Любовь без обмана

Глава 11

В Шривенхеме у единственного экипажа, который можно было нанять, окна не открывались, а пружины относились к тем временам, когда рессор не было. Минну эта перспектива не очень вдохновляла, но экипаж все-таки протарахтел пять миль, когда сломалась первая ось, оставив их на дороге.

— Твин-Элмз [13] тут прямо за углом, — заверил их мрачный возница, — шляпу свою съем, если там не будет кеба.

Твин-Элмз оказалось местом, соответствующим своему названию: по бокам белого оштукатуренного строения стояли два массивных вяза, их узловатые стволы торчали из земли как указательные пальцы. В белой оштукатуренной гостиной полдюжины джентльменов и одна молодая леди собрались у камина за столом на трех ногах, уплетая бифштексы и чокаясь кружками.

При их появлении разговор прервался, джентльмены уставились на Минну. Молодая леди поднялась, вытерла руки о передник и подошла к ним. Она оказалась дочерью владельца. Хорошенькая широколицая девушка, розовый цвет ее лица приятно контрастировал с черными как смоль волосами. Минне она сразу понравилась, потому что сидела с мужчинами, пила и беседовала, чувствуя себя непринужденно. Кажется, маме нужно узнать кое-что новое о современных английских девушках.

Девушка, не скрывая любопытства, окинула взглядом Минну, судорожно сглотнула и обратилась к Эшмору.

— Боже мой, — сказала она, выслушав от Эшмора короткую историю их мучений. — Ну, завтра — другое дело. Но сегодня есть только одна повозка, да и та на свадьбе у Холладеев. Думаю, они сейчас возят молодоженов по окрестностям. Но… — Она бросила взгляд на Минну и, заикаясь, произнесла: — Не сердитесь. Они вернутся к ужину, мы сейчас готовим для них настоящий пир. А Джон Марш, это кучер, потом поедет назад в Суиндон.

Снова стрельнув глазами в Минну, девушка пошаркала ногами и заправила кудрявую прядь за ухо.

"Твои волосы выглядят очень мило, — хотелось сказать Минне. — Мы с тобой не соревнуемся". Но опыт подсказывал, что такие заверения чаще раздражают людей, нежели успокаивают.

— Конечно, это не бог весть что, — пробормотала девушка. — Но все-таки вы попадете куда вам нужно.

— Что ж, это обнадеживает, — сказала Минна.

— Хорошо. — Теперь девушка смотрела в пол. — Если вы подождете часок, я приготовлю для вас что-нибудь вкусное.

Минне хотелось бы просто отдохнуть у арочного окна за бокалом вина; она чувствовала, что заслужила это после долгого путешествия по жаре. Но умывальник и холодное полотенце на лоб — весьма соблазнительно. Почему бы это не соединить? В ответ на ее просьбу девушка вспыхнула, помчалась в кухню за вином, после чего проводила их наверх в единственную свободную комнату. Свадьба, сообщила она им, приехали гости даже из Уилтшира.

— Это далеко? — спросила Минна, когда они вошли в комнату и закрыли за собой дверь.

— Всего пять миль, — улыбнулся Эшмор.

Комната оказалась просторной, в ней пахло розмарином: веточки розмарина висели на гвоздиках вдоль стены — в окна проникал свежий ветерок. Минна прошла по мягкому ковру и буквально упала в кресло с широкими подлокотниками, пока Эшмор осматривал комнату. Он выглянул в сад, и лицо его приняло недовольное выражение. Возможно, ему не понравилось, как буйно разрослись яблони и терн, прямых линий тут не увидишь.

— Это плохо, — сказал он. Он напомнил ей Бенедикта, с задранным хвостом и вздыбленной шерстью. Минна встревожилась: как там Салли справляется с бестией, Господи спаси ее?

Глаза у нее закрылись. У розмарина запах честный, обещает комфорт и здоровье, но не роскошь. Как несправедливо, что такие славные травы растут в этом унылом климате! За калиткой постоялого двора Минна заметила лаванду, пышно разросшуюся, как сорняки; ее контракт с Уилсоном уже не казался ей таким выгодным. Пожелай она^: проводить здесь несколько месяцев в году, она могла бы заложить плантацию лаванды и сэкономить для фирмы много денег.

— Три часа, — сказала она. — Ждать не так долго.

Заскрипели пружины; приоткрыв один глаз, она увидела, что Эшмор сел на кровать. Она была слишком низкой для него, ему пришлось полностью вытянуть ноги, раздвинув колени.

— Вы не понимаете, — сказал он. — Суиндон — то место, где он будет нас поджидать. Надо найти экипаж, который сможет отвезти нас подальше. Придется задержаться.

— Здесь?

— Да. На ночь по крайней мере.

