Любовь и «каннибалы»

3

Хотя это и не доставляло ей ничего, кроме головной боли, Эйджи относилась к своим новым обязанностям серьезно. Она мирилась с неудобствами, бездарной растратой массы свободного времени, с неприветливостью и грубостью Майкла. Но труднее всего ей давалась вынужденная близость к Олафу Стивенсону. Вместе им было тесно, врозь скучно. Необходимость каждый день - видеться с ним угнетала ее.

Он был грубым, нетерпеливым и, как ей казалось, склонным к насилию. Кроме того, его выводило из себя, что на перевоспитание сводного брата приходится тратить кучу денег, времени и сил. В свободное время он, высокий и мускулистый, носил такое старье, которому место было в мусорной корзине. Еще во время первого визита ее неприятно кольнуло, что он все время стремится прикоснуться к ней — к руке, к волосам, к плечу... Она уже сказала однажды, что ей это неприятно.

Он отчаянно флиртовал с посетительницами, но только тогда, когда этого не видела Эйджи. Он не был женат, годами не жил в семье, но бросил море и демобилизовался с флота, как только понадобилось ухаживать за больным отцом.

Вообще-то он ее раздражал. И все же в глубине души она сознавала, что его присутствие возбуждает в ней чувственность. Когда он был рядом, у нее холодело внутри.

Она пыталась успокоиться, твердя себе, что чувственность ей совсем не свойственна. Страстность — да, пожалуй. Это их фамильная черта. Она сказывалась во всем — в работе, в честолюбии, в упрямстве, наконец. Но мужчины никогда не были для нее главным в жизни, хотя она с удовольствием общалась с ними, а со многими поддерживала приятельские отношения.

К ее величайшей досаде, она ощущала не просто прилив чувственности. Это было куда хуже и называлось прямо и коротко — похоть.

Таков был Олаф Стивенсон, и иногда ей хотелось не иметь с ним ничего общего...

Когда он вышел из тени на свет уличного фонаря, она отшатнулась, взвизгнула от неожиданности и инстинктивно схватилась за лежавшую в сумке металлическую короткую палку с набалдашником, которую с гордостью называла своим оружием.

— Где вас черти носят?

— Я... Тьфу, как вы напугали меня, Стивенсон!

Эйджи вынула из сумки дрожащую руку. Она терпеть не могла, когда ее пугали. Сознание собственной уязвимости приводило ее в неистовство.

— Что вы здесь делаете? Выскочили, как чертик из табакерки!

— Высматриваю вас. Вы когда-нибудь бываете дома?

— Стивенсон, сегодня воскресенье, а по воскресеньям я обедаю у родителей. В гостях я была, понятно? — Она сделала несколько шагов, вынула ключ и вставила его в замочную скважину.— Что вам нужно?

— Майк смылся...

Она застыла на пороге, и он налетел на нее.

— Как смылся?

— Днем он был на кухне, а когда Монти на секунду отвернулся, он слинял. Я нигде не могу его найти.— Он был зол на Майкла, на Эйджи, на себя и с трудом сдерживался, чтобы не проломить кулаком стену.— Я потратил почти пять часов, но так и не нашел его.

— Ладно, без паники.— Она, задумавшись, миновала маленький вестибюль и подошла к лифту.— Еще рано, всего десять часов. Он знает дорогу.

— В том-то и беда,— раздраженно буркнул Олаф, входя вместе с ней в кабину,— что он знает ее слишком хорошо. Ему было приказано сообщать мне, где он находится и когда вернется. Уверен, что он болтается с «каннибалами».

— Ну, не проведет же он с ними всю ночь.— Эйджи продолжала напряженно думать, пока лифт поднимался на четвертый этаж.— У нас два выхода: либо самим объездить весь город, либо позвонить в полицию.

— В полицию?

Она оставила дверь открытой и вошла в холл, сказав лишь одно слово:

— Джон.

— Никаких копов! — быстро возразил Олаф, хватая ее за руку.— Я не собираюсь натравливать на него полицейских!

