Мой ректор военной академии (СИ)

ГЛАВА 18

— Мама! Маааа! — Паша звал меня, а я все никак очнуться не могла.

— Госпожа Вероника… — это был уже Рэм. — Надо уходить отсюда. Скрыться.

— Нас выследили? — я распахнула глаза и рывком села на кровати. Сердце бешено колотилось.

Голова загудела, тело заломило от боли. Я охнула.

Моя комната в поместье. Ночь. Ко мне пришли Пауль и Рэм.

— А почему ночью-то? — я стараюсь не стонать от боли, понимая, что это их расстроит.

— Мы сбежали, — опустил голову Павел.

— От нас изо всех сил скрывали, что с вами случилось. Про то, что милорд Верд болен, в Академии, конечно, знают. Но вот то, что на него покушались — нет, — злобно ответил Рэм.

— И про то, что тебя обвинили… тоже молчали.

— А кто же вас просветил?

— Маркиз Борнмут, — выплюнул это имя мой сын. Подумал и добавил. — Козел.

— Козел, — подтвердил Рэм, который вдруг согласился с Паулем. — Он с таким удовольствием рассказывал, что милорда Верда отравила собственная экономка, за что ее и забили насмерть.

Я почувствовала, как всем телом вздрогнул Павел.

— Мы дождались ночи — и удрали, — сказал он глухо.

— Потом пробрались сюда, в поместье, — перехватил его речь Рэм.

— Мам, как ты?

— Лучше, чем могло быть, — честно ответила я.

— Замечательно, — краешками губ улыбнулся Рэм. — Кажется, мы влезли в чью-то серьезную политическую игру… Кто-то пытается убрать милорда Верда.

— Надо делать ноги, — продолжил Паша. — Подальше отсюда.

— Вы сможете идти, госпожа Вероника?

— Подайте халат. Я попробую.

Пауль протянул мне одежду — я замоталась, спустила ноги на пол и, кряхтя, поднялась.

— Хорошо, — скомандовал герцог, — а теперь — несколько шагов.

Они стояли и смотрели, как я пытаюсь идти. Как у меня слезы наворачиваются на глаза.

— Проклятье, — выругался Рэм. — Я не такой сильный целитель, как мать. Я могу и не вытянуть ваше лечение…

— И что нам делать? — спросила я у сыновей.

— Я могу предложить не поступать сгоряча, — раздался голос от двери.

— Милорд Верд, — злобно улыбнулся Рэм, вытаскивая шпагу из ножен. Пауль повторил его движения.

Ноги у меня подкашивались, голова кружилась. Я со стоном схватилась за спинку кровати.

— Так. Достаточно, — недовольным взглядом окинул нашу живописную группу хозяин дома.

Молодых людей пришпилило на этот раз к стенкам — не к потолку — только шпаги зазвенели жалобно об пол. Меня лорд Верд подхватил на руки.

— Давайте выйдем из спальни — мне здесь не положено находиться. А поговорить надо.

— Дети, — попробовала вырваться я.

— С ними ничего не случиться, а нам надо поговорить спокойно. Пожалуйста. Десять минут. Потом я их отпущу.

— Хорошо, — кивнула я.

Милорд вынес меня из спальни в прилегающую к ней комнатку, выполняющую роль гостиной.

— Простите, что ворвался вот так — посредине ночи, — он усадил меня на диванчик. — Я почувствовал, что вы проснулись, испугались, а потом вам стало больно. И переполошился. Разрешите, я тоже присяду?

— Конечно.

Он подвинул себе кресло и уселся напротив меня.

— Вам не холодно?

— Нет. Каким образом вы чувствуете мой страх? Или мою боль?

— Сам точно не знаю, — быстро ответил хозяин дома — и я отчетливо поняла, что он лжет.

— И в тот момент, когда я была в пыточном подвале — вы меня тоже почувствовали?

— Да. Это был один из самых неприятных моментов в моей жизни… Если не самый. Я очнулся ближе к обеду. Отец был со мной… — в голосе его прозвучало бесконечное удивление.

— Да, — кивнула я. — Он был в поместье с ночи. Очень переживал.

— Я сказал, что вы для меня сделали. Я ведь, действительно все видел: и то, как вы старались меня спасти, и то, как вы сражались с этой тварью… А сам был беспомощным… Беспомощность — отвратительное чувство. И унизительное… Потом, когда я очнулся, меня пытались убедить, что вы сбежали.

— С чего это так решили?

— Я так понимаю, что никто не понял, куда вы делись. Слишком много народа было в доме: следователи, военные, маги, лекари, контрразведка, охрана императора…

— У семи нянек дитя без глазу, — проворчала я.

— Еще одна присказка вашей родины?

— Совершенно верно…

Он помолчал. Потом заговорил с явной неохотой:

— В конечном итоге, вас спас Вилли. Он видел, как вас увозили в экипаж. На рассвете. Он смог прорваться к Джону — и смог описать черную карету с решетками и мышиную форму.

— Спасибо ему, — вздрогнула я от воспоминаний.

— После этого вас стали разыскивать в Уголовной полиции.

— А это правда, что есть такой принцип — если подписано признание, то вина считается доказанной?

— Этот принцип касается добровольно подписанного признания, — уточнил милорд Верд.

— Ну, чтобы получить «добровольное» признание не обязательно забивать. Можно не поить. Или бить кого-то из родственников. Или… отправить побеседовать с подозреваемым палача. Вы знаете, он удивительно убедителен.

— Простите меня…

— Мне несказанно повезло, что я вывела господина Монтесье из себя — это дало отсрочку — пока он бил, потом меня лекари спасали, потом я без сознании была…

— Кто такой господин Монтесье? — в голосе было сплошное ровное равнодушие.