— На ночь? — Минна выпрямилась. Внезапно комната стала казаться меньше. Хороший глоток вина никак не изменил ее мнение. Эта кровать слишком узкая для двоих, если только они не намерены делить не только подушку. От этой мысли тело ее взволновалось, и она уставилась на его шейный платок. "Сними его", — чуть не произнесла она. Ей хотелось увидеть, какой ущерб она ему нанесла.

Он немного поерзал, кровать заскрипела. В его улыбке было что-то мальчишеское, отчего она насмешливо подняла бровь. Ему следовало бы обсудить с ней его намерения. Он обвинял ее в том, что она раздражает его, но он сам, похоже, не меньше виноват в этом же.

Минна закрыла глаза, потому что при виде его невысказанной насмешки можно принять такое решение, которое вряд ли ее устроит. Это все еще было для нее ново и интересно, эта мысль о том, что ее добродетельное поведение ей не мешает. Джейн не одобрила ее решение переспать с Генри, а масса литературы, которую Минна прочитала во время своих размышлений — эссе суфражисток, памфлеты группы, проповедующей "свободную любовь" и идеал "Новой женщины", некоторые медицинские трактаты о контрацептивах (Генри возражал против использования резинок, но она настояла), зная очень хорошо, что надежды у него лукавые, а цели — матримониальные, — не убедила Джейн.

"Это священный дар, — сказала она, — и большой грех отдавать его без брака. А что, если потом ты решишь выйти замуж?"

Грех и святость — не те концепции, которые много значили бы для Минны. Развод — тоже грех, а в результате ее мать постоянно томится в лапах преступника, который с точки зрения закона не должен разгуливать на свободе, но у него есть право делить с ней постель и оскорблять ее до тех пор, пока его не схватят. (Чертовский грех, подумала она и улыбнулась этой головоломке.) В конце концов совет Джейн повлиял на ее решение, ей стало ясно, как ее гнетет груз девственности. До тех пор пока она ее будет хранить, кто-нибудь сможет сказать ей, с участием и, возможно даже с некоторым самодовольством: "А что, если ты решишь выйти замуж, Минна?"

Нет, ей очень к лицу стать падшей женщиной. Она устроила так, чтобы ее увидели выходящей из дома Генри в самое неподходящее время, и на следующий день все стали запрещать своим невинным мальчикам даже смотреть в ее сторону. Мужчины, которые продолжали посещать ее, делали это открыто, не ставя перед собой цели постоянно владеть ею. Теперь она чувствовала себя свободной.

Но конечно, свободой нужно уметь пользоваться. "Радости плоти — бесценный дар, которым наградила нас природа" — так писали сторонники свободной любви. Генри не слишком настаивал на своих претензиях, но она не верила ему, когда он говорил, будто это ее вина. Она ничего ему не должна, и его раздражало, что она не чувствует себя обязанной.

В любом случае еще многому нужно было научиться, и Эшмор казался подходящим наставником: он был человеком светским и на удивление послушным в этих делах. Их тела очень хорошо подходят друг другу. Немного экспериментов, возможно, после спасения ее матери, и потом их разделит целый океан. Это будет ее выбор. Минна начинала верить, что Эшмор не будет ее вынуждать. Но что касается риска, тут он казался ей слабым. Ну, значит, как я полагаю, мы остаемся тут на ночь, — сказала она, и уверенность в собственном голосе произвела на нее впечатление.

— Вы похоже, рады этому.

Он наверняка ожидал девического смущения.

— Я стараюсь.

— Я думал, вас волнует судьба матери.

Минна изумленно раскрыла глаза:

— А вы полагаете, что не волнует?

— Я не собирался вас обвинять. — Минна снова расслабилась. — Однако нетерпения вы не проявляете. Вы совершенно не так вели себя в Лондоне.

— Что проку в нетерпении? — Не нужно зацикливаться на том, чего не можешь изменить. Она научилась ждать в ситуациях, более ужасных, чем эта. Действие — вот что важно; если оно оказалось невозможным, бесполезное сочувствие превращается в пытку, столь же эффективную, как вопли, тьма, жара и голод. Минна гнала прочь подобные мысли. — Это бесполезно, — резко сказала Минна.

— Зато вынуждает вас быть начеку, — возразил он не совсем уверенно. — За нами следили от Лондона, мы это знаем. Он доложит своему хозяину о том, что мы близки к цели. Не время спать, надо быть настороже.

— По-моему, самое время вздремнуть. — Она удивленно посмотрела на него. — Лучше быть хорошо отдохнувшими, если они вдруг нас обнаружат. Вы не согласны? — И почему она должна объяснять это именно ему? — Человек, знакомый с интригами, должен знать подобные вещи.

На его лице появилось странное выражение. Уже не первый раз за сегодняшний день она ловила на себе такой взгляд, и этот взгляд вызывал в ней чувство тепла и, неловкости, чего не было раньше, когда он вожделел ее. Она привыкла к ухмылкам, но Эшмор смотрел на нее задумчиво, с интересом, словно изучал.

— Почему вы на меня так смотрите? — спросила Минна, краснея.

— По-моему, вы лучше меня подготовлены к подобной работе.

Минна улыбнулась. Ей понравилось, что Эшмор считает ее способной совершать побеги, обнаруживать и наказывать бандитов. Такая похвала в устах Эшмора дорогого стоит.

— В Гонконге вы казались достаточно хороши для этого. Одурачили всех нас, — До той ночи, когда его отравили, Минна поспорила бы на последний цент, что Эшмор — американец.

Фин пожал плечами:

— Я и не говорю, что я плох. Но я не выбирал для себя это занятие, и оно никогда не доставляло мне удовольствия.

Ну, это просто болтовня. Когда он выскочил из поезда на станции, выражение лица у него было весьма оживленным, и он засмеялся, когда она зааплодировала ему. Минна поставила бокал на пол, пытаясь разгадать истинный смысл его слов.

— Даже сегодня? Вы не почувствовали ни малейшего восторга, выпрыгивая из поезда?

Его рука лежала на простыне, он повернул ее ладонью к себе. Даже его пальцы были изящно изогнуты. Когда он прыгал с поезда, это походило на па в танце.

— Сегодня… — Он сделал глубокий вздох. — Ну да, должен признать, некоторая доля удовольствия была.

И он этому не рад; это было видно по тому, как его пальцы вдруг сжались, словно он пожалел о сказанном. Минна подумала о странном толковании их поцелуя, который он представил собственным грехом. Может, это выверт английского характера, который заставляет сожалеть о полученном удовольствии. Ее мать тоже осуждала все виды развлечений. Если платье было прекрасно, она уравновешивала свое восхищение, находя дефекты в том, как оно на ней сидит. Если Минна смеялась слишком громко, она отчитывала ее за хулиганство. Мама делала все, чтобы изгнать радость из жизни.

И к чему это приводит? В мире то и дело рушатся состояния, дети страдают от жестокости родителей, болезни поражают хороших мужчин в расцвете сил, унося их из жизни, когда их жены и дочери молятся у их постелей. Мужчины совершают жестокости без причины, лишь для того, чтобы продемонстрировать свою силу. Когда в жизни столько опасностей, зачем же еще наказывать себя? "Готовься к худшему и продолжай радоваться" — это философия Минны, которую она не скрывает. Но мама никогда с ней не соглашалась, и иногда Минна задумывалась, уж не привлекло ли ее к Коллинзу обещание боли. Возможно, его жестокое обращение с ней давало ей извращенное чувство свободы; уверенная в том, что Коллинз ее накажет, мама могла не наказывать себя сама.

Минна невольно почувствовала симпатию к Эшмору. Он запер ее в комнате, но в ее тюрьме по крайней мере были стены и окна, которые можно взломать. Люди вроде мамы — если Эшмор действительно один из них — носят свою тюрьму с собой. Они никогда не сбегут, даже если кто-то всеми силами будет стараться их освободить. Ну, у него нет причины хмуриться по поводу его сегодняшнего успеха.

— Вы помогли нам выбраться из поезда, — сказала она. — Вы помешали ему преследовать нас. А этот прием с газетой! Думаю, вы можете гордиться собой.

Эшмор засмеялся, видимо, ему польстила ее похвала.

— А вы?

— Ну, я собой горжусь, — улыбнулась Минна. — Скажите, разве вы не считаете мой вопрос этой матроне весьма удачным?

— Да, вы вели себя в высшей степени естественно.

— Как и вы.

Фин скривил губы, будто эта фраза показалась горькой на вкус.

— Думаю, мне есть чем гордиться больше.

Минне захотелось сесть рядом с ним на кровать и отвести пряди волос с его лица. Такая перспектива смутно радовала ее; все больше ей нравилась мысль, что этот умный, уверенный в себе человек, который в Гонконге обращался с ней как с мусором, может, понял наконец, что ему есть чему поучиться у нее.

Она снова взяла свое вино.

— Гордость и радость — вещи совершенно разные. — На самом деле, подумала она, как часто радуешься за счет чьей-то гордости. Если, например, она сядет рядом с ним на кровать, погладит его по щеке и предложит свой совет, утратит он свою рассудительность, начнет высмеивать ее? Тогда она почувствует себя глупой, раздраженной и выставленной на посмешище, разозлится на себя за свои искренние слова. Почему, когда она смотри ему в глаза, ей хочется доверять ему, даже после того как он доказал свою непредсказуемость?

