Медведица, или Легенда о Черном Янгаре

Глава 39. Разгаданная дорога

Говорят, давным-давно не существовало множества дорог, но была лишь одна, преломленная в волшебном камне, которым увенчано навершие посоха Тооки-уно, хозяина путей земных. И дорога эта была бесконечна.

Говорят, что однажды хитрая Каапи, желая властвовать не только над водяными, но и над земными путями, обернулась сорокой. Вытащила она камень и поднялась к самому небу, да только крылья водяные опалила. Закричала Каапи от боли да и выронила драгоценную ношу.

Бросилась догонять.

И не успела.

Ударился камень о скалу, а быть может и не скалу, но об острый рог спящего Инники-зверя, раскололся. Расплескалась тогда дорога, разлетелась осколками, и возникло множество путей. Да все одно, связаны они воедино, но лишь Тооки-уно, прежний хозяин, связь эту видит. Или еще брухва, колченогий старец, седьмым сыном от седьмого сына рожденный. Щурит он глаза, проявляет иные, скрытые пути… куда уведет?

Бывало, что и за край мира.

Оттого и хоронят брухву, цепями ноги опутав: вдруг да вернется за еще живыми? И за собой потянет.

Правда ли в том?

Не знаю.

Я очнулась в преддверии сумерек, услышав, как рвется ткань моего леса. И выглянув в окно, я увидела старика. Он стоял на опушке, обеими руками опираясь на посох. Невысокий, полнотелый и нахохлившийся, он напоминал старого ворона.

Грязный.

И смердит. Отсюда чую вонь.

Брухва повел головой, втягивая воздух. А губы его дрогнули.

— Хийси…

— Уходи, — ответила я, поднимая шерсть на загривке. А он лишь рассмеялся нехорошим лающим смехом.

— Хийси!

Я видела его.

И кривоватое лицо. И рубаху, надетую наизнанку, подпоясанную плетеным ремешком. И драные на коленях штаны. На левую ногу брухва был бос, на правой же носил изрядно прохудившийся продранный сапог. Он осклабился.

Чует меня.

И знает, сколь молода я.

Слаба.

А он… его окружали обрывки нитей.

Брухва жил долго, верно, вторую сотню лет разменял. И людей водил по незримым запретным тропам. Взамен брал плату невысокую.

…легкие сны.

…и толика радости.

…свет в чужих глазах.

…смех легкий.

…и страх.

Стон или крик. Боль. Слезы. Счастье и горе.

Ничем старый паук не брезговал. И я, тряхнув головой, зарычала. А брухва погрозил мне посохом. И в следующее мгновенье исчез.

— Кейсо! — я вдруг четко осознала, что произойдет дальше. — Кейсо, надо уходить, пока…

Мой лес сонно заворочался, застонал, раскрываясь перед чужой силой. Рваными дырами поползли снега, обнажая черную землю. А та поспешила выкинуть редкую зелень молодой травы. Но не прошло и минуты, как пожухла трава, посерела, стала пылью.

Брухва спешил тянуть силу.

И я, отчаянно пытаясь выиграть мгновенья, рвала его плетение.

Но где мне устоять перед хозяином дорог. И выбравшись из башни, которая сама, казалось, пошатнулась, накренилась, готовая рухнуть, превратиться лишь в груду камней, я вдыхала раскаленный воздух. Пила его, черпала чужую волю, грязную, как вода в сточной канаве.

— Хийси… — шипел старик, раскидывая плети чужих воспоминаний.

…девочка бежит по горячим камням, смеется, тянет руки…

…старик жмурится, ловит последние капли осеннего тепла. Дни его сочтены, но он счастлив…

…женщина, задумавшись, смотрится в озеро, гадает, куда ушло то, прежнее отражение, в котором она была молода и прекрасна…

Сотни лиц.

И тысячи украденных мгновений, за каждым из которых мне мерещится кривая харя брухвы. И снова слышу шепот его:

— Хийси… слабая…

Слабая.

Я отказалась убивать.

И лишилась той силы, которая отпугнула бы его и любую иную нежить… и теперь незнакомые люди, запертые в памяти брухвы, пожранные им, окружали меня.

За каждым — путь.

И сколько же их…

…раскинулись дороги, сплелись змеиным клубком, ползут, меняются, зовут меня ступить. Всего лишь шаг, Аану… один-единственный шаг и… где ты хочешь оказаться?

В Лисьем логе?

Помнишь ведь овраг за поместьем, тот самый, с ручьем на дне. Ты еще пускала палочки-кораблики с парусами из зеленых листьев. Стены оврага поросли густой травой. В ней удобно было прятаться… и ты пряталась. Целый день проводила там, на дне, не чувствуя ни голода, ни жажды.

…или вот конюшня. Сытное тепло, запах лошадей и сена. Голубиное воркование под самой кровлей. И колючая солома, в которую ты зарываешься, словно в перину…

Сделай шаг, Аану.

Тропа сама ложиться под ноги, узорчатая, что шкура змеиная.

— Нет.

Я переступаю через нее.

И едва не касаюсь другого пути.

Чужой?

Но хочешь, твоим станет?

Судьбу тоже украсть можно. И разве не мечтала ты хоть раз оказаться на месте сестрицы? Чтобы тебя любили также, как любят ее? Решайся, Аану.

И окажешься во дворце кёнига, любимой его женой.

— Нет.

Подумай, Аану.

Роскошь нарядов вместо змеиной шкуры. И драгоценные камни в волосах… золото и серебро… несметные богатства у ног твоих. Власть…

— Нет!

И тропа сворачивается. А брухва шипит, уже, кажется, раздраженно.

— Хийси!

Он бросает под ноги третью дорогу. И в нос вновь шибает запахом гнили.

— Иди, — велит старик, тень которого видна мне. — Твоя. Если не побоишься.

Хранитель путей не лжет.

И я касаюсь босой ступней камня… какой холодный… и не камень вовсе уже — песок. Белый речной. Ракушки проглядывают… куда ни глянь — песок. Он добирается до ограды, сплетенной кузнецами. А я разглядываю железные прутья, каждый — с два моих пальца толщиной. На вершинах их — острые пики. А на пиках — человеческие и звериные головы.

Искаженные болью лица.

Мухи жужжат, вьются над ними.

Снова падалью тянет.

— Ну же, иди, — брухва уже рядом и тычет посохом в спину. — Погляди, что тебя ждет.

Шаг.

Песок ласкает стопы. Нагрелся на солнышке. И присев, я зачерпываю горсть его, чтобы тут же позволить стечь сквозь пальцы. Надо же… я снова чувствую тепло.

— Ну-ну… глупая хийси.

Глупая? Пускай себе.

За оградой — скамьи и много… а на скамьях — люди. Замерли.

— Это пока.

От удара посоха брухвы мир вздрагивает. И люди оживают. Меня оглушают крики, свист…

Что с ними?

Это не ненависть… но лица искажены… и пахнет от них безумием. Оно — одно на всех, словно волна, накрывшая эту толпу, заставляя ее двигаться в едином порыве, подаваться вперед и отступать. Визжать. Плеваться. Швырять огрызками и гнилью…

— Азарт, — брухва облизывает губы. Язык у него синий, распухший, как у утопленника. — Вкусно… будет вкусно.

Он молодеет, напиваясь этой заемной силой.

А я отворачиваюсь и оказываюсь у самых ворот, которые медленно открываются. И толпа замирает в каком-то жадном предвкушении. Слышу скрип ворота и хриплое дыхание рабов, этот ворот вращающих. Гудение веревки.

Совокупный вздох толпы.

И шелест песка под ногами.

— Он здесь, чтобы убить тебя, — брухва пятерней разбирает спутанные волосы. — Если, конечно, ты не убьешь его, хийси.

Человек в железном панцире, начищенном до блеска. В нем, словно в зеркале, отражаюсь я.

Медведица?

Девушка в медвежьей шкуре, слишком тонкой, чтобы защитить от удара.

А человек ударит. Он уже поднял копье и листовидный наконечник его ищет цель.

— Сначала ранит, — деловито замечает брухва.

— Почему?

Мой убийца молод. И красив. Светлые волосы его заплетены в три косы. А борода украшена алыми ленточками. В левом ухе сверкает зеленый камень. А на шее цепь золотая лежит.

Кто он?

Воин.

И толпа приветствует его криками, хлопками, свистом…

— Почему… им нужно зрелище. Это же люди.

Копье замирает, чтобы слететь с ладони. И я чувствую боль… и кровь из рассеченного плеча летит в песок.

— Хватит, — брухва не позволяет алым каплям коснуться песка, сворачивает путь.

Один из многих.

— Твой, — говорит он, почти касаясь меня грязной ладонью. — Возможно, что твой…

— Один из многих, — упрямо повторила я, скалясь. И брухва соглашается:

— Да.

Он уже не враг.

Но и не друг.

— Зачем ты мне показал это? — к моей ладони прилипли песчинки, которые должны были бы исчезнуть вместе с дорогой.

— Просто так, — брухва вновь стар, и синюшный язык облизывает узкие губы. — Ты… хочешь остаться человеком. Но такой дороги нет.

Ложь!

— Пока нет.

Он перебирает пальцами. На правой руке их четыре, на левой — шесть.

— Дороги появляются… иногда.

Мне чудится, что брухва желает меня утешить.

— Но ложью было бы сказать, что такая появится непременно…

Лица отступают. И паутина тает, возвращая меня к Горелой башне.

— …и что она случится вперед остальных.

Шелестом догоняет.

— Скорее всего, ты умрешь, хийси…

А я понимаю: бежать поздно.

Рассыпается зачарованный круг, пропуская копейщиков. Весеннее солнце ласкает гривы лошадей, скользит по чешуе брони. Ветер разворачивает стяги, с которых на меня смотрит вздыбленный медведь Ину. Его пасть оскалена, и я слышу рык отца:

— Окружить.

— Оборачивайся и уходи, — Кейсо встает за моим плечом. В его руках — палаш, и сейчас Кейсо ничуть не похож на ленивого смешливого толстяка, которого я знаю.

Он хмур.

И сосредоточен.

— А ты?

