Глава 11

Молчание между мной и Натаном тянулось больше месяца, и холод злобы, непонимания и непрощения пробрался в трещину и увеличил ее. За это время адвокат посоветовал мне принять выходное пособие, а еще мне позвонил редактор отдела статей из газеты Ви и спросил, не соглашусь ли я, поскольку везде обсуждается самоубийство жены министра, написать на злобу дня коротенькую и трогательную статью о переживаниях брошенной женщины.

За вежливой просьбой скрывалась очевидная уловка: продемонстрировать супружеские несчастья заместителя главного редактора газеты-конкурента. Когда я отказалась, предложив взамен провести исследование о том, как трудно быть женой политика, интерес редактора сразу же угас. «Да-да… – увильнул он. – Такими статьями у нас занимаются штатные журналисты».

Как-то вечером на пороге появился Натан с новым чемоданом в руке. С вежливостью незнакомца он спросил:

– Можно войти?

Во мне всколыхнулась волна надежды и отчаяния.

– Разумеется.

Он вошел в прихожую и опустил чемодан. Я видела, что он пуст.

– Хочу забрать свои вещи.

Мои надежды разбились о реальность, и я холодно произнесла:

– Делай как знаешь.

– Хорошо.

Натан поднялся по ступеням в нашу спальню, а я пошла на кухню, где можно было слышать, как он передвигается по комнате. Он открывал и закрывал ящики, бросал на пол ботинки, скрипел стулом. Спустя какое-то время эти звуки стали невыносимы. Я подхватила Петрушку, отнесла ее в гостиную, села в голубое кресло и крепко прижала кошку к себе.

Я пыталась посмотреть на события глазами Натана, увидеть, что же изменилось, что заставило его пересмотреть свою философию – помимо очевидного сексуального интереса.


На двадцатилетие свадьбы Натан пригласил меня в «Ла-Сенса» («Боже мой, – воскликнула Вив. – Да он небось ваш дом перезаложил?»). Он суетился, выбирая шампанское, которое было таким сухим, что во рту у меня защипало. Он поднял бокал.

– Я хочу поблагодарить тебя, моя дорогая Роуз.

Мне казалось, что все должно быть наоборот.

– Это я должна тебя благодарить. Ты меня спас.

Мне не стоило заговаривать об этом – оговорка вышла неприятная.

Натан тут же нахмурился, и я поспешила исправиться:

– Ты спас меня и показал, что такое настоящая, реальная любовь.

– А, – ответил он с мягким интимным выражением лица, которое припасал лишь для меня и детей, – понимаю, о чем ты.

Меня переполняло облегчение оттого, что мы преодолели непонимание, отравляющее любой брак, и достигли этой ступени.

– Я люблю тебя, Натан. Ты это знаешь.

Он наклонился, взял мою руку и поцеловал ее, чтобы скрепить нашу сделку.


Наконец раздался медленный звук шагов и стук чемодана о ступени, и появился Натан.

– Роуз, скажи, когда тебя не будет дома, и я договорюсь о вывозе остальных моих вещей.

Используя меня в качестве трамплина, Петрушка выскочила в сад. Я потерла булавочную головку пореза, который ее когти оставили на моем бедре.

– Значит, Минти все же позволила вторгнуться на ее территорию.

– Как видишь, да.

Я воспользовалась возможностью рассмотреть своего мужа. Кожа свежая, плечи прямые; от него исходило незнакомое мне сияние. Я закрыла глаза и задала вопрос, который мне хотелось задать не раз:

– Неужели я стала настолько нежеланной, Натан?

– Не понимаю, о чем ты.

Я открыла глаза.

– Понимаешь.

– Нет. – В его глазах была доброта, и я испугалась, что он лжет. – Ты все еще… очень милая. – Он натянуто улыбнулся. – И волосы такие же, как прежде. Того же медово-каштанового цвета.

– Тогда почему?

Он засунул руки в карманы.

– Я и сам на себя удивляюсь: никогда бы не подумал, что уйду от тебя.

– Тогда почему, Натан? Обычно твои доводы ясны и продуманны.

Я посмотрела на свои руки, завитки подушечек пальцев – линию сердца, линию жизни. Возможно, я никогда толком не знала Натана. Возможно, он прятал от меня какую-то тайную часть себя. Возможно. Если честно, то и в моей душе были потаенные, темные уголки, о которых ему ничего не было известно.

– Прошу тебя, подумай еще раз. – Натан ничего не ответил, и я сделала еще одну попытку: – Может, это из-за того, что я пошла работать?

В те вечера, когда муж возвращался домой и видел меня в деловой одежде, худую, измученную, похожую на дервиша, кормящую одного ребенка ужином и проверяющую домашнее задание у другого, он был вынужден думать о моих проблемах. Его отрывали от размышлений о прошедшем дне. Может, это скучное, надоедливое, задерганное существо наводило на него панику? Может, он не раз задумывался о том, все ли женщины, все ли матери теряют сексуальную привлекательность и превращаются в безумные, замученные тени? И о том, почему эта трансформация происходит так быстро?

В один из худших дней, когда я плакала оттого, что дети сели мне на голову, и из-за работы, которой Натан продолжал противиться, он обнял меня и погладил по голове. «Тихо, – сказал он. – Это наши общие проблемы».

Теперь я сказала:

– Ианта считает, что я мало тебе помогала. Она права?

Натан пожал плечами:

– Бог знает, Роуз. Было время, когда мне не помешала бы твоя поддержка, но я уверен, ты чувствовала то же самое.

Мы снова словно кружили на коньках по катку, и никто из нас не касался сути проблемы. Я машинально потерла плечо, болевшее от напряжения – постоянное бедствие тех, кто слишком много печатает.

– Плечо болит?

– Да.

– Сильно?

– Да. Наверное, отлежала во сне.

Натан автоматически придвинулся ко мне. Раньше он всегда говорил: «Если помассировать здесь, станет лучше? А здесь?» В последний момент он отвернулся.

– Роуз, я даже не знаю, что сказать по поводу работы.

– Таймон рисковал, увольняя жену заместителя главного редактора и назначая на ее место его любовницу.

– Прежде всего он рисковал, нанимая тебя на работу.

Натан говорил правду.

– Мне хорошо заплатят, если я буду помалкивать и соглашусь в течение шести месяцев не наниматься на аналогичную работу. Все как обычно. Думаю, я приму их условия.

Он кивнул:

– Таймону не терпится увеличить тираж. Было столько обсуждений, совещаний по выработке стратегии.

Тираж, стратегия, прибыли… Раньше мы с Натаном все время говорили на эти темы и он мне доверял. Темы казались прозаичными, но на самом деле это было не так. Численность прибыли и тиража затягивает так же, как поэзия и страстный секс.

Говоря о привычке, люди не церемонятся. Привычку связывают с неряшливостью и ленью, но мне кажется, никто как следует на этот счет не задумывался. Привычка полезна, она утешает, помогает преодолеть тяжелые времена. Привычка – как тропинка, ведущая через холмы и долины и оберегающая путников.

– И какие цифры? – спросила я, избрав хитрый обходной путь.

Натан ответил моментально:

– Данные среды не видел, но судя по… – Предложение осталось незаконченным; Натан справедливо заподозрил, что нас могут затянуть прежние разговоры.

– Натан, Минти знала, что ей, вероятно, предстоит занять мое место, но ничего тебе не сказала.

Его ответ был уже готов; он говорил холодно, как на переговорах:

– Минти защищала меня. Китайская стена…

– И тем не менее ты узнал обо всем от Таймона, а не от Минти.

Обвинение было очевидным, и Натан залился краской.

– Сложилась непростая ситуация, и Таймону пришлось тщательно продумать, как ее разрулить. Минти не могла ничего сказать.

В этом признании я нашла смутное и постыдное утешение. Когда-то мы с Натаном договорились ничего не скрывать друг от друга.

– Что ж, тут есть и свои плюсы, – сказала я и возненавидела себя за эти слова. – По крайней мере тебе не пришлось беспокоиться, чью сторону выбрать – мою или Минти.

Этот странный разговор наконец убедил меня в серьезности Натана. Он так любил Минти, что был честен, честно принимал ее амбициозность и двуличие; так что мне обмануть его просто невозможно.

Я горько рассмеялась:

– А я готовилась к тому, чтобы все простить и забыть. – Я подошла к французским окнам и выглянула на улицу. Вопреки моим усилиям, вьюнок разросся под сиреневым кустом с прежней силой, и я задумалась, почему до сих пор не замечала его вторжения. – Надеюсь, Натан, тебя-то хоть не уволят.

– Все возможно.

– Будь честен. Скажи, что тебя тревожит. – Я скрестила руки на груди, приготовившись к худшему.

Натан заговорил:

– Я никак не могу свыкнуться с мыслью, что Минти – вылитая ты, какая была, когда мы только познакомились. Ты была так молода, так обижена жизнью, но при этом упрямо верила, что все делаешь правильно.

Я воскликнула:

– Минти ничуть, ни капли на меня не похожа! – Изо всех сил я старалась сдержать рыдания. Натан подошел сзади и положил руки мне на плечи.

– Минти напоминает мне тебя, какой ты была раньше… До того, как мы оба изменились. До того, как мы достигли среднего возраста, наверное.

– Но это несправедливо! – горячо воскликнула я. – Разве я могла не измениться? Я стала старше – этого не избежать. Как и тебе. Когда появились дети, перемены тоже были неизбежны. Для нас обоих! – Натан убрал руки с моих плеч. – Что ты ей наговорил? – спросила я. – Что ты выдумал, чтобы убедить ее, что страдал от непонимания? По крайней мере, мне она сказала именно так.

Натан сел в голубое кресло.

– Ты уверена, что хочешь слышать все это?

Я повернулась к нему лицом.

– Почему бы и нет?

– Если хочешь знать, я сказал ей, что жизнь в душном браке еще хуже, чем в несчастливом, и Минти посмотрела на меня своими удивительными спокойными глазами. «Но Роуз тебе верна», – ответила она.

– Что еще она могла ответить? – перебила я. – Я слишком часто с ней делилась. – Я отвернулась. – Как ты мог назвать наш брак «душным»? Не понимаю.

Натан помрачнел.

– Как только между нами возникало непонимание, как только у нас наступал один из тех черных периодов, что бывают в каждом браке, я не мог отделаться от мысли, что ты находишь утешение в своем старом романе, что образ прошлой любви успокаивает тебя. Минти уверена, что ты делаешь это бессознательно.

– Натан, я не могу поверить, что ты придавал этому такое значение. Что ты так этого боялся, не верил мне. После стольких лет я скорее начну фантазировать о подтяжке лица, или о том, чтобы написать хорошую книгу, а не вспоминать старый роман… Неважно, как много он когда-то для меня значил. Теперь мы мыслим совсем по-другому. Это дешевое оправдание, и мне невыносимо его выслушивать.

Натан как будто не слышал:

– Я точно знаю, когда этому мужчине удалось прокрасться обратно в твою душу.

– Ты слишком умен, чтобы предаваться фантазиям, Натан.

У него был упрямый вид.

– Я боролся против фантазий.

– Натан, я навсегда оставила Хэла, когда познакомилась с тобой. Я сделала выбор.

– Я тоже так думал. И только было мои мысли успокоились… Зачем ты рассказала об этом Минти?

– Но ведь это просто женские сплетни. Обычно ты не переживаешь по этому поводу.

– Минти считает, что мне стоит переживать. Говорит, что это полезно для моего эмоциональной разрядки.

– Что еще говорит Минти? Как еще она тобой манипулирует? Ведь именно этим она и занималась все это время.

– Минти сказала, что в прошлом хорошо повеселилась, но это не встанет у нас на пути.

– И ты веришь, что все будет в порядке? И поэтому совесть твоя чиста? Ох, Натан, какой же ты дурак.

– С меня хватит. – Натан поднялся. – Я ухожу.

Я крепко сплела руки на груди.

– Понятно.

Натан взял чемодан. И снова опустил.

– Это отвратительно. Ты не поверишь мне, Роуз, но я тебя очень люблю, и мне невыносимо думать, что я заставляю тебя страдать.

Я не слушала его; я искала логику в темноте и мраке отчаяния. Искала путеводную нить.

– И она поможет тебе в карьере? Сделает то, что не удалось мне?

На губах Натана промелькнула смутная улыбка.

– Конечно.

– Знаешь, Минти очень амбициозна. Но думает только о себе.

– Минти сильная, энергичная и свободная. Глядя на нее, я чувствую, что тоже могу стать таким.

– А еще у нее есть хватка – не каждому по зубам украсть у начальницы одновременно и мужа, и работу. Еще она экономна и бережлива.

Натан посмотрел на меня добрым, заботливым взглядом, словно ничего другого и не ожидал. Меня затошнило от унижения.

– Убирайся, – приказала я, – прежде чем я не наговорила чего-нибудь действительно ужасного.

Он повернулся к двери, но замялся и вынул из кармана конверт.

– Чуть не забыл, Роуз. Вот чек на первое время, чтобы ты могла продержаться, пока все уладится.

– Он мне не нужен.

– Я предвидел, что ты заупрямишься. – Он положил чек за вазу на каминной полке, принадлежавшей еще его матери. Отвратительная вещь, ранний Рокингем, по-моему, – вся утыканная фарфоровыми розочками, служившими ловушкой для пыли. Но Натан ее обожал.

– Забери свой чек, – сказала я.

– Нет. – Он вздрогнул, увидев на каминной полке мое обручальное кольцо, затем взял вазу. – Если не возражаешь, я заберу вазу.

У выхода Натан положил руку на задвижку и обернулся.

– Роуз, я знаю, что Хэл был на нашей свадьбе. Я его видел.

Я сглотнула комок, и груз прошлого тяжело осел на моих плечах.

– Он тогда приходил попрощаться, Натан.


Поскольку я понятия не имела, что следует делать после того, как муж окончательно ушел из дому (предусмотрительно оставив чек на покрытие непредвиденных расходов), я задумалась: а Флора Мэддер получила чек, когда Чарлз Мэддер съехал к любовнице с экзотическими наклонностями? Может, сам факт того, что от нее попытались откупиться, и стал последней каплей, которая вынудила ее отыскать веревку и отомстить, оставив за собой долгий след, который многие годы будет тянуться за теми, кто остался в живых?

В спальне было тихо. Заново обретший свободу Натан не потрудился закрыть дверь шкафа и задвинуть ящики нашего общего комода. Комод мы оставили из сентиментальных соображений, как память о тех безденежных днях, когда наличных не хватало и мебели было мало. Нас забавляло, что наше белье лежит вместе; это казалось символичным, и мы сохранили эту привычку.

Ящики были наполовину пустые. Подумав, что лучше начать неизбежный болезненный процесс как можно раньше, я переложила ночную рубашку на освободившуюся половину Натана. Движение потревожило мешочки с лавандой, которые я хранила по углам ящика, и высвободило пряный запах.

Но даже запахи меня задевали – слишком ароматные, навевающие столько воспоминаний, сладкие до тошноты. Так что я все бросила, спустилась вниз и позвонила Мэйв.

– Привет, – сказала я. – Хотела узнать, как у тебя дела.

– О, Роуз, – ответила она, будто пытаясь понять, кто я такая или даже вспомнить меня. – Как ты?

– Не очень. Просто не хотела терять связь. Узнать, как ты. Может, пообедать вместе. Я у тебя в долгу, хочу тебя угостить. Можем встретиться на нейтральной территории.

– Я сейчас очень занята, – торопливо проговорила подруга. – Таймон затягивает петлю. У нас нет ни минутки свободной. Думаю, тебе интересно узнать, как дела у Минти? – Что ж, мне действительно было интересно. – Еще рано говорить. – Мэйв была начеку. – Послушай, я бы с радостью с тобой пообедала… как-нибудь, но сейчас я так занята, что не могу строить планы. В единственный свободный день в ближайшем будущем я уже записалась к парикмахеру и не могу не пойти – надо закрасить седину. – Она коротко рассмеялась. – Не могу позволить, чтобы все видели мои седые волосы. Но, Роуз, не забывай меня.

Я надела старый серый макинтош, переживший многие годы карабканья по утесам в Корнуэлле, и решила прогуляться. Шел дождь; тонкая, пронизывающая морось забиралась за воротник и стекала по спине струйкой сырости.

Слегка задыхаясь, с урчащим животом, как частенько бывало в последнее время, я прогулялась по парку, то и дело останавливаясь от слабости, и нырнула в дверь церкви Святой Бенедикты.

Нефы были пусты, но недавно здесь закончилось венчанье или крестины: у купели и алтаря стояли вазы с белыми лилиями, и крошечные букетики украшали торец каждого ряда. Горела лишь одна свеча у статуи Мадонны, розовая краска которой блестела, словно грим стареющей актрисы.

Я не понимала, зачем я здесь, не понимала, что надеюсь найти.

Я взяла свечу, зажгла ее и поставила в кованый подсвечник.

Как я сумею это пережить? Может, я обманывалась, считая, что когда трудные времена наступят, я смогу справиться? Теперь, в этой ситуации, у меня не было ни требуемых сил, ни мужества. Как бы я ни пыталась храбриться, у меня ничего не выходило.

Свеча затрепетала, вспыхнула, но продолжала гореть.

Когда она оплавилась наполовину, я поднялась, смахнула капли с плаща и направилась к двери. Как обычно, на столике в беспорядке валялись книги песнопений и памфлеты. Вряд ли кто-то станет возражать, если я сложу их аккуратной стопочкой.

Загрузка...