— Джон не просто коп. Это мой брат.— Пытаясь не выйти из себя, она отодрала его пальцы.— А я работник суда, Олаф. Если Майкл не выдержит испытательного срока, я не смогу об этом умолчать.

— А я не желаю увидеть его за решеткой через неделю после того, как я его оттуда вытащил.

— Мы вытащили,— поправила она и отперла дверь своей квартиры.— Если вам не нужны ни помощь, ни совет, незачем было приходить.

Олаф пожал плечами и шагнул в комнату.

— Я думал, мы поищем его вместе.

Комната было ненамного больше той, которую снимал Майкл, но сразу было видно, что здесь живет женщина. На низкой тахте лежали пуховые подушки ярких расцветок. Всюду стояли подсвечники с душистыми свечками разной длины, а в китайской вазе красовались сухие цветы.

На стене висело большое овальное зеркало в бронзовой раме. Его потускневшая поверхность требовала обновления. В углу стояла метровая статуя из холодного белого мрамора. Она напомнила Олафу русалку, выходящую из моря. Рядом стояли скульптуры поменьше, их выразительность была почти жестокой. Волк, вырезанный из дубовой ветки, готовая к броску извивающаяся кобра из гладкого малахита...

Множество книжных полок, дюжины фотографий в рамках — и во всем этом проявлялся неистребимый женский дух.

Олафу было здесь неловко и неуютно. Боясь повалить какую-нибудь свечку и чувствуя себя слоном в посудной лавке, он от греха подальше засунул руки в карманы. Ему вспомнилась мать. Она тоже любила свечи. Свечи, цветы и голубые китайские вазы.

— Я сварю кофе.

Эйджи сбросила сумку и прошла на кухню, смежную с комнатой.

— Ага. Хорошо.— От нечего делать Олаф прошелся по комнате, поглядел в окно, полюбовался на фотографии родственников и плюхнулся на тахту.— Не знаю, что и думать. Кой черт меня дернул лезть в отцы ко взрослому парню? Когда он рос, меня здесь не было. Он ненавидит меня. И поделом!

— Вы все сделали правильно,— возразила Эйджи, доставая чашки и блюдца.— Ни к кому вы не лезли в отцы, вы просто его брат. И вырос он в ваше отсутствие, потому что у вас была своя жизнь. И вовсе он не ненавидит вас. Да, он злится, обижается, но это совсем не ненависть — на которую, кстати, у него нет никакого права. Так что перестаньте изводить себя и достаньте из холодильника молоко.

— Опять прения, как в суде? — Не зная, радоваться ему или огорчаться, Олаф открыл дверцу.

— Дома я пререкаюсь куда более отчаянно, чем в суде.

— В этом я уверен.— Он с головой залез в холодильник. Йогурт, сыр, несколько пакетов с напитками, фляга белого вина, два яйца, полпачки масла.— А молока нет!

Она чертыхнулась и вздохнула.

— Что ж, будем пить черный кофе. Вы с Майклом не ссорились?

— Нет... То есть не больше, чем обычно. Он ворчит, и я ворчу. Он орет, а я еще громче. Но зато мы теперь разговариваем перед сном и после закрытия бара иногда вместе смотрим по телевизору какое-нибудь старье.

— Какой прогресс...— Она протянула ему тонкую чашечку, которая смотрелась у него в лапах так, словно была из кукольного сервиза.

— По воскресеньям к нам ходят обедать семьями.— Олаф не признавал китайских церемоний и взял чашку в ладонь.— Днем он был на кухне. Когда я зашел туда около четырех, его уже не было. Думаю, он закончил пораньше и ушел к себе. Монти не хотелось ябедничать, и с часок он его покрывал. Я подумал, что Майк просто решил передохнуть немного, но... Тогда я пошел на поиски.— Олаф выпил кофе и налил еще.— Последние дни я был с ним помягче. Казалось, все идет на лад. На моем первом корабле командовал капитан Бродерик. Ох, и ненавидел я этого ублюдка, пока не понял, что он делает из нас моряков! — Олаф слегка усмехнулся.— Положим, ненавидеть его я не перестал, но забыть уже не смогу.

