Любовь без обмана

Глава 7

Минна открыла глаза в темноте. Ей понадобилось время, чтобы понять, где она. У Эшмора.

Она медленно села. Толстый ковер с узором из роз скрадывал шум, окна с двойными рамами не пропускали шум с улицы. В такой тишине она могла быть последним оставшимся в живых человеком, не знающим о катастрофе, произошедшей в мире. Запертая здесь, она будет томиться, пока не сгниет.

Минна вздохнула. Это темнота нагоняет на нее такие мысли. Несколько ночей она вообще не могла уснуть. Вспоминала то время, когда Джейн спала на койке рядом с ее кроватью, и воспоминания пробуждали в ней нечто, странным образом похожее на грусть. Те ночи были такими мирными, она отдыхала, несмотря на все заботы и неприятности. По сравнению с этим все последующие дни и годы казались одной длинной утомительной чередой. Она смогла сделать так много, но так и не научилась спать одна. Теперь это была постоянная битва.

Минна пошарила в поисках свечи и спичек у кровати. Где-то тут рядом есть кнопка, чтобы включить электричество, застенчивая светловолосая горничная показывала ей вечером. Но в темноте ее трудно найти.

Когда фитиль загорелся, тени сгустились по углам. Минуту Минна посидела, вглядываясь в них. Вот эта — от маленького столика. А та — от кувшина, стоящего на умывальном столике.

Продолговатое темное пятно появилось из-за портьер. Минна вздрогнула. Присмотревшись, она поняла, что это мужчина. Он явно наблюдает за ней.

Сердце учащенно забилось. Ждать и гадать хуже, чем знать.

Минна соскочила с постели. Кулаком ударила по портьере и попала в стену.

Она помахала рукой, пытаясь над собой смеяться. Когда обернулась, от свечи на персиковых, обтянутых шелком стенах плясали странные фигуры; розовые бутоны на парчовой обивке, казалось, дрожали. Комната выглядела как внутренность шкатулки для драгоценностей.

Минна вышла в гостиную. Эшмор сказал, что тут она в безопасности. Но как он сможет защитить ее от его собственного правительства? Она предупредила бы его, но понятия не имела, стоит ли ему доверять. К черту ее инстинкты! Он сам предостерег ее, сказал, чтобы она ему не доверяла. Хотя Минна по ее опыту знала, что настоящий злодей ни за что не признается в том, кто он есть на самом деле. Из коридора донесся бой часов. Минна закрыла глаза, потрогала медальон у себя на груди. Казалось, если сосредоточиться, то мысли могут полететь через оконное стекло, по темным улицам Мейфэра, через опустевшие парки, мимо гаснущих фонарей и медленно текущих рек, к месту нахождения ее матери. Казалось, будто она сможет почувствовать маму, а мама почувствует ее заботу о ней. "Держись. Я иду к тебе".

Минна открыла глаза. В Нью-Йорке уже все спят, а уж дети наверняка. Джейн, наверное, укладывает свою дочь. Генри, должно быть, в клубе Такседо или у Дель-монико, ужинает, ест лобстера и пироги с крабами. Минна с ним завязала: он стал слишком требователен, она его постоянно разочаровывала. Но сегодня ночью, будь она в Нью-Йорке, она пригласила бы его в свою постель и, лежа рядом с ним, не боялась бы темноты.

Минне стало грустно. Она поднесла свою свечу к другой двери. Дверной замок показался знакомым. В Нью-Йорке она нанимала человека, который обучил ее, как вскрывать замки. Это было необходимо для ее спокойствия после Гонконга.

Минна отнесла свечу назад на туалетный столик в спальне, пошарила в ящиках, пока не обнаружила шпильки, которые вынула из волос перед сном. Выбрав две, она вернулась в прихожую, устланную ковром, и опустилась на колени. Внутренний механизм замка был тугой и отвердевший от старости, но мистер Гуджер хорошо обучил ее. Ей казалось, что последний удар колокола донесся из коридора, когда замок щелкнул. — Ее пальцы медленно потянулись к ручке двери. Дверь распахнулась.

Минна тихо засмеялась, довольная собой. Пока она не узнает, где Эшмор спрятал Тарбери, ей нет смысла бежать. Но что, если Тарбери где-то внизу? В отличие от нее он вряд ли имел при себе шпильки, когда его захватили.

Если бы она нашла его, они смогли бы бежать отсюда в течение часа. Нет смысла размышлять над характером Эшмора. Они могут объединить усилия и спасти маму.

Эта мысль вдохновила Минну.

В коридоре было темно и прохладно. Минна затаила дыхание, когда кралась вдоль стены, трогая дверные ручки, оставляя без внимания незапертые комнаты.

Коридор выходил на большой балкон, который повторял очертания лестницы, ведущей вниз, в прихожую. Пространство заливал лунный свет, проникавший сквозь стеклянный купол двумя этажами выше, заливая скульптуру и стены холодным бледным светом. Минна прижалась спиной к стене и проскользнула в другое крыло дома, где первая же дверная ручка внушила ей надежду — не повернулась.

Механизм этого замка был смазан лучше. Понадобилось меньше минуты, чтобы открыть его.

Проскользнув внутрь, она ощутила странный запах, приторный до отвращения. Комната походила на обыкновенный кабинет, вдоль стен полки с книгами, карты в рамах, из мебели — всего несколько простых кресел, диван и письменный стол. То, что комната заперта, пробудило в ней любопытство и заставило осмотреть письменный стол. Полоска света, пробивавшаяся в щель между портьерами, осветила ручки с перьями, аккуратно сложенные на бюваре.

Минна опустилась в кожаное кресло. Перья располагались по размеру и толщине, от самых длинных до самых коротких, от самых толстых до самых тонких. Человек, который соблюдает дисциплину в таких мелочах, будет соблюдать ее и в более важных вопросах. "Любые правила, по моему усмотрению". Такой человек, подумала она, будет очень осторожен со своей перепиской.

Верхний ящик не содержал ничего интересного: несколько странных металлических инструментов; несколько листков бумаги, исписанных математическими уравнениями; тяжелая печать, напомнившая об узоре на перстне Эшмора, и газета с некрологом в память о мистере Дэвиде Шелдрейке, географе.

В нижних ящиках стола она нашла письма. Минна быстро просмотрела первую пачку. Большинство содержало льстивые просьбы о встрече с Эшмором, с пометками в углах касательно дат и существа его ответов. Во второй пачке были черновики его собственных писем, и она остановилась, заметив на одном имя Ридленда.

