Месть женщины среднего возраста

Глава 23

Вмешалась Ви. Она наблюдала за нашим разговором и пришла мне на выручку.

– Поппи попросила найти тебя. Пора выступить с речью. – Игнорируя Минти, она обняла меня и подтолкнула в направлении свадебного торта. – Делай вид, будто ее не существует, – прошипела она. – Моя бабушка про таких говорила: без трусов, но в красной шляпе.

– Нет у нее красной шляпы.

– В переносном смысле.

Я вцепилась в Ви.

– Пока я ее сегодня не увидела, я не догадывалась, что способна на убийство.

– Держи свои мысли при себе. – Ткнув меня в бок, Ви умело сменила тему: – Ненавижу тебя, потому что ты такая худая. Представь, что ждет меня дома, и пожалей меня. Вся семья уминает печеную картошку со шматами масла, а я грызу салатный листок. – Она захихикала: ее вполне устраивало такое положение. – От Мазарин есть вести?

– Конечно. Она не смогла приехать из-за открытия выставки. – Ви взглядом окинула гостей. – Можешь не бояться.

Свадебный торт был очень красивым и необычным: шоколадный, с глазурью, украшенный в американском стиле девятнадцатого века – живыми фиалками, розами и фиолетовой лентой. Словом, в духе Луизы Элкотт. Поппи с Ричардом приготовились резать торт, обняв друг друга за талии. Гости захлопали в ладоши и под прикрытием аплодисментов я прошептала Натану:

– Избавься от Минти. Мы так не договаривались. Она не должна быть здесь.

Натан оторопел, потом пришел в ярость.

– Я понятия не имел, что она здесь. – Он одернул манжеты. – Поговорим позже. – Он вышел вперед, чтобы произнести речь.

От контактных линз Поппи моргала. Крошечные сапфировые сережки, которые я ей подарила, покачивались над стройными плечами; девочка все время с любовью поглядывала на жениха. Ричард тоже улыбался, обнажая красивые зубы. Интересно, о чем он думает?

Минти стояла в самом углу комнаты, притаившись за внешним кольцом гостей; ее темные глаза жадно впились в живописный свадебный торт.

«И кому нужна семья?» – вспомнила я ее слова.

Я изо всех сил старалась отвлечься, но мой взгляд то и дело обращался к ней, и пока Натан произносил речь в честь нашей дочери, мое внимание крала Минти. Пожалуй, сейчас это был самый страшный ее грех.

Но Минти тоже следила за мной. Не за Натаном, не за Поппи и Ричардом, а именно за мной. Неужели ей нет дела до того, как ее любимый гордится своей дочерью, как нежно к ней относится, какое производит впечатление на гостей? Неужели ей наплевать на его слова? Неужели она не чувствует внутреннего содрогания оттого, что переступила черту? Оттого, какими ядовитыми словами мы друг друга наградили?

А я – не должна ли я внимательно следить за быстрым прерывистым дыханием Поппи? За тем, как Ричард сжимает ее руку? Не должна ли я целиком сосредоточиться на будущем дочери?

Мы с Минти достигли той стали, когда люди становятся одержимы друг другом. Мы проникли друг другу в спальни, кухни, ванные комнаты; мы были длинными чернильными тенями, нависавшими над жизнями друг друга.

Натан пошутил, и гости рассмеялись. Поппи повернула голову, и ее сережки блеснули в мягком свете. Ричард посмотрел на нее и улыбнулся понятной лишь им двоим улыбкой. «Вот видишь», – говорила она.

Натан снова пошутил, и по рядам гостей прокатилась волна смеха. Кольцо гостей сместилось. Ви обняла меня.

– Роуз, умоляю, не надо выглядеть такой несчастной.

Меня охватило огромное разочарование. После всех страданий, как моих, так и Натана, после долгого непонимания и мучительных решений его чувство к Минти должно оказаться чем-то большим, чем плотское влечение.

Я закрыла глаза. Мне необходимо было избавиться от темноты и страха и отбросить их, пусть даже ценой крови и тяжелых испытаний.

И все же, пока мы с Минти украдкой переглядывалась, меня преследовало постоянное чувство жалости. Все мы используем друг друга, причиняем друг другу боль, предаем. Наши попытки бережно обращаться с окружающими чаще всего терпят поражение. Я даже чувствовала себя виноватой из-за своих черных мыслей и почти забыла, что во мне живут и теплые чувства – страсть к жизни, любовь к людям, солнцу, знания и прочие радости, которые помогают пережить невзгоды.

