Глава 13

В Провиденсе все пошло не так. Может быть, она это и предвидела. В то утро, проснувшись в маленькой, благоухающей лавандой комнате и обнаружив, что она одна, она должна была бы облегченно вздохнуть, избавившись от взгляда Эшмора. Но всю ночь ей снились сны, и когда она села, протирая глаза, полная тишина в комнате и яркий утренний свет, скользивший по тяжелой дубовой мебели, вызвали в ней отзвук непонятной паники, преследовавшей ее в ночных кошмарах. Минне казалось, будто она что-то проспала. Что-то очень важное. Но никто этого не заметил. Солнце взошло и засияло в безоблачном небе.

Минна быстро умылась и помчалась вниз, в холл, в поисках Фина. Одной ей не справиться с Коллинзом. Фин лучше вооружен, более опытен, лучше знает эту страну. И она нужна ему так же, как он нужен ей. Он объяснил ей, в какую заваруху попал; если ей придется умереть, предателем будут считать его. То, что произошло в постели там, наверху, — всего лишь часть их сделки, это не должно волновать ее или нарушать баланс между ними.

Фин помог ей снова расслабиться. Он улыбнулся, когда она влетела в гостиную, и заказал ей завтрак, а потом усадил ее в ждущий экипаж так привычно, как будто только этим и занимается. Он вел себя как самый лучший друг, возможно, обстоятельства заставляли его быть сердечным, но он не претендовал ни на что большее, только на приятное общество.

Они отправились в Чиппенем, милях в двадцати, и до полудня прибыли туда, как раз вовремя, и успели сесть на поезд, шедший в Пензанс через Бристоль. За долгую поездку на поезде, когда широкие поля сменялись необозримыми, поросшими утесником болотами, где узловатые стволы деревьев клонились под жесткой рукой ветра, он старательно развлекал ее. Она сначала настороженно реагировала на его веселое настроение, но потом сама развеселилась, поняв, что ее веселье такое же искусственное, как и ее согласие на то, чтобы ее развлекали. Во всяком случае, этот непринужденный разговор удерживал ее от принятия решения, как относиться к непонятным взглядам, которые она временами ловила на себе. Он расспрашивал про Нью-Йорк, где он никогда не бывал, это развеселило Минну. Фин тоже развеселился.

— Возможно, однажды я туда отправлюсь, — сказал он. — Ты же знаешь, последние десять лет я занимался другими делами.

— Делал карты, — сказал Минна. — Ты же учился на картографа?

— Да, — подтвердил он. — Когда-нибудь я тебе расскажу об этом.

— Когда-нибудь на следующей неделе, — сказала она.

От его улыбки она занервничала. Она быстро спросила его насчет Лондона. Он заявил, что все еще изучает его, спасибо, друзья помогают. Некоторые истории, рассказанные им об этих старых друзьях, в частности о виконте Санберне, удивили ее; она и вообразить себе не могла, что у него такие друзья. Но кажется, он терпимо относится к странностям своих друзей, хотя несколько скептически относится к городу, который терпит такое аморальное поведение.

— Напротив, — сказала она, — я думаю, это говорит в пользу Лондона. В таком большом городе может найтись место и для тех, кто создает проблемы.

— Тогда ты там будешь процветать, — сказал Фин.

— Я об этом думала. Но мистер Ридленд омрачил мой взгляд.

— У него к этому талант, — согласился Эшмор. — Я пытался убедить власти отправить его в отставку. Может, когда все будет позади, мы сможем исправить твое мнение о городе.

И снова он говорил о связи, которая будет длиться дольше недели. Она покраснела и вспомнила о его аккуратно разложенных перьях.

Как только они приехали в Корнуолл, в вагон вошел торговец пирогами и поздравил их с прибытием в самое безопасное графство Англии.

— Дьявол в Корнуолл не явится, мисс, побоится, что его в пироге запекут, — заверил он ее. Минна могла бы возразить на это, что дьявол уже проник сюда под видом Коллинза. Но она была слишком голодна для дискуссии. Она жадно поедала пирог, крошки сыпались ей на колени, она не обращала внимания на элегантную манеру Эшмора, который благовоспитанно отряхивал пальцы, отломив кусочек. В углу купе, где он сидел, образовалась маленькая аккуратная кучка крошек. Да, он ей нравится, но он умудрился даже крошки подчинить дисциплине. Она вытянула ногу и нарочно сбросила крошки на ковер. Фин изогнул бровь.

— Что? — спросила она и, когда он пожал плечами, добавила: — Хочешь, чтобы везде и всегда было чисто?

— Настаивать на противном — не менее правильно, — сказал он.

Дошло. Она снова ощутила странную панику, как сегодня утром. Она перевела разговор на кошек и их неблагодарность вообще.

К тому времени как они прибыли в Пензанс, день клонился к вечеру. Люди здесь выглядели по-другому: они были крупные и темные, как их предки — кельты в чистом виде. Найти экипаж в Пензансе оказалось не сложно. В городе витал дух коммерции. Маркет-Хаус — величественный мраморный дворец, его купол возвышается над железнодорожным вокзалом как приглашение к наживе. Из окна экипажа Минна видела тележки, груженные капустой брокколи и картофелем, телеги с вонючими сардинками и, наконец, на краю города, на гранитной эспланаде, — инвалидов, наслаждающихся мягким соленым воздухом. Дорога извивалась над заливом Маунтс-Бей, вдоль гранитного мыса, отполированного сильными ветрами до блеска. Океан под ними был удивительно живой.

Она намерена найти мать. Эта уверенность согревала ее, когда они въехали в маленькую деревушку и вошли в маленький паб, пока они не спросили об американце ирландского происхождения и его светловолосой спутнице. Хозяин паба побледнел и рассказал им о пожаре.

Путь от гостиницы к зданию магистрата она проделала как в кошмарном сне. Все чувства неимоверно обострились, прикосновения и звуки затуманивали зрение. Она остро чувствовала бормотание любопытных жителей, которые присоединились к ним, толпой следуя рядом с ними. Хозяин паба шептал объяснения, деревенские издавали приглушенные и любопытные возгласы. Эту мистерию нужно прекратить. Для нее она не развлечение.

Эшмор взял ее под локоть; она не могла вспомнить когда заметила только, что он все крепче поддерживает ее. Он не думает об ее удобстве, поняла она, он просто удерживает ее на ногах. Ей хотелось сказать ему, когда они проходили по улице, с обеих сторон огражденной низкими каменными стенами, что с ней все в порядке, но она чувствует и брызги океана, и пыльный ветер дороги. И тут она поняла, что красота этой сельской местности, возможно, приобретает особое значение: ей, возможно, придется запомнить это место как место, где умерла ее мать.