После двенадцати лет службы под его непосредственным надзором я считаю, что должен предостеречь вас относительно его пригодности для любого положения, требующего решений этического характера.

— Нашли что-нибудь интересное? — спокойно произнес Эшмор с противоположного конца комнаты.

Минна отбросила письмо. Лунный свет, падающий из-за ее спины, не позволял различать подробности во тьме впереди; все, что она могла видеть, прищурившись, были очертания мебели.

— Я задал вам вопрос.

Минна потерла грудь, пытаясь успокоить пульс. "Выкручивайся".

— Да. Я обнаружила, что вы работаете непосредственно на Джозефа Ридленда.

Удар.

— Вас это волнует?

Ей хотелось бы видеть его. Какая-то особенность в его произношении — протяжность гласных, возможно, — говорила о том, что он не совсем трезв.

— Нет.

— Вы уверены? Хорошенько подумайте, прежде чем ответить.

Минна смотрела во тьму нахмурившись. Он не сделает ей больно, он просто не сможет. Были люди, которые знают, что она у него, и они поручили ему заботиться о ней. Но его голос действовал ей на нервы. Струясь из темноты, он сам по себе был темный и мягкий, как черный бархат, в который закутан камень, который запросто может проломить ей череп.

Утешало то, что и он не видит выражения ее лица. Ей нужно следить только за тем, как она говорит. А голос ее звучит уверенно.

— Это должно меня беспокоить?

Слабый шорох донесся до ее ушей. Фин снял сюртук, закатал рукава белой рубашки до локтей; жилет на нем расстегнут, видны подтяжки и мускулистая широкая грудь. Он переоделся после того, как захватил ее в Уайтчепеле.

Он уходил из дому, после того как запер ее, возможно, на прием, потому что жилет и галстук белые, официальный костюм. Он посадил ее в клетку и бросил.

— Тогда почему, — мягко спросил он, — вы роетесь в моем столе?

"Потому что я была так глупа, что позволила себя поймать", — хотела ответить Минна, но сдержалась.

— Я хотела узнать, где Тарбери. Вы бы мне не сказали.

Он подкрался к ней. Одна рука легла на крышку стола рядом с ее рукой, кольцо сверкало в лунном свете. Его пальцы впились в ее ладонь, а вторая рука из-за ее спины легла по другую сторону бювара рядом с ее рукой. Теперь он действительно держал ее в клетке.

— В этом нет необходимости, — сказала она.

— Я и не думал, что есть. Но очевидно, ошибался. — Он наклонился над ее головой, разглядывая, что лежит перед ней на столе.

— Я волновалась за Тарбери, — упрямо сказала Минна. Его дыхание коснулось ее затылка, отчего у нее по рукам побежали мурашки.

— Я вам не верю.

Неизвестно почему, ей вдруг вспомнились ее опасения там, в Гонконге. Шпионы опасны, а она такая маленькая; сейчас, когда он в рубашке с закатанными рукавами, его широкие плечи особенно бросались в глаза. Возможно, она заблуждается относительно своей безопасности. Теперь, когда его тело касалось ее, она всей спиной ощущала его тяжесть и энергию, словно грозовое облако, готовое разразиться громом и молнией. Нельзя мешкать в бурю, грозящую опасностью.

— Я беспокоилась, — прошептала она. — Я за него отвечаю.

— А вы девушка ответственная. — Он говорил медленно, как будто наслаждался ощущением слов, скатывающихся с его языка. — Вы очень ответственно относитесь к порученным вам заданиям.

Такая формулировка смутила ее. Кажется, он намекает на что-то, чего она не знает. Она провела глазами по перьям, и порядок их расположения приобрел некоторое значение. Коллинз полагался на других в ведении домашнего хозяйства. Даже его гнев был небрежным. До самого конца ей удавалось избегать его. Но этот человек не даст ей такой возможности.

— Конечно… — Она откашлялась, — конечно, когда в вашем распоряжении столько слуг, вы можете понять заботу хозяина о своем персонале.

Его тихий смех раздался у ее уха.

— Льстите? Думаю, вы меня переоцениваете, — пробормотал он. — Становится все более очевидно, что я многого не понимаю. Как, например, вы вышли из комнаты?

Тон был небрежный, почти игривый. Но ее инстинкты выживания хорошо отточены, она не сомневается в них, если они говорят ей, что он в бешенстве.

— Кто-то не запер дверь.

Он запустил свои горячие сухие пальцы в ее распущенные волосы и обхватил ее шею. Они слегка сжались, давая ей представление о том, каково это — быть задушенной. Потом они скользнули к ее подбородку, подняли его под неудобным углом, так что ее лицо уставилось в потолок.

— Посмотрите на меня, — потребовал он.

Она резко выдохнула через нос, выпуская свой внезапный гнев. Он обращается с ней как фермер, связывающий животное перед тем, как забить его. И это его плата за спасение жизни?

"Посмотрите на меня".

Она посмотрела ему в глаза. Он стоял так, что ей пришлось смотреть искоса, так что мышцы на виске запротестовали. Его пухлые губы в лунном свете выглядели твердыми, словно высеченными из мрамора.

— Как выбрались? — спросил он.

— Очень просто. — Голос прозвучал хрипло из-за неудобного поворота шеи. — Я вскрыла замок.

Фин проигнорировал заявление, но большой палец скользнул вниз по ее щеке, заставив ее задрожать. Ненависть, страх, она не могла определить это чувство.

— Понимаю. — Подушечка его пальца была жесткой и теплой; прикосновение походило на прикосновение любовника, если предположить, что он видел много возможностей и выбирал одну из них. — Владеть подобным искусством обязательно для американки? Или вы… исключение?

Она сочла вопрос чисто риторическим, но когда молчание затянулось, пальцы его стали жестче: он требовал ответа. Коллинз тоже требовал ответа на свои вопросы, который он и так уже знал.

— Нет. Этим искусством владеют не все.

Теперь его большой палец остановился в углу ее рта. Она почувствовала соленый вкус его кожи. Ему не удастся ее соблазнить. Если она откусит ему палец, ему трудно будет удержать ее револьвер.

— И где же вы этому научились?

Она отклонила голову.

— Вы мне так шею свернете.

— Тогда вам лучше ответить, — холодно произнес он.

— Я наняла человека, чтобы он меня этому обучил. — Она вывернулась из его рук и ударила его локтем в живот.