Рискованно. Ей он не нужен. Она взяла бокал и выпила вино до дна.

— Кстати, — растягивая слова, проговорил он, как бы обращаясь к самому себе, — меня это развлекло, ничего такого раньше я не делал. Потому что… это было для меня самого, помимо всего прочего. Мои собственные действия, мои собственные решения.

Странная мысль внезапно пришла ей в голову: сейчас он делает что-то намеренно — снимает с себя шелуху, как с луковицы, показывая сердцевину.

— Да, — неуверенно произнесла Минна. — Похоже, так и есть.

Когда она изображала глупое молчание в присутствии Коллинза, зубы у нее болели от злости. Но в Нью-Йорке она красила ресницы и завивала волосы для дюжины инвесторов, карабкающихся по социальной лестнице; все они жаждали потратить деньги на сумасбродную идею светской красавицы, потому что надеялись, что связь с ней пойдет им на пользу. Всякий раз она уходила после встречи в ладу с самой собой.

— Разница действительно большая, больше, чем между днем и ночью.

Фин кивнул:

— Конечно, действия по собственному решению требуют большой веры в себя. Например, я признаю вашу правоту на днях. Я часто гадал, сожалеете ли вы о том, что спасли мне жизнь в Гонконге. — Он поднял глаза, ловя ее взгляд. — И какую цену вы за это заплатили? Об этом я тоже думал.

Минне вдруг стало трудно дышать.

— Если вы действительно хотели это узнать, могли бы сделать это давно.

— Это было выше моих сил, — спокойно ответил Фин. — Не тогда. Не тогда, когда я ничем не мог вам помочь.

Она крепче сжала пустой бокал. Он говорил так, будто исповедовался. Но она не даст ему отпущения грехов. Он ничего не знает о собственных грехах. Фин постарался не узнать о них, и причина, по которой он этого избегал, ее не интересует — у нее на этот счет есть свое мнение.

— А теперь все это в прошлом. — И нет смысла об этом говорить.

— А я думаю, есть.

— Зачем? — Теперь Минна разозлилась. — Так вы сможете успокоить свою совесть, демонстрируя свое участие? Слишком поздно. Так вы можете выразить свою симпатию?

Он пристально смотрел на нее.

— Или свои сожаления.

— Мне не нужны ваши сожаления. Я сделала все, что считала нужным для себя и для моей матери. Остальное вас не касается.

— Значит, все утряслось в конце концов?

Минна отодвинула бокал, он звякнул о комод. Она выдержала взгляд Фина.

— Да, пока он не сбежал. Спросите меня завтра в Провиденсе, и я надеюсь, что мой ответ не изменится.

Фин поднялся и, прежде чем уйти, бросил сюртук на кровать. Минна удивилась самой себе, когда отшатнулась, испугавшись — испугавшись! — что он идет к ней. Как будто он мог сделать ей что-нибудь, чтобы заставить ее заговорить о том времени. Она не скажет ни слова, даже если он будет ее душить, но когда он прошел мимо, Минна ощутила неловкость. Она уловила слабый запах лавровишни и, возможно, пота. Когда она целовала его, ее тело узнало его запах: оно быстро привыкло к его вкусу. Оно подбивало ее встать и уткнуться носом в его шею, чтобы полнее ощутить его запах. Она прикусила костяшки пальцев и нагнулась вперед, следя за его движением.

Он стоял возле умывальника, закатывая рукава. Руки у него крепкие, мускулистые, поросшие темными волосами; она вспомнила, как восхищалась их движениями, когда он пытался освободиться, будучи привязан к кровати. Тогда он был в ее власти. Ему это совсем не нравилось.

Возможно, ему было бы приятнее, будь она в его власти. То, что он рассказал ей свои секреты, не дает ему права узнать ее секреты. "Я соблазню его", — подумала Минна. Это убеждение было следствием непонятной злости. Если он каким-то образом начинает порабощать ее чувства, она разрушит это, дав им волю. Он дрожал под ее руками, когда она смеялась над ним, не все преимущества на его стороне.

Он взял кувшин и плеснул в миску воды. Затем потянулся за висевшим на крючке полотенцем, рубашка натянулась на спине, тонкое полотно подчеркнуло его узкую талию. Он макнул полотенце в воду, потом принялся отжимать и аккуратно складывать ткань. Какой же он суетливый! Наверняка у него есть особая система натягивать носки.

— Я не собирался огорчать вас, — спокойно произнес он.