Я стиснула пальцы. В двадцать летя не смогла бы вот так стоять и размышлять, и в тридцать тоже. Что я тогда знала о жизни? Но сейчас, в присутствии моих детей, кажется, единственное, что мне осталось, – щедро делиться любовью и сочувствием. Пытаться быть щедрой.

Измученная, я повернулась к Натану. Его речь была смешной и лаконичной; ему удалось избежать подводных камней и не заговорить о нашем браке. Ради дочери он старался изо всех сил: жесты, выдержанные паузы, улыбки – все было идеально. Несомненно, они предназначались Поппи, и я растаяла, услышав похвалы, которыми он ее наградил.

– Какой чудесный оратор, – прошептал кто-то из гостей. – Как мило он говорит о молодой паре.

Натан заканчивал речь.

– Нет более замечательных, дружеских, чарующих отношений, чем супружеские; более близкого союза и компании, чем компания супругов. Леди и джентльмены, я не знаю, кому принадлежат эти слова, но это и не важно. Главное – как хорошо сказано. Поднимем же бокалы…

Раздались аплодисменты, и Поппи, заплаканная и нервная, рванула к отцу. У гостей был куда менее свежий и бодрый вид, чем в начале вечеринки; они разошлись, перегруппировались и продолжили пить шампанское в невероятных количествах. Когда пришло время расходиться, похвалы хлынули через край.

– Какая удачная получилась вечеринка, – сказала какая-то гостья, и я, в приливе благодарности, невольно поцеловала ее. От нее пахло шампанским.

– Спасибо, – ответила я. – Мне тоже так кажется.

Поппи с Ричардом все еще стояли в центре смеющейся толпы. Им уже нужно было уезжать в отель, где они должны были провести ночь перед двухдневной поездкой в Бат; у входа ждала машина. Ричард эмоционально что-то говорил, но Поппи притихла; губы ее побелели. Она искала меня глазами. «Мама, где ты? Мама?»

Я направилась к ней, и тут она отцепила розу, приколотую к платью, и кинула ее мне. Роза описала в воздухе дугу.

Официанты убирали столы. Складывали стопками тарелки, ставили стаканы в соты картонных коробок, обменивались информацией о работе и чаевых. Гирлянды огоньков освещали голые столы, стулья, поставленные один на другой, и переполненные пепельницы. По залу разносилось эхо прощаний.

– Какая очаровательная невеста…

– Какая чудесная речь…

Я улыбнулась. Раньше, когда было ясно, что амбиции Натана все же осуществятся, он много практиковался на мне. Мы экономили, и Натан брал уроки ораторского мастерства: мы договорились, что он расскажет мне обо всем, чему его учили. Я привыкла слушать стратегические объяснения в стиле государственных деятелей, дружескую трепотню за кружкой пива с сэндвичем и, во времена серьезных беспорядков с профсоюзами, вдохновляющие призывы к войскам в духе Генриха Пятого. Сегодня речь Натана была блестящей.

Почти все гости ушли, лишь в дверях образовался небольшой затор; я могла без опасений снять туфли. Всего на секунду. Над левым глазом пульсировала зарождающаяся мигрень, и я потерла висок. Кто-то коснулся моего плеча; я обернулась.

– Мы закончили наш разговор? – Минти нервно сжимала в руке сумочку.

Я открыла рот, чтобы ответить, но меня прервали:

– Роуз, дорогая, – это был мой кузен Генри, – большое тебе спасибо. Как всегда, ты была божественной хозяйкой праздника, и выглядишь ты потрясающе. – Он наклонился, чтобы поцеловать меня. – И к черту Натана.

– Это Минти, – сообщила я Генри. – Натан собирается на ней жениться.

Минти побледнела. Генри поднял бровь.

– Господи, – произнес он и повернулся к Минти спиной. – Хотя, как говорится, Господь здесь ни при чем. До свидания, Роуз.

Минти одернула платье.

– Блестяще. Ты – лучшая миссис де Винтер. Признай, Роуз, из всех ролей эта подходит тебе больше всего.

– Ты забыла о том, что я еще не умерла.

Ее губы горько сжались, и она отчаянно потерла руку. Ногти оставили белые полосы на теле: на теле, которое Натан предпочел моему.

– Не знаю, о чем ты думала, когда явилась сюда без приглашения, но Натану было неприятно. Ты сказала все, что хотела. Я больше не сержусь, но тебе лучше уйти.

Она задумчиво посмотрела на мои босые ноги.

– Болят?

– Как видишь.

Она улыбнулась; в ней проснулось прежнее сочувствие.

– У меня тоже. – Улыбка погасла. – Мне… мне не надо было приходить, – призналась она. – Натан лопнет от злости.

– Не повезло тебе. – Мы обе задумались о том, какой Натан в ярости. – Минти, разве ты не рисковала, явившись сюда?

– Мне было любопытно, – просто призналась она. – Я не понимала, с какой стати должна прятаться дома, и мне хотелось увидеть эту сторону Натана. Ту сторону, которая принадлежит тебе, Роуз, а не мне.

– Тебе же не нравится семейная жизнь.

– Ну, как ты говорила, девушка должна превратить необходимость в преимущество. У нас в семье каждый был сам по себе.

– Сочувствую. – Я не лукавила. – Но жаль, не настолько, чтобы сказать: «Угощайся. На меня не обращай внимания, пользуйся моим мужем». И уж точно не настолько, чтобы захотеть видеть тебя на вечеринке Поппи.

Она старалась казаться невозмутимой.

– Думаю, ты права. Но в конце концов, разве это так важно? Многие стараются меня игнорировать. Немало мужчин топтали меня ногами, потому что такая уж я девушка, и прошу не забывать, у меня теперь есть сомнительное преимущество: мне больше других в этой комнате известно о работе ветряной турбины. Я невольно рассмеялась.

– Поделом тебе.

В этот момент к нам подошла Ианта. Она встала рядом со мной, перекинув через руку сумочку из крокодиловой кожи с массивным золотым замком. Мама плакала, и под одним глазом виднелся узенький потек черной туши.

– Роуз, если я немедленно не поеду домой, то упаду в обморок. – Тут она поняла, с кем я разговариваю. – Вы, – промолвила она ледяным, пробирающим до самых костей голосом. – Что вы здесь делаете?

Краем глаза я заметила Сэма: он стоял рядом с Джилли и разговаривал с последним из гостей. Я отчаянно помахала ему.

Ианта была рада возможности продемонстрировать свое отношение:

– Стыдитесь.

При этих словах Минти вспыхнула от презрения и непокорности, потом побледнела еще сильнее, чем прежде, и мне стало ее жалко.

– Мама, не надо. – Я отвела Ианту в сторону. – Никаких скандалов. Смотри, вон Сэм. Он посадит тебя в такси, правда, Сэм?

Ианта сердито меня поцеловала.

– Я знаю, что в наши дни не принято высказывать, что думаешь, когда муж уходит от тебя к другой женщине. Может, тебе кажется, что ты должна быть доброй и всепрощающей, но я так не думаю.

Сэм пришел мне на помощь и увел Ианту. Мы с Минти переглянулись всего на долю секунды.

– Понимаешь, о чем я? – пробормотала она, и я увидела, что Минти испытывает разочарование, сожаление и еще какое-то чувство, новое и более острое.

– Тебе лучше уйти, Минти.

– Я хочу тебе кое-что сказать, Роуз. – Она устало выпрямилась на своих невозможно высоких каблуках. – Я должна в этом тебе признаться.

Я хотела было уйти, но тут Минти рассмеялась коротким, хриплым смешком, который был мне так знаком, и, наверное, привычка и любопытство одержали верх.

– Что?

– Мне с ним нелегко. Совсем нелегко. Наш разговор завершился скорее весело, чем печально.

– У любовницы будут еще какие-нибудь мысли насчет брошенной жены?

– Нет, – призналась Минти, – это меня и расстраивает. – Она замолкла. – Извини, Роуз, надеюсь, я не испортила тебе праздник.

Я задумалась. Перед глазами промелькнул образ Мадонны, воздевшей неестественно розовые ладони над жертвами террора и разорения.

– Нет, – ответила я, – не испортила. Темные глаза округлились, подобрели и сказали, как мне показалось, «спасибо».

Я наклонилась надеть туфли, а когда поднялась, Минти уже ушла. Меня поразила ирония ситуации – жизнь небрежным и необычным способом подбрасывает нам совпадения и случайности. Было очевидно, что нас с Минти объединяет намного больше, чем разделяет.

– Вот и все. История любовницы и обманутой жены… и удивившего меня зятя, – сказала я Чарлзу Мэддеру после того, как описала события свадебного приема. – Как это… кстати, как в газете назвали вашу любовницу?

Я удивилась, когда Чарлз позвонил и предложил выпить. «Не часто появляется возможность завести новых друзей, – заметил он. – А уж мне-то в моем положении и подавно». Почему бы и нет, подумала я, и вот мы устроились в баре Палаты Общин с двумя мисками арахисовых орешков, которыми Чарлз аппетитно хрустел.

– Мою любовницу? Ту, у которой экзотические вкусы? Вы даже не представляете, насколько этот бред далек от правды. Все это, разумеется, проделки Флоры. Ее гнусная ложь. Кейт такой же нормальный человек, как и мы с вами, и ее жизнь после той статьи превратилась в ад. – У Чарлза был одновременно побитый и обозленный вид. – Я думал, мы поженимся, но теперь все изменилось: столкновение с клеветой, изображающей тебя вовсе не таким, какой ты есть, не проходит даром.

– Мне очень жаль Кейт.

Он достал сигарету и закурил.

– Приятно пообщаться с человеком, который говорит то, что думает. Большинство людей… – он оглядел бар, окутанный кольцами дыма, – …ни слова не произносят искренне. Откуда мне знать? Я был одним из них. Так что приятно услышать искренние слова.

– Спасибо.

Чарлз настоял, чтобы я заказала второй бокал, и мы непринужденно болтали, как давние знакомые.

Когда я вернулась домой, приятно согретая вином и перспективой новой дружбы, на автоответчике меня ждало сообщение от Хэла: «Я вернулся в Англию, – Когда можно тебя увидеть?»

– Привет, – сказал он, когда я ему перезвонила. – У меня есть окно, как сказал бы мой агент. Может, пообедаем или придумаем еще что-нибудь?

У меня не было причин не видеться с Хэлом, зато имелось множество поводов с ним встретиться. Я пригласила его на ужин и взялась за старые рутинные приготовления: сотворила ужин и накрыла на стол. В доме было полно цветов после вечеринки Поппи; я выбросила увядающие розы и наполнила вазы свежей водой. Хэл застал меня с охапкой мертвых бутонов в руках.

– Привет, – проговорил он и протянул мне букет… роз. – Вижу, я попал в яблочко, – мрачно добавил он.

На кухне Хэл заставил меня опустить букет, чтобы рассмотреть меня получше.

– На ужине я не смог как следует тебя разглядеть, ты не против, если я сделаю это сейчас?

В ответ я принялась изучать его. Мне хотелось запомнить произошедшие в нем изменения и выделить, чем именно различаются мое представление о Хэле и живой человек, который столь уверенно стоит посреди моей кухни.

– Очень любопытно, – заметил Хэл. – Ты совсем не такая, как я ожидал.

– Неужели?

– Раньше ты была очень стеснительной. Мне казалось, что ты вырастешь спокойным человеком, может, станешь учительницей; я думал, ты из тех, кто предпочитает жить за городом. Ты же намного интереснее, чем я представлял, и больше похожа на городскую жительницу.

Значит, теория о семилетнем цикле работы мозга все же имела смысл.

– В таком случае, я изменилась сильнее, чем ты. Ты почти такой же. – Но похоже, Хэлу было безразлично, изменился он или нет: это было вполне в его духе, он никогда не любил копаться в человеческой психике. Я протянула ему бокал вина. – Как прошел твой рекламный тур?

– Нормально. Мне он показался бесконечным, но я приучил себя быть вежливым. Почему бы и нет? Я хочу, чтобы люди читали мои книги, и я благодарен своим читателям. – Он бросил на меня многозначительный взгляд. – Знаю, что ты сейчас скажешь.

– И что же?

– Что это новая черта моего характера. В прошлом я никогда не делал то, чего хотели другие. – Я невольно улыбнулась: Хэл в точности прочитал мои мысли. Он продолжал: – Пока я был в Америке, я воспользовался возможностью и навестил своих родственников. Они лишь подтвердили мое мнение, что я теперь ни рыба ни мясо, ни американец, ни британец. Мне немного неуютно быть где-то посредине. Зато в изгнании хорошо пишется.