Он выдержал удар и развернул ее к себе лицом. Минна уткнулась лицом ему в грудь, попыталась отстраниться, но он схватил ее за запястья, прижав их к ее спине.

— Разочарованы? — заметил он, когда она попыталась вырваться. — Все уроки ушли на замки, хм?…

— Отпустите меня!

— Что вы искали?

"Двинь ему".

Но Фин, должно быть, почувствовал, как напряглись ее мышцы; его тело изогнулось. Лопатками она стукнулась о крышку стола. Он перехватил ее запястья, держа их теперь одной рукой; свободной рукой он нажал ей на горло.

Она застыла в таком положении, слыша свое шумное дыхание. Фин нагнулся над ней, темный силуэт, взлохмаченные волосы в свете, падающем сквозь окно у него за спиной, казались нимбом.

— Отвечайте мне, — мягко сказал Фин, и Минна почувствовала, что краснеет. Было что-то очень интимное в том, как нижней частью своего тела он прижимался к ней.

— Что он велел вам найти?

Внезапно до нее дошло, что за этим допросом скрывается нечто недоступное ее пониманию.

— Кто? Кого вы имеете в виду?

Он убрал руку с ее горла; на какую-то секунду ей показалось, будто он пришел в себя. Фин шутливо погладил ее под подбородком.

— Даю вам последний шанс, — сказал он. — Потом я найду другой, более интересный способ развлечься.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Нет? — Он вздохнул. — Как жаль, им известно, что вы у меня!

— Подумать только, вы мне нравились, — буркнула Минна.

— А теперь вы лучше меня рассмотрели, да?

— Может, и так.

Он снял руку с горла и положил на ее предплечье, с безучастной добросовестностью провел по ее груди и талии, потом рука спустилась на бедро, двигаясь так быстро, что она не успела опомниться. Он искал, как она поняла, оружие.

— Вы уже забрали у меня револьвер, — сказала она, задыхаясь.

Фин схватил ее за руку и заставил выпрямиться. Не отпуская ее, он прислонился к стене. Свет стал ярче. Теперь его квадратная челюсть была чисто выбрита, белая рубашка резко контрастировала со смуглой кожей. Но взгляд у него был по-прежнему холодный.

— Мне следовало это знать, когда я увидел ваши ногти. — Неприятная усмешка тронула уголки его губ. — Он всегда разбирался в красоте. — Он пальцем коснулся вьющихся кончиков ее волос, спускающихся ниже груди.

Такое легкое прикосновение. Но волоски на ее коже встали дыбом, и дрожь охватила ее. Даже в этот ужасный момент ее тело тянулось к нему. Минна ненавидела себя за это.

Фин это заметил. Бровь поднялась. Он взял ее локон и стал обматывать вокруг пальца до тех пор, пока волосы не натянулись так, что Минна вынуждена была шагнуть к нему.

— Мисс Мастерс, — задумчиво произнес Эшмор. — Минна Мастерс, мадемуазель в беде. Как мило вы играете эту роль!

Услышав от него свою собственную фразу, Минна почувствовала себя разоблаченной. И была счастлива, когда снова разозлилась.

— Вы ошибаетесь, — сказала она. — Думаете, вы очень умный, но ошибаетесь.

— Значит, нас таких двое. Что он вам рассказал? Что я теперь без когтей? — Эта мысль, казалось, развеселила его, он рассеянно смотрел сквозь нее, посмеиваясь. Глаза у него такие темно-карие, почти черные. Тени от этих длинных, почти девичьих ресниц делали глаза более глубокими и гипнотизирующими, что заставляло верить ему.

Ей не следовало бы пытаться использовать его для своих целей или упоминать о нем Ридленду.

— Нет, — сказал он и перестал обращать внимание на ее тело. — Для этого дела он сделал неудачный выбор. Или задача была соблазнить меня? Он сказал вам, что я унаследовал от своего отца вкус к шлюхам?

— Никто ничего подобного не говорил, — заявила Минна.

Фин стал разглядывать ее щеки и губы. — Допустим, вам это удалось. Я всегда считал вас славной маленькой штучкой.

Он опустил руку, потянув вниз ее волосы и голову вместе с ними, так что ей пришлось смотреть, как костяшками пальцев он обводит нижнее очертание ее груди.

— Вы все еще можете попытаться, если хотите. Эти волосы… — Он снова рассмеялся. — Я мог бы связать вас ими.

Эта картина с поразительной ясностью возникла в ее мозгу. День, когда она позволит мужчине привязать ее собственными волосами, будет днем ее смерти. Она ему горло перегрызет, пусть только попробует.

Было бы неумно сообщить ему о своих намерениях. Кроме того, если он считает ее невинной, скромной девушкой, то преимущество на ее стороне.

— Отпустите меня, и я буду вести себя хорошо.

Он поднял ее подбородок и заставил посмотреть ему в глаза. Его внимание сосредоточилось на ней. В тишине она снова услышала издалека бой часов. Прошло всего четверть часа. А Минне показалось, что целая вечность.

— О, я так не думаю, — сказал он. — Я все довожу до конца.

Наступило молчание. Минна не знала, как его нарушить! Судя по выражению его лица, он что-то обдумывал. Неизвестно, что может прийти ему на ум. Надо ему помешать. И Минна прижалась губами к его губам.

Он стоял совершенно спокойно. Это расстроило ее. Она провела языком по его верхней губе, и он вздохнул, его дыхание коснулось ее рта. Его губы оказались нежнее, чем казалось. Минна прикусила его нижнюю губу, очень нежно. Если он сделает что-нибудь, что ей не понравится, она ему ее просто откусит.

Фин провел пальцами по ее шее. Нежное прикосновение удивило ее; она отпустила его губу, и он произнес:

— Вам придется сделать что-нибудь получше, чем это, Минна.

Ее лицо горело. Неужели она покраснела? Неужели какая-то часть ее тела увлеклась этой игрой? Тела такие глупые.

— Отпустите мои волосы, и я все сделаю.

Он наклонился и поцеловал ее. Его язык раздвинул ее губы и проник внутрь, касаясь ее языка, сплетаясь с ним, а руки отпустили ее волосы и обвились вокруг талии.