— Хватит казниться.— Не удержавшись, она подошла поближе и прикоснулась к его руке.— Конечно, ничего этого не было бы, если бы вы оставили его в тюрьме. А сейчас посидите спокойно и отдохните. Дайте мне поговорить с Джоном.

Он сел, но без особой охоты. Чувствуя себя полным идиотом, попытался удержать на колене хрупкое блюдечко, потом опомнился и поставил его на стол. Пепельницы не было видно, и он подавил желание закурить.

Он не прислушивался к разговору, пока голос Эйджи не зазвенел от возбуждения. Тогда он слегка улыбнулся. Она рьяно бралась за любое дело, словно матрос-первогодок. Боже мой, как ему нравилось слушать ее нетерпеливый голос! Сколько раз за последние дни ему приходилось звонить ей?

Слишком часто, признался он самому себе. Чем-то эта леди задела его за живое, и он сам не знал, хочет ли освободиться или предпочитает быть у нее на крючке. Ему пришлось напомнить себе, что сейчас не время и не место думать о том, что его влечет к ней. Сейчас надо думать о Майкле. Только о Майкле, ни о ком другом!

Понятное дело, братец сопротивляется, но она от него не отстанет. Когда она вдруг горячо заговорила по-литовски, он чуть не уронил на стол фигурку злобной кобры, которую взял от нечего делать. Почему-то этот язык сводил его с ума.

— Так,— удовлетворенно сказала она, сломив сопротивление брата.— Я у тебя в долгу, Джон.— Она засмеялась, и от этого довольного, полнокровного смеха внутри у Олафа что-то вспыхнуло.— Хорошо-хорошо, значит, дважды в долгу!

Она повесила трубку. Олаф в это время любовался ее стройными ногами в чулках цвета хаки. Когда ее колени соприкасались, нейлон возбуждающе шуршал...

— Джон с напарником собираются обойти все известные им притоны «каннибалов». Если они найдут Майкла, то позвонят нам.

— Значит, будем ждать?

— Будем ждать.— Она поднялась и вынула из ящика стола чистый блокнот.— Чтобы скоротать время, расскажите мне о прошлом Майкла. Вы говорили, что его мать умерла, когда ему было двенадцать лет. А кто был его отцом?

— Его мать не была замужем.— Олаф инстинктивно полез за сигаретами, но вовремя спохватился. Поняв его жест, Эйджи снова поднялась и откуда-то извлекла пепельницу с отбитым краем.— Благодарю.— Приободрившись, он прикурил, по привычке прикрывая огонь сложенными ковшиком ладонями.— Лайзе было лет восемнадцать, когда она забеременела, но ее парень не пожелал заводить семью. Он смылся и бросил ее на произвол судьбы. Вскоре она родила и делала для Майкла все, что могла. Однажды она пришла в бар узнать насчет работы, и отец нанял ее.

— Сколько лет тогда было Майклу?

— Четыре или пять. Лайза разрывалась между ним и работой. Иногда ей не удавалось найти никого, кто бы согласился посидеть с ним. Тогда отец разрешил ей брать его с собой, и я присматривал за ним. Он был ничего,— слегка улыбнулся Олаф.— То есть довольно послушный. Чаще всего он просто сидел и смотрел на всех с таким видом, словно боялся, что его вот-вот выгонят. Но он был не дурак. Когда его отдали в школу, он умел читать и даже немного писать. А через пару месяцев Лайза и мой отец поженились. Отец был лет на двадцать старше, и оба они были одиноки. Моя мать умерла больше десяти лет назад. Лайза с ребенком переехали к нам.

— А как вы... Как Майкл отнесся к этому?