Эта мысль принесла с собой предчувствие ее собственной скорби. Мама, только мама принадлежала ей. Мама была причиной всего, что она сделала. Когда чиновник магистрата, потревоженный во время своего чаепития, торжественно показал им вещи, спасенные во время пожара — зеркало, ложку и кольцо, — она не смогла ничего сказать. Минна узнала бриллиант. Бриллианты — самые прочные камни, однажды сказала ей мама. Как правильно, что мужчины дарят женщинам бриллианты в знак любви. "Мое сердце твердое, как бриллиант, оно не согнется и не изогнется для вас" — да, в этом есть большой смысл. Однако мужчина четко объяснил, что нашли кости в доме высоко на скалах, сгоревшем всего два дня назад. Его арендовали мужчина и женщина. Неизвестно, почему дом загорелся.

Минна обрела голос, когда мужчина не стал протягивать ей бриллиант. Она должна удостоверить свою личность, сказал он, прежде чем он передаст ей такой ценный предмет.

— Вы лжете, — сказала она. — Хотите оставить его себе.

Он покраснел, жирный и взъерошенный, как перекормленный петух, в своей красной мантии. Она повернулась и вышла к ожидающей ее толпе, тела откатились от нее, как рябь на воде. Она не будет хоронить Коллинза, а мать захотела бы, чтобы ее похоронили в Англии.

— Минна. — Ладонь легла на ее руку: снова Эшмор, — не собираясь останавливать ее, он просто шел рядом с ней. — Вот, — сказал он и поднял ее руку, положив в нее что-то. Кольцо с бриллиантом, теплое от его руки. Вид кольца вернул ее к действительности. У них за спиной на улице послышался шум, гомон. Ей показалось, что Эшмор совершил что-то опасное, что гнев, который должна была ощутить она, вместо этого поселился в нем, в его кулаке, которым он дал по носу чиновнику магистрата. Но, оглянувшись через плечо, она увидела "петуха", спокойно беседующего с кем-то. Он поднял голову, посмотрев им вслед; и другой человек тоже обернулся в их направлении. С этого расстояния она не могла рассмотреть выражения их лиц, но наклон голов позволял предположить, что они оценивают что-то.

— Что ты им дал? — спросила она.

— Кое-что взамен.

— Ну, сделка была неудачная. — Ее голос звучал сонно, это внушало опасение. Она постаралась говорить более выразительно. — Коллинз подарил ей это кольцо. — Теперь это прозвучало так, словно она гордится этим фактом. Ее пальцы сжали острые грани камня. — Она никогда его не снимала.

— Значит, оно принадлежало ей, — сказал он. — И оно должно быть у тебя.

Какой он добрый! Она отметила это про себя и снова обратила внимание на дорогу впереди. Дома, стоявшие по обе стороны главной улицы, были грязно-белого цвета, с совершенно плоскими крышами, как будто чей-то огромный палец хотел прижать их к земле. Стая ворон сидела на одной из крыш, каркая, хлопая блестящими крыльями. Это производило мрачное впечатление — самый лучший, какой только можно вообразить себе, пример того, как может местность прийти в упадок. Ей не часто доводилось видеть сгоревшие дома.

— Мне хотелось бы посмотреть на дом, прежде чем мы уедем.

— Минна…

— Я настаиваю. — Она хотела знать, могла ли мама видеть море.

Эшмор помог ей сесть в экипаж, а сам пошел узнавать дорогу к дому. Она раскрыла ладонь и уставилась на кольцо. Как и медальон, это был подарок Коллинза, Мама носила их по очень простой причине. Не как память, а так сначала и подумала Минна. "Ты слишком сентиментальна, Минна. Это очень красивые вещи, они вызывают восхищение. Так почему мне отказываться от них?"

Минну удивил такой холодный прагматизм поначалу. Только позже она поняла: в такой форме ее мать проявляла свою силу.

Она склонила руку, кольцо соскользнуло к основанию пальца. Мама умерла с кольцом на пальце. Какое жуткое искушение примерить его! У них с мамой один размер.

Тоска охватила Минну. Она взяла свой ридикюль и сунула туда кольцо, когда дверца экипажа открылась. Пальцы сжали рукоятку револьвера, когда, подняв глаза, она увидела, что это не Эшмор. Она не сразу вспомнила имя, но черты лица были ей знакомы. Она пришла в ужас. Она не забыла эту улыбку, когда его рот как будто пытается съесть его губы. Пальцы вспомнили его прежде, чем мозг вспомнил имя. Ее старый поклонник, такой нежеланный: Бонем.

Минна продолжала сжимать рукоятку револьвера, когда нога в сапоге с глухим стуком шагнула внутрь экипажа. Она подняла шелковый мешочек и нацелила дуло в голову Бонема, одним ловким привычным движением переведя барабан. У него в руке тоже был револьвер.

— Ошибаетесь, — сказала она ему. Он ошибается, думая, будто горе превратило ее в легкую мишень.

Он застыл, неловко согнувшись, наполовину внутри, наполовину снаружи.

— Подождите.

Ее палец застыл на курке. Бонем, особый протеже Коллинза. "Мистер Бонем восхищается твоими душевными качествами, позволь ему с ними познакомиться получше".

— Бросьте оружие, — сказала Минна. Рука у нее не дрогнула.

— Вы все неправильно поняли, — возразил Бонем. — Я хочу заключить с вами сделку.

— Я сказала "бросьте".

Он отшвырнул револьвер и побледнел. Он побледнеет еще больше. Он еще узнает, что значит познакомиться с ее душевными качествами.

— Вы предатель. — Конечно, это он. — Вы убили ее?

Он помотал головой:

— Она не мертва.

— Лжец, — заявила Минна. — У меня ее кольцо.

— Может, он хотел, чтобы вы так думали. — В уголках его рта показалась слюна. — Я хочу предложить вам сделку получше. Вы украли информацию, не так ли? Гренвилл ничего не знал, это были вы. Я могу сообщить вам ее местонахождение в обмен на шифр.

Он взглянул на ее револьвер, и мышцы у нее сжались. Эти люди натренированы действовать быстро.

— Отойдите назад. Положите руки на голову.

Он поставил ногу на ступеньку позади себя. Она не может рисковать, застрелив его. Что, если он говорит правду о маме?

— Какой шифр? — спросила она, он замахнулся, и, поняв, что он хочет ударить, она прицелилась ему в ногу и нажала на спусковой крючок.

Ничего. Щелчок, осечка. Тело его изогнулось. Каркнула ворона, свет переместился, солнце осветило его лицо.

Он бросился на нее.

Тяжесть его тела отбросила ее спиной на скамью. Головой она ударилась о стенку экипажа. Он обхватил ее за талию и потащил к дверце. Она уперлась ногой в стенку, когда его пальцы впились в ее тело.

