Любовь и роскошь

Глава 32

Дрейк и Дани сидели друг напротив друга в гостинице; картина лежала на столе между ними.

Дрейк вздохнул и, покачав головой, рассеянно провел ладонью по волосам.

– Ничего не вижу! Не могу найти ни единой зацепки! Насколько могу судить, это не больше, чем просто грубое изображение дворца, и яйцо может быть спрятано где угодно, а там больше ста комнат! Даже если будет получено разрешение на поиски, я не знаю, откуда начинать их!

Дани разделяла его уныние, но полюбопытствовала, почему революционеры выбрали именно дворец в качестве тайника.

– Разве он не тщательно охраняется?

О да. – Дрейк рассказал ей, где стоят охранники. Он запомнил это во время своих многочисленных визитов. – Там есть постоянный гарнизон из пяти тысяч пехотинцев, тщательно отобранных из всех полков императорской гвардии, есть отделения гвардии возле ворот и пешие патрули в парке, так же как и часовые в вестибюлях, на лестницах, в коридорах, на кухнях и даже в винных погребах. Они используют и переодетых охранников для того, чтобы те следили за людьми, которые работают во дворце. Возможно, их число исчисляется сотнями – слуги, работники, торговцы.

– Значит, совсем непросто пробраться внутрь для того, чтобы что-нибудь там спрятать, – размышляла Дани, думая о том, не обман ли все это.

Он почувствовал ее сомнения.

– Это было бы сложно, но, судя по рассказам очевидцев, Зигмунду Коротичу удалось сделать это. Ему нравилось выставлять царя и его гвардию дураками. Для него спрятать яйцо Фаберже во дворце было все равно что дать самому царю пощечину. Никогда не возникало сомнений в том, что он спрятал яйцо во дворце. Его и мою мать схватили около него.

Говорят, – продолжал он, – что, отправляясь на смерть, Коротич хвастался этим. Вот так началась легенда о картине. Утром, когда его должны были казнить, он признался одному из тюремщиков, что когда моя мать убежала из тюрьмы, она взяла с собой разгадку того, где спрятано яйцо Фаберже. Тюремщик сказал царю, который, в свою очередь, поведал об этом своему сыну Николаю, а он рассказал мне. Больше об этом никому не говорили, чтобы остановить охотников за удачей попытаться проникнуть во дворец.

Сердце Дани разрывалось от жалости к Дрейку. Десять лет он искал картину, теперь она у него… но он не может найти ключ к разгадке.

Новая мысль поразила ее.

– Коротич сказал, что твоя мать сбежала с картиной. Возможно, она взяла что-то еще?

Он покачал головой:

– Нет. Охранники позволили Коротичу иметь все необходимые для рисования принадлежности, которые он просил, чувствуя к нему жалость, потому что он был приговорен к смерти. Думаю, они не видели никакого вреда в том, чтобы обреченный человек нарисовал несколько картин.

Дани на мгновение задумалась.

– Я хочу нанести месье Арпелу последний визит, – заявила она.

Дрейк поднял бровь:

– Зачем? Какое у тебя с ним дело?

– У него все еще есть то, что принадлежит мне, и я собираюсь получить это.

Дрейк взглянул на полотно и кивнул:

– О да, рама. Я нашел картину под кроватью, но рамы нигде не было видно.

Дани встала, собирая свои вещи, и направилась к двери, Дрейк последовал за ней.

– Если честно, рама мне больше нравилась, чем картина, она такая необычная.

Дрейк признался, что не очень-то рассмотрел ее.

– Всякий раз, когда у меня выпадала возможность, я изучал саму картину.

Дани поцеловала его и отправилась в путь. Ночь была безоблачной, звезды мерцали, как бриллианты, в черном небе. Мир вокруг серебрился белым хрусталем. Ветер был мягким, ласковым, словно дыхание младенца, и она, закутавшись в горностаевую накидку, направилась к экипажу, чтобы ехать в магазин Сирила.

Над дверью горела лампа, но вокруг было тихо. Дани настойчиво постучала. Рама, конечно, была ей не нужна, она просто хотела вернуть себе то, что по праву принадлежало ей. Сирил солгал, обокрал ее. Он еще должен радоваться, что Дрейк занят разгадыванием тайны картины и не стал мстить ему, иначе Сирилу бы не поздоровилось.

Она хотела постучать еще раз, когда Сирил открыл дверь и в удивлении взглянул на нее.

– Дани! – заикаясь произнес он и, высунув голову, нервно посмотрел налево, потом направо, чтобы убедиться в том, что она была одна.

Едва они оказались в магазине, он встрсвоженно спросил:

– Что ты тут делаешь? Я думал, ты никогда не захочешь видеть меня.