Она смотрела не отрываясь на его спину, такую потрясающе широкую и бесстрастную. "Чудовище, — подумала она. — Обернись и посмотри на меня". — Не прикидывайтесь, будто вас это волнует, — выпалила Минна. Эти слова испугали ее, она закрыла рот рукой, но было уже поздно. Покраснев, она прибавила: — Еще неделя, и вы никогда меня больше не увидите.

Он не стал отрицать.

— А до тех пор нам придется действовать вместе.

Она смотрела, как он поднимает руку, тщательно протирая свои широкие запястья и длинные пальцы. Уверенные, методичные движения. Ей было бы интересно, задумал ли он этот разговор заранее, а то, что она считала неожиданными поворотами, было всего лишь тщательно продуманными шагами. Неужели он считает ее такой уж безвольной тряпкой? Он поймет, что она не такая, если она окажется у него в руках.

— Мы уже работаем вместе, — сказала она. — Я помогла вам в поезде.

Полотенце упало, разлетелись брызги. Он обернулся, одной рукой опираясь на мраморный умывальник, на его красивом лице отразилась печаль.

— И это тогда, когда я понял, что нам потребуется доверие друг к другу в ближайшие дни. — Он провел рукой по волосам, и у нее мелькнула мысль, почему человек, настолько помешанный на порядке, отрастил такие пышные волосы. — Тогда позвольте мне сделать первый шаг. Я верю, что вы, возможно, правы: возможно, Ридленд — предатель. — Он странно улыбнулся, слишком весело для своего заявления. — В таком случае мы не только спасаем жизнь вашей матери, мисс Мастерс. Мы спасаем и свою жизнь.

Они выпили чаю в гостиной внизу, за маленьким столиком у арочного окна, где листья дуба бились в стекло. Когда официантка убирала посуду, во дворе послышался шум. Толпа детей пробежала по дороге, гремя цимбалами. Потом величественно прошествовал молодой человек в будничном костюме и в шляпе с высокой тульей и девушка в чудовищно разукрашенном белом платье, с венком из флердоранжа на распущенных каштановых волосах.

— А вот и карета, — сухо сказал Эшмор. Она приближалась черепашьим шагом. Четыре сорванца сидели на ней сверху, а из окон экипажа высовывались многочисленные руки, бросавшие рис в сторону новобрачных.

Дочка владельца постоялого двора подбежала к ближайшему окну, смеясь при виде этой картины. Минне и Эшмору она сказала:

— Мы закрываемся, чтобы поучаствовать в торжестве на природе. Идемте, я найду вам Джона Марша.

— Мы передумали, — сказал Эшмор. — Мы переночуем здесь.

— Но мы пойдем с вами, — прибавила Минна, поднимаясь. Бровь Эшмора поднялась, и она состроила гримасу. — Мне любопытно. Моя мать выросла в сельской местности. Иногда она об этом рассказывала — деревенская площадь, майское дерево весной. Кроме того, вспомните, что я говорила о нетерпении.

Он пожал плечами и встал, на удивление послушно. Минна решила наградить его за это, взяв за руку. Теперь обе его брови удивленно поднялись, но он ничего не сказал, позволяя ей вести себя к двери.

Процессия следовала по дороге, которая перешла в широкую улицу, по обеим сторонам которой росли липы. Слева и справа стояли коттеджи с аккуратными соломенными крышами, над стенами между ними виднелись яркие мальвы и желтофиоли. Деревенская площадь располагалась возле каменного моста, аркой перекинутого через маленькую речку; на ней уже собиралась толпа. — Они уселись на одном из снопов сена, разложенных по периметру. Напитки раздавали со стола, стоящего на краю площади. Минна заметила, что дочка владельца постоялого двора смотрит на них; девушка схватила какого-то мужчину за локоть и кивнула в их направлении. Он принес им две кружки, одобрительно оглядел Минну.

— Отпразднуйте с нами, — сказал он.

Эль был темный и густой. Минна поморщилась от его горького вкуса, Эшмор засмеялся:

— Предпочитаете шампанское, да?

— Обычно я…

— …пью только шампанское, — закончил он. Они обменялись улыбками, и он прибавил: — Надеюсь, вы не заливаете сейчас свою скуку.

Минна вспыхнула.

— Это было подло с моей стороны.

Его улыбка стала шире.

— Я думал, это так и задумано. Но вы заставили меня гадать, и это вам отлично удалось.

Она засмеялась:

— Да, не правда ли? И вы за это меня проучили. — Она понизила голос, имитируя его резкий тон: — "Люди сочтут вас пьяницей".

Он задумчиво скривил губы.

— О да, я был настоящим подонком. Но вы довели меня до безумия. Мне казалось, у меня нет другого выхода.

— Да, как и мне. Бонем, — прибавила она, когда он вопросительно посмотрел на нее. — Он твердо решил жениться на мне. Я отчаянно старалась отговорить его или найти такого жениха, которому Коллинз не стал бы отказывать.