— Да нормально, кажется. Черт побери, я сам тогда был мальчишкой...— Разволновавшись от воспоминаний, он встал со стула.— Лайза из сил выбивалась, чтобы всем угодить. Такая уж она была. А отец... Знаете, он был не подарок и много времени проводил в баре. Мы, конечно, не были идеальной семьей, но все было более-менее нормально.— Он оглянулся на фотографии и с удивлением ощутил, как его кольнула зависть.— Я не обращал внимания на то, что под ногами крутится какая-то мелочь. Почти не обращал. Потом я ушел служить во флот и не думал о высшем образовании. Это была семейная традиция. Когда Лайза умерла, Майк сильно переживал. И отец тоже. Наверно, они скрывали это друг от друга.

— И как раз тогда Майкл начал доставлять хлопоты?

— Да, пожалуй. Он замкнулся, ушел в себя, но после смерти матери, конечно, стало хуже. Когда я вернулся, отец очень жаловался на него: мол, все делает наперекор. Связался с панками. Так и жди беды. Отец был очень болен. А Майк то и дело отлынивал от работы и норовил хлопнуть дверью. И когда я что-нибудь говорил, он предлагал мне поцеловать его в...— Олаф пожал плечами.— Вот вам все как на духу.

Да, она поняла. Малыш, от которого отказался родной отец. Он готов был полюбить нового брата, но столкнулся с равнодушием, и это чувство умерло в нем. Он потерял мать и остался один на один со стариком, который годился ему в дедушки и с которым его ничто не связывало.

В его жизни не было ничего постоянного. Постоянным было только чувство отверженности.

— Олаф, я не психолог, но мне кажется, ему нужно время, чтобы привыкнуть к вам. Он должен свыкнуться с мыслью, что в ближайшее время вам придется жить вместе. И я не думаю, что его следует держать в ежовых рукавицах. Похоже, он начинает понимать вас, а со временем научится и уважать. Может быть, тут следует немного поднажать.— Она вздохнула и отложила свои записи.— Так вот в чем дело... А я была так груба с ним... Слушайте, давайте сыграем в старую игру «хороший коп — плохой коп»! Я буду «хорошим копом» и постараюсь выслушивать его жалобы. Поверьте, мне всегда удавалось находить общий язык с самыми трудными парнями и сорвиголовами. Я выросла среди таких. Мы начнем с того...

Ее прервал телефонный звонок. Она сняла трубку.

— Алло! Ага. Хорошо. Очень хорошо. Спасибо, Джон! — Она прочитала в глазах Олафа облегчение и повесила трубку.— Его засекли по дороге к бару.

Облегчение быстро сменилось гневом.

— Ну, я ему врежу!

— Нет, вы очень вежливо поинтересуетесь, где он был,— поправила Эйджи.— А во избежание зла я поеду с вами.

Майкл сам пришел домой. Он считал, что очень хорошо все продумал. Он прошмыгнул через кухню бара, и Монти ничего не заметил. Избавиться от их слежки проще простого.

Сегодня все шло из рук вон плохо. Он быстро прошел на кухню и взял бутылку пива. Олаф не запрещал ему этого. В конце концов, что он такого сделал? Всего-навсего встретился с ребятами и узнал, что происходит.

А ребята приняли его как чужого.

Просто они не поверили ему, обиженно подумал Майкл, сделав пару глотков. Джо решил, что раз его так быстро выпустили, он настучал на них. Казалось, он сумел их переубедить. Но когда он рассказал все, что с ним приключилось (начиная с ареста и кончая мытьем посуды в баре у Олафа), все покатились со смеху.

Но это был совсем не тот веселый общий смех, в котором он участвовал раньше. Это был смех злой и ехидный. Дик хихикал как дурак, а Джо делал вид, что улыбается, и поигрывал финкой. Только Арт глядел на него с сочувствием, когда он рассказал, как было дело.

Ни один из них не вспомнил, что они смылись, как только его сцапал коп.

Он ушел от них и стал искать Барби, с которой встречался последние два месяца. Он был уверен, что она не только с сочувствием выслушает, но и приласкает его. Но ее не было — видно, нашла себе кого-то другого.

