Муж беспорочный

Глава 10

На землю спустилась прозрачная майская ночь. Ростислав в одиночестве сидел на ступенях высокого крыльца; прохладный ветерок прогонял хмель, шевелил волосы, казавшиеся в лунном свете совсем темными. Тихо было…

— Княже… — позвал чей-то негромкий голос. Ростислав обернулся. Данюшка стояла рядом с ним, уже в обычной своей сряде[65].

— Холодно, княже, оделся бы.

Ростислав покачал головой, но Даня все же заботливо накинула ему на плечи принесенный мятель. Звякнул металл; Ростислав заметил на руке ее серебряный обруч. Данька — заметила тоже; даже в сумраке было видно, как вспыхнули ее щеки; она неловко начала стягивать браслет, но Ростислав удержал ее за руку.

— Оставь себе, Данюша.

Остатки хмеля все еще бродили в его голове, нашептывая, как изящна эта ручка, которую держит он в своей ладони, и как подчеркивает тяжкое серебро красоту хрупкого женского запястья…

— Весь убор оставь себе… хозяюшка. И то мало будет. Не знаю, как и отблагодарить, если бы не ты, и праздника не было бы.

Женщина рассмеялась, словно рассыпая серебро.

— А раз так… награди, княже!

— Как же?

— Скажи, о чем ты думал, глядя на звезды?

— О чем? Что не правы те, кто говорит, будто звезды влияют на наши людские дела. Там, в небе, они ходят, светят, иногда падают, живут сами по себе, а мы — сами по себе, и нет им до нас никакого дела.

— Почему же нет, княже?

— Смотри, вот стоят они в своем подобающем порядке. И одиннадцать лет назад они стояли точно так же, и тогда они предсказывали славную победу…

— Возможно, и теперь предсказывают то же?

— Не будет в этой войне славных побед. Победы, надеюсь, будут, а вот славы — не будет, Данюша. Нет славы в неправом деле. Но все равно придется участвовать в несправедливой войне, мне придется вести людей в бой. Потому что только так я обеспечу безопасность нашей земли. Вот так, Данюша. Надо. Только от этого не веселее.

— Побеждать можно не только на брани, княже мой, — тихо проговорила женщина. Ростислав все еще держал ее руку. Женщина взглянула ему в лицо, и больше уже не подымала глаз. Расстегнутый ворот сорочки открывал взору нежную гибкую шею и ямочку у ее основания; бархатистая кожа казалась теплой и манящей…

— Данюша, — неожиданно спросил Ростислав, — отчего ты не носишь перстень?

— Ношу, княже. Только, не обессудь, не на руке.

Он и сам разглядел уже; сам не зная для чего, тронул шнурок, вытянул его из-под сорочки, из той, угадывающейся под тонкой тканью ложбинки… Золото тускло блеснуло в лунном свете. Ростислав поцеловал девушку в губы. Та дернулась, пытаясь высвободиться, не разомкнула губ. Удивленный Ростислав отпустил ее, но Данюшка сама бросилась ему на шею. Ростислав целовал ее… снова и снова целовал упругие, маняще-свежие губы, и шею, и нежную ямочку между ключицами, и девушка как будто отвечала на его поцелуи. Но, едва от оторвался на миг, тотчас же поднялась, мягко отстранила мужские руки.

— Покойной ночи тебе, княже.

Повернувшись, ушла в дом, слишком быстро, чтобы ее остановить, слишком быстро, чтобы догнать. И Ростислав не остановил, не стал догонять, только посмотрел вслед.

— Две седьмицы, князь, — сказал он сам себе, кажется, вслух. — Две седьмицы у тебя. И если за это время ничего не изменится — реши так, как действительно хочешь.

Стояла дивная предлетняя пора, когда зелень еще свежа, когда пробуждается белопенный цвет деревьев, когда короткие грозы веселы и яры. Князь короткими наездами проведывал села и веси, следя, дабы не было нигде в княжеских землях непорядка или упущения. Он любил такие вот поездки, ночевки то в просторном доме, то в черной избе, вид вспаханных полей, щедро обещавших золотое зерно, мимолетные говорки с ратаями, запах земли, зелени, цветущих садов, чувство сопричастности этой вот живой кипучей жизни, которое порой терялось там, в горней теремной высоте.

Проезжали лесом; князь взял с собой стремянного, двоих дружинников да всех отроков, отпросив прежде у их наставников. Отроку прямой господин — дружинный наставник, а князь — только после. Мальчишки, радуясь прогулке, балуясь, горячили коней, а то и пускