Мой милый друг

Глава 3

– Я этого не вынесу! – воскликнула Мелинда и швырнула шаль на постель. Поднимаясь в комнату Фоли по лест нице мимо драконов, вивернов и прочих тварей всех мастей, падчерица не промолвила ни слова. Само собой, она про следовала за Фоли в спальню, чтобы излить душу. – Не позволю лишить себя сезона! Мало мы экономили, откладывали и…

– Даже за сорок тысяч фунтов? – перебила ее Фоли, зажигая свечи.

– Что мне сорок тысяч фунтов, если я навсегда останусь старой девой? – Мелинда села на скамеечку перед трюмо и тряхнула золотистыми кудрями. – Кроме того, я не верю ни одному его слову! Ты совершенно права, мама, он сумасшедший!

Фоли улыбнулась:

– Да, он… со странностями.

– И как, скажи на милость, я смогу познакомиться с приличными джентльменами, если буду сидеть взаперти? – причитала Мелинда.

– Дорогая, он не станет держать нас под арестом. Напротив, он поможет нам… поможет тебе в первую очередь, если нам удастся его уговорить.

– Желаю тебе удачи. Он на редкость упрям! А мне скоро девятнадцать, мама. Девятнадцать! Это мой последний шанс: на следующий год мне стукнет двадцать!

– Скажешь тоже! – усмехнулась Фоли. – Может, другие девушки и считают себя старыми девами в двадцать лет, но твоя красота так быстро не увянет. Если в нынешнем сезоне поймать жениха тебе не удастся, выйдешь замуж в следующем году. Удача непременно тебе улыбнется! – В дверь осторожно постучали, и Фоли пошла открывать. На пороге, испуганно озираясь и сжимая в руках свечу, стояла горничная. – Иди спать, Салли. Ты так устала, бедняжка! Мы сами о себе позаботимся.

– Благодарю, мэм, – прошептала Салли, сделав книксен. – Я просушила постельное белье в ваших комнатах.

– Замечательно. Ты боишься спать одна?

– Нет, мэм, меня поселили в комнатку на чердаке, вместе со служанкой. – Салли поежилась и снова оглянулась по сторонам. Ее чепчик белел в полумраке. – Но уж больно не хочется подниматься наверх мимо этих страшилищ!

– Ничего, скоро привыкнешь, – ободрила ее Фоли. – Это всего лишь барельефы, хотя и мастерски исполненные. Ступай же, не бойся.

– Да, мэм. Спасибо, мэм! – Салли снова сделала книксен и растворилась во мраке.

Фоли прикрыла за ней дверь и, прислонившись к стене, взглянула на Мелинду.

– Вот что я тебе скажу, дорогая. Чрезмерное беспокой ство из-за отсутствия жениха скорее отпугнет джентльменов, чем возраст. Они за милю чуют отчаяние перезревшей невесты.

Мелинда выпятила губку и сразу стала похожа на упрямую девочку-подростка. И Фоли почувствовала себя беспомощной, как в то время, когда на нее, юную, впечатлительную, неопытную девушку, выросшую без родителей, свалилось бремя материнских обязанностей. Как тут не испугаться? Вот-вот Мелинда бросит ей в лицо знакомое обвинение: «Ты мне не мама!»

– Ну конечно, – поправилась Фоли, – миля – не такое уж большое расстояние. Вокруг тебя мы выкопаем ров, прикроем его ветками, и пусть богатенькие холостяки любуются тобой издали. Как только они рискнут подойти поближе, тут же упадут в нашу ловушку, и ты сможешь без лишней спешки выбрать себе подходящего жениха.

Нижняя губка задрожала. Мелинда потупилась, скрестив руки на коленях.

– Жаль только, они вываляются в грязи с головы до ног, – продолжала Фоли, – и поднимут шум и гам, но после того как мы их свяжем, а Салли окатит их водой, тебе представится возможность рассмотреть свои трофеи.

Мелинда не выдержала и сморщила нос, чтобы не рассмеяться.

– Мама, ты говоришь глупости.

– Плохо спала ночью – вот и болтаю всякую чепуху, – оправдывалась Фоли, вынимая шпильки из прически. – Отсутствие сна пагубно сказывается на моих умственных способностях.

– Прикажешь воспринимать это как намек?

