Любовь на капоте

32. Казанцев

Вначале я не поверил, что Полина, моя Полина, всерьез ушла от меня и улетит через сутки в свой Питер, даже не простившись, словно все между нами сказано и решено бесповоротно.

Я вычислил рейс, на котором ученица должна была улететь, и с утра считал часы, потом – минуты, уговаривая себя, что вот-вот раздастся телефонный звонок. Звонки пару раз раздавались, и каждый раз я хватался за трубку, как утопающий за соломинку. Только вот звонил кто угодно, но не та, кого я ждал.

К началу регистрации на посадку я покатил в аэропорт – сам не знаю, зачем. То ли чтобы еще раз поговорить с Полиной, то ли чтобы еще раз увидеть ее – пусть даже издалека. Пристроился неподалеку от стойки регистрации на Питерское направление так, чтобы оставаться незамеченным, и стал ждать, когда девчонка появится.

Лисицына приехала за полчаса до окончания срока регистрации. Она была не одна – не с братом, а с каким-то парнем, явно хорошо ей знакомым, потому что тот, не стесняясь, распоряжался вещами моей ученицы, иногда по-дружески хлопал ее по спине и пожимал девчонке руку.

Полина выглядела бледной, осунувшейся и несчастной. Она все же улыбалась шуткам своего спутника – вымученной грустной улыбкой. Пыталась бодриться и совершенно не смотрела по сторонам.

Неужели ей и в голову не пришло, что я могу приехать? Почему она не смотрит на окружающих? Почему не ищет меня взглядом среди толп прилетающих, улетающих, встречающих и провожающих?

Видеть Полину было мучительно: сладко и больно одновременно. Подходить к ней я не стал. Зачем, если она так и не позвонила, если не ищет меня взглядом, если шагнула за стойку регистрации без сомнений и колебаний?

Когда ученица окончательно скрылась из виду, я встал, выбрался из укромного уголка, в котором ютился, и пошел обратно на стоянку. Пока сидел на неудобной скамье без спинки – разболелись спина и нога, но я понадеялся, что успею добраться до своего Вранглера прежде, чем мышцы бедра сведет судорогой.

На улице моросил дождь. Гладкий бетон покрылся даже не мелкими лужицами – скорее, тончайшей пленкой воды, и стал скользким. Непослушная нога поехала по этому покрытию, я зашатался, замахал руками, пытаясь удержать равновесие и ругая себя за то, что не взял с собой трость.

Закончилось все падением и спазмом. Я сидел на мокрых бетонных плитах стоянки под проливным дождем, массировал сжатую тисками болезненных мышечных сокращений ногу, а по моему лицу текли капли. Кажется, некоторые из них были солеными…

***

После отъезда Полины я заморозился изнутри, словно мне прямо в душу вкололи сразу десяток доз прокаина. Лекции и семинарские занятия в военной академии, тренировки с клиентами «ЭргоДрайва» – все продолжалось по давно известному сценарию. Правда, есть я почти перестал – кусок в горло не лез, а по ночам мне снова стали сниться кошмары, после которых я просыпался с испариной на лбу, гулко колотящимся сердцем и замершим на губах криком.

Первые дни друг Жорик наблюдал за мной молча, вопросов не задавал, с сочувствием не лез. На мое сообщение, что Лисицына уехала на месяц и все ее занятия сдвигаются на сентябрь, отреагировал пристальным взглядом и кивком.

Но где-то через неделю у нас с Галкиным все же произошел разговор по душам.

– Саня, у меня к тебе дело есть, – начал Георгий, выловив меня в нашем с ним кабинете, где я дожидался прибытия очередного ученика. – Помнишь, мы как-то обсуждали идею обмена опытом с другими школами экстремального вождения?

– Да, помню.

– Ну, так вот: я списался с владельцем такой школы из Перми. Он собирается прилететь к нам вместе со своим заместителем в эти выходные. У тебя есть какие-то планы на эти дни?

– Нет.

– Что, Полина не собирается прилетать на субботу-воскресенье?

– Не знаю. – Я ответил на этот вопрос так ровно, что сам себя почувствовал бездушным автоматом.

– То есть, Лисицына не просто уехала на курсы. Вы расстались?

– Да.

– Казанцев! Ты как в анкете отвечаешь: «да,» «нет», «не знаю». Может, поделишься с другом-то? Глядишь, отпустит после разговора – оживешь хоть чуток, а то совсем в робота превратился.

– Полина не захотела отказываться от путевки на курсы и увольняться из МЧС. Я настаивал. Она собрала вещи и перебралась обратно в свою квартиру. Все. – В телеграфном стиле изложил я суть конфликта.

– Значит, допек-таки девчонку своей чрезмерной опекой. Допек-опек. Чурбан ты, Саня, неотесанный. Разве любимых женщин так удерживают возле себя? Не давить на Польку нужно было, а детеныша заделать поскорей. Напеть ей в уши, как тебе хочется ребенка от нее, как ты его любить-баловать будешь, а ее – на руках носить. Бабы от такого тают, как мороженое! Никуда бы она тогда от тебя не делась: и в ЗАГС впереди тебя побежала бы, и на облегченный труд перешла до декрета, и потом года-два дома сидела бы. А за это время, при желании, и еще одного бебика заделать можно.