Теперь револьвер выстрелил, проклятая штука. Щепки брызнули ей в лицо. Он дернулся назад.

Свободна. Она собралась с силами и села. Он спрыгнул на землю, гравий зашуршал под его ногами.

— Подождите, — выдохнула она. Он отскочил в сторону, скрывшись из виду. Он подумал, что она хочет его застрелить. Она с трудом поднялась на ноги, спотыкаясь, выбралась из экипажа, потом бросилась назад, когда он поднял свой револьвер. — Что вы хотели сказать? Какой шифр?

Прозвучал выстрел, заставив его отступить назад. Она повернулась и увидела Эшмора, который бежал по улице, опуская револьвер, из которого он только что сделал выстрел в небо. Он побоялся попасть в нее, но теперь Бонем убегал, теперь он может стрелять в него.

— Нет! — вскрикнула она, но было уже поздно: Бонем, согнувшись, скрылся в переулке. А Эшмор пробежал мимо нее в погоне за ним. — Не стреляй в него! — закричала она, но он уже скрылся из виду.

Минна бессильно привалилась к стенке экипажа, тяжело дыша, голова у нее кружилась, она лишилась дара речи, дурацкий револьвер все еще у нее в руке, каким бесполезным он оказался — если бы она ранила Бонема в ногу, он не смог бы сбежать. Вокруг нее собралась небольшая кучка людей, все стервятники, которые тащились за ними в надежде увидеть трагедию. Бонем, конечно. "Доставьте Монро в госпиталь, — сказал он, — возможно, он заразный". Она была права, думая, что он надеется на худшее.

"Вы украли информацию". Он имел в виду пачку счетов, которую она взяла из кабинета Коллинза в Гонконге? В них в хронологическом порядке перечислены все его сделки по торговле оружием, но имени Бонема в них не было. Она бы это заметила. А о чем еще мог он говорить?

Кто-то коснулся ее руки, заставив подскочить; женщина с добрыми карими глазами испуганно смотрела на револьвер. Они хотят отвести ее куда-то. Они думают, чай и теплое одеяло помогут ей! Минна засмеялась, и они отошли. Она посмотрела в переулок, в котором исчез Эшмор. "Не убивай его", — подумала она.

Прошло много времени — день, полчаса, непонятно, — Эшмор вернулся. На его рубашке она не заметила крови, когда он подскочил к ней.

— Как сквозь землю провалился, — сказал он запыхавшись.

— Ты его застрелил?

Он уперся руками в колени и перевел дыхание.

— Нет, — резко и раздраженно буркнул он. — Там дети толпой возвращались из школы. Я не мог прицелиться как следует.

— Слава Богу.

Один из деревенских жителей обратился к нему: "Может, чаю?" — но Фин так взглянул на него, что тот замолчал. Выпрямившись, он резко спросил:

— Слава Богу?

— Он говорит, что мама не умерла. Он говорит, что знает, где она.

— И ты ему поверила.

Она вдруг разозлилась:

— Конечно, тебе легко сомневаться!

Он провел рукой по волосам, очевидно, раздумывая над ее словами.

— Он знает местность, — наконец произнес Фин. — Нам нужно увести тебя отсюда.

Пара зевак одобрительно закивали.

— Нам нужно его найти, — сказала Минна. — Мы знаем, что он здесь. И веришь ты ему или нет, предатель он!

— Похоже на то. — Его губы искривились в мрачной улыбке. — Славный малыш Бонем, работающий на Ридленда. Конечно. — Он посмотрел на пустынную улицу. — Это он подсунул мне то бренди, не так ли? Должно быть, он думал, что я раскрыл его двойную игру.

Им некогда было предаваться грусти. — Так найди его! И все твои проблемы будут решены.

Он снова обратил внимание на нее, выражение лица стало спокойнее.

— Мне не нужно его искать. Он хочет только тебя, Минна. Он сам последует за нами. — Он снова посмотрел на собравшихся, которые шепотом обменивались мнениями, и вздохнул: — Будет лучше, если он найдет нас в таком месте, где преимущества будут на нашей стороне.

Сгоревший дом стоял на вершине скалы, нависшей над океаном. От дома почти ничего не осталось: почерневшие кирпичи, куски расплавленного стекла, сверкающие на солнце. Но низкий белый забор, ограждающий дом по периметру, сохранился, и фуксии и мирты, растущие вдоль него, цвели на легком ветру. Ветер с океана приносил запах сажи, мрачный кислый запах, который все еще сидел у нее в легких и три часа спустя, когда они в отдельном купе ждали отправления поезда на Плимут. Она не могла отделаться от запаха, хотя теперь больше верила в то, что Бонем не врал.

— Кольцо не пережило бы этого, — снова сказала она.

Эшмор дал денег проводнику, чтобы им никто не мешал, он сел рядом с ней.

— Непохоже.

Он и раньше говорил это, но Минну такое заявление не удовлетворило.

— У него нет причины лгать.

— Да у него масса причин. Благодаря Ридленду он верит — у тебя есть доказательство, что он обманывал службу.

— Может, так и есть, — резко сказала она. — Мы все еще можем совершить сделку. Я могу дать телеграмму в Нью-Йорк. Джейн вышлет копии документов.

Он молчал.

— Это единственное, что он мог иметь в виду, — сказала Минна.

Он коснулся рукой ее щеки, и она удивленно заморгала — какие горячие у него пальцы! Он повернул ее лицом к себе.

— Мы отправим телеграмму, — мягко сказал он. — И будем считать, что он говорит правду. Но не обманывай себя, Минна. У него есть причина лгать.

Она резко отодвинулась.

— Но она была здесь. Это-то правда. Чиновник в магистрате так сказал.

— Так кажется.

— А ты не веришь в это?

Они помолчали.

— Нет, — наконец сказал он. — В противном случае…

В противном случае. Она прерывисто вздохнула и повернулась к окну. Эти слова она сама себе не позволяла произносить. Для тех, кто предоставлен сам себе, сомнение — самый близкий враг. Она не будет сомневаться. Бонем сказал правду.

Она взглянула на Эшмора. Он помрачнел, вспомнив прежние возможности, которые сейчас бесполезны. Но винить нужно не его одного.

Две ночи назад. Две ночи назад этот коттедж был еще цел.

— Мне нужно было сказать тебе это раньше. — Слова жгли ее. — Мне нужно было сказать тебе это в Уайтчепеле. Мы бы уже побывали здесь.

Он покачал головой:

— Нет. У тебя не было причины доверять мне. Привезя тебя к Ридленду… У тебя причины не было.

С его стороны это было великодушно. Он всегда казался великодушным, когда была затронута его гордость. Это делает его совершенно особым, насколько она знает мужчин.