На вкус он был горячий и темный, и его поцелуй был похож на приступ горячки, угол, удары его языка и упор его кулака в ее спину оставили ей одну лишь роль — подчиняться. Он держал ее таким образом, что ее инстинкт подсказывал ей: сейчас она упадет. Минна ухватилась за его плечи, так кружилась у нее голова. Поцелуй становился все настойчивее, заставляя ее сильнее ощущать позвоночником костяшки его пальцев, крепость и массивность его плеч, он так легко овладевал ею.

Его крепкая хватка была жестокой, но она не испытывала неудобства, а его поцелуй доставлял ей наслаждение, желала она того или нет. Он целовал так же грациозно, как и двигался; она не могла этого предвидеть.

Его зубы прихватили ее губу. Он проговорил прямо в ее рот:

— Что вы хотели найти?

— Ничего, — выдохнула Минна. Неожиданно она снова оказалась на ногах; он поставил ее и отступил назад. Грудь у него вздымалась быстрее обычного, но когда он вытер губы тыльной стороной ладони, она поняла, что не от возбуждения отяжелели его веки. На виске у него билась жилка, когда он смотрел на нее.

Минна с трудом сдерживала смех. Фин не собирался ни обидеть ее, ни соблазнить. Как же он напугал ее — и ради чего?

— Вы сами заварили эту кашу. — Голос у нее дрогнул. Целовался он так же хорошо, как и раньше. — Да, глупо было с моей стороны прийти сюда. Но вы забрали меня из того подвала самым грубым образом. Вы не можете винить меня в том, что я попыталась понять, в безопасности ли я с вами. Быть запертой здесь, полагаться на вас — как поступили бы вы на моем месте?

Он вскинул бровь:

— Точно так же. Но более изящно.

Глупо, но ее задела его критика.

— Да, хорошо, у меня мало опыта в шпионаже, и я не слишком заинтересована в его приобретении, должна признаться.

Фин поджал губы.

— Запомните одну вещь, — сказал он. — Я не шпион и никогда им не был.

— Да, конечно, — сказала она. — Вы ведь тайкун [10], я и забыла. Вы торгуете кокой, когда не выпрыгиваете из окон.

— Я картограф, — резко заявил он. — Забрался до смешного высоко. Когда вы покинете это место, ваше заявление о чем-то необыкновенном воспримут как буйную фантазию.

То, что он упомянул об ее отъезде как о неизбежном, заставило Минну улыбнуться! Возможно, они поладят после всего.

— О, у меня фантазии не больше, чем у вас, — сказала Минна. — Очень скучно на самом деле.

Фин вздохнул, как будто она его разочаровала. Но потом потер глаза, и она подумала, может, он просто устал.

— Если бы в этом было дело, мисс Мастерс. — Он провел рукой по волосам, оставляя в них борозды; будь у него в ухе серьга, он мог бы сыграть роль пирата прямо сейчас, с этой своей гривой волос, закатанными рукавами и загорелой кожей. Он не выглядел таким красивым в Гонконге. — Итак, как давно вы работаете на Ридленда? Я вас уже спрашивал об этом.

Минна стояла на своем и отказывалась что-либо признать. Но как еще, черт побери, могла избалованная американка взломать замок — или захотеть это сделать — и рыться в его документах? Фин поставил в ту ночь слугу у ее двери, мускулистого, выносливого парня, которого нашел в одном из пабов Санберна, куда тот ходил на боксерские поединки. Гоумперс, так его звали, не проявил никакого любопытства, когда Фин сообщил ему, что мисс Мастерс не позволено покидать ее комнаты, поэтому он и подходил для этого дела.

На следующее утро Фин сменил замки в ее апартаментах. Если только у нее не руки виртуоза, она не сможет выйти без его разрешения. И черт побери, он не позволит ей никуда идти, даже назад к Ридленду, пока не узнает о ее цели и своей собственной роли в этом деле.

Ридлендовская гниль проникла в его собственный дом, он бессилен уничтожить ее.

"Тюремщик — вот что я прибавлю к длинному списку моих разнообразных талантов".

Не нужно было так сердиться. Он говорил это себе за завтраком и потом снова, во время бесполезной встречи с опекунами Оксфорда. Сначала они отказывались от предложения назвать кафедру картографии именем Шелдрейка, и, к его удивлению, он повысил голос. Это заставило их изменить свое мнение, они рассыпались в благодарностях и извинениях, без сомнения, опасаясь, что в противном случае он может лишить их пожертвований. Его отец часто добивался своего криком, но Фину никогда не приходилось прибегать к этому. Но всего один день, проведенный в обществе мисс Мастерс, лишил его самообладания.

Фин не мог бы сказать, на кого он злится больше: на себя или на нее. Да, он был идиотом, поверив, что будет легко заплатить долг. Неожиданный эпилог уже законченной книги, говорил он себе, если бы что-нибудь, связанное с Ридлендом, было просто. Но тут была загвоздка: одна часть его это знала. Другая часть — жаждала этого. Голова у него ясная, какой не было уже несколько недель. Взбираться на скалы в Дувре, пересекать на восьмерке Ла-Манш, водить компанию с королевской семьей — осознав, что эти мальчишеские мечты, которые он так долго лелеял в душе, не сбудутся, он странным образом остался равнодушен. Но письмо от Ридленда заставило его сердце учащенно забиться. Шлюха, посланная обыскать его кабинет, врущая легче, чем лживый предсказатель судьбы, — она смогла заставить его вспыхнуть.

Он приписал это тому, что несколько месяцев не касался женщины. Ему были не по вкусу встречи определенного сорта, которые имел его отец с проститутками, и опасность подцепить заразную болезнь, а исполнение своих новых обязанностей оставило ему слишком мало времени на то, чтобы найти какую-нибудь подходящую вдову и поухаживать за ней. Когда Минна Мастерс лежала на его столе подобно именинному пирогу, вызывающе глядя на него, он понял цену своему воздержанию.

Но это объяснение не успокоило его. Ее губы на его губах — это вызвало в его воображении смутные представления, разнообразные телесные наказания, которые могут ожидать красивую женщину, сующую свой нос в чужие дела. Его воображение оказалось плодовитым и волнующе развратным. Она пробудила в нем способности, о которых Фин постарался забыть. Минна Мастерс напомнила ему, что на протяжении десяти лет он был настоящим злодеем.

Хуже того, она ответила на его поцелуй, как будто у нее есть вкус к разврату. Вкус ее губ все еще оставался на его языке.

