Летнее приключение

Глава 9

— Он просто потрясающе красивый мужчина — это я о твоем брате, — проговорила Эстер Уильямс, когда мимо нас прошел Марио. Я успела подкрасить ее, пока ее волосы были накручены на розовые бигуди. Теперь мне осталось слегка начесать их, сбрызнуть лаком — и прическа будет держаться не меньше недели.

— Простите, Эстер, — сказала я, — но он уже женат на Тодде.

— Теперь разрешают такие вещи?

— Да, без проблем. Во всяком случае, в Массачусетсе, и вам, думаю, это известно.

— Какой стыд, какой позор! Тоже мне, хороши мужья! Из них получились бы великолепные танцоры, прекрасные костюмеры, а некоторые могли бы даже стать поварами. Раньше так оно и было, и я не понимаю, к чему весь этот шум. Стало так трудно найти хорошего мужа, чтобы при этом какой-нибудь гей не крутился у вас под ногами.

— Не позволяй собаке есть краску, — проговорила у меня за спиной Вики. Я через плечо посмотрела на ее отражение в зеркале.

— Отличная работа, Вики, — сказала я.

Вики была одной из тех девушек с какими-то пороками развития, которую отец нанял из организации «Путь к ответственности». Мы, правда, так и не поняли, зачем он сделал это: то ли для того, чтобы произвести впечатление на мою мать, если вдруг она узнает об этом его поступке, то ли он нарушил налоговое обязательство. Как бы там ни было, эти девушки чувствовали себя в салонах хозяйками. Подметали волосы с пола в перерывах между клиентами, смахивали перьевыми метелками пыль с упаковок с косметическими препаратами, которые были расставлены на полках. Они всегда приходили с наставником или наставницей, которые сидели в приемной и читали журналы. Если бы кто-то поинтересовался моим мнением, то я бы сказала, что от этих девушек с пороками развития куда больше пользы, чем от их наставников.

Вики была нашей любимицей. У нее длинные светлые волосы, алебастровая кожа, губы подковкой и синдром Дауна. Наставники до такой степени извели ее своими указаниями и наставлениями, что теперь она сама наставляла себя — очень громко и целый день напролет. Забавнее всего было, когда Вики заходила в ванную.

— Давай быстро, одна нога здесь, другая там, — слышали мы ее голос из-за закрытой двери. — Нечего тут дурака валять. И помой руки с мылом.

— Будь осторожна, не стискивай собаку слишком сильно, — говорила она себе теперь. Прямо посередине спины Прешес тянулся ряд крошечных мокрых колючек, и Вики должна была следить за тем, чтобы Прешес не придумала, как до них добраться.

Марио наконец заметил колючки на собаке.

— Послушай, Белла, что ты делаешь? Сюда вообще нельзя приносить животных, — возмутился он.

— Папа сказал, что ничего страшного, — заверила я брата, разумеется, вовсе не спрашивая разрешения у отца. — И скажи Тодду, что нам это не стоило ни цента. От вчерашней клиентки у меня осталось немного обесцвечивающей краски.

— И зачем она тебе понадобится? — спросил Марио.

Эстер Уильямс нацепила на нос очки, чтобы получше разглядеть моего брата, а я принялась встряхивать огромный флакон с лаком для волос от «Тайджиай» «для плохой и трудной головы».

— Понятия не имею, — ответила я. — На эту несчастную собаку надели одежду, так что ее шерсть превратилась в какую-то паклю. Вот я и подумала, что если сделать ей несколько светлых прядок, то она будет выглядеть получше. А я пока поищу ей какую-нибудь другую одежку. Мне, кстати, наконец-то удалось снять с нее это свадебное платьице. Должна тебе признаться, это было очень нелегко.

Большую часть воскресенья и весь понедельник мы с Прешес пытались разыскать хоть кого-то из семьи Силли Сайрена, но они все исчезли. Бесследно! Контракты, которые они подписали с таверной «Олд Маршберри» и с унитарной церковью, где проводилось венчание, оказались незаконными.

Отстегнув с ремня мобильный телефон, Марио открыл кожаный чехольчик и принялся жать на кнопки.

— Ты добьешься, что нас закроют за то, что мы тут опыты на животных проводим, — проворчал он. — Ты же знаешь о существовании государственного закона, запрещающего приводить собак в салоны.

— Слушай, прекрати, а! — бросила я. — Не стоит тут драму разыгрывать. Я где-то читала, что в Массачусетсе до сих пор действует пуританский закон, запрещающий перевозить по воскресеньям лед, пчел и ирландский мох.

Хотелось бы мне знать, ты и на всю эту ерунду обращаешь внимание?

— Эй! — вмешалась в разговор Эстер Уильямс. — Вам, ребята, кто-нибудь говорил о том, что через дорогу от вас открывается новый салон? Под кондоминиумом, рядом с кабинетом дантиста. В группе, где я занимаюсь танго, сплетничают, будто все работники там будут геями.

— Ну да, салон уже получил название «Лучшая маленькая парикмахерская в Маршберри», — сказал Марио.

— Серьезно? — удивилась я.

Марио кивнул.