Галкин вышагивал передо мной туда-сюда, размахивал ручищами, говорил и объяснял еще что-то, а я сидел, смотрел в пространство и представлял себе Полину с ребенком на руках. С моим ребенком. Сердце, которое не защемило ни разу за прошедшую неделю, вдруг затрепыхалось, сжалось болезненно. В глазах началась резь.

– Жора! Заткнись! – не выдержал, рявкнул я. – Без тебя тошно!

Уголок рта дернулся, поехал вниз. Я принялся мять и растирать щеку.

– О! Ты гляди: прорвало! – деланно удивился Галкин. – Давай, оживай, Саня! И не кисни раньше времени: вернется к тебе твоя Лисицына, если правильные слова подберешь, прощения попросишь и перестанешь ей на мозги капать с этим увольнением.

– Да не могу я! Не могу отпускать ее на эти проклятые смены! Боюсь за нее так, что с ума схожу, каждые полчаса местные новостные каналы в интернете проверяю: не случилось ли чего!

– Да-а, брат. Тяжелый случай. Но послушай: в вашем расставании смысла нет никакого! Логика где? Когда вы были вместе – ты был счастлив?

– Да…

– Даже несмотря на твой страх за нее?

– Ну… да, все равно счастлив.

– А Лисицына? Она с тобой была счастлива?

– Она, кажется, тоже.

– Вот! А сейчас несчастливы вы оба, и все по твоей вине! Потому что тебе, видите ли, неспокойно на душе, когда девчонка на работе. И потому что ты терпеть не можешь, когда тебе не подчиняются по первому же требованию. Но жена – не рядовой солдат. С ней договариваться надо, Казанцев! А иногда и хитростью своего добиваться, обходными путями. Понимаешь?

– Жора, хватит меня лечить. Поздно уже.

– Да ни хрена не поздно, баран ты упертый! Впрочем, если ты от Полины отказываешься – прекрасно. Я о таком подарке и не мечтал. Уж что-что, а утешить девчонку я сумею – пусть только вернется.

– Жо-о-ра-а! Заткнись, ради всего святого! Не провоцируй! – у меня вдруг нестерпимо зачесались кулаки.

– А ты иди, голову под холодный кран засунь и остудись – ишь, как разгорячился!

Я одарил партнера злобным взглядом, обложил трехэтажным матом и вылетел из кабинета, от досады ляпнув дверью так, что она чудом не слетела с петель.

Больше к этой теме Галкин не возвращался, но по его выжидательным взглядам я понимал: друг ждет, на что я решусь – попытаюсь вернуть Полину или отступлюсь и освобожу ему место возле девчонки.

Слова друга разбередили душу. Въелись в нее, как крупинки марганцовки, прожигая насквозь. С каждым днем я все больше сомневался в своей правоте, все сильнее тосковал и все лучше понимал, что погорячился и наломал дров. Слишком уж неожиданным было известие об отъезде, слишком долгим сроком показался месяц разлуки.

Наверное, следовало бы позвонить ученице, попытаться поговорить с ней, дать понять, что люблю и скучаю, но так хотелось, чтобы это она сделала первый шаг к примирению…

Из чистого упрямства или от неуверенности в том, что Полина захочет выслушать меня, я дал себе зарок позвонить ей после выходных, если она не приедет и не наберет меня сама. Это решение принесло мне некоторое облегчение. Еще несколько дней – и я в любом случае поговорю с любимой. Пусть вот только уедут приглашенные Жориком пермяки.

***

Август, обычно теплый, в этом году оказался неожиданно пасмурным и мрачным. Дожди зарядили со дня отъезда моей ученицы, и все никак не желали останавливаться. В пятницу около девяти вечера я отправился в аэропорт: встречать приглашенных Галкиным гостей – коллег из Перми. Сам Жорик занимался организацией банкета по случаю их прибытия.

Я гнал свой джип по полупустому двухполосному шоссе. Ливень заливал стекла, дворники метались влево-вправо, как стрелка взбесившегося маятника. Сумерки, туман, вспышки молний – небо бушевало, обрушивая на землю тяжесть своего гнева.

Я вел машину осторожно, не давая указателю спидометра выскочить за отметку семидесяти километров в час.

Когда на встречной полосе показался огромный неповоротливый двухэтажный автобус с туристами – даже принял немного вправо. Неожиданно, когда до этой махины на колесах оставалось с полсотни метров, из-за ее толстого зада выскочила верткая приземистая Газель – маршрутка, везущая людей из аэропорта. Она мчалась прямиком на меня, словно управляющий ею шофер не видел света фар моего джипа.

Водитель автобуса, заметив происходящее, начал притормаживать и прижиматься к обочине. Я тоже попытался скинуть скорость и забрать как можно правее, но это не спасло ситуацию: столкновение оказалось неизбежным.

В автобусе – люди. В маршрутке – тоже. В джипе – я один.

Я мгновенно просчитал в уме все возможные варианты и принял единственно возможное решение: вывернул руль вправо, и мой Вранглер, сорвавшись с шоссе, полетел в кювет.

В тот миг, когда передние колеса джипа оторвались от поверхности земли, в моей голове было пусто до звона. Лишь одна мысль задержалась, зависла золотистой точкой в этой пустоте: зря я не позвонил Полине. Не услышал еще хотя бы раз ее голос. Не сказал, что люблю и жду ее возвращения.

Пара мгновений – и золотистую точку, в которую превратилась мысль о Полине, поглотила тьма.