– Я и не хочу, – отрезала она. – Просто отдай то, что ты украл у меня, и я уйду.

Выражение его лица не изменилось. Он пожал плечами:

– Прости. Я не знаю, о чем ты говоришь.

– Мне нужна рама!

Он тихо, недоверчиво засмеялся:

– Эта грубая штуковина? Зачем? – Он положил руку на ее плечо: – Проходи, дорогая, и давай поговорим. Я знаю, ты сердишься, но если позволишь мне все объяснить, то поймешь, что все это просто смешно…

– Сирил, не уговаривай меня! – воскликнула она, отталкивая его руку и злобно глядя на него. – Верни мне мою вещь, и я уйду. Ты мне противен, меня тошнит от того, что приходится дышать одним с тобой воздухом.

Он поднял подбородок, словно получил пощечину.

– Ладно, – коротко сказал он. – Бери свою дрянную раму от дрянной картины и отправляйся к своему дрянному любовнику!

Он оставил ее и вернулся через несколько минут с рамой в руках.

– Вот. – Он швырнул ее Дани. – Возьми ее и убирайся. Если не можешь здраво смотреть на вещи и посмеяться над забавным недоразумением, мы больше не друзья.

Она попыталась почувствовать жалость к нему – и не смогла.

– Сирил, мы никогда не были друзьями. С друзьями так не обращаются!

Она оставила его и поспешила к ждущему ее экипажу.

Дани не заметила мужчину, который стоял в тени на другой стороне улицы… как не замечала и того, что после императорского бала за ней всегда кто-либо следовал. Она была слишком взволнована случившимся. Возвращенная рама была прекрасным предлогом еще раз увидеться с Дрейком вечером.

Дрейк потягивал бренди, внимательно рассматривая картину. Зигмунд Коротич обладал многими талантами, но художником не был. Ребенок мог бы нарисовать лучше.

Но где же разгадка?

Как обидно – держать картину, которую искал все эти годы, которая была единственным проблеском надежды на то, что он сможет восстановить честь своего отца… и быть не в состоянии раскрыть ее тайну.

Дрейк был близок к отчаянию.

Теперь у него есть еще одна причина раскрыть то, что стало смыслом его жизни.

Дани Колтрейн.

Он должен раскрыть тайну! Дани заслуживает большего, чем человек, изгнанный из императорского двора, человек, честь семьи которого растоптана.

Звук открываемой двери вывел его из задумчивости. Он открыл дверь и увидел Джейд. Она выглядела отстраненной и отчаявшейся, зеленые глаза затуманились печалью.

Она бросилась в его объятия и разрыдалась. Он закрыл дверь и привлек ее к себе:

– Джейд, дорогая, что случилось? Колт обидел тебя? – Его голос дрожал от волнения.

– Нет-нет! – воскликнула она, крепко прижимаясь к нему. – О, Драгомир, помоги мне, пожалуйста… – Она была на грани истерики.

– Помогу! – Он отстранил ее от себя и нежно встряхнул за плечи. – Скажи мне, что случилось…

– Я люблю его, – в отчаянии произнесла она, с мольбой глядя на Дрейка. – Я знаю, я не должна была… но я люблю его….

Она упала к нему на грудь, и Дрейк посадил ее на кровать и попросил рассказать, что произошло.

Она поведала ему о том, как Колт раскрыл ей свои чувства, хотел проверить их и спрашивал, не согласится ли она поехать в Париж и пожить в его семье…

– Я танцую в труппе императорского балета Санкт-Петербурга, а он думает, что я необразованная нищенка. Он говорит, что поможет моей семье, чтобы они не расстраивались, когда я оставлю Россию. О, Драгомир, – застонала она, – что мне делать? Ты сам говорил, что Колту приносили несчастье женщины, которые обманывали его. Что же случится с ним, когда он услышит о том, как я обманула его?

– Ты же сказала, что любишь его. Я не вижу никакого противоречия.

– Неужели ты не понимаешь? Я солгала ему… – сокрушалась она.

– Но это ведь была не ложь, Джейд. Ты не принесла ему боли. Все вышло даже лучше, чем я предполагал.

Она прислонилась к нему, снова зарыдав. Он лег поперек кровати, увлекая ее за собой, чтобы успокоить и сказать, что мир не перевернулся, что все только начинается… и будет замечательно.

Дрейк не слышал, как открылась дверь.

Он не знал, что Дани вошла в комнату, пока не услышал вздоха. Повернувшись, он увидел ее, потрясенную, с пепельно-серым лицом.

Горький комок подкатил к горлу Драгомира, и он вспомнил последнюю ночь в Париже.

Дани точно так же посмотрела на него с отвращением, повернулась и выскочила из комнаты.