Наступило молчание. Большинство присутствующих были на ногах, а дети бегали между ними, визжали, хохотали и бросались друг в друга охапками сена. Невеста и жених заняли грубо сколоченную скамью на краю лужайки. Желающие поздравить молодых выстроились в очередь.

— Ваше любопытство удовлетворено? Она вздохнула:

— На самом деле сомневаюсь, что моя мама когда-нибудь присутствовала на таком мероприятии. Она большая сторонница приличий. — Ее мать никогда не возражала против своенравных поступков Минны, но сама она никогда к ним не присоединялась.

— Значит, в Америке все по-другому? Люди могут вести себя как хотят, невзирая на свое общественное положение?

Она взглянула на него. Если не учитывать его буйные волосы, никому и в голову не пришло бы, что у него было такое интересное утро; его крахмальный воротничок все еще выглядел пристойно, а манжеты — застегнуты запонками. Требовался особый талант остаться таким безупречным после поездки в поезде: ее юбки были сильно измяты. Но несмотря на свою безупречную внешность, он небрежно развалился на сене, опираясь на одну руку, положив одну ногу на колено другой, — такую позу он не принял бы, находясь в приличном обществе.

— Вы хотите знать, как ведут себя люди? — спросила Минна. — Или как ведут себя женщины? Кажется, вы чувствуете себя здесь весьма комфортно. Вряд ли ваша графиня чувствовала бы себя так же.

Фин улыбнулся, словно сама мысль о женитьбе была забавной.

— Возможно, она и чувствовала бы себя хорошо, мисс Мастерс. Но дело в том, что ей пришлось бы появиться здесь совершенно по-другому. Явиться в роли дамы-патронессы, которая снизошла до того, чтобы поздравить счастливую пару, вручить им несколько монет и удалиться как можно скорее.

— А вы? Что делали бы вы в сложившейся ситуации?

Облака заигрывали с солнцем, свет быстро скользил по его лицу от яркого до холодного серого и назад. Она не могла бы сказать, была ли тень, появившаяся на его лице, следствием игры солнечных лучей или она появилась от мрачных мыслей.

— Думаю, мне нужно об этом подумать. Столько лет главной задачей было появиться так, чтобы никто не заметил. А теперь внимание ко мне — вот то, что, как предполагается, я требовал бы.

— По праву рождения, — сказала она. — Да, это то, чего я не могу одобрить в этой стране.

— И в Нью-Йорке это действительно по-другому? Деньги или рождение… или красота, — добавил он, кивнув в ее сторону. — В чем тут разница?

— Комплименты, — подозрительно сказала она. — Эшмор, этот человек в поезде, он что, стукнул вас по голове?

Фин засмеялся:

— Я не слепой. Просто намекаю на то, что вам и так известно.

Его честность понравилась ей, он польстил ей таким способом, который не требует от нее лицемерной скромности. Если бы остальные овладели этим искусством, красота не была бы так утомительна. С другой стороны, она не могла вспомнить, чтобы это доставляло ей удовольствие. Красота привлекала к ней внимание и тех мужчин, чьего внимания она охотнее избежала бы. И она теряла свои преимущества перед теми, кто делал ей комплименты, потому что в ответ они ждали от нее показной скромности или показной благодарности, что трудно изобразить, не чувствуя себя слегка униженной.

— Я подумывала уже, не обрезать ли их, — сказала Минна.

Он нахмурился:

— Волосы?

— Да. Но это не помогло бы. Нью-Йорк не слишком удачное место для женщины-предпринимателя. Тут недостаточно иметь деньги, нужно иметь союзников. А джентльмены, которые задумаются, стоит ли им связываться с сумасшедшим "синим чулком", охотно берут на себя роль ментора неопытной кокетливой девушки, у которой денег больше, чем мозгов. А волосы очень волнуют, видите ли.

— Думаю, будь вы хоть лысая, вы все равно сумели бы взволновать, — сухо сказал он, — а также обвести любого мужчину вокруг пальца. Но к счастью, вы думаете по-другому. — Он протянул руку и провел пальцем по волосам от макушки к виску, слегка коснувшись подбородка, после чего опустил руку. — Мне этого будет не хватать, — мягко сказал он.

Сердце у нее забилось сильнее, в горле пересохло.

— Ну, — Минна откашлялась, — в любом случае длинные волосы остались. Ради компании.

— Ридленд упоминал о вашей компании. Значительное достижение для женщины.

Она вздохнула:

— Для любого.

— Да, — согласился он. — Но для женщины — особенно.

— Но тут мы снова возвращаемся к теме "Англия против Америки". Деньги гораздо больше уравнивают. Если этого не делает воспитание, секс этого тоже не делает. Ум — вот что важно.