– Ну, если ты в свои восемнадцать станешь жаловаться на горькую долю старой девы, твои слушатели начнут клевать носом.

– Спасибо на добром слове! – Мелинда решительно встала. – Пойду поплачу всласть в своей кроватке!

– Не забудь посыпать голову пеплом, – любезно посоветовала Фоли.

– Буду спать на острых гвоздях. Вот тогда ты пожалеешь о своих словах! – Мелинда взялась за ручку двери, чуть приоткрыла ее и осторожно выглянула в коридор. – Как темно! – И, немного поколебавшись, робко пробормотала: – Мама…

Фоли взяла свечу со столика.

– Я провожу тебя в спальню.

Да, если разобраться, в чем-то она так же неопытна и наивна, как и юная Мелинда. Так думала Фоли, выходя из спальни падчерицы. Остановившись посреди коридора, она задумчиво рассматривала китайскую вазу в нише. В колеблющемся свете свечи изысканный узор ожил, листья и перья диковинных птиц затрепетали.

Роберт Кэмбурн, рыцарь без страха и упрека, существовал только в ее воображении. Но разве не о таком возлюбленном молило истосковавшееся сердце? Она сама создала его из трогательных писем и несбыточных грез и оживила свою мечту, как свет пламени оживил узор на вазе. И вот он явился, как по волшебству, – остроумный красавец, любящий, нежный, ее опора и надежда. Он думает в точности как она, любит ее без памяти, угадывает все ее желания. Сказочный принц!

Трудно поверить, что его нет. И никогда не было. Гораздо легче убедить себя, что этот новый Роберт Кэмбурн – наглый самозванец.

Милый Роберт – «ее» Роберт! Его не было, нет и не будет.

Фоли стало грустно и обидно. Она-то верила, что он существует! А теперь ей так горько, будто он умер. Как хочется проснуться на следующий день и узнать, что все это только дурной сон и Роберт снова с ней!

Она стояла в темном коридоре, не обращая внимания на мрачные тени и зловещие барельефы. Что ей до них? Да, фигурки занятные, но ведь не настоящие. Ее больше пугают сумерки, сгустившиеся в душе. Там не осталось места мечтам, а жестокая правда разрушила воздушные замки.

Но его письма – настоящие. Перевязанная ленточкой пачка лежит у нее в комнате. Да и сам он не призрак, а человек из плоти и крови. Но тот, кто недавно сидел напротив нее за столом, и тот, кто писал эти письма, – совершенно разные люди. Иначе и быть не может! Или же все дело в ее нежелании отказываться от иллюзий? Она-то ожидала увидеть совсем другое лицо и открытую, искреннюю улыбку. Придется признать, что сюда ее привели надежда и любопытство, а вовсе не его угрозы притащить ее силой.

Как-то не верится, что миссис Кэмбурн умерла. Адвокаты ничего не сообщали, газеты тоже, хотя Фоли исправно просматривала объявления о рождении, смерти и помолвках в Индии. Наверное, он вставил ее там, в далекой стране. А может, миссис Кэмбурн проводит сезон в городе? Он ведь и раньше лгал Фоли.

Нет, не лгал. Нельзя сказать, что лгал, – скорее, умалчивал.

Роберт – «ее» Роберт – исчез. Его здесь нет. Вот это она знала точно.

Откуда-то из глубины дома доносился мужской голос. Поначалу послышалось невнятное бормотание, сердитое ворчание. Фоли насторожилась. Голос становился все громче, но слова не удавалось разобрать.

Это хозяин, кто же еще? Распекает нерадивого слугу. Голос внезапно стих.

Что ж, неудивительно, если у него плохие слуги. Уж больно они молоды и неотесанны. В доме чувствуется отсутствие женской руки. Несмотря на недавний ремонт, при более тщательном осмотре становятся заметны следы запустения. Зеркало в комнате Фоли засижено мухами, спальню давно не проветривали.

Ей никогда не приходилось вести хозяйство в таком огромном доме, но Фоли была уверена, что за несколько дней смогла бы навести здесь порядок. Интересно, неужели ему все равно, что творится вокруг? Впрочем, джентльмены не любят заниматься домашними делами – это известный факт. Вот Чарлз, к примеру, поддерживал порядок только в своих теплицах. Долгое время Фоли считала, что на все остальное ему наплевать. Однако стоило ей сменить горничную, Чарлз тут же оценил свежее, нечиненое постельное белье и не замедлил торжественно назначить Фоли домоправительницей. Затем целый месяц придирался к мелочам, после чего его интерес к домашнему хозяйству угас так же внезапно, как и появился.

Остается только гадать, какая она собой – миссис Кэмбурн? Наверняка красавица. Гостеприимная хозяйка, любезная, воспитанная. Такой же была и первая жена Чарлза. Разум Роберта помутился от горя, а боль утраты превратила его в мрачного сумасшедшего.

Кто же они, эти идеальные жены? Как им удается быть очаровательными, образованными, добрыми, искренними? Почему они никогда не срезают по ошибке не те розы и не влюбляются в совершенно незнакомых джентльменов по переписке? К тому же в женатых джентльменов!

– Ну что ж, по крайней мере я живая. – Фоли усмехнулась грифону, вырезанному на стене.

Ей показалось, что грифон мерзко ухмыльнулся в ответ. Уродливый, злобный, он только и ждал удобного случая, чтобы вырваться из деревянного плена и взлететь к небесам.

«Ну вот и приехала твоя малышка, – пропела Филиппа своим нежным голоском. – Теперь-то ты счастлив?»

– Оставь меня в покое. – Роберт двинулся к лестнице, ни на секунду не замедлив шаг.

Она неотступно следовала за ним – как всегда.

«Невзрачная дурнушка! Робкая, как мышка».

Он остановился у подножия лестницы и положил руку на перила, украшенные прихотливой резьбой.

– Я иду спать.

«Держу пари, она с радостью разделит с тобой ложе. Сомневаюсь, что у нее много предложений такого рода».

– В отличие от тебя, дорогая! – огрызнулся Роберт.

«Ты просто меня ревнуешь!» – отозвалась Филиппа, не скрывая своей радости».

Роберт со смехом покачал головой и стал подниматься вверх по ступеням.

«Глупец! – крикнула она. – Предпочесть мне это ничтожество!»

– Вот именно, – пробормотал он сквозь зубы.

«Что ты сказал?»

– Ничего.

«Нет, скажи!»

– Я сказал, что, несмотря на красоту и толпы поклонников, для меня ты отвратительная Медуза! – рявкнул он.

«Ненавижу тебя! Ненавижу!»

Роберт, тяжело ступая, поднимался по лестнице, а ее крик преследовал его до самой спальни. Он захлопнул дверь, но ее вопли продолжали звучать в голове. Да и сама она здесь – вон ее портрет висит на стене. Портрет заказал в Бомбее его отец. Картина чуть наклонилась вперед, как будто Филиппа собиралась наброситься на него с воплями: «Ненавижу тебя! Почему ты не любишь меня, почему не идешь ко мне? Ненавижу, ненавижу!»

Он взглянул на портрет. Художник изобразил ее такой ангельски кроткой: рука нежно поглаживает собачку, на губах легкая улыбка. Цвет ее волос когда-то напоминал ему отблески света на стволах деревьев в индийских джунглях – такой же золотисто-коричневый оттенок.

«Ну как, я красива?» – спросила она.

Как же ему противен ее голос – по-детски капризный, с визгливыми нотками.

– О Господи, – пробормотал он, рывком сдернув с шеи галстук. Сейчас он не потерпит рядом с собой никого, даже слугу.

«Когда-то ты меня любил», – сердито бросила Филиппа.

– Что с того? – возразил он. – Я очень скоро в этом раскаялся.

«А я никогда тебя не любила. Все твердили мне, что ты жалкий, ничтожный, а я не слушала. Почему? Не знаю. Должно быть, сошла с ума!»

– Похоже на то. – Роберт снял сюртук, присел на кровать и скинул туфли. Он и сам не в своем уме. Осталось только забраться в постель, зажмурить глаза и попытаться уснуть.

Он почувствовал, как Филиппа скользнула к нему в постель, тяжело навалилась сверху.

«Люби меня, люби», – настойчиво шептал ее голос. Да она сейчас задушит его! Роберт попытался сесть, но не смог столкнуть ее с себя и стал задыхаться.

– Убирайся! – взревел он, отбросив одеяло. Вскочив с постели, схватил кресло, придвинул его к окну и сел, обхватив себя руками за плечи и вглядываясь в туман за окном. Роберт знал, что Филиппа здесь, в комнате. Она отражалась в стекле. Отражение становилось все отчетливее, и он уже не мог с точностью сказать, где она: у него за спиной или там, по ту сторону стекла. Он слышал собственное хриплое, частое дыхание – так дышит ребенок, который вот-вот заплачет.

«Люби же меня!.. – стонала она, а ее пальцы сжимали его горло. – Люби, ласкай! Почему ты не можешь меня любить?»

– Потому что не могу! – крикнул он и вскочил на ноги. Вслепую нащупав дверцы гардероба, распахнул его и про тиснулся внутрь, срывая с вешалок сюртуки и фраки. Захлопнув дверцы, опустился на пол, сгорбившись и уткнув лицо в груду одежды.

Здесь она его не достанет. Роберт и сам едва сюда поместился, прижавшись к деревянной стенке шкафа, который стал его тюрьмой и убежищем. Только здесь он мог спрятаться от собственного безумия.

На третий день своего пребывания в Солинджере Фоли и Мелинда решили прогуляться к речке, чтобы как-то развеяться. Они стояли на мостках и любовались на воду. Речка протекала по границе между старым лесом и холмистой лужайкой и брала начало от затерянного в чаще ручейка. Вечернее солнце сверкало на ребристой водной глади, огибавшей прибрежные валуны, поросшие мхом. Фоли бросила в воду сухой дубовый листочек и долго смотрела, как течение кружит его вокруг камней.

– Ты с ним поговоришь? – спросила Мелинда. Этот вопрос она задавала раз пять за день.

– Конечно, поговорю, если мне представится такая возможность, – ответила Фоли. – Надеюсь, он пообедает с нами сегодня вечером. Фоли неопределенно пожала плечами и бросила в воду другой листочек, потом смахнула невидимую пылинку с перчатки.

– Мама, прошло уже три дня! Целых три дня от него ни слуху ни духу!

– Чего ты хочешь от меня, Мелинда? Чтобы я искала его по всему дому?

– Он, случайно, не болен? – продолжала Мелинда. – Что, если ему нужна наша помощь? Может быть, он умирает у себя в спальне! – Она перевела дух и с надеждой добавила: – А вдруг он уже умер?

– Чушь, – возразила Фоли. – Слуги наверняка бы это заметили, когда меняли постельное белье.

– Это точно. – Мелинда печально усмехнулась и посмотрела вдаль, туда, где кончался лес. – Может, тебе стоит… – Она не договорила и встрепенулась: – Смотри!

Фоли подняла голову. Поначалу она ничего не увидела – мешало сверкающее солнце, отражавшееся в реке. Проследив за взглядом Мелинды, она заметила вдалеке какой-то силуэт, медленно движущийся вдоль берега.

– Олень? – предположила она.

– Нет… – Мелинда всегда отличалась превосходным зрением. – Нет, это человек.

Фоли прищурилась, но серебристое сияние не давало ей разглядеть силуэт.

– Ничего не вижу.

– Он исчез. – Мелинда слегка нахмурилась. – Как ты думаешь, это мистер Кэмбурн?

– Не знаю.

– Наверное, он уже давно там стоит, – забеспокоилась Мелинда. – Я заметила его, когда он пошел прочь.

– Надо понимать, рыбу удил. – Фоли улыбнулась. – Не правда ли, гостеприимный хозяин? Рыбачит в свое удовольствие, а гости томятся от скуки.

– Идем, мама. Я хочу написать письмецо мисс Верной.

Фоли подозрительно покосилась на нее.

– Как скажешь.

Мелинда подхватила юбки, приподняв их чуть выше лодыжек.

– Давай наперегонки! – весело крикнула она и припустилась бегом по тропинке. Ее светлые локоны танцевали под соломенной шляпкой с белыми и розовыми лентами.

– Так нечестно! Ты меня не подождала! – Фоли приподняла подол и бросилась следом.

«Написать письмецо» в понимании Мелинды значило три часа строчить послание бесчисленным школьным подружкам. Она сидела в гостиной, прилежно склонившись над очередным письмом. Комнату украшала вырезанная на деревянной стене пагода с китайцами и павлинами. Пока Мелинда занималась своей обширной перепиской, Фоли пила чай.

Фоли некому было писать. Разве что престарелым барышням Нанни, но зачем? И что она им напишет? «Комнаты у нас миленькие. Мы живем в совершенной глуши, хозяин сумасшедший и не выходит ни к завтраку, ни к чаю, ни к обеду. Передавайте привет козочке Пасси и, ради Бога, не позволяйте ей забредать на мой огород!»

Было время, когда она только и думала о том, как бы улучить минутку и написать письмо. Фоли выглянула в окно. Там весело зеленели английский газон и аллея, обсаженная кустарником. По сравнению с этой зеленью гостиная с ее пагодой и китайцами казалась мрачной и таинственной.

Фоли грустно улыбнулась, вспоминая те дни, когда сочиняла письма своему другу. Такие обыденные занятия, как штопка белья или чистка столового серебра, приобретали совершенно иной смысл, стоило ей только вообразить, как она рассказывает об этом в письме. «Вот как это делается: сначала очищаем серебряное блюдо кусочком мягкой кожи. Я всегда использую один и тот же кусочек, с каждым разом он очищает все лучше и лучше. Втираем мел, ждем, пока порошок подсохнет, потом смахиваем его тряпочкой. И полируем, натирая блюдо до блеска». Она представляла себе, как он заглядывает ей через плечо, внимательно следя за ее работой. Подумать только, она всерьез полагала, что его может интересовать такая ерунда! И хотя никогда не сообщала ему о своих ежедневных обязанностях, мысленно делила с ним каждый прожитый день. Ей казалось, что так он будет к ней ближе. Это был единственный способ поселить его в своем мире.

Как она радовалась, когда ей удавалось найти в своих серых буднях хоть что-нибудь, о чем она могла бы поведать ему в письме, чтобы немного его развлечь! Такие эпизоды она бережно хранила в памяти, тщательно полируя каждую фразу, как серебряное блюдо, прежде чем взяться за перо и бумагу.

Рядом с книжным шкафом у стены стоял изящный письменный столик, ожидавший хозяйку дома. Фоли медленно прошла мимо застекленных книжных полок, остановилась у столика и провела пальцем по полированной столешнице. Приподняв крышечку чернильницы, заметила, что в нее налили свежие чернила.

Придвинув стул, Фоли достала перо. Бумага была плотной, белой. На ней красовались герб и название поместья. Очинив перышко серебряным ножичком, Фоли задумалась на мгновение и вывела: «Милый рыцарь».

И замерла в оцепенении. Но тут же подумала, что не станет ведь она посылать это письмо настоящему Роберту, хозяину дома.

А своему вымышленному Роберту она может писать все, что вздумается. И ей так хочется ему написать! И получить от него ответ. В последние годы Фоли научилась гнать от себя эти мысли, чтобы не рыдать по ночам в подушку.

И вот теперь снова позволила себе мечтать о тех днях, когда он принадлежал только ей и жил в ее сердце. Она нахмурилась, разглядывая герб на бумаге.

Быть может, письмо «понарошку» излечит ее от тоски? Пусть это будет игра в переписку с тем, кого больше нет на свете.

«Признаюсь, Ваш дом произвел на меня потрясающее впечатление! – написала она чуть пониже герба. – А если говорить откровенно, я никак не могу прийти в себя после встречи с Вами, Роберт! Никогда бы не подумала, что этот мрачный джентльмен и есть Роберт Кэмбурн, купивший слониху-поводыря. Поэтому я просто-напросто забуду про него и буду писать настоящему Роберту – моему Роберту. Ах, мой друг, как мне Вас не хватает! Конечно, Вы правильно сделали, что прервали нашу переписку. Как мы были наивны и глупы! Но я ни о чем не жалею. Нет, жалею – немножко. Я всегда лелеяла Ваш образ в своем сердце и считала, что Вы предназначены мне судьбой – просто в свое время я с Вами разминулась. Шла-шла и, вместо того чтобы повернуть налево и встретить Вас, повернула направо. А может, просто замешкалась в пути и потеряла Вас навсегда.

