Месть женщины среднего возраста

Глава 5

Это просто необъяснимо: когда Натан так поступал, я всегда терялась. Он ушел в себя. Попросту спрятал свои мысли в недоступное место и закрылся. Это была его привычка, особенно заметная, когда муж собирался с духом перед конфликтом на работе.

– Что-нибудь с детьми? – спросила я, и во мне встрепенулся вечно таящийся страх.

– Нет, дети тут ни при чем. – Похоже, Натану некуда было девать руки, и он засунул их в карманы. Этот же жест он проделал, когда потребовал, чтобы я вышла за него замуж. Тогда его карманы чуть не лопнули от натуги и стремления подчинить: «Скажи „да". Сейчас же».

Он начал было говорить, потом замолчал и начал снова:

– Рози, мы же были счастливы, правда?

Можно произнести слова, написать их готическим шрифтом или пропеть, и вроде бы всем ясно, что именно они значат. Но истинный смысл всегда таится в том, как они были произнесены.

– Правда?

С изумлением я осознала, что Натан произнес эти слова с обреченностью. В животе заныло от тревоги и непонимания. Я ответила:

– Да, конечно.

– Прежде всего, я хотел бы сказать, что был с тобой счастлив. Очень, очень счастлив. Несмотря на то что был у тебя, как говорится, не первым.

– Натан…

– Давай решим раз и навсегда: я был счастлив. Несмотря… ни на что, – пробормотал муж.

– О чем ты говоришь? – Я уставилась на него, постепенно начиная понимать. – Неужели опять за свое? Не могу поверить, что ты до сих пор коришь меня за роман, который… Да у каждого бывает роман до брака! Ты же не воображаешь… не думаешь…

– Лишь потому, что ты сама об этом думаешь.

– Ничего подобного. Клянусь, это не так.

– Да брось, Рози. Мы знаем друг друга достаточно хорошо. Скажи мне правду.

Я проглотила комок в горле.

– Ну я действительно думаю о Хэле – как бы смотрю со стороны, чтобы напомнить себе о том, как я счастлива и как люблю тебя. Изредка я задумываюсь, как все могло обернуться, но лишь когда мы ссоримся. Это безобидные, глупые мысли. Почему ты заговорил об этом? Что произошло?

Муж схватил меня за руку, и его пальцы впились в мою кожу.

– Ты ни о чем не жалеешь?

Я улыбнулась, нежно и преданно.

– Ты же знаешь, что нет. Дурачок, – добавила я. – Ты знаешь, как я тебе благодарна, что ты для меня значишь. И дети, и дом. Наша жизнь, мы. – Я прикоснулась пальцем к его губам, очертив их контур: тихо, мягко. – Натан, почему бы тебе не пойти принять ванну, а я пока приготовлю ужин?

Насчет сожалений я немного соврала. Невозможно жить и принимать решения без сожалений: по крайней мере я такого мнения. Но свои сожаления я держала при себе; даже мои лучшие подруги Ви и Мазарин не знали, что иногда я с ностальгией вспоминала о тех днях, когда была беззаботна и неопытна. И уж тем более этого не знал Натан. К сожалениям следует прибегать как к последнему средству. К тому же людям скучно их выслушивать.

Пальцы Натана крепче вцепились в мою руку.

– Может, отпустишь руку или хотя бы не будешь так впиваться? – спросила я.

Он сразу же выпустил меня.

– Мне трудно говорить об этом, Рози, поэтому я скажу сразу.

Но сразу он ничего не сказал. Слова растворились в тишине, Натан развернулся и опять принялся разглядывать сад, который был ему неинтересен. Наконец, он громко вздохнул и произнес:

– Я встретил другую.

Шок от услышанного был сравним с ударом кувалды.

– Что? – я схватилась за подлокотник кресла в поисках поддержки. – Что ты сказал?

– Я встретил другую и влюбился в нее. – Натан повернулся ко мне лицом. – Мне очень жаль. Честное слово.

Я сказала первую же идиотскую вещь, которая пришла мне в голову:

– Это невозможно. Я бы знала.