Ей хотелось бы отплатить ему правдой, признаться, что это было не важно. Упади Эшмор в ту ночь в Уайтчепеле на колени перед ней и скажи, что он весь мир обошел в поисках ее, что каждую ночь за эти четыре года он лежал без сна, беспокоясь о том, что сталось с ней, она все равно продолжала бы подозревать его. "Мир тебе не враг", — всегда говорила ей мама, но Минна никогда к ней не прислушивалась.

Однако сейчас ей не до милосердия, только эта черная, все растущая злоба. От нее жжет глаза, и они опухли. Минна перевела дыхание. "Не твоя вина, — подумала она. — Мне нужно было доверять тебе". Они так близко, она ощущает его запах, насколько он лучше, чем запах золы и пепла. Нет лавровишневого мыла, чтобы скрыть его, только запах мускуса и пота, мужчины, который вспотел в погоне за злодеем. Он пытался. Она тоже.

Она уткнулась лбом в его плечо. Его рука легла на ее волосы. Ладонь у него такая большая, она как бы убаюкивала ее, защищала.

Раздался резкий свисток паровоза. Почему они так пронзительно свистят? Как будто поезд кричит в агонии, с ужасом ожидая, что его заставят тащиться по рельсам.

Возможно, ей тоже предстоит испытать боль. Ведь только слова лжеца заставили ее забыть о горе.

Какой-то звук рвался из нее. Она плотно стиснула губы, подавляя его. В мире столько ужасов, и теперь эта поездка может стать еще одним.

Он молчал, ласково поглаживая ее по волосам. В Гонконге ему нравилось поучать ее. Но он никогда не поучал ее, если она говорила правду.

Минна тяжело вздохнула.

— Ты прав, — пробормотала она. — У меня нет причины доверять Бонему.

— Но ты права относительно кольца, — сказал он. — В таком пламени оно расплавилось бы.

Глаза Минны наполнились слезами. Она провела рукой по его груди, просунула руку под пиджак, ухватилась за рубашку. Он такой теплый и живой, он обнимает ее, крепко прижимая к себе. Состав дернулся, застонал, заскрежетал. Она думала, что ее ночные кошмары теперь закончатся, что она уедет из Провиденса с мамой. Какой же наивной она была! Минна открыла рот, чтобы признать это, но дыхание перехватило, она с трудом сдержалась, чтобы не всхлипнуть. В коридоре послышались шаги.

— Поплачь, — пробормотал он. — Все хорошо.

— Услы… — Она умолкла, судорожно сглотнула и попыталась снова: — Услышат. А т-ты велел не привлекать внимания.

— Все в порядке.

— Почему? — всхлипнула она. — Нечего плакать. Раз кольцо не расплавилось, значит, Бонем сказал правду. Еще есть шанс.

— Даже если он сказал правду. Причина поплакать есть всегда.

Она снова открыла рот и, к своему удивлению, икнула. Она попыталась глубоко вздохнуть, чтобы успокоиться, но это не получалось, отвратительные звуки все равно вырывались. Она способна на такие некрасивые звуки, и он теперь это знает.

От этой мысли ей стало легче. Он уже слышал это, ей не нужно сдерживаться.

Его руки переместились на ее талию. Он поднял ее и посадил к себе на колени, прижав к своей груди. "Поплачь", — сказала она себе, и слезы покатились из ее глаз, горячие и соленые, как морская вода. Видеть внизу так много воды, когда горишь там, наверху… этого не может быть; Бонем должен был сказать правду. Она подумала, не теряет ли она сознание. Она не могла дышать, весь мир, кажется, колеблется вокруг нее; только тьма кажется надежной.

Минна смутно расслышала его голос, когда он провел пальцами по ее волосам, его низкое теплое бормотание словно луч солнца на ее макушке: в Лондоне все будет хорошо. В Лондоне они со всем разберутся. Присказка дня детей — она это знала. Сколько раз она сама таким образом пыталась успокоить мать, чтобы та не плакала. Она успокаивала мать всеми известными ей способами, но у нее не было такого голоса или таких коленей, на которых мама могла бы так уютно свернуться клубком. Маме всегда было мало ее, и, может быть, теперь она поняла, чего ей не хватало. Не так уж плохо, когда тебя поддерживают, быть такой маленькой, чтобы тебя можно было поддержать. Его руки сомкнулись вокруг нее, что-то, что казалось ей недоступным и неизлечимым, начало успокаиваться.

"Я могу утешить себя сама", — говорила она маме. И она могла, если это было необходимо. Но почему она должна была это делать? Он никогда не давал обещаний, которых не мог бы сдержать. Он сказал правду в ту ночь, когда забрал ее из Уайтчепела: он не обещал, что они придут за Коллинзом на рассвете. Минну возмущала его мелочность, она не хотела ему верить. Правда не всегда приятна. Иногда вы из-за нее начинаете ненавидеть человека, пока не научитесь быть благодарным за нее. "Хотелось бы мне, чтобы у мамы был кто-нибудь вроде тебя". Слова рвались наружу, но когда она заговорила, это оказалось совсем не то, чего она ожидала.

— Ты не хотел прикоснуться ко мне, — сказала Минна.

— Хотел, — ответил Фин.

— Я имею в виду в Гонконге.

Он прижался губами к ее виску.

— Хотел, — пробормотал Фин.

Он лгал. Или просто развлекался, но его профессия ему этого не позволяла.

— Ты считал меня идиоткой. — Голос у нее дрогнул. — Ты думал, я шлюха. Наглая пустоголовая кокетка.

Она чувствовала, как сильно бьется под ее рукой его сердце. Тому, кто вынужден постоянно соблюдать осторожность, очень просто забыть, что другие люди состоят из плоти, а не из камня. Даже в жестоких людях течет теплая кровь — Коллинз оплакивал смерть своего брата, а Бонем пару раз рассмешил ее. Даже настоящие злодеи вздыхают по ночам и порой испытывают привязанность к кому-нибудь. Мама была права: Минна выросла и стала слишком сдержанной, чтобы напоминать себе о подобных вещах.

Минна крепче прижалась к его теплой крепкой груди и ощутила, как в ответ сильнее забилось его сердце. Его темные глаза по привычке оставались непроницаемыми, когда она отстранилась, он позволил ей разглядеть все: его сожаление и желание быть с ней честным.

— Да, — сказал он. — Ты права. Именно так я и думал.

Его ладонь накрыла ее щеку, большой палец коснулся уголка рта.

Его откровенность доставила ей такое же удовольствие, как поцелуй.

— Спасибо, — прошептала Минна. Она провела рукой по его руке до основания большого пальца и потрогала шрам. — Ты знаешь, у меня тоже есть шрамы.

— Знаю, — сказал Фин.