— Ум, — задумался он. — О, полагаю, вы более чем умны, Минна. Создать то, что есть у вас, — тут нужна гениальность.

Это просто слова. Она попыталась сосредоточиться на их обычном смысле, не обращая внимания на то, что они заставили ее покраснеть.

— Это что? Восхищение?

— А если и так? Я считаю, вы заслуживаете хорошую порцию восхищения.

— Осторожно, — ответила она. — Вы меня совсем не знаете. Может, вы восхищаетесь дьяволом. — Минна слегка улыбнулась.

Но он не поддался на приглашение отнестись к разговору легко.

— Я знаю достаточно.

— Конечно, вы так думаете. — Они всегда так думают. "Выходи за меня, — говорил ей Генри, — и тебе не о чем будет беспокоиться". Но то, что он ошибочно принимал за беспокойство, было на самом деле причиной вставать по утрам. Но она его за это не винила. Мир воспитал мужчин так, чтобы они видели в женской работе, женской гордости и амбициях угрозу себе.

— Я знаю, вы так хотите спасти свою мать, что рисковали собственной жизнью в Уайтчепеле, лишь бы найти ее. — Он помолчал. — Я знаю, вы сидите здесь так спокойно, ожидая, когда закончится сельская свадьба, несмотря на свои опасения.

Минна заколебалась. Это не те причины, которых она ожидала, — на самом деле она не могла придумать причины для такого великодушия.

— Почему вы так разговариваете со мной?

Он усмехнулся:

— Потому что я самолюбив. Я пытаюсь разгадать, в чем ваш секрет. Мне он мог бы пригодиться.

— Вам?

— Да, мне. — Он взял соломинку и сунул в рот, сначала внимательно осмотрев — Простые удовольствия, — размышлял он. — Искусство терпения. — Он взглянул на нее. — Возможно, дар быть счастливой.

Минна пренебрежительно надула губы и ничего не ответила. Но наступившее молчание казалось хрупким и тяжелым в одно и то же время. Минна неловко поерзала на сене. Она не была уверена, хочется ли ей делиться с ним чем-нибудь таким полным, как это молчание. Вот и все. И никакого сомнения — показная игривость положила бы конец его восхищению. Секс и восхищение не долго идут рука об руку, судя по ее опыту.

Она снова переключила внимание на жениха и невесту, которые теперь ходили в толпе.

— Я скажу вам секрет счастья для женщины, — сказала она. — Никогда не рискуй без надобности.

Он проследил за ее взглядом.

— Вы имеете в виду женитьбу?

— В том числе.

— Значит, никогда?

Она пожала плечами. Если бы она когда-нибудь и отважилась на такой риск, как ей казалось, она пошла бы на него в те первые дни в Нью-Йорке. Она получала немало предложений, и это решило бы все их финансовые проблемы. Но такая перспектива вызывала у нее чувство клаустрофобии, беспомощности, как будто она все еще заперта в той комнате, слушая мамины причитания. Минна сказала себе: она никогда не повторит ошибку своей матери — никогда не будет рассчитывать на мужчину как на спасителя. Поступить так равносильно тому, чтобы запереть себя в другой комнате, делая ставку на великодушие своего тюремщика.

— Не думаю, — сказала она.

— Коллинз — выродок, — тихо произнес он. — Он нетипичен.

Минна улыбнулась:

— Нет, нетипичен. — Но слабые тени от него присутствуют повсюду. А вы? Полагаю, вам придется жениться, чтобы было кому передать титул.

Фин отрывисто засмеялся, и она закатила глаза, поспешно сказав:

— Конечно, женитесь. Глупый вопрос.

— Нет, — возразил он, — я просто подумал, что, следуя вашей философии, мне не следует жениться. — Впервые она заметила ужасный красный шрам, который начинался у основания большого пальца, тянулся через запястье и прятался под рукавом. — От горячей плиты и игры в кричи "дядя" [14], — сказал он. — У моего отца было странное чувство юмора, когда он напивался.

У Минны перехватило дыхание. Судя по его улыбке, ему не нужно сочувствие, он выглядел грустным и как бы оправдывался.

— Это другое, — с трудом произнесла она.

— Разве? — Он пожал плечами. — Было в нем что-то от Коллинза. Но без сомнения, он не был таким злобным. Но мою маму он разочаровал не меньше, чем Коллинз — вашу. Алкоголь пробуждал в нем какого-то демона. Должен признаться, временами я ощущал это и в себе.

— Нет, — возразила она. — Вы никогда бы так не поступили. И конечно, это другое. Вы же были ребенком!

— Как и вы, когда она вышла за Коллинза, — сказал он. — У нее дурной вкус. У вас — нет. — Он поправил манжету. Минна наблюдала за ловкими движениями его загорелых пальцев, и ей хотелось коснуться его руки.

Подняв голову, Фин снова улыбнулся, казалось, удивленный тем, что она наблюдает за ним.

— Все хорошо, — сказал он и поднял бровь. — Кстати, никогда не кричал "дядя".

"Как и я", — подумала Минна. Но этого она не скажет. Она спрятала руку в складки юбки, сердце внезапно учащенно забилось, и стало ясно: если она сейчас коснется его, их тела узнают друг друга. Самая дикая мысль: эти шрамы, ее и его, заговорят друг с другом, создавая такую близость, которую невозможно будет не разделить.

Ее пальцы зарылись в колючее сено. Минне очень хотелось прикоснуться к нему: он так небрежно говорил о своих страданиях и так небрежно отбросил их, вернувшись к своему элю, как будто вообще ничего не говорил. Он не позволил шраму помешать ему. Да и зачем? Шрам зажил, стал доказательством его победы. Она пыталась чувствовать так же, но Генри никогда этого не понимал. "Твоя прекрасная кожа", — шептал он, отдергивая пальцы, как будто не мог даже прикоснуться к ним, к этим нескольким маленьким отметинам. Она говорила себе, что если он так чувствителен, то она может быть уверена: такой человек, которого расстраивают шрамы, не нанесет ей новую рану.

Теперь она внезапно подумала, не ошибалась ли она. Человек без шрамов всегда будет недооценивать их цену. Он не увидит в них признаков мужества. Где уверенность, что он не ошибется, приняв их за заслуженное наказание?

— Вы совсем затихли, — сказал Эшмор. Он улыбнулся ей, не скрывая своего намерения поднять ей настроение, подбодрить, чтобы она забыла его откровенное признание.

Она не ответила ему улыбкой. Ей показалось неправильным улыбаться ему, если ей этого не хочется. Он помогает ей, и, может быть, она уже не злится на него.

Он немного нахмурился. Он собирался извиниться за свою откровенность, поняла она, а этого ей не вынести, и она быстро заговорила:

— Итак, да, Эшмор, я настоятельно рекомендую вам жениться. — Она широко улыбнулась ему. — Но будьте добры к нам, бедным старым девам.

Он наклонил голову набок. На мгновение ей показалось, будто он сменит тему, но он сказал:

— А как тогда быть с любовью?

Минна перевела дух, обрадовавшись возможности вернуться к более простым темам.

— Так как для замужества не требуется любви, то и для любви замужество не обязательно. На самом деле, мне кажется, брак — это средство от любви.

— Я меняю свое мнение, — пробормотал он, — Возможно, "счастье" — неподходящее слово для вас. Вы больше похожи на циника.

Минна равнодушно пожала плечами, хотя ее укололо это предположение, нечаянно внушенное ею самой, — ей все-таки больше нравилось его прежнее мнение о ней.

— Я учусь, наблюдая. А вы хотите сказать, будто вы не циник? — Она невольно взглянула на его запястье. О, она не станет сдерживаться! Она протянула руку и коснулась его шрама. — Разве вы можете быть идеалистом? Когда вы застали меня в своем кабинете, разве ваш первый порыв породил оптимизм?

— Мы оба прошли трудный путь, — сказал Эшмор. — Но мне хочется думать, будто я все еще верю в более полезные возможности, чем те, которые мне показали.

— Полезные? — Она засмеялась. — Так говорят про хлеб. Но не про масло и джем, которые любят, а без них вкус хлеба слишком пресный.

Его рука повернулась под ее ладонью, их пальцы переплелись.

— Не стоит изображать передо мной легкомысленную особу. Вы ведь понимаете, не правда ли, что у нас с вами сейчас одна цель.

— Вы сегодня твердо намерены быть откровенным. — Голос у Минны дрогнул.

Он внимательно смотрел на нее.

— Возможно, я решил не быть циничным по отношению к вам.

— Я дала бы вам еще несколько дней, прежде чем вы приняли бы такое решение. Вы же меня совсем не знаете.

— Вы мне постоянно об этом напоминаете, — улыбнулся он. — Но у меня сильные инстинкты.

Ее пронзил волнующий восторг. Похоже, словно он прочитал ее мысли и понял, какие у нее намерения по отношению к нему. Она уклонилась от его взгляда. На лужайке толпа разбивалась на пары. Небольшая группа музыкантов взобралась на кучки сена, скрипач заиграл рил.

Ей вспомнилось кое-что, и она улыбнулась. Она встала, продолжая держать его за руку.

— Потанцуете со мной, мистер Монро?

Он поставил свою кружку.

— Непременно, мисс Мастерс.