Он не хочет иметь ее в своем доме. После отъезда опекунов от Шелдрейков пришла записка, чопорная и заискивающая. Они просили разрешения посетить его на следующий день, чтобы выразить свою благодарность лично. Он чуть не написал им, чтобы они не приезжали. "Мой дом вам не подходит, лучше не впутывайтесь в эту неразбериху". Но конечно, он не мог отказать им, они сочли бы это оскорблением и оценили бы его великодушие как снисхождение.

Утром пришла записка от Санберна, его приглашали в клуб, видимо, на ленч. Но когда Фин туда прибыл, мажордом провел его мимо столовой, вдоль по коридору в галерею для стрельбы. Санберн расположился на скамье, бутылка и пара защитных наушников — у его сапог. Он наблюдал за стройным светловолосым человеком, целящимся в нарисованную на стене фигуру. Раздался выстрел. Пулевое отверстие, в футе от фигуры, наводило на мысль, что это человек близорукий или очень нервничает.

— Чертовски не везет, — сказал стрелок, оборачиваясь. Значит, не нервный и не близорукий, тут и говорить не о чем. Фин знал Тилни по Итону, и время его не изменило; он все еще хорош, как девушка, и все также плох в отношении пари и вина, как и в обращении с оружием. Санберн водится теперь с плохой компанией.

Заметив Фина, мужчина расплылся в улыбке:

— Вот так так, Гренвилл! Ты обошелся мне в пять фунтов.

— Ах! — сказал Санберн, оборачиваясь и приветственно подняв подбородок. — Правильно, он говорил мне, что вы никогда не оторветесь от своих карт.

— Рад, что помог вам разбогатеть, — ответил Фин.

Тилни поднял револьвер:

— Самая новая модель Уэбли. Постреляем?

Фин посмотрел на Санберна, который пожал плечами:

— Я уже стрелял.

Это объясняло дырку в руке фигуры. Не то место, куда стреляют, если хотят помешать врагу напасть на вас. Фин видел случаи, когда злость приглушала боль лучше, чем морфий. Но такое искусство пойдет на пользу любимцу общества, чья главная задача — хорошо выглядеть на летних охотничьих балах. "Я превратился в подлого ублюдка", — подумал он, выступив вперед.

— Ну, давай! — крикнул Тилни, подняв револьвер. Он держал его тремя пальцами, чертовски глупый способ держать заряженный револьвер. — После дерби вы не заглядывали. Разгром был полный.

Револьвер лег в его ладонь. Хороший баланс, хорошие пропорции, достаточно тяжелый, чтобы сосредоточить внимание.

— Был занят.

Улыбка Тилни теперь казалась натянутой.

— Ну да, я так и подумал. Надеюсь, вы больше не попрекаете меня за ту глупую шутку. Я говорил ребятам, что вы не ирландец, но вы же знаете, какие они.

— О, третий семестр, — просто сказал Санберн. — Десятилетия назад.

Фин перехватил револьвер.

— Это уже устарело, — согласился он, улыбнувшись. — Вы же больше не дуетесь, что вас окунули в гальюн. И поколотили, — задумчиво добавил он. Взглянув на нарисованную фигуру, он выгнул бровь: — Надеюсь, зрение у вас улучшилось? Все забывал спросить.

Тилни посмотрел на револьвер немного неуверенно.

— Улучшилось, спасибо. — Он откашлялся. — А вы сделали отличный рывок, Гренвилл.

— Теперь — Эшмор. — Фин поднял револьвер и прицелился. Звук выстрела разнесся по комнате. Они не стали пользоваться наушниками. — И да, — сказал он, опуская руку, — мне это понравилось.

Санберн зааплодировал.

— Прямо между глаз. Это нужно отметить.

Его охватило ощущение нереальности.

— Отметить, да. Приятно знать, что я мог бы убить вас обоих довольно легко.

— Я бы просил этого не делать, — сказал Тилни. — Прежнее занятие, а?

В столовой Санберн поведал массу легких забавных новостей. Один артефакт, который он купил, на одном публичном мероприятии разоблачили как подделку, и, похоже, ему доставило удовольствие, что все выражали ему симпатию.

— Из-за этого меня пригласили пять раз на ужин, — сказал он. — Я могу устроить покупку еще одной фальшивки завтра.

Цыпленок по-корнуоллски был жесткий, вино кислое. Фин вполуха прислушивался к разговору; другая его часть гадала, что же с ним не так, черт побери! Это теперь его жизнь. Санберн очень остроумный. Фин механически смеялся над его шутками.

Он понял, что наступило молчание, когда Санберн нарушил его, постучав по его руке.

— Так вы влюбились?

— Господи Боже мой, нет! — Он ввязался во что-то, это да, но это очень далеко от любви, скорее, как он подозревает, это большая куча дерьма. — А почему вы спрашиваете?

— Да у вас такое мстительное, идиотское выражение лица.

На мгновение он задумался.

— Возможно, я заинтересовался, — сказал он. — Дочь Шелдрейка приедет завтра в город. Она оказалась довольно приятной.

Брови у Санберна поднялись до корней волос.

— Дочь Шелдрейка! Старовата, конечно. — Он помолчал, на губах мелькнула улыбка. — Не то чтобы я плохо относился к старым девам. В них есть особый аромат. Ну-ну, Фин и дочь старого Шелдрейка. Полагаю, тут нужно выпить как следует. — Он показал три пальца бармену, которого такой заказ, кажется, не удивил. — А вам?

Фин покачал головой.

— Кофе. — Он воздерживался от выпивки, когда мог, спиртное проложило путь его родителям в ад, но он будет ощущать каждый ухаб, если придется.

— Да? Прошли славные годы, значит? Я вспоминаю, когда ни один обитатель Оксфорда не мог уснуть, не насладившись вашим прекрасным пьяным баритоном.

Он засмеялся:

— О, я спою для вас! Как канарейка в стволе шахты [11]. Но вы лучше выпейте, вам это не очень понравится, если вы будете в трезвом состоянии.

— Хм… — Санберн задумчиво посмотрел на него. — Полагаю, ваши снотворные не очень располагают к пению. Благодаря вам я провел большую часть своей вечеринки на прошлой неделе, уткнувшись носом в проклятые плитки.

Фин сел, когда принесли его кофе.

— Да, эфир — выбор неудачный. — Прозвучало это как желание успокоить, но ничего такого он делать не собирался. Возможно, в следующий раз он использует хлороформ. Ему нужно чем-нибудь заменить опиум, если он не хочет впасть в зависимость от этого вещества.

— Ничего страшного? — Санберн поднял свой стакан и одним глотком выпил почти половину. — Это привлекло мое внимание к одной философской загадке. Человек приходит на перекресток. На дороге лежит все отвратительное и послушное…

— Это одно и то же?

— Да, думаю, одно и то же. Это все равно что медленное удушение.

Фину вспомнился приступ в кабинете Шелдрейка. Это чувство он испытал в галерее для стрельбы, что встревожило его. В целом эти приступы отличались. Ну, это прошло довольно быстро, когда Тилни ушел.

— Лучше медленное удушение, чем быстро лишиться головы, — сказал он. Он не был уверен, что согласен с этим, но для Санберна по крайней мере мудрость была очевидна.

— В самом деле нет. Быстрый и славный конец всегда предпочтительнее медленного и болезненного.

Фин подавил нетерпение. Этот крестовый поход, который Санберн вел против своего отца, занимал Лондон, но ему казался слишком детским подходом. Сестра Санберна не была жертвой: она перерезала своему мужу горло ножом. Если бы их отец счел, что для нее лучше пребывать в сумасшедшем доме, мужчины в Лондоне вздохнули бы с облегчением.

— А что на другой дороге?

Санберн снова взмахнул своим бокалом:

— Мужчина не имеет понятия. Так далеко он не видит. Но это обещает быть более интересным.

— Вам нужно было стать картографом.

— Господи, нет! Дело не в том, чтобы прокладывать курс кому-то. Просто идти, спотыкаясь, наслаждаясь, когда шлепнешься на зад.

Кофе был черный и горький, приготовленный по-турецки. Фин с хрустом пожевал густой осадок — это отвечало его настроению.

— Как человек может наслаждаться этими падениями, если он не видит дороги?

— Он сможет догадываться.

— Но слепая догадка часто не позволяет заметить свой знак.

Санберн допил содержимое своего бокала и задумался.

— Знаки переоценивают. Направляющие нужны только людям не творческим. Если вы подчиняетесь долгу, то в один прекрасный день посмотрите в зеркало и увидите незнакомца.

На самом деле, подумал Фин, он попал в точку.

— Но долг не предназначен для того, чтобы доставлять наслаждение.

Трагедия Стеллы, как ему показалось, стала для Санберна оправданием, которого он всегда искал. Он никогда не примирялся со своими собственными привилегиями, даже если это требовалось, чтобы соответствовать желаниям отца. Конечно, есть судьбы похуже, чем обычная роскошь, но Санберну повезло, он ничего подобного не испытал.

— Чувство долга не даст человеку сбиться с пути, — заключил Фин.

Острый взгляд Санберна заставил его насторожиться. Этот разговор не был таким пустым, как он воображал.

— А что, если кто-то уже сбился с пути?

— Тогда нужно идти очень осторожно. На одних дорогах безопаснее, чем на других. — Фин выразительно посмотрел на бокал в руке Санберна. У этого человека не было причины заливать свое горе, его проблемы связаны с сестрой.

— Некоторые спасают себя от самих себя.

Фин взглянул на Санберна, и ему захотелось его ударить.

Но тут Санберн рассмеялся:

— Вздор. Не вижу причины, почему бы не сбиться с пути. На самом деле я довольно регулярно сбиваюсь с пути и всегда умудряюсь очень весело провести время. В этом ведь все и дело, не так ли? Я не хочу ходить по прямой к концу обеда, даже если моя жизнь будет зависеть от этого.

У Фина ком подступил к горлу.

— Ваша жизнь никогда не зависела от этого.

Не дело слушать эту бессмыслицу, Фин поднялся:

— Я ухожу.

Виконт откинулся в кресле, видимо, забавляясь этим неожиданным заявлением об уходе.

— Возможно, моя жизнь зависит от этого. Кривой путь, я имею в виду.

— О, вы придете туда, куда хотите, — сказал Фин, — не важно, каким путем. У вас всегда был ангел-хранитель. — Дело в том, что Санберн был как Мидас. Даже его оплошности оборачивались золотом, и если он спотыкался, дорога поднималась, чтобы он сильно не ушибся. — До свидания, виконт.

Когда Фин пошел к выходу, Санберн рассмеялся. На сей раз смех его звучал непринужденно; посетители за соседними столиками едва шеи себе не свернули, оглядываясь на него.

Фин невольно обернулся:

— Что вас насмешило? Или вы не в себе?

— Фин, — задыхаясь от смеха, произнес Санберн, — вас ждет сюрприз, старина. — Он набрал в легкие воздух. — Я по крайней мере знаю, что есть два пути, и отчетливо вижу их. А вы? Вы уверены, что у вас есть выбор, но вам приходится держаться за слепцов, чтобы не сомневаться в том, что вы идете прямо.

Итак, с этим они покончат. Это назревало уже на протяжении нескольких недель, с каждой молчаливой улыбкой Санберна, которой он одаривал Фина всякий раз, как тот отказывался от выпивки или покидал вечеринку. Фин вернулся к столику.

— Говорите яснее, — сказал он. — Вам не нравится, что я не следую вашим путем? Что я серьезно отношусь к своим обязанностям?

Санберн поднял руки, не соглашаясь:

— Если вам нравится ваша пустая болтовня, это одно дело. Но, Боже милостивый, за кем вы следуете? — Он опустил руки и выдохнул. — Спите вы по ночам или нет, миру на это наплевать. Пьете или нет, от этого ничего не меняется. Вы никогда не станете таким, как ваш отец.

Фин резко вздохнул. Это дружба, напомнил он себе, открыто говорить правду, какой бы суровой она ни была. Но она должна чего-то стоить, ею не бросаются как динамитом, лишь ради того, что кому-то нравится предвкушать взрыв.

— Вы думаете, будто все еще знаете меня, — сказал он. — Ошибаетесь.

Санберн пожал плечами:

— Я и раньше вас знал. Вы считали себя запачканным, верно? Заразный отпрыск прогнившего рода. Между тем вы швыряли будущих графов в свиные кормушки и едва замечали всплеск. Вы думали, ребята смеются у вас за спиной. Может, сначала они именно так и делали. Но очень недолго.

Фин уставился на него:

— Что вы имеете в виду?

Виконт нетерпеливо фыркнул:

— Что вы всегда были больше чем просто картограф. Теперь у вас есть титул, который это доказывает. Но единственный, кто все еще нуждается в уверениях, — это вы.