Ее совсем не удивило то, что он заметил ее шрамы и ничего не сказал об этом. Он умеет ждать и тонко чувствовать, он позволил ей поступать как ей хочется. Но иногда она его удивляет.

— Ты так удивился, когда я дала тебе коку.

Она обвела пальцем контуры его губ, которые тронула слабая улыбка.

— Меня удивило твое поведение. Ты не хотела, чтобы я тебя заметил.

— Да. — Какой умной она себя чувствовала! Она думала, что делает маме большое одолжение, спасая Эшмора, что ее отвага поможет им сбежать от Коллинза. И некоторое время так и считалось. Четыре года. Всего четыре года. Она снова уткнулась лицом в его грудь, снова полились слезы. Стоило ли оно того? Она не узнает этого, пока не узнает правду о матери.

Но поступи она по-другому, тело, которое так горячо обнимает ее сейчас, могло быть мертвым. Никогда не, знаешь, какие мелкие решения переплетутся как паутина, образуют новые миры, предоставят немыслимые возможности.

Но это ощущение, возможно, и неправильно. Что, если мама мертва? Тогда эти мысли, этот разговор всего лишь самооправдание. Она может сидеть тут, разговаривая о себе и о нем, о давно забытых событиях, как будто такие мелочи имеют хоть какое-нибудь значение, когда ее матери, возможно, уже нет…

— Пожалуй, ты был прав, — сказала Минна, отпуская его руку. — Ты хорошо разглядел меня. Я все такая же пустоголовая шлюха. Посмотри, что я сделала с тобой.

Он ответил едва слышно, но она почувствовала вибрацию его груди там, где к ней прижималась ее щека.

— Не нужно, — сказал он. И потом более четко: — Не нужно так думать. Кольцо расплавилось бы.

Это правда. Огонь разрушил все здание.

— Мне не следует так думать, — поправилась она, больше для себя, чем для него. Можно привыкнуть, что тебя вот так держат.

— Это не важно.

Хотя своим замечанием он не собирался отвечать на ее мысли, она подумала, прав ли он. Мама всегда позволяла мужчинам выбирать ее. Может быть, выбирать должна женщина. Она могла бы выбрать его.

Минна вздрогнула, настолько странной и неожиданной была эта мысль. Она крепче обхватила его руками, потрясенная этой идеей, он тоже крепче обнял ее. Ей это понравилось. Как будто он нуждается в ней так же, как и она в нем. "Я хочу его". А если и так? Что же ей, сдаваться? Эшмор первым обнял ее, но теперь, когда ее руки обвились вокруг него, посторонний не смог бы понять, кто начал первым.

Они долго сидели обнявшись, а поезд, громыхая, продолжал свой путь.

— Я всегда говорила, что не буду терзаться, — сказала она. — Так что, думаю, я предпочту поверить ему. Я телеграфирую Джейн. Но если позже обнаружу, что он лгал…

— Не думай сейчас об этом.

— Но…

— Тихо, — пробормотал он.

Как легко подчиняться его приказу и позволить себе прильнуть к нему! Она больна от страха. И тут ей пришло в голову: она ведь никогда не была такой отважной, как думала. Иначе почему бы ей было так приятно лежать в объятиях Фина? Она так боялась попасть в ловушку, что никогда не подпускала никого близко к себе. Но была ли это свобода? В те мгновения, когда она всем сердцем верила, что мать умерла, она поняла: ее полет не имеет цели. Нью-Йорка ей недостаточно. — Ты все еще раздумываешь — сказал ей Фин на ухо. Она закрыла глаза. Внезапно она почувствовала себя ужасно усталой.

— А ты действительно циник, Эшмор?

— Лучше называй меня Фином, — сказал он с улыбкой.

На ночь они остановились в Бристоле и, прежде чем отправиться в гостиницу, зашли на телеграф. За ужином Минна почти не разговаривала. Теперь, отправив телеграмму, они должны ждать, и это ожидание далось ей нелегко. Но когда они поднялись по лестнице к своему номеру, из болтовни хозяина, открывавшего двери их номера, Минна поняла, что Эшмор заказал отдельные комнаты, и тут ее усталость исчезла. Тяжесть появилась в груди, она перешла в горло и заставила ее выдавить: — Нет, ты будешь спать со мной. Хозяин гостиницы, старик лет семидесяти, поднял свой фонарь, разглядывая из-под щетинистых бровей новую для него картину: девушка повелительно смотрит на мужчину, а тот, упираясь широким плечом в стену, забавляется, глядя на нее.

— Лестно, — заметил Эшмор. — Но мне кажется, нам обоим нужно выспаться.

Хозяин гостиницы пробормотал что-то невнятное и бросил ключи Эшмору.

— Тогда спи рядом со мной.

Фин провел рукой по лицу.

— Не сегодня, — возразил он. — У нас был такой день…

Она нетерпеливо фыркнула:

— Ах да, ты, без сомнения, хочешь сказать мне, что я сама не понимаю, как шок подействовал на меня, Бонем, пожар и все такое. Я не буду спорить, проще сказать: я в здравом уме, а если нет, разрешаю тебе воспользоваться своим преимуществом.

Губы Фина тронула улыбка. Но он не двинулся с места.

— Зачем мне пользоваться своим преимуществом? — спросил Фин.

Она посмотрела мимо него в слабоосвещенный коридор, деревянные панели отливали благородным красным цветом в свете газового фонаря. Но если даже кто-то и услышал их, какое им до этого дело? Такие вещи никогда не волновали Минну.

— Ради развлечения. — Заметив, что это не произвело впечатления, Минна набралась храбрости. — Ради… утешения от твоего прикосновения. — И быстро добавила: — Только это, если ты настаиваешь. Ты говорил мне, что уже не мальчик, что можешь контролировать себя.

Он наклонил голову:

— Я также говорил, что у меня к тебе не пустой интерес. Твое желание отмахнуться от этой мысли я считаю наивным.

— Я лгала, — сказала Минна. Ей хотелось заплакать и она глубоко вздохнула, чтобы подавить слезы. Ей не хотелось, чтобы он считал ее желания необоснованными. — Даже себе самой…

Она поняла это в Гонконге, когда мать плакала в ее объятиях. Она поняла это у Ридленда, когда искала Тарбери и находила только пустые крыши. Она не хотела быть в одиночестве. Хватит с нее одиночества.

Я все вижу лучше, когда ты смотришь на меня. И я понимаю… — она вздохнула, — я понимаю, ты видел во мне то, к чему стоит привыкнуть. Если тебе это нужно, ты ляжешь рядом со мной.

— Я думаю, ты хитришь, — мягко заметил Фин. — А Ганс привык к чему-нибудь?

Ей понадобилось время, чтобы вспомнить, кто это — Ганс… Она назвала ему это имя во время их схватки в гостиной.