Все как прежде. Его опять выгнали, выгнали отовсюду. Ничего нового, сказал себе Майкл. Но обида не проходила.

Черт побери, они решили, что могут заставить его жить так, как им хочется. Это у них называется «семейная жизнь». Думают, что смогут держать его под замком, никуда не выпускать и устраивать скандалы по всякому поводу. Он им не поддастся, подумал Майкл и швырнул пустую бутылку в мусорное ведро. К его удовольствию, она разлетелась вдребезги. Черта с два он им поддастся!

Услышав шум открывающейся двери, Майкл поморщился и вышел из кухни. Он ожидал увидеть Олафа, но никак не Эйджи. Почувствовав незнакомое тепло, он покраснел. Не только от смущения.

Олаф снял куртку, пытаясь совладать с гневом.

— Надеюсь, у тебя была серьезная причина, чтобы смыться из дому?

— Я хотел подышать свежим воздухом.— Майкл вынул сигарету и чиркнул спичкой.— Это что, запрещено законом?

— Мы договорились,— грозно начал Олаф.— Ты предупреждаешь меня, что уходишь, и ставишь в известность обо всех твоих планах.

— Нет, мужик! Это ты так говорил. А я живу в свободной стране, где люди могут гулять, когда им вздумается. Ишь, и адвоката с собой прихватил. Судить меня будешь, что ли?

— Слушай, ты. молокосос...

— Я не молокосос,— отрезал Майкл.— Когда ты был в моем возрасте, то приходил и уходил, когда вздумается, и жил в свое удовольствие!

— В твоем возрасте я не был вором! — Выйдя из себя, Олаф сделал два шага вперед. Эйджи схватила его за руку.

— Стивенсон, вы не принесете мне бокал вина? Того самого, которым угощали в первый раз. Это было бы просто чудесно! — Он попытался освободиться, но она только крепче сжала пальцы.— Пожалуйста, сходите, а я пока с глазу на глаз поговорю со своим клиентом.

— Ладно, будь по-вашему...— У двери он обернулся.— Что бы она ни сказала, всю следующую неделю ты будешь сидеть за семью замками. А если снова попытаешься слинять, я велю Монти приковать тебя к мойке!

Олаф вышел, изо всех сил хлопнув дверью. Майкл выпустил клуб дыма и плюхнулся на диван.

— Крутой мужик,— пробормотал он.— Он решил, что может мной командовать. Я уже давно сам себе хозяин. Нашел время меня перевоспитывать!

Эйджи села рядом. Она решила не обращать внимания, что от него, малолетки, пахнет пивом. Почему Олаф не видит тоски в глазах Майкла? Почему она сама не замечала этого?

— Конечно, трудно переезжать, когда ты уже привык жить отдельно...

Ее голос звучал мягко, и в нем не было осуждения. Майкл удивленно покосился на нее.

— Ага,— осторожно сказал он.— Одна надежда, что я через два месяца мотану отсюда.

— Когда я впервые уехала из семьи, то была ненамного старше тебя. Я жутко волновалась, потому что боялась одиночества. Я бы никогда не согласилась жить одна, но вот пришлось. У меня было два старших брата, и мне надоела их опека.— Она тихонько засмеялась, но на лице Майкла не было и тени улыбки.— Я ужасно злилась на них, но привыкла чувствовать себя в безопасности. Они еще долго следили за тем, когда я возвращаюсь домой, но мне каждый раз удавалось их перехитрить...

Майкл хмуро уставился на кончик сигареты.

— Он мне не настоящий брат.

Боже мой, да он совсем ребенок, подумала она. Очень грустный ребенок.

— Все зависит от того, что считать настоящим.— Она положила руку на его колено в полной уверенности, что Майкл сбросит ее. Но он только перевел взгляд с сигареты на ее пальцы.— Куда проще думать, что ты ему безразличен, но ведь ты не дурак, Майкл!

Он ощутил в горле горячий комок. Что это, слезы? Не может быть!