— Ах да, титул, — равнодушно произнес Фин. Конечно, это лицензия на жизнь, но в более буквальном смысле, чем воображает Санберн. Пьянство и дебоширство это не покрывает. — Это все меняет, не правда ли, старина?

Санберн вздохнул:

— Разумеется. Это именно моя точка зрения. Вы тот, кто вы есть. И в отличие от вас я против этого никогда не возражал.

Фин с трудом заставил себя улыбнуться:

— Простите, но я не доверяю мнению человека, у которого такие низкие стандарты.

Санберн не то усмехнулся, не то удивился. Фин повернулся и вышел.

После обеда, когда он проходил мимо комнат мисс Мастерс, направляясь к себе, ручка двери несколько раз дернулась. Очень тихо.

Фин вернулся.

— Она пыталась выйти? — обратился Фин к слуге, стоявшему на страже.

Гоумперс пожал плечами:

— Каждый час, сэр.

Шум прекратился. Возможно, она услышала его голос.

Фин выдохнул. Этот тихий звук каким-то образом подействовал на его совесть, что вызвало у него раздражение. Не важно, спасла она ему жизнь или тысячи жизней, — это не имеет значения. Ничто на свете не заставит его почувствовать симпатию к фаворитке Ридленда.

Конечно, он и сам когда-то был его любимцем. У Ридленда были свои способы внушать доверие. "Мы ищем картографа для этого задания, человека с незаурядными способностями. Видите ли, карту этой реки никогда не делали: она находится не на дружественной территории". Ридленд использовал наивность и идеалы людей, ловил свои жертвы в ловушку их собственных амбиций. Минна Мастерс умна, но Фин был умнее. И он до сих пор остается жертвой.

Проклиная себя, Фин поднес ключ к двери. Скука — вещь опасная, подумал он. Человек слишком беззащитен перед интригами.

Мисс Мастерс сидела в кресле, которое подтащила к окну. Глаза у нее были закрыты, мягкий дневной свет придавая теплый блеск ее светлым волосам. Если бы он собственными ушами не слышал, как она возилась у двери, он подумал бы, что она хорошо устроилась; плед закрывал ее колени, а на полу лежала открытая книгам Она не только умна, но и хитра. Даже не имея ни единого шанса, она работала только на себя, хорошо, что он запер ее.

Не считая, конечно, того, что однажды ее сообразительность спасла ему жизнь. В свете этого ее невинность сделала бы из него чудовище.

Он немного подождал, но она не обернулась.

— А где ваш кот?

— Вашингтон? Прячется от меня, — рассеянно ответила мисс Мастерс, словно думала о чем-то своем.

Наступило молчание. Фин прислонился к стене, скрестив руки на груди. Чего он хотел добиться, явившись сюда? Она едва ли нуждается в его сочувствии.

Для Фина это был шанс получше изучить ее. Может, она совсем не такая, какой он ее себе представляет. Может, он ошибается.

О черт, зачем он лжет сам себе?! Лора Шелдрейк улыбнулась, и ему захотелось сломать ей пальцы, Минна Мастерс проникла в его письменный стол, и ему захотелось задрать ей юбки. Он испорчен до мозга костей, лицемер сверх всякой меры. Он хмурился на своенравие Санберна, а в душе у него таились более мрачные наклонности, противоречащие здравому смыслу. На другой день грязный, кровавый, мрачный лабиринт, который он считал миром, превратился бы в простую орбиту, с ним в центре, жизнь стала бы такой простой, но эта женщина мешает ему.

Обезглавливание или удушение: по Санберну, он должен присоединиться к мисс Мастерс. Она грозилась уничтожить жалкие остатки его самоуважения. Она стала бы его собственной, особой формой самоубийства, доверься он ей.

Он не собирался снова целовать ее, прикасаться к ней. И все-таки он тут, прочищает горло, чтобы заговорить.

— Вам здесь удобно?

— Удобно? — Она вздернула плечи, нетерпеливый жест, но глаз не открыла.

— Ответьте на мой вопрос, и я отвечу на ваш.

Терпение его на исходе. В Гонконге она тоже демонстрировала особый талант раздражать его. Теперь наконец он это понял. Как можно примирить такую сумасшедшую изобретательность с избалованной красоткой, сделавшей состояние на торговле шампунем? Ответ: человек попал в руки Джозефа Ридленда. Ему стало бы легче, узнай он, что она обладает профессиональными знаниями. Тогда ему было бы ясно: раздражение у него вызывает ее умение манипулировать, а не его собственная слабость.

К несчастью, тот факт, что это принесло бы ему облегчение, заставлял его гадать, не ошибается ли он в оценке этого вопроса.

— Вы считаете себя вправе выставлять требования? — ласково спросил он.

— Требования? Я считала это просьбой. Любопытство не порок. Оно присуще большинству людей.

— Тогда спрашивайте. Попытаюсь ответить.

— Я полагала, вы все еще работаете на Ридленда. Но поняла, что ошибалась. Я не доверяю ему и не стала бы доверять никому, кто работает на него.

Фин помолчал.

— Вы действительно ищете человека, которому могли бы доверять? — Возможно, она не хочет больше работать на Ридленда.

Минна открыла глаза.

— Каждому нужно кому-нибудь доверять. Особенно в чужой стране, где у тебя нет друзей. — Она улыбнулась: — Я совершенно честна с вами.

Не будет беды, если он скажет ей, подумал Фжн. Он не даст ей преимущества, сказав правду, а если она уже угадала ответ, его честность может заставить ее ослабить сопротивление.

— Получив титул, я перестал отвечать Ридленду.

Минна кивнула и снова посмотрела в окно.

— А что до вашего вопроса — нет, я не чувствую себя комфортно. Моя мать обычно сидела вот так, понимаете? И я поклялась себе никогда так не делать.

— Сидеть у окна?

— Да, совершенно верно. Не важно, в какой части света мы находились, я могла войти в ее будуар и найти ее сидящей вот так, глядящей наружу. Я теряла терпение. Я все время гадала, что же она там разглядывает, но когда я спрашивала ее об этом, она уклонялась от ответа. Сегодня я сама это поняла.

Похоже, Минна применила новую тактику, поскольку чувство вины она уже пыталась в нем пробудить.

— Позвольте мне угадать. Свобода?

Минна посмотрела на него. Под глазами у нее легли тени, как будто она плохо спала. Эта комната была такой же роскошной, как его собственная, вряд ли Фина мучили угрызения совести.

— Нет, не думаю, что она видела свободу всюду, куда бы ни посмотрела. У нее просто не хватило бы воображения.