— Не знаю, кто такой Ганс. — Она смущенно улыбнулась. — Я просто хотела тебя поддразнить.

Он оттолкнулся от стены, подошел к ней и костяшками пальцев ласково провел по ее щеке.

— Я понял, — сказал он. — Значит, кто-то другой. Не важно кто.

Она вдохнула его запах, запах мужчины, способного краснеть и позволяющего ей прижать его спиной к стене, Мужчины, который не стесняется признавать свои ошибки, даже в ущерб собственной гордости. Он бессовестно обошелся с ней в гостиной, но как только она стала честной с ним, он тоже стал честным с ней. Сегодня он обнимал ее так, будто она драгоценность, и Генри казался совершенно неспособным на такой разговор.

— Он недолго стремился к этому, — сказала она. — Хочу предостеречь тебя: не все так приятно. Я… — она почувствовала, что краснеет, — я не всегда такая, как сейчас. Я ужасно упрямая.

Он поднял бровь:

— О! Приятно слышать, что ты это признаешь. Его откровенная насмешка ободрила ее.

— Это правда. Я даже горжусь этим. И это еще не все. — Она перевела дух. — Я безрассудная. Бессовестная и несдержанная. Особенно после шампанского. — Она кокетливо взглянула на него. Губы у него дрогнули. — А еще очень требовательна к своему охраннику, такая обманщица, что джентльмены иногда принимают меня за тупую… Все? — Она посмотрела в потолок. — Крикливая, — вспомнила она, снова взглянув на него. — Только когда сама этого хочу, но иногда мне хочется завопить. Гордая, да. Хитрая, без сомнения. Люблю манипулировать другими, — она засмеялась, — меня не любит даже мой кот.

Фин расплылся в улыбке:

— Думаешь, мне нужны эти предупреждения? Поправь меня, если я ошибаюсь, но я полагаю, что ты просто цитируешь меня.

— Может быть. — Внезапно Минна почувствовала себя неуверенно. — Если у тебя не… пустой интерес, тогда ты должен знать: я ценю свое упрямство. На самом деле это мой главный недостаток. У меня много недостатков, и я очень ими горжусь.

— Мне кажется, будто ты пытаешься предостеречь саму себя.

— Может быть, — прошептала она и шире распахнула дверь: — Проходи.

Он вздохнул:

— По-моему, тебе следует вернуться в Нью-Йорк.

Минна ушам своим не поверила:

— Что? Бонем…

Я могу с этим справиться, — сказал Фин. — Бонем окончательно обнаглел.

— Но когда у меня будут документы…

— Их может доставить кто-нибудь другой. Я хочу, чтобы ты была как можно дальше отсюда. В Ныо-Иорке у тебя есть средства, а я смогу организовать твою защиту там.

— Значит, твой интерес пустой?

— Нет. — Голос у него смягчился. — Окажи мне доверие, Минна. Всего на несколько недель. После четырех лет это не так уж долго.

Минна расхохоталась. Если он хочет убедить ее своей нежностью, то подход совершенно неправильный. И ее надежды тщетны.

— Довериться тебе, а самой спрятаться? Оставив тебя и мою мать на произвол судьбы?

— Доверять мне, — резко произнес Фин, — не значит прятаться. Пойми, у меня есть опыт в подобных делах — гораздо больший, чем у тебя. Позволь мне справиться с этим, не опасаясь за тебя.

— Я и не хочу, чтобы ты беспокоился обо мне. Мне это не льстит. Хочу тебя.

Он взял ее за руку и втянул в комнату. Ее не интересовала комната — голые половицы, продавленный матрас, старое потертое кресло. Она стояла рядом с кроватью, ожидая Фина, готовая к битве, которую на этот раз намерена выиграть. Он сердитым движением сорвал с шеи старомодной шейный платок.

— О, — воскликнула она, не скрывая насмешки, — ты все-таки решил, что нам лучше раздеться?

Он отшвырнул шейный платок, который она поймала на лету и намотала на руку, давая выход своему волнению.

— Если ты останешься в Лондоне, тебе придется вернуться в те комнаты.

— Нет.

— Не стану спорить с тобой, — мрачно произнес он. — Это не получится. Не получится, если ты будешь вести себя так. — Голос ее дрогнул от слез. — И прежде чем ты ответишь, знай, что мой интерес к тебе тоже не пустой.

Его лицо преобразилось: злость испарилась, казалось, он сейчас протянет к ней руки. Минна покраснела и отступила назад.

Ей не нужна его жалость. Она не хочет стыдиться своего неопрятного вида и голоса, похожего на кваканье лягушки. Бедрами Минна уперлась в основание кровати и упала на матрас.

— Это абсурд, — пробормотала она.

— Что ты имеешь в виду?

Она рассмеялась и отбросила платок, но она не могла смотреть ему в лицо.

— Мы ведь чужие, да? Чужие с интересным прошлым. Кровать просела под его тяжестью. Брюки у него были грязные на коленях.

— Ты замечательная женщина, но сегодня вечером ты ошибаешься во всем. — Он хрипловато рассмеялся. — Твой кот тебя любит.

Минна вытерла нос тыльной стороной ладони.

— Ты ничего не знаешь о котах. Сам ведь говорил.

— Я лгал. У Шелдрейков было несколько, и все они обожали меня.

— Еще бы, — пробормотала Минна. — Порочные существа.

Его рука легла на ее бедро, вверх ладонью. Помедлив, она вложила пальцы в его ладонь. Когда его рука сжалась, Минна невольно расслабилась.

— Мы не можем этому доверять, — прошептала она.

— Будь мы чужими, я не захотел бы, чтобы ты уезжала в Нью-Йорк.

Минна нахмурилась:

— Разумеется, захотел бы. Тебе было бы все равно.

— Напротив, было бы привычно иметь тебя рядом. Мне нужен Бонем. Бонему нужна ты И вот ты наживка. Не беспокойся я о тебе, не колеблясь использовал бы тебя таким образом. Я говорю тебе об этом, потому что, может быть, нам стоит поговорить и о моих недостатках. Их у меня достаточно. Моя совесть спала долгие годы. Я пытаюсь переделать себя, но…

Минна пренебрежительно фыркнула:

— Можешь не говорить мне об этом. Я заметила, что ты не слишком беспокоишься об исполнении своих обязательств. По крайней мере приличным способом.

Он мягко засмеялся, стиснув ее руку.

— Тогда ты должна поверить мне, не правда ли? Ты все знаешь из первых рук. Если я волнуюсь за тебя, это кое-что значит.

Она пошаркала каблуком по полу.

— Судя по комплиментам, можно желать многого. Он откашлялся.

— Хочешь комплиментов?

— Нет.

— Я так и думал. Ты не доверяешь лести, не так ли?

Минна ничего не ответила.

— И все же, — ласково сказал Фин, — я прав. Ты понимаешь, что мы не чужие. — Фин так долго молчал, что Минна не выдержала и подняла на него глаза. Лицо у Фина было грустное.

— Думаю, да. — Минна пожала плечами. Ответ трусливый, но ничего лучшего не пришло ей на ум.

— Знаю, — твердо ответил он. — Я научился ненавидеть в один день, и эта ненависть не покинет меня до конца моих дней. Хочешь послушать, как картограф превратился в шпиона?

Она поняла, о чем он спрашивает. Четыре года назад в ее жизни произошло нечто важное. Об этом просто так не расскажешь.

— Да, — прошептала Минна.

Он легко поигрывал ее пальцами.

— Я был офицером, служил топографом и составлял карты Гималаев. Меня посылали в места, где мало кто соглашался бывать. Один из моих начальников заинтересовался тем, что я делаю. Я ничего такого не подумал, правда; у нас был один общий друг, ушедший на покой картограф и астроном, который был моим наставником во время учебы в Итоне. Если у меня и появлялись сомнения в отношении этого офицера, которые я не мог себе объяснить, советы нашего общего друга успокаивали меня.

Однажды этот новый наставник призвал меня в Симлу. Заявил, что один из его сотрудников пропал на границе северо-западной приграничной провинции с афганской территорией. Это были плохие новости. Дизраэли нажимал на Нортбрука, вице-короля, чтобы тот занял более твердую позицию вместе с эмиром Афганистана против русских, а Нортбрук сопротивлялся. Ни один англичанин не вмешивался в эту неразбериху без официальной инструкции. Это было все равно что бросить горящую спичку в щепки. Но мой новый наставник умел убеждать. Он сказал, что мое искусство — самый лучший шанс, чтобы отыскать след того человека и освободить его. Если бы у меня это не получилось, то произошел бы международный скандал.

— Благородная миссия, — заметила Минна.

— Вот именно. — Фин криво усмехнулся. — Очень благородная и, без сомнения, опасная — на это я и надеялся, соглашаясь. Шанс доказать раз и навсегда, что я не сын своего отца.

— Ты совсем на него не похож. — Это-то Минна знала. Таких мужчин она могла узнать за милю, поскольку хорошо знала Коллинза.

— Я старался не быть на него похожим, — сказал Фин. — Но с Ридлендом это было трудно.

— Ридленд и был тем офицером.

— Да. Чего он мне не сказал, так это то, что этот человек намеренно проник на территорию с целью подорвать авторитет вице-короля. Этот человек задумал сделать свое возвращение как можно более сложным и публичным в надежде спровоцировать войну. Мне также не сказали, что если меня поймают, то правительство, включая отдел, который разработал эту миссию, будет отрицать, что это официальное поручение. Меня заклеймят как предателя, мое присутствие на территории послужит доказательством моей неверности. — Он вздохнул. — Даже знай я это, все равно вынужден был бы подчиниться. Но по крайней мере я подготовил бы свою группу. Я взял с собой двух помощников. Они умерли еще до того, как мы поняли, что попали в ловушку.

Его пальцы сжались. Она держала его твердо, как могла. Иногда это бывает нужно. Сегодня в поезде она это поняла.

— Мне так жаль.

Он пожал плечами:

— Дело в том, что меньше чем за день я научился ненавидеть Ридленда всем сердцем. И в последующие десять лет мне оставалось только убедиться в своей правоте. Каждый день я учился этому заново, когда оставил тебя за тем окном.

— Ты колебался, — мягко возразила Минна. — Пытался вырвать у меня нож.

— Храбрость на мгновение. А потом я отказался от своих инстинктов.

— Ты сказал, что у тебя не было выбора.

— Да, потом я себе это тоже говорил. Но в это труднее поверить, когда знаешь женщину, которая сама делает выбор, чем тогда, когда такой женщины не существует. — Она почувствовала, что краснеет. — Я предпочел в тот день игнорировать свои инстинкты, как и тогда, когда решил доверять Ридленду. Так что думаю, ты поймешь, если я скажу тебе, что больше не намерен ими пренебрегать.

Он нежно отвел волосы с ее лица. Его прикосновение было очень успокаивающим, она прижалась к его руке и закрыла глаза.

— Твои инстинкты тоже хороши. — Он очень нежно прижал кончики пальцев к ее щеке. — Если они тебе что-нибудь говорят, Минна, не пренебрегай ими.

Ее инстинкты трудно выразить словами, чего он ждал от нее, но их настойчивость свидетельствовала о ее природном даре. Как странно! Она никогда не думала, что сможет влюбиться.

— А если мои инстинкты не совпадают с твоими?

— По мелочам я бы с тобой поспорил, — сказал он с готовностью. — А по важным вопросам? Если бы они не совпадали, у нас не было бы этого разговора.

Она приоткрыла один глаз.

— Но если они не совпадают по более важным вопросам?

— Тогда я не стану говорить тебе, чему верить. Слишком долго меня учили не доверять себе.

Минна открыла глаза и посмотрела на него. Она всегда доверяла себе, пока не начала желать его. Поэтому ей легко последовать его совету. И если они расходятся во мнениях относительно того, что считать важным, то схватку можно перенести на завтра.

— Ляг со мной, — сказала Минна, потянув его за руку.

Он охотно подчинился. Может, он по глупости поверил, будто она хочет просто лежать рядом с ним, потому что, когда она повернулась и прикусила его шею, он удивленно вскрикнул и затих. Волк схватил свою добычу. Она сделала свой выбор.

— Тебе придется доверять мне, Фин.

Одним быстрым движением он оказался на ней, держа ее за запястья и пригвоздив их у нее над головой.

— Я мог бы сказать то же самое, — пробормотал Фин и укусил ее, очень нежно, за подбородок.

Она сама решит, доверять ли ему.

Его пальцы разжались, она опустила руки и слегка сжала его бока. Рубашка мешала ей. Она и раньше говорила о его неуверенности, когда применяла к нему все уловки из своего арсенала.

— Мне больше нравится, когда ты раздет. — Она услышала, как он задохнулся, открыла глаза и увидела, что он смотрит на нее. Он улыбнулся. Не такой реакции она от него ждала. — Ты хочешь сказать…

— Не всегда обязательно раздеваться. — Фин приблизил губы к ее губам. Она застонала, просто так, чтобы поддразнить его. Фин поцеловал ее крепче, чем она ожидала, и она застонала уже по-настоящему. Минна изогнулась дугой. Это было для нее настоящим пиршеством.