— Но вы-то не собираетесь нас покинуть, а, Эстер? — спросил он.

Эстер Уильямс захлопала свеженаклеенными ресницами.

— А ты получше за мной присматривай, мальчик, — кокетливо промолвила она.

— С удовольствием, — улыбнулся Марио. Затем он повернулся ко мне. — А ты не очень-то увлекайся им, Белла. Ты же понимаешь, что за собакой непременно вернутся.

Я посмотрела на Прешес. Песик сидел совершенно спокойно и совал лапку Вики. Я торопилась поскорее закончить с Эстер, чтобы вынуть из шерсти Прешес колючки, пока они не запутались в ней окончательно. Хорошо еще, что размеры собачки позволяли помыть ее в любой раковине, хотя, конечно, лучше было бы сделать это в задней комнате. Там, кстати, были раковины, куда мы сливали всяческие отходы, ведь мыть собаку в раковине для клиентов не очень-то хорошо. Во всяком случае, пока Марио не ушел. Я воспользуюсь хорошим сильно смягчающим кондиционером для сухих и поврежденных волос. После этого нанесу на шерстку Прешес чуточку распрямителя для волос от Джона Фриеда — прямо на высветленные прядки, чтобы она не смогла их слизать.

— Послушай, — возмутилась я, — вовсе я «им» не увлекаюсь. Я просто купила собачке недельный запас еды. И Прешес — не «он», Марио! Это девочка. Она.

Марио оторвался от своего мобильника.

— Только не вздумай взять ее с собой вечером, Белла.

Я стала брызгать лаком на прическу Эстер, а она начала махать рукой перед лицом, загораживаясь от мелких брызг.

— А что будет вечером? — поинтересовалась я.

— Кандидаты в сенат будут выступать в прямом эфире — предстоят дебаты в семичасовом выпуске программы «Бинтаун»,[12] — ответил Марио. — Попробуй все-таки периодически заглядывать в свое расписание, ладно? Не понимаю, почему ты этого не делаешь.

— Я никакого отношения к этой программе не имею. А… — Мне не хотелось произносить ее имя, поэтому я замолчала.

— София не может заниматься ими обоими, Белла, — продолжил мою мысль Марио. — Их сопровождающие не хотят, чтобы перед дебатами они оба оказались в одной комнате, поэтому для грима каждому кандидату готовят отдельное помещение.

— Так не пойдет, — отрезала я. — Пошли кого-нибудь другого.

— Белла, прекрати, ты мне нужна. К тому же ты уже гримировала губернатора, и жалоб на тебя не поступало.

Только сейчас я поняла, что все еще поливаю лаком Эстер Уильямс, волосы которой были уже покрыты столь мощной броней, что ее прическа продержится не меньше месяца и запросто переживет ураган. Я поставила флакон с лаком на стол и запустила пальцы в собственные волосы, пытаясь обдумать складывающуюся ситуацию. Но не могла ничего придумать.

— Ладно, я это сделаю, — решила я наконец. — Если уж мне не придется находиться в одной комнате сам знаешь с кем. Но на этот раз мне нужен хороший кандидат.

— Белла, да прекрати же ты! София вот уже пять лет занимается им.

— Об этом мы даже говорить не будем, Марио.

Мой брат усмехнулся.

— Ну хорошо, — сказал он. — Возможно, я смогу что-нибудь сделать.

Расстегнув застежку-липучку, я сняла накидку с плеч Эстер. Марио помог ей встать, поддержав под локоть, и она подняла голову, чтобы заглянуть ему в глаза. Прешес бросилась ко мне. Наклонившись, я взяла ее на руки.

— Так и быть, я это сделаю, — сказала я. — Если только вы с Тоддом согласитесь выступить в роли бебиситтеров.

— Белла, это же собака! Ты можешь оставить ее на несколько часов одну, — возмутился Марио.

Я принялась вынимать из шерсти Прешес колючки.

— Об этом и речи быть не может, — заявила я.

Я, конечно, опростоволосилась — позволила Софии первой приехать к месту съемок. Естественно, она заняла настоящую гримерную и расставила повсюду свои принадлежности. Не стану спорить — гримерка была небольшая, размером всего с половину гардеробной комнаты, но она соединялась с артистическим фойе телестанции. В комнатке вдоль одной из стен располагался длинный прямоугольный туалетный столик. Сверху он был неплохо освещен светильниками, висевшими прямо под потолком, и перед ним даже стояло парикмахерское кресло. Был там еще и стул, стоявший в уголке, — на него можно было выставить все необходимое. А дверь в гримерке была расположена так, что можно было гримировать кого-нибудь и одним глазом смотреть телевизор. В комнате даже была кофе-машина!

Меня же отправили в холл, где устроили нечто вроде артистической грим-уборной. Правда, располагалась она в мужской туалетной комнате, точнее, на пути в мужскую туалетную комнату. Это была крохотная проходная комнатенка, через которую шли все, кто направлялся в мужской туалет. По размеру она была в половину обычной гримерной; вдоль одной стены выстроился ряд шкафчиков, напоминающих школьные, а над маленькой полкой у противоположной стены висело грязное зеркало. Освещение отвратительное. Никакого тебе телевизора. Никакой кофе-машины. Можно не сомневаться: Марио обо всем этом знал.