Фин заколебался. Он — как Пандора: ему не нравилась загадка, и даже если бы он знал, что неуверенность полезнее, он все равно захотел бы открыть проклятый ящик и удовлетворить свое любопытство. Хорошо, он хочет больше чем просто удовлетворить любопытство; свет, падающий на ее лицо, подчеркивает безупречную чистоту кожи, и он вспомнил, какой была Минна, когда прижималась к нему.

Кроме того, девушка у него в доме, и теперь она — его проблема. Он не может оставить эту проблему нерешенной.

— Тогда скажите мне, мисс Мастерс, что ваша мама видела? И не разочаруйте меня, — сухо прибавил он. — От вас зависит, чтобы этот ответ произвел на меня как можно более сильное впечатление.

Минна засмеялась, и это лишило Фина самообладания. Напряженность, исчезнувшая на несколько минут, снова запустила когти в его кишки. Он ее не понимает, но ему ясно, почему Ридленд ее использовал. Бесстрастность произвела бы впечатление в данных обстоятельствах, но эта улыбка — нечто сверхъестественное.

— Я никогда вас не разочаровывала, — сказала Минна.

Фин улыбнулся. Это прекрасно; она та, которой есть что терять.

— Я тут подумал, вы разочаровали меня в моем кабинете прошлой ночью.

Она покачала головой:

— Нет. Чтобы разочароваться, вы должны были чего-то ожидать. А вы вообще никогда обо мне не думали. Что вы думали обо мне в Гонконге? Что я чокнутая глупая девчонка? — Она помолчала. — Вы спросили меня, чья я, в ту ночь. Помните?

Да, правильно. Даже тогда, когда она сломала жалюзи, чтобы обеспечить ему побег, он считал ее частью игры. Но она это отрицала. "Я сама по себе", — заявила она. Сейчас ему показалось, что эта фраза была странной и, возможно, многозначительной, но смысла он не понял.

— Да, я это помню, — сказал Фин.

Минна покачала головой, как будто его признание удивило ее, хоть что-то по крайней мере.

— Удивляюсь. Если считать, что вы мне поверили, то как вы объяснили себе мой поступок? Вы сказали себе, что я спасла вам жизнь из каприза? Для собственного развлечения, не думая о возможных последствиях? — Она насмешливо скривила губы. — Вы сказали себе, что я пожалела, когда вы сбежали?

Фин сказал правду. Четыре года он упорно старался не вспоминать о ней. Если он когда-нибудь и обзывал себя чудовищем за настойчивое нежелание вспоминать о ней, то стоило ему теперь только посмотреть на нее, и он признал мудрость своего решения. Теперь, когда она сидит здесь в роскоши, освещенная яркими солнечными лучами, ее невозможно игнорировать. Она поглощает все его чувства; подкрадись сейчас к нему Кронин, он бы его и не заметил. Небезопасно смотреть на нее, не говоря уже о том, чтобы думать о ней.

— Я почти не думал об этом, — ответил он.

— Странно. Если бы кто-нибудь спас меня, я бы об этом думала. Впрочем, это не имеет значения, — резко сказала Минна и поднялась. Накидка упала с ее плеч, и у него перехватило дыхание. На ней было платье, которое она привезла из пансиона. Простого покроя, оно ниспадало от бюста к ее ногам, и, освещенная со спины солнцем, она была видна вся: гибкая талия, изгиб полных бедер.

Терпение его лопнуло. Одно дело — просто пялиться, и совсем другое — когда тобой манипулируют как куклой-марионеткой.

Фин заставил себя посмотреть ей в глаза. Она все еще улыбалась, и он понял, что она прочитала его мысли по выражению его лица.

— Прошлой ночью я удивила вас, вот что я сделала, — мягко произнесла Минна. — Если вы подумаете, то поймете, что я права. Я очень удивила вас, думаю, но не только в Лондоне, а и в Гонконге тоже. Вы не можете отплатить мне за это, поэтому так возмущаетесь. Вы говорите себе: должно быть какое-то объяснение, только не то, настоящее. Вы думаете, я работаю на кого-то, кто умен. Вы даже не предполагаете, что я могу быть умной, потому что это означало бы, ну, что из нас двоих идиот — вы.

— Резкие слова, — сказал он. — Умная речь. Но если я идиот, мисс Мастерс, почему ключи от двери у меня?

— Ах! — Весь ее юмор пропал. — По той же причине, по которой моя мать смотрела в окно, полагаю. Она очень любила природу, моя мама. Прошли десятки лет с тех пор, как она покинула Англию, а она до сих пор все говорит о зеленых лугах, бурных реках и лесах. Но когда смотрит в окно в Гонконге, в Нью-Йорке или в Сингапуре, что она там видит? Все, что вы там натворили. Асфальт, уложенный поверх травы, реки, изменившие направление течения, деревья, превращенные в лачуги, все манипуляции, модификации и улучшения, соответствующие вашим близоруким желаниям. Конечно, ключи у вас, Эшмор. Вы даже расположение перьев предпочитаете контролировать. — Минна улыбнулась. — Не забудьте запереть дверь, уходя.

Минна ушла в спальню и закрыла за собой дверь. Фин стоял, борясь с гневом, таким же злым, как ее маленькое выступление, которое укололо его больше, чем она могла надеяться. Ему не доставляло удовольствия ни содержать кого-нибудь под стражей, ни управлять кем-нибудь. Это содержание под стражей было вызвано не его желанием, а необходимостью.

Но эта мысль неприятно отозвалась в его мозгу, его лицемерие разрасталось до таких размеров, что он уже не мог не признать его. Как немногие мужчины, он знал, насколько горько не иметь права выбора, И все-таки, даже наслаждаясь своей вновь обретенной свободой и ненавидя Ридленда за попытку покуситься на Минну, он твердил себе, что должен вести себя по отношению к Минне так, как относится. Санберн не единственный, кто имеет право насмехаться над ним.

Фин запер за собой дверь. Объективно, вины за ним нет. Почему-то он никак не может сосредоточиться. А вот ей доверять нельзя, в этом он не сомневается.

Но, пройдя довольно далеко по коридору, чтобы освободиться от колдовских чар, действовавших на него в этой маленькой, хорошо пахнущей комнате, он отделался от злости и развеселился, Минна — заключенная, но она закончила аудиенцию как королева.

В лучшем случае она его развеселила. Это восторженное отношение к ней совершенно нежелательно.