— Конечно, безразличен! Я для него никто!

— Если бы это было так, он не орал бы на тебя. Вот тебе пример: я выросла в семье, где крик был признаком настоящей любви. Ему нравится заботиться о тебе.

— Я и сам могу...

— Да, ты успел пожить самостоятельно,— согласилась она.— Но большинству хочется, чтобы о них заботились изо дня в день. Он не поблагодарил бы меня за эти слова, но, думаю, тебе следует знать...— Она ждала, когда Майкл поднимет глаза.— Ему пришлось влезть в долги, чтобы заплатить за украденное и возместить ущерб.

— Чушь собачья! — испуганно воскликнул Майкл.— Это он специально для вас сказал!

— Нет, я узнала это сама. Похоже, что болезнь старого мистера Стивенсона тоже влетела ему в копеечку. Олаф сумел сохранить бар, но, чтобы поставить дело на широкую ногу, денег уже не хватило. В таком состоянии не отдают последнее ради того, кто тебе безразличен...

Жгучий стыд, затопивший Майкла, заставил его смять сигарету.

— Он чувствует себя в долгу передо мной, вот и все!

— Может быть. Но мне кажется, что и ты перед ним в долгу, Майкл. Постарайся ему немного помочь, хотя бы несколько недель. Когда он прибежал ко мне вечером, на нем лица не было от страха. Можешь не верить, но это правда.

— Да никогда в жизни он ничего не боялся!

— Он не сказал этого прямо, но, кажется, решил, что ты ни за что не вернешься и он тебя уже никогда не увидит.

— На кой черт мне было смываться? — поразился Майкл.— Да никто и...— Он осекся, со стыдом осознав, что у него действительно не было причины для побега.— Я уходил по делу,— пробормотал он.— У меня и в мыслях не было удирать.

— Рада слышать. Я не собираюсь спрашивать, куда тебя носило,— прибавила она с легкой улыбкой.— Знай я, где ты был, мне пришлось бы отметить это в отчете для судьи Друри, что совсем нежелательно. Будем считать, что ты просто гулял, а мы на время потеряли тебя из виду. Когда тебе в следующий раз захочется удрать из дому, можешь позвонить мне.

— Зачем?

— Затем, что я знаю, как чувствует себя человек, которому не терпится вырваться на свободу.— Он так растерялся, что Эйджи пришлось погладить его по голове.— Выше нос, Майкл! Почему бы человеку не подружиться со своим адвокатом? Как ты думаешь? Ты пообещаешь мне, что будешь относиться к Олафу помягче, а я постараюсь уговорить его не так переживать из-за твоих отлучек. Я знаю тысячу способов, как обмануть старших братьев, любящих совать нос в чужие дела.

От запаха ее духов у него кружилась голова.

Почему он раньше не замечал, какие у нее красивые глаза? Большие, бездонные и нежные...

— Может, мы с вами и погуляем когда-нибудь...

— Обязательно! — Она увидела в этом предложении всего лишь намек на возможность взаимопонимания и улыбнулась.— Монти, конечно, отличный повар, но если тебе захочется настоящей пиццы...

— Ага. Значит, мне можно звонить вам?

— Конечно.— Эйджи слегка сжала его руку и немного удивилась, ощутив ответное пожатие. Прежде чем она успела осознать это, хлопнула дверь. Возвращался Олаф. Майкл вскочил как подброшенный.

Олаф протянул Эйджи бокал вина, передал Майклу бутылку имбирного эля, а себе откупорил пиво.

— Ну что, посекретничали?

— На сегодня, да.— Эйджи отпила глоток вина и подмигнула Майклу.

Хоть это и было нелегко, особенно после рассказанного Эйджи, но Майкл храбро поглядел брату в глаза.

— Извини, что я ушел без разрешения.

Олаф чуть не поперхнулся от изумления.

— О'кей. Слушай, надо подумать и составить график работы так, чтобы у тебя было побольше свободного времени.— Черт побери, что он несет? — Э-э... Монти надо бы помочь мыть полы в кухне. Удобнее всего это делать в воскресенье вечером.