Я вернулась в гримерку Софии, чтобы взять там стул — разумеется, в отведенной мне конуре не было даже стула. Если бы София не расселась, торжествуя победу, в парикмахерском кресле, я бы попросила кого-нибудь приволочь его в мою гримерку, но не могла же я вытащить ее из кресла! Поэтому я взяла стул, стоявший в углу.

— Тебе нужна помощь? — спросила она.

— Только не от тебя, — отрезала я.

Я отнесла стул в свою наспех сооруженную темницу. И стала ждать. Ждала я долго. Наконец в коридоре показался сенатор-пытающийся-быть-переизбранным в сопровождении своих людей. Само собой, дверь моей темницы была приоткрыта, потому что если бы я только попыталась закрыть ее, то немедленно умерла бы в ней от жары и духоты.

Высунув голову в дверь, я наградила пришедших своей самой потрясающей улыбкой.

— Я уже все здесь для вас приготовила, — сказала я.

Однако сенатор-пытающийся-быть-переизбранным даже не сбавил шага. Его люди тоже не остановились. Один из них — возможно, это был телохранитель — бросил на меня быстрый взгляд. Трудно сказать, почему он на меня посмотрел, — то ли я выглядела хорошо и показалась ему привлекательной, то ли была потенциальной угрозой сенатору-пытающемуся-быть-переизбранным.

Прислонившись к косяку двери, я смотрела, как они направляются в настоящее артистическое фойе, в настоящую гримерку — к Софии. Она всегда получает все. Но это же несправедливо! И хуже всего в этой ситуации то, что именно я виновата в том, что так происходит. Я была абсолютно уверена, что сама превратила Софию в такого человека, каким она стала.

Мне было двенадцать лет — это очень удобный, золотой, я бы сказала, возраст для бебиситтеров, — когда родилась София. Случись это несколькими годами раньше, я и сама была бы еще сущим ребенком. Парой лет позже — и меня бы уже больше интересовали мальчики, а не младшая сестренка.

София целиком захватила меня. Я играла с ней, купала ее, кормила, одевала, как куклу, возила по всему нашему району в легкой колясочке. На ее мать, новую жену моего отца, я внимания не обращала. Вероятно, я считала себя настоящей матерью Софии или на худой конец ее приемной матерью.

Каждый раз, когда я, возвращаясь из школы, подходила к дверям дома отца, глаза Софии загорались. В те годы развод еще не считался нормой, и моя мать совершила необычайный по тем временам поступок, покинув семейный очаг. Она купила в соседнем городке небольшой домик, расположенный близко к ее колледжу, но в районе, где учебных заведений вообще-то было немного.

Марио, Анджела и я большую часть вечеров и ночей проводили в ее доме. Мы с Анджелой ютились в крохотной комнатенке и спали вдвоем на узкой кровати, у Марио комнатушка была и того меньше. Здесь мы делали уроки, ужинали и ложились спать. Утром завтракали, и мама везла нас в школу в Маршберри. После уроков мы на школьном автобусе ехали в наш старый дом к нашему старому отцу, его новой жене и, разумеется, Софии. Я с радостью отдала половину своей комнаты и по крайней мере половину собственной жизни в ее распоряжение.

Марио был на одиннадцать месяцев старше меня, а Анджела — на тринадцать месяцев младше. Так что либо меня и Марио, либо Анджелу и меня можно было принять за ирландских близнецов. А всех нас вместе, полагаю, вполне можно было бы счесть тройняшками-псевдоитальяшками. Большую часть времени Марио игнорировал меня, а я большую часть времени игнорировала Анджелу, которая, в свою очередь, большую часть времени игнорировала свою сводную сестру Тьюлию.

Так что Софии, нашей младшенькой сестрице, доставалось все мое внимание. Я вплетала ленты в ее волосы, красила ей ногти, учила ее петь песенку «Гори, гори, маленькая звездочка» и играть в «Поскакали в Бостон». А когда я переросла возраст няньки при собственной сестре, мы с друзьями стали всюду брать с собой Софию — в магазины, на футбол и даже на первые несколько часов вечеринок, на которых мы оставались до утра.

Как-то раз мне пришла в голову мысль, что это я погубила ее. София была похожа на меня, одевалась, как я, вела себя, как я. Я поступила в Массачусетский университет на отделение искусств, и через двенадцать лет она сделала то же самое. Я вернулась работать к отцу, сделав короткую остановку в школе красоты Блейн. Само собой, София поступила так же.

Вряд ли она когда-либо училась думать. А ведь я должна была настаивать на этом вместо того, чтобы таскать ее за собой по жизни — маленького человечка-хамелеона, который менял свои цвета в соответствии с моими. Я даже не могла получить удовольствия от ненависти к ней, не почувствовав себя виноватой. Ведь отчасти я была в ответе за то, что София хотела иметь все, что было у меня, включая моего мужа. И все же, несмотря на все это, должна признаться, я по ней скучала.