Мысли у нее спутались, когда его рука скользнула за корсаж. Его ладонь легла на ее грудь, поглаживая сосок, пока он целовал ее. Она расслабилась под ним. Ей нравилось чувствовать тяжесть его тела, давящую на нее. То, что она может ее выдерживать, делало ее более значительной в своих собственных глазах. Ее руки скользили по его широкой спине. Она обхватила ладонями его ягодицы, сжала их. Скользнув ниже, ее пальцы прижали шов на его брюках, обнаружили его жезл, и когда она погладила его, он застонал.

Это напомнило ей ее прежние планы, согласно которым долги должен заплатить он, а не она. Минна выскользнула из-под него и толкала в плечо, пока он не перевернулся на спину. Шейный платок валялся в изножье кровати. Минна потянулась за ним, но Фин схватил ее за руку и притянул на себя, так что ее шея оказалась на уровне его губ. Он целовал ее шею, опускаясь все ниже и ниже, пока губы не достигли соска. Пососав его, он стал медленно задирать юбку. Ноготь прочертил линию по бедру, поднимаясь по внутренней стороне ноги выше и выше, намечая цель, но не достигая ее. Он лениво выводил круги на нежной коже.

Минна оттолкнулась от него и легла на спину, нащупывая шейный платок; ей повезло, она ухватила его. Заметив это, Фин вскинул брови.

— Нет, — сказал он.

Она самодовольно ухмыльнулась:

— Боишься?

Он провел рукой по ее заду, схватил ее между ног, потирая, нажимая.

Минна прерывисто вздохнула, потом наклонилась вперед и подсунула платок ему под голову. Его рука нашла щель в ее панталонах, поглаживая интимное местечко, которое увлажнилось от его прикосновения.

— Тебе не удастся отвлечь меня, — прошептала Минна, задыхаясь. Фин самодовольно улыбнулся, Минне это не понравилось. Она завязала ему глаза платком, затянув узел возле уха, схватила его руку, которую он поднял, и прижала ее к кровати. — Веди себя прилично, — сказала она.

Его палец продвигался вверх по ее складкам, отыскивая самое чувствительное местечко. Минна стала извиваться.

— Я могу делать это и в темноте, — сказал Фин, — и с завязанными глазами.

Она помолчала, эта мысль не приходила ей в голову, И вдруг у нее возникла идея. Она скользнула вниз по его телу, задирая рубашку к груди. Ему это понравилось; его руки обхватили ее затылок, массируя, подбадривая ее. Его брюки было не трудно расстегнуть. Она спустила их на длину его члена.

Он чертыхнулся, его руки сжались, потом отпустили ее.

— Минна, — сказал он, и она не могла решить, что это: предостережение или похвала. Она сделала это снова, взяв его конец в рот, ощущая вкус соли и мускуса, посасывая, как он посасывал ее соски. По тому, как дергалось его тело под ней, какие звуки вырывались из его горла, она решила: похвала, определенно.

Но его терпение лопнуло. Он взял ее под руки, потянул вверх и сорвал платок с глаз.

— У меня есть лучшее применение для этого, — сказал он и схватил её за запястья.

— Подожди, — попросила она. Сердце у нее учащенно забилось. — Я не…

— Да. — Он поднял ее руки над головой и связал их платком. — Я видел выражение твоего лица, когда предложил это раньше. — Но я думала, что перекушу тебе горло, — прохрипела Минна.

Он засмеялся и двинулся вниз по ее телу. Стало ясно, что именно он собирается сделать: Фин задрал юбки и закрыл ими ее лицо, теперь она не видела ничего, как будто глаза у нее были завязаны.

— Нечестно, — выдохнула она, но протест затих, когда его влажный горячий рот коснулся внутренней стороны ее бедра. Его язык плясал по ее плоти, полизывая самую кромку, уходя и возвращаясь, деликатно дразня ее. Минна испугалась, но в тот же момент поняла, что выбор по-прежнему за ней: ни платок, ни завязывание глаз не заставят ее отдать ему себя. Но зачем это ей?

Она шире раздвинула бедра и отдалась его рту. Наслаждение поднималось по коленям, по бедрам и по рукам. Она ухватилась за него и всхлипнула, не сдерживаясь.

Он прокладывал свой путь по ее телу поцелуями, освободив ее запястья, пощипывая ее пальцы. Его внимание привлекла ее ладонь, он уткнулся носом в нее, языком пробуя на вкус бугорок под большим пальцем. Она знала, что он еще не удовлетворен, чувствовала его твердый член у своей ноги.

— Я хочу, чтобы ты был во мне, — сказала она.

Он поцеловал ее ладонь, взял ее за бедра и повернул так, что она оказалась сверху. Она немного заколебалась, сбитая с толку этой позицией. Он не хочет ее?

Он уловил ее взгляд.

— Тогда возьми меня, — сказал он и поднял бедра. Член внезапно подпрыгнул, предлагая ей возможности, о которых она раньше не думала. Минна опустилась на колени. Слишком поздно она поняла, что ей понадобится помощь. Фин взял пальцами свой член и держал его, не сводя с нее глаз. Минна медленно села на него.

От ощущения полноты у нее перехватило дыхание, она снова задрожала. Его руки заставили ее подняться, потом снова опуститься. Она выполнила два длинных движения вверх и вниз, а потом уперлась руками в его плечи и поднялась вверх без его помощи.

Он закрыл глаза и тихо застонал. Радость наполнила ее, горячая, и нежная, и ослабляющая; то, что он может закрыть глаза и отдаться наслаждению, которое она ему доставляет, не смущаясь, хотя с таким телом, как у него, он мог бы потребовать все, мог бы взять все. Теперь она каталась взад и вперед, терлась об него. Ее голод снова дал о себе знать, пульсируя и возрастая меж ее бедер. Отважная мысль пришла ей в голову. Она коснулась рукой того места, где они соединялись.

Он издал булькающий, прерывистый звук и схватил ее за бедра, останавливая. На миг Минне показалось, будто она сделала что-то не так, но нет — он просто заставил ее принять то положение, которое ему хотелось. Его хватка окрепла, он притянул ее бедра вниз, а сам сделал толчок вверх, в нее.

Минна почувствовала, как сжимается, — сначала это был удивленный ответ, а потом заскулила, исключительно от наслаждения. Он толкал, все снова и снова, притягивая и отталкивая ее, с каждым толчком проникая все глубже. Минна упала вперед, прижимаясь лбом к горячей ямке у шеи, распласталась на нем, расслабившись, когда он проникал в нее.

Он был прав: все это очень далеко от односторонних действий, — она всхлипнула, и он всхлипнул в ответ, их тела вместе стремились к одной цели. Он уткнулся лицом в изгиб ее шеи и застонал, не думая о том, как она это воспримет, и она подумала: "Любовь, да. Я больше не боюсь".

Загрузка...