— Вам доложат, — рассердилась я. — И вообще, а что было бы, если бы я сломалась — и подписала признание?

— В вашем случае — ничего. Я бы смог решить этот вопрос. Хотя было бы не приятно — пришлось бы идти на серьезные уступки и делать то, чего мне делать совсем не хочется.

— Например?

— Принимать обратно армию. Или жениться на какой-нибудь герцогине. Или пойти на бал. Может быть, дело обошлось партией в шахматы. Не знаю… Все, что у меня бы потребовал его величество Фредерик за ваше помилование.

— Когда мы общались ночью, мне не показалось, что его величество был расположен выдавать мне помилование, — проворчала я.

— Не скажите, — осторожно улыбнулся лорд Верд. — У меня сложилось ощущение, что вы ему понравились.

— А вот мне так не показалось.

— Он отправил вас отдыхать в вашу комнату, — пожал плечами сын императора. — И не озадачился тем, чтобы приставить охрану. Зря. Всех этих неприятностей можно было бы избежать… И мне очень жаль, что я был настолько слаб, что не сработало защитное заклинание. Того, кто на вас напал, попросту размазало бы. Но… Защита была завязана на мою силу — а ее-то как раз и не было.

Как-то внезапно ужас затопил меня — стало трудно дышать.

— Сейчас, — подскочил милорд. Быстро подошел к столику, уставленному какими-то пузыречками, которых у меня в комнатах до этого не было. Накапал чего-то в стакан, долил воды. Вернулся ко мне. — Выпейте. целитель оставил.

Я сделала глоток, почувствовала уже знакомую невыносимую горечь лекарства — видимо, принимала его не в первый раз. Дикая паника тут же отступила — я задышала ровнее. И поняла, что вцепилась в мужскую руку.

— Вероника… — склонился он над моими ладонями, развернул их к себе и поцеловал. — Как бы мне хотелось все изменить. Как бы мне хотелось выразить, насколько я сожалею… Вы сможете меня когда-нибудь простить?

— Я прекрасно понимаю, что вашей вины в произошедшем — нет.

— Мне хотелось вам помочь. Я понял, что вы и мальчики от кого-то скрываетесь, чего-то боитесь. И вы, и ваши сыновья вызвали во мне симпатию. И я решил облагодетельствовать — тем более, что мне это ничего не стоило… В результате я обязан вам жизнью — а вы чуть не погибли из-за меня.

— Видимо, жизнь решила преподать вам урок смирения — а я попалась ей под горячую руку.

— Вы смеетесь?

— А что мне остается? Все живы — и скоро будут почти здоровы. Осталось решить, что делать дальше.

— Тогда давайте пригласим молодых людей. В конце концов, это их касается в первую очередь.

Он отправился в мою спальню — а через секунду я услышала, как он разговаривает с мальчишками.

— Дайте мне слово, что не будете нападать. Нам надо поговорить.

— Из-за вас мама пострадала! — возмущенный голос Павла.

— Действительно, милорд. — А это был уже холодный и высокомерный голос Рэма. — Она была в вашем доме, под вашей защитой. Как это получилось?

— Один…, - милорд явно проглотил несколько ругательств, — чиновник… решил выслужиться. По сути, он похитил вашу матушку.

— Может быть, вы придете сюда? — потеряла я терпение. — Ваш разговор, в некотором роде и меня касается.

Повисла пауза, в которой мне послышалось: «Молчи, женщина — твой день — Восьмое марта…» Но потом что-то в мозгах у мужчин щелкнуло. И они появились в гостиной.

— Молодые люди! Сядьте и успокойтесь, — велела я. — А то вы так до многого договоритесь с милордом Вердом.

— Матушка, — обратился ко мне Рэм. — Я настаиваю на том, что здесь оставаться опасно — и надо уходить.

— Я согласен с братом, — поспешил сказать свое слово товарищ Пашка.

— А что скажете вы, милорд?

— В словах молодых людей есть определенный смысл, — грустно улыбнулся он. — Но я прошу вас учесть несколько фактов. Госпожа Лиззард серьезно пострадала. В любом случае, ей необходимо остаться, чтобы закончить лечение. Согласитесь, что личный целитель императора — это лучший специалист.

— Почему ее мучают боли? — вперил в милорда недовольный взгляд Рэм.

— Как я понял, помощь вашей матушке была оказана, но никто особо не старался. Кости срастили, внутреннее кровотечение остановили — и на этом все. С поврежденными тканями уже не работали. Да и перерванные нервы не сращивали. Отсюда боли.

— А что сейчас?

— Сейчас к лечению подходят со всевозможным старанием. Но госпожа Лиззард слаба — а целитель осторожен. Следовательно, этот процесс займет какое-то время.

— А что с чиновником. Который маму похитил? — спросил Павел.

— Его ждут рудники, — пожал плечами милорд Верд. — Уголовную полицию — расследование и переформирование.

— Мне помогли там, — тихо сказала я. — Дважды.

— Когда будете в силах, расскажете, кто это был? Я возглавляю комиссию по работе Уголовной полиции, и мне очень важно это знать.

Я кивнула. Потом вспомнила, свое обещание:

— Кстати, человек, который мне помогал…, - я не решилась говорить при детях слово «палач», — очень хотел нормальное начальство.

— Я подумаю, что можно сделать, — нахмурился милорд Верд.

— Милорд, — обратился к нему Павел, — а как, с вашей точки зрения, стоит поступить нам?

— В любом случае, следует дождаться выздоровления госпожи Лиззард.

— Это понятно. А потом?

— Потом я бы попросил вас не исчезать. Если вы примете решение уйти, я подыщу для вас убежище. В конце концов, я обязан вашей матушке жизнью. А никто не может сказать — ни мои друзья, ни мои враги — что я остался кому-нибудь что-нибудь должен.