Разворачиваются цепи, приближаются медленно. И звенит конская сбруя, дрожат стрелы, изгибаются луки, и стрелы готовы слететь с тетивы.

— Уходи… — Кейсо просто разворачивает меня, подталкивая к кромке леса, которая казалась такой близкой. — Я им не нужен.

Но он останется, чтобы отвлечь внимание чужаков.

Вот только их слишком много.

И если вдвоем…

…я не могу убить человека.

…но если напугать.

— Девочка моя, — каам дергает себя за бородку. — Я знаю, о чем ты думаешь. Они не побегут. Их много. У них стрелы. Клинки. Копья.

…а еще я слышу голоса собак, серых волкодавов, которые не знают страха.

— Если вздумаешь напасть, погибнешь.

…но что станет с ним?

— А второй раз твою смерть Янгар не переживет.

Брухва держался кромки леса, стараясь не наступить на тень старого дуба, который раскинул ветви широко, словно желая поймать чужака в заговоренную сеть. Хозяин путей словно дремал, но я ощущала его интерес. И голод.

— Мальчик — единственное, что оправдывает саму мою жизнь, — Кейсо считал стяги и стрелы. — Я… буду знать, что ответить богам. Иди.

И бросить?

— Ты не воин, Аану. А умирать двоим упрямства ради… жаль, лука нет.

Показался мой отец.

Черный жеребец ступал осторожно, косил лиловым глазом на плеть, которую Ерхо Ину сжимал в руке. Он не изменился.

Мрачен.

Зол.

И плеть пощелкивает, ударяясь о голенище сапога.

— Действительно, жаль… хорошая мишень, — Кейсо отвернулся от окна и, схватив меня за плечи, развернул к двери: — Сначала выйду я. Попробую поговорить… жди. Если начнется бой, то оборачивайся и… девочка, пожалуйста, без глупостей.

Я действительно не умею драться.

И я не могу убивать.

— Оставь месть Янгару.

Пообещать? Кейсо ждет.

А я не могу произнести ни слова, лишь киваю. И позволяю шкуре придавить меня к земле тяжестью.

— Эй, — он высовывает в пробоину окна руку с платком. И сорвавшаяся с привязи стрела проносится рядом, разрезая воздух. — Я хочу поговорить! Ину, ты ведь не убивать пришел…

Но убьет, не задумываясь.

— Выходи, — приказал отец, взмахом руки останавливая лучников.

Кейсо оглянулся на меня, и я прочла по губам:

— Не глупи.

Именно.

Уходи, Аану.

Отведи глаза людям, которые забыли про Хозяина путей. Он же, пусть и не друг тебе, но и людям помогать не станет.

Возможно, что не станет.

— Мы, — я сделала еще одну попытку, — мы можем попробовать уйти вдвоем…

— Нет.

И он прав. Отвести глаза одному легко… но воинов сотня.

Брухва, точно уловив мое намерение, покачал головой. Не позволит? Приподняв посох, старик погрозил им. И ветер донес шепот:

— Хийси…

— Выхожу, — Кейсо в последний раз оглянулся на меня. — Ты же разумный человек, Тридуба. И понимаешь, что Янгхаара здесь нет. Ушел он.

— Куда?

Я слышала каждое слово. Все-таки Горелая башня — это моя территория.

— Тебя искать. Он мальчик молодой, горячий… а ты его обидел крепко. Чего ради, Ерхо Ину?

Отец не ответит, сочтет ниже своего достоинства разговаривать с чужаком. Я вижу его лицо, знакомый рисунок морщин. И брови, что сошлись над переносицей. Брезгливо поджатые губы. И черную бороду, которую отец время от времени поглаживает.

— Встретитесь еще, — весело произнес Кейсо, переступая порог башни.

— Встретимся, — Ерхо Ину вскинул руку.

…это не было сражением.

Кейсо успел вытащить палаш, но…

…воздух стал густым, тягучим.

…нежно зазвенели стрелы, поднялись в воздух пчелиным роем.

…я услышала собственный крик.

…голос стрел, пробивающих халат и тулуп.

…и звон палаша, который падает на камни. Долю мгновенья он зависает на собственном острие, словно стальной ивовый лист.

…Кейсо с удивлением смотрит на собственную руку, которая вдруг стала неподъемной.

…и покачнувшись, оседает на землю.

Читаю по губам:

— Беги…

Бегу, пытаюсь прорваться сквозь цепь людей, что размыкается передо мной, пропускай. И брухва, перехватив посох левой рукой, беззвучно хохочет. Он забрал боль Кейсо. И мой страх. Он остался, потому что все еще был голоден. У меня же почти получилось уйти…

До леса добралась. А там меня ждали сети.

Я порвала одну.

И вторую.

Но их было больше… а за сетями рвались со сцепки серые волкодавы.

Попытавшись встать на задние лапы, я зарычала. И приняла-таки стрелу. Одну-единственную, с алой шелковой лентой на хвосте. Пробила шерсть. Опалила болью. И мир стал вязким, медленным.

Я пыталась удержаться в сознании.

И на самом его краю слышала печальный голос брухвы:

— Хийси…