Кейлин организовать жизнь девушек, научила бы их петь. С другой стороны, Дида стала бы сеять раздор, а это было бы крайне нежелательно в их нынешнем положении, когда все они вынуждены дни и ночи проводить вместе в своем тесном кругу. Сейчас, по крайней мере, никто не смеет прекословить ей. Кейлин решила, что выберет послушницу, которая владеет искусством пения лучше других девушек, и научит ее играть на арфе, а может быть, даже покажет, как мастерить такие инструменты.

Вечером Кейлин проводила с послушницами первое занятие. Собрав их вокруг себя, она помогала девушкам запоминать передаваемое изустно учение Великой Богини. Ложась спать после трудного дня, она снова услышала мелодичные песнопения, доносившиеся из отдаленной церквушки. Кейлин даже не ожидала, что в новом краю, куда направила ее Великая Богиня, она будет так счастлива. Заснула жрица под протяжное Kyrie eleison и видела в ночных грезах святилище, где служили девушки, видела священный Холм, на склонах которого раскинулись большие усадьбы и дома. Придет время, и сон ее воплотится в реальность. Может, она и не доживет до того времени, но когда-нибудь все непременно так и будет.