Повисла тишина, и я поняла, что общее прошлое обманчиво. Кажется, что знаешь о человеке все самое важное, и это на самом деле так: ведь нити прошлой истории прочны и покрыты узелками проблем, их необходимо просушивать и правильно перевязывать. И все же, когда дело дошло до вопросов-ответов и преодоления маленьких пробелов, мешающих начать разговор, я поняла, что знаю недостаточно.

– С чего же начать? – спросила я. Он улыбнулся.

– Может, с ужина? Я проголодался.

– Я тоже.

По взаимному согласию мы стали обсуждать вопросы, требующие не более чем обмена информацией. Мы говорили о путешествиях Хэла, его планах на будущее, оливковой ферме в Умбрии.

– Ничего особенного, как я тебе и говорил. Только для меня это особенное чувство, потому что жители деревни позволили мне проникнуть в их жизнь. Иногда мне кажется, что я там уже почти свой; чего еще можно желать?

– Значит, ты решил пустить корни?

– Наверное. Я снова занялся экологией. Идет борьба между традиционными методами и новыми интенсивными практиками, и мне хочется принять участие.

– Ты знаешь итальянский?

– Я выучил местный диалект.

За кофе Хэл расспросил меня о моих интересах, и я поведала о своей любви к садоводству, которая родилась после знакомства с ним; о карьере и временной паузе в работе, и о новом месте. К собственному изумлению, я призналась, что в увольнении были свои плюсы.

– Я и не подозревала, что живу в смирительной рубашке, пока не сняла ее.

Хэл откинулся на спинку стула.

– Ты выбрала неверный путь, – спокойно проговорил он. – Есть же что-то еще, чем ты хочешь заниматься.

– Да, конечно, только у меня нет времени думать об этом.

– Теперь будет.

– Еще поразительно, как быстро я забыла о самом процессе выполнения работы. О том, как вставать и идти в офис, вечером возвращаться. Десять лет я занималась работой, о которой мечтала, это много для меня значило, я ужасно противилась ее потере. Но самое странное, что примерно через неделю все рутинные рабочие действия забылись. Я знаю, что после ухода Натана все закрутилось в суматохе, но не очень-то переживаю из-за отсутствия работы. Меня не грызет эта мысль. Может, это нехорошо? Так легко забыть о чем-то, что составляло немалую часть твоей жизни.

– Думаешь, это нехорошо? – Он говорил серьезно, но голубые глаза улыбались.

Мы с Хэлом пристально посмотрели друг на друга. Это был вовсе не многозначительный, не роковой взгляд – всего лишь расслабленный обмен мыслями, прощупывание почвы. Но вдруг я поняла, что смогу снова стать счастливой и обрести цельность.

– По правде говоря, Хэл, я больше скучаю по своей кошке Петрушке, чем по работе. Ее усыпили в начале года, и я вспоминаю о ней почти каждый день. Иногда просыпаюсь, и мне кажется, будто она лежит на кровати. – Я посмотрела на свою руку без кольца: это вошло у меня в привычку. – Для меня она была символом очень многих вещей. – Как рюкзак, который ты хранил в комнате.

В полночь Хэл поднялся и собрался уходить.

– Было очень здорово, – сказал он. – Может, как-нибудь повторим? – Он наклонился поцеловать меня в щеку, и на мгновение я затрепетала: что будет дальше? – Мы друзья, ты же знаешь. Нас многое связывает.

Правда ли это? Мы с Хэлом были не друзьями, а любовниками и подвели друг друга в критический момент. После этого для дружбы не было ни места, ни времени. Но мне нравилось слово «друзья». Оно было связано с преданностью, которая бывает у старых знакомых, хорошо знающих друг друга. Мне это было по душе. Наверное, для такой дружбы найдется место в моей новой жизни.

– Можно я тебе позвоню? – Хэл опять наклонился и поцеловал меня. Теплое, осторожное прикосновение к моей щеке; я была не против, но мое тело зажило отдельной жизнью и покрылось мурашками в ответ на поцелуй. Он провел пальцами по моему подбородку. – Раз уж мы так приятно начали новое знакомство, можно я позвоню?

Если бросить семя в землю, удобренную густым компостом, и полить его, оно даст ростки. Как правило, оно должно прорасти: разве что ему не повезет.

– Да.