— Ладно, согласен.— Майкл пошел к двери.— Рад был видеть вас, Эйджи.

Когда дверь закрылась, Олаф сел рядом с Эйджи и покачал головой.

— Вы что, загипнотизировали его?

— Вовсе нет.

— Господи, что же вы ему сказали? Чрезвычайно довольная собой, она вздохнула и откинулась к стене.

— Так и быть, расскажу по секрету. Ему действительно все время нужен кто-то, кому можно было бы поплакаться в жилетку. Хоть вы и не родные братья, характеры у вас очень похожи.

— Ого! — Он положил руку на спинку дивана, словно собирался прикоснуться к ее волосам.— Как это?

— Оба вы горячие и упрямые. Мне легко это понять, потому что у меня вся родня такая.— Она закрыла глаза, наслаждаясь вином и покоем.— Вы не любите признавать ошибки и предпочитаете действовать силой там, где нужно просто поговорить по-человечески.

— Вы хотите сказать, что мы упрямые ослы? Она рассмеялась.

— Это называется «индивидуальные особенности». У меня в семье все очень страстные натуры. Таким людям необходим какой-то выход. Моя сестра Бирута сначала находила его в занятиях танцами, потом в бизнесе, а сейчас в семье. Брат Юргис — в искусстве, Джон — в борьбе с преступниками, а я — в юриспруденции. Для вас, похоже, отдушиной была служба во флоте, а теперь — бар. Майкл же свою отдушину еще не нашел...

Кончиками пальцев он прикоснулся к ее шее, и по ее телу пробежала дрожь.

— И вы действительно считаете, что юриспруденция дает выход страстям?..

— По крайней мере, надеюсь на это...

Она открыла глаза, и улыбка сошла с ее губ.

Он придвинулся вплотную, его лицо было совсем рядом, а руки обнимали ее плечи. Сигнал тревоги прозвенел в ее мозгу слишком поздно.

— Пора домой,— поспешно сказала она.— Завтра мне нужно быть в суде к девяти.

— Я с вами. Еще минутку.

— Я знаю дорогу, Стивенсон!

— Я с вами,— повторил он таким тоном, что стало ясно: он имеет в виду не просто проводы. Он забрал у нее бокал и отставил его в сторону.— Мы говорили о страстных натурах.— Его пальцы гладили ее волосы, тонули в них...— И о выходе...

Она инстинктивно уперлась рукой в его грудь, но он все крепче обнимал ее.

— Стивенсон, я пришла помочь вам, а не в игры играть,— напомнила она, но его губы были уже слишком близко.

— Проверим, насколько верна ваша теория, советник.— Он легонько прикоснулся к ее нижней губе... еще раз... Сняв эту возбуждающую пробу, он жадно присосался к ее рту.

Она могла бы остановить его. Конечно, могла бы, подумала Эйджи. Она знала, как защитить себя от посягательств. Но вся сложность заключалась в том, что она не могла решить, хочется ли ей защищаться.

Его губы были такими... алчными. Такими нетерпеливыми. Такими жадными. Если бы это случилось тогда, когда она еще могла сопротивляться, у нее просто заколотилось бы сердце, а потом все незаметно закончилось бы само собой. Но теперь ее затопила горячая волна желания. Чьим оно было — его, ее? Наверно, общим. С протяжным, гортанным стоном она погрузилась в волну, накрывшую их обоих...

Он был готов к тому, что ему дадут пощечину или расцарапают лицо. Он бы смирился, заставил себя удовольствоваться восхитительным ощущением короткого поцелуя. Конечно, ему хотелось бы большего, но он никогда не стал бы силой брать то, что ему не хотят отдать добровольно.

Нет, она не отдавала. Она потеряла голову. Перед тем как их губы слились, он увидел в ее глазах пламя, то темное, жидкое пламя, которое всегда сопутствует страсти. Когда первый жгучий поцелуй сменился долгим и томительным, она ответила ему так пылко, что он утратил власть над собой.