Он повел плечами. Я сделала еще одну попытку:

– Я тебе не верю.

Он покачал головой, словно говоря: «Не надо. Ты делаешь только хуже».

Я попыталась рассуждать здраво. Интрижки случаются у многих, но только не у нас с Натаном: мы – счастливая супружеская пара.

Я ухватилась за ниточку, тянувшуюся с подлокотника кресла. Мне всегда хотелось сидеть на солнце у окна, и обивка кресла, которая когда-то была яркого синего цвета, с годами выцвела до нежнейшей пастели.

– Послушай. – Натан сел напротив и сгорбился. – Я встретил другую, и мы должны это обсудить.

Я посмотрела на свои ладони. Мне говорили, что у меня замечательные руки с длинными пальцами, и простота массивного обручального кольца лишь подчеркивает их красоту.

– Я не знаю, что сказать.

– Взгляни на меня, Рози.

Я так и сделала, но все мои мысли сосредоточились где-то на уровне груди: сердце билось в непривычном ритме.

– Я не понимаю, – прошептала я. Он смерил меня долгим сочувственным взглядом, и кровь отхлынула у меня от щек. – Натан, ты казался абсолютно счастливым.

Его молчание поведало мне другую версию – реальную. Он был счастлив с кем-то другим. Я вернулась к созерцанию своих ладоней, которые внезапно показались мне тонкими, истертыми и хрупкими; крошечная шишка на суставе безымянного пальца стала более заметной. Я сделала усилие и взяла себя в руки.

– Зачем ты мне все это рассказываешь?

Натан устало поднялся на ноги.

– Разве это не очевидно?

– Нет, не очевидно. Я что, должна открыть бутылку шампанского или сделать еще что-нибудь?

– Рози…

Крещендо эмоций в моей груди достигло пика, и к горлу подкатила тошнота. Я вскочила и побежала в ванную, где склонилась над раковиной и уставилась на краны. Натан никогда не поступал со мной жестоко. Временами он был беспечен и слишком занят, это да. Он был человеком, который хотел слишком многого от своей работы и прилагал все возможные усилия, чтобы получить это. Он был настойчив. Предсказуем. За это я его и любила, именно это мне было нужно. Но жестоким он никогда не был.

Мало-помалу я была вынуждена признать следующее: если мои суждения верны, то Натан настроен серьезно.

Через пару минут я почувствовала себя спокойнее. Выпила немного воды из-под крана, вытерла лицо и собралась с духом, чтобы предстать перед Натаном, который маялся у входа.

– Ты в порядке?

– А ты как думаешь? – Его бестолковый вопрос рассердил меня, и это было простейшим способом справиться с наполнявшими меня переживаниями. Неверие, за которым по пятам следовал страх, и прорывающееся сквозь темные непроходимые дебри чистейшее унижение.

Натан положил руку мне на плечо и всмотрелся в мое лицо. Потом вяло и виновато улыбнулся:

– Я вдруг подумал, что ты можешь сделать какую-нибудь глупость. Но ты не должна, понимаешь? Я тебя прошу.

– А я думала, что в этом есть смысл, Натан, – если любишь кого-то, то готов совершать глупости.

– Нам надо поговорить. Как следует. Муж взял меня за руку и повел по лестнице вниз. Я попыталась выдернуть руку, но он крепко меня держал. Натан тащил меня за собой, и я поскальзывалась на каждом шагу.

– Значит, у тебя роман, и теперь ты хочешь, чтобы я узнала обо всем в подробностях? Может, посоветовать, какое белье купить ей в подарок?

– Заткнись, Рози.

Мы вернулись в гостиную. Натан сорвал с себя пиджак и бросил его на пол. Он ухватился за спинку дивана, набрал воздуха в легкие – поза для произнесения речи «Нам следует обсудить тираж издания». Натан частенько тренировался на мне, когда ему требовались совет и участие, и я вносила коррективы: «Не говори свысока. Выражайся четко».

Я в отчаянии произнесла:

– Натан, лучше забыть об этом разговоре. Продолжать бессмысленно.

Он растерялся и пробормотал:

– Я молился, чтобы сохранить семью.