И как мне теперь убедить этого незнакомца, этого поддельного Роберта, отпустить нас в Лондон и оплатить расходы? Смею заметить, этот огромный пустой особняк – напрасная трата денег, которые можно было бы употребить с большей пользой и приодеть Мелинду к открытию сезона. Да и парочку слуг прихватить с собой не мешало бы, а деньги, потраченные на свечи, с лихвой окупили бы аренду городского дома. Мне бы так хотелось выдать замуж Мелинду – это самое большое мое желание. Наверное, я слишком настырная мамаша, но сейчас такой ответственный момент: вся ее дальнейшая жизнь зависит от того, кого она выберет себе в мужья. Кому, как не мне, знать это! Впрочем, опыта в подобных вещах у меня не так много. Я не рассказывала Вам, как вышла замуж за мистера Гамильтона? Нет, меня не принуждала к этому мачеха. Материнского совета я тоже была лишена, но и ждать не имело смысла. Маму я не помню – она очень рано умерла, а отец скончался, когда мне было семь лет. Меня растили и воспитывали дядюшки (весьма легкомысленные джентльмены) и строгая гувернантка. Дядюшек я обожала, но к тому времени они уже состарились, жизнь в Туте казалась ужасно скучной, и никто не помышлял о лондонском сезоне. А может, дядюшки просто не стали меня расстраивать: они-то прекрасно понимали, что с такой заурядной внешностью, без богатого приданого и знатных родственников в Лондоне делать нечего. Да и вряд ли можно утверждать, что злая судьба помешала мне тогда встретиться с Вами, милый рыцарь: молодые джентльмены не балуют своим вниманием наш захолустный городишко, и не важно, идешь ты направо, налево или прямо по главной улице. А мне в ту пору уже минуло семнадцать, и я страшно переживала, что останусь старой девой, как престарелые барышни Нанни. И тут мистер Гамильтон говорит, что я «недурна собой, когда улыбаюсь». Так я и стала его женой.

Нельзя допустить, чтобы Мелинду постигла та же участь. Нет, свой выбор я не назову ошибкой, но мне не хочется, чтобы в будущем ее терзали сомнения. Лондонский сезон ей просто необходим!»

Раздался оглушительный грохот, и Фоли вскинула голову и обменялась взглядом с Мелиндой.

– Где-то хлопнула дверь, – сказала Мелинда. Сквозняк взъерошил бумаги на столах.

Из холла донеслись крики и ругань. Слов не разобрать – внизу дрались. Мелинда вскочила на ноги.

– Да что там такое?

– Постой! – крикнула Фоли, торопливо захлопнув крышку стола и бросив туда письмо. Но Мелинда уже выбежала в коридор. – Мелинда, вернись!

Она догнала падчерицу на лестнице и остановилась, опершись о перила, по которым извивался искусно вырезанный дракон. Внизу в холле дворецкий и дюжий лакей скрутили какого-то бродягу в лохмотьях.

Бродяга обернулся в пылу драки, и Фоли увидела его лицо – небритое, искаженное злобой. Длинные седые патлы упали ему на глаза. Он бросил дикий взгляд в сторону лестницы и что-то крикнул. От этого леденящего душу вопля у Фоли мурашки побежали по спине. Бродяга снова закричал, и на этот раз она услышала имя – или ей показалось? «Роберт!» Он отчаянно упирался, но лакею и дворецкому все же удалось вытолкать его на улицу. Дворецкий навалился на дверь, она с грохотом захлопнулась, и эхо прокатилось в холле.

– Это он! – прошептала Мелинда. – Тот человек, которого я видела у реки!

– Браконьер, наверное, – предположила Фоли. – Ничего, с ним разберутся. Идем наверх – пора переодеваться к обеду.

– Браконьер? – повторила Мелинда. – Зачем же ему ломиться в дом?

Но Фоли уже поднималась по ступенькам.

– Идем же! Что ты сегодня наденешь? Светло-зеленое платье?

Мелинду всегда можно было отвлечь разговорами о нарядах. Так и случилось. Мелинда бросила озадаченный взгляд в сторону двери и коротко вздохнула.

– Какая разница, что надевать? – капризно заметила она. – Меня ведь никто не увидит.

– Благодарю покорно! А про меня ты забыла?

– Нет, но ты же моя мама.

Фоли насмешливо фыркнула, напустив на себя оскорбленный вид, но втайне радуясь, что ее наградили таким почетным званием.