А этот стон! У него дрожь пробежала по спине от восхитительного, блаженного звука, требовательного и покорного одновременно. Когда стон замер, она все еще прижималась к его худому, жилистому телу, и это заставляло его дрожать от возбуждения.

Он опрокинул ее на спину. Она чувствовала, как под ней прогибаются диванные подушки, слышала его прерывистые просьбы... На секунду у нее закружилась голова, и она уже готова была сказать «да». Она хотела именно этого: бешеного взрыва чувственности, безумного, безрассудного сплетения тел. Его губы страстно впились ей в шею, и ее тело выгнулось дугой, готовое отдаться...

Он произнес ее имя. Простонал его. И этот звук заставил ее вернуться к действительности. Она лежала на диване в чужой квартире, в объятиях человека, которого едва знала.

— Нет! — Его руки продолжали ласкать ее, и она чуть было снова не позволила подхватить себя урагану страсти, но продолжала упрямо бороться, вырываться и отталкивать его.— Хватит. Я сказала, нет!

Он не мог унять дыхание. Если бы к его виску приставили дуло пистолета, он бы не остановился. Но слово «нет» заставило его оцепенеть. Он поднял голову, и неистовый блеск его глаз привел ее в содрогание.

— Почему?

— Потому что это безумие.— Боже мой, она еще ощущала на губах вкус его поцелуев, а запах его пота просто сводил ее с ума.— Отпустите меня.

Ему ничего не стоило придушить ее и добиться своего, но...

— Как скажете, леди...— Он не знал, куда деть руки, и сжал их в кулаки.— Мне послышалось, будто вы сказали, что приехали сюда не в игры играть.

Эйджи была оскорблена, взбешена и страшно разочарована. Поняв это, она поспешила скрыть свои настоящие чувства, разыграв приступ внезапного гнева.

— Ничего я не говорила! Вы сами набросились на меня. Очень вы мне нужны!

— Так вот почему вы целовали меня так, что чуть зубы не выбили...

— Нет, это вы начали целовать меня! — Она ткнула в него пальцем.— И, черт побери, сделали это так быстро, что я не успела остановить вас!

— Не совсем так,— напомнил он, зажигая сигарету.— Давайте начистоту, советник. Я хотел поцеловать вас. Мне пришло в голову сделать это — и не только это — еще тогда, когда вы, как королева, сидели в этом грязном полицейском участке. А сегодня вы, может, и не чувствовали того же, что я, но когда я целовал вас, вы отвечали мне по-настоящему!

Иногда лучшей зашитой бывает отступление. Эйджи схватила куртку и сумку.

— Что было, то ныло, и не о чем тут больше говорить...

— Неверно.— Он поднялся и загородил ей дорогу.— Мы закончим этот разговор по пути домой.

— Я не хочу, чтобы вы провожали меня. Я вас об этом не просила! — Сверкая глазами, она натягивала куртку.— А если вы попробуете идти за мной, я арестую вас за приставания!

Вместо ответа он схватил ее за руку.

— Попробуйте!

И тогда она сделала то, что ей хотелось сделать с самого начала их знакомства. Она двинула ему под дых. Он шумно хакнул, и его глаза сузились.

— На первый раз прощается. Так что, поедем автобусом или мне подвезти вас на машине?

— Вы совсем свихнулись? — крикнула она.— Не понимаете, что вам говорят?

В ответ он оттащил ее от двери и поцеловал так крепко, что у нее перехватило дыхание.

— Если бы я не понимал,— сквозь зубы процедил он,— мы вообще не ушли бы отсюда. Особенно сейчас, когда вы оскорбили меня. Теперь мне придется целую неделю принимать холодный душ.— Он рывком открыл дверь.— А теперь... Пойдете сами или хотите, чтобы я понес вас на руках?

Она высокомерно вздернула подбородок и двинулась за ним.

Ладно, она пойдет. Но черта с два она будет с ним разговаривать!