– Видимо, недостаточно усердно. – Мой голос прозвучал визгливо, и я возненавидела себя за это.

– Самое идиотское в этой ситуации, что мне нужна помощь, но тебя я попросить не могу.

Я села в голубое кресло и стала теребить выбившуюся ниточку. Синий – цвет жизни: ляпис, который использовали великие мастера, чьи работы я видела в Риме; лазурь раскаленных небес; металлический блеск утиного крыла; вена, пульсирующая под кожей.

– Да уж, меня о помощи не проси. Правилом нашей семейной жизни было помогать друг другу. Мы никогда его не обсуждали, но понимали, что если один из нас попадет в беду, другой придет на помощь. Натан помогал мне, я помогала ему. Мы помогали друг другу.

Опять повисла тишина. Наконец Натан откашлялся.

– У тебя есть полное право сердиться. Сердиться? Да, я рассердилась не на шутку: оттого, что у Натана хватило глупости мне признаться. Бывает, что супруги влюбляются в других, потом эта влюбленность проходит. Искусство в том, чтобы действовать с умом и держать это в секрете, и я ожидала, что Натан так и поступит, а потом его влюбленность сама умрет от недостатка пищи.

– Зачем ты вообще мне сказал? Это было необязательно.

– Рози, ты так ничего и не поняла.

– А что тут понимать! – И тут вдруг до меня дошло. Я сделала усилие и подняла глаза. – Ты хочешь уйти из дому? Хочешь бросить меня? Это невозможно. Подумай о детях.

– Нашим детям двадцать два и двадцать четыре года. Переживут. Как переживают многие.

– Какая разница, сколько им лет!

Муж повел плечами: знакомый жест, и я заметила над его ушами прядь седых волос. Натан тоже не мог ее не заметить – он вел ревностный счет признакам старения.

– Но почему ты хочешь уйти? Неужели мы не переживем этот… эпизод? Я хотела бы… я хотела бы, чтобы ты не рассказывал мне об этом; я понимаю, что такое случается. Такое происходит у многих, все время, каждый день. Натан, поверь мне – мы сможем забыть об этом.

Я говорила искренне, я понимала, что любовь существует во многих обличьях и в разное время принимает разные формы: иногда прекрасные, иногда кошмарные – это жизнь. Вопрос в том, чтобы верить в любовь и бороться за нее и при необходимости приносить жертвы именно потому, что все может измениться. В один момент, из-за пары брошенных фраз. Но мы с Натаном могли бы отыскать волшебную коробочку, сложить в нее ложь и обиды, захлопнуть крышку и продолжать жить. Главное – проявить волю, это способно навести порядок, отделить главное от второстепенного.

Муж ходил взад-вперед: к французским окнам и обратно.

– Я уже давно задумывался о жизненных вехах, о том, что мы стареем.

– Натан, тебе всего пятьдесят один. К тому же разве это имеет значение?

Оказывается, имеет.

Он замер как вкопанный.

– И да и нет. Мне нужна свобода, нужно пространство. Рози, мы строим для себя клетки – во всех аспектах нашей жизни. На работе, в семье, в привычках. Я понял, что стены, которые я возвел вокруг себя, стали для меня тюрьмой.

За все время нашего брака я ни разу не слышала, чтобы Натан говорил что-то подобное. Для нас обоих это был незнакомый язык, и я не была уверена, что он сам умеет бегло или даже хорошо на нем говорить. Я схватилась за грудь, в которой творилось что-то неуправляемое.

– Тюрьмой? Но ты сам этого хотел. Ты тратил энергию, время, чтобы построить эту тюрьму. Тебе хотелось иметь семью и делать карьеру. Все это у тебя было, все это тебе нравилось, и ты не можешь так просто выбросить семью на помойку, потому что тебе стало немного скучно.

– Ты же не захочешь жить с человеком, который испытывает такие чувства, как я?

– Позволь мне самой решать.

– Я буду с тобой честен, Рози. – Меня передернуло при мысли, что Натан будет говорить абсолютно честно. – Я справился бы с чем угодно, но эта женщина… Она дает мне… то, что, кажется, я и искал. Она признает существование новых возможностей.

– Может, ты имеешь в виду секс? – осенило меня.

Мы смерили друг друга злобными взглядами, и я пожалела, что позволила себе произнести нечто столь очевидное, столь откровенное. Но разве это не очевидно?

– Что за ерунда, – ответил Натан, но блеск в его глазах говорил о другом. Я вспомнила прошлую ночь и нашу близость, такую легкую и нежную, и почувствовала черную злобу. Натан опять засунул руки в карманы. – Когда мы поженились, то договорились, что всегда будем предоставлять друг другу свободу. Я был хорошим мужем, не так разве?

– Так. – Я старалась говорить как можно спокойнее.

– Я делал все, что ты просила? – Я кивнула. – Что ж, теперь я прошу, чтобы ты предоставила мне обещанную свободу.

Я задумалась: что бы мне сейчас помогло? Может, выпивка? Удар по голове?

– И как долго это… Натан? Кто она?

– Около года.

– О боже, – выдохнула я. – Так долго. Мы так долго жили во лжи. – Даже на прошлое Рождество. («Натан, как думаешь, устроить рождественский ланч или рождественский ужин?») И во время его осеннего отпуска в Шотландии, где дождик был мягким, словно минеральная вода из бутылок, а на холме мы нашли дикую чернику. И на день рождения Натана в августе (тогда собралось сорок человек), и во время знакомых циклов понедельник—пятница, совместных ужинов, моментов близости… Теперь все это оказалось не таким, как я себе представляла.

У Натана был больной, горестный вид.

– Ты не права, Рози. Все начиналось несерьезно.

– Натан, ты раньше мне изменял?

– Нет. Никогда. – Он взял меня за руку. – Клянусь. – И отпустил руку.

От этого мне стало только хуже.

– Натан, тебя не вынудили к этому? Ты действительно говоришь серьезно?

– Мне нужны перемены. Мне нужен глоток свежего воздуха. Я больше не могу оставаться там, где нахожусь сейчас.

Я уронила голову на руки.

– Ради бога, Натан, не надо. Избавь меня от этого. Прошу, не превращай измену во вселенский призыв к свободе. Я этого не вынесу.

– Как хочешь.

– Но кто она?

Натан вынул руки из карманов и пригладил волосы. Меня потрясло мгновенное превращение уверенного в себе, успешного замредактора газеты в обыкновенного задерганного мужчину средних лет.

– Не могу поверить, что я это делаю… Склонив голову, как жертва, я ждала.

– Кто она, Натан?

– Минти, – выдавил он с трудом.

После того как Натан сложил кое-какие вещи в сумку и уехал, я прошлась по дому. Я не знала, что мне делать. Поднялась по лестнице и прогулялась по площадке. У входа в главную спальню, в нашу спальню, я замерла, потому что не могла найти сил войти туда.

Минти.

«Нет, – произнесла я, задыхаясь и отпрянув от Натана, – это невозможно, Минти на такое не способна».

Еще как способна.

Я ухватилась за перила. Интересно, может сердце остановиться от горя и потрясения? Мое металось в груди как бешеное, меня неудержимо трясло.

Я спустилась по лестнице, неуклюже, как в лихорадке, прошла в гостиную и руками, которые, казалось, мне не принадлежали, вывалила содержимое сумки с книгами на пол: бумаги, роман, учебник по кулинарии, биография Гладстоуна.

Зачем я это сделала?

Я оставила книги на полу и подошла к каминной полке, чтобы взглянуть на приглашения. Еще вчера я нацарапала на них «принимаю» и занесла даты в семейный ежедневник. Я перевернула их обратной стороной: как глупо. Когда я переворачивала приглашения, взгляд упал на обручальное кольцо. Я уставилась на него: больше ему здесь не место. Оцарапав кожу, я сдернула кольцо с фаланги, изменившей форму от долголетнего ношения тяжести, и бросила его рядом с приглашениями.

Задвижка на французских окнах открывалась туго – всегда заедала. Пришлось сильно дернуть, прежде чем двери открылись. В гостиную ворвался холодный вечерний воздух. Я села в голубое кресло и поежилась.

Наконец, когда нескончаемый вечер подошел к концу, я поднялась в комнату для гостей, к занавескам из французского тюля и белым розам, и бросилась на кровать лицом вниз, распростав руки, словно распятая на кресте.

Посреди ночи я проснулась, испугавшись незнакомой кровати и не понимая, где я. Я так и лежала лицом вниз, подушка подо мной промокла.

Я все вспомнила. Встала, пошла в свою комнату и забралась под простыни, вдыхая слабый запах Натана. В комнате было темно, но еще темнее было в моей голове.

Как я могла не увидеть?

Как я могла не почувствовать?

Ты была дурой, Роуз.

Я вышла за Натана, потому что он понимал меня. Ему тоже хотелось зайти в дом и оставить за закрытой дверью весь мир. Мы любили друг друга с нежностью, лаской и благодарностью, говорили друг другу, что вместе попытаемся построить эдемский сад.

Наверное, мы оба забыли о том, что всему приходит конец, все подвержено разложению; мы не верим, что это произойдет с нами.

Как я могла ничего не заметить, в сотый раз спрашивала я себя.

В прошлом году в июне Минти зашла на Лейки-стрит поужинать – всего лишь спагетти и бокал вина. За ужином мы хотели обсудить различные проекты.

– Не возражаешь? – спросила я Натана. – Она не задержится.

– Раз не задержится, то ладно, – он тогда устал.

Поскольку я отвечала за еду, то провела довольно много времени на кухне тушила помидоры, измельчая их в пасту, потом протирала через сито.

– О, Натан, – донесся до меня возглас Минти и ее хриплый смех. Они сидели в саду и пили вино. Я обжарила луковицу до замечательно прозрачного цвета, добавила немного тертой моркови и подмешала в рагу. Вымыла латук, каждый листик отдельно, обсушила и поставила кастрюлю воды, чтобы отварить пасту. Пусть поговорят, подумала я. Натану это пойдет на пользу.

Я разгорячилась и устала, но на кухне было не прибрано, и я не спеша вымыла и вытерла посуду, поставила ее в шкаф. Я отнесла ужин в сад лишь к девяти часам; бутылка вина уже опустела.

Натан говорил и оживленно жестикулировал, а Минти наблюдала за ним своими раскосыми темными глазами. Я поставила поднос.

– О чем разговор?

– О преданности, – ответила Минти. – Мы обсуждаем, почему человек предан людям, с которыми знаком долгое время.

– Что ты имеешь в виду?

Натан поднялся, откупорил еще одну бутылку и разлил вино.

– Люди забывают о первоначальных причинах своей верности и хранят ее лишь потому, что знакомы долгое время. – Его рука замерла над моим бокалом. – Ты не согласна, Рози? – Он улыбался, но я почувствовала, что муж сердится.

Я озадаченно взглянула на него.

– Думаю, согласна.

– Я тоже так думаю.

Прижимая бокал к груди, Минти откинулась на стуле.

– А я понятия не имею. Наверное, потом пойму… – На ее лицо упала прядь блестящих волос, и она откинула ее назад. – Когда стану старше, наверное.

Когда мы заговорили об отпусках, Натан потряс меня, заявив:

– У Роуз тайная страсть к приключениям, хотя она скрывает ее, так как я предпочитаю все время ездить в одно и то же место. До того как мы познакомились, она немало путешествовала.

– Натан дразнится, Минти, – мягко возразила я. – И он не прав. Я распрощалась с приключениями, когда вышла за него. И это была не жертва. Постоянные переезды вовсе не так увлекательно, как многие считают.

Темные глаза Минти, разглядывающие Натана, засияли сочувствием.

– О да, – произнесла она. – Роуз рассказывала, что путешествовала вместе с Хэлом Торном.

Я закричала в тишине спальни. Один раз. Два. Это были крик боли и неверия.

Прошло много времени, тьма моих мыслей слилась с темнотой комнаты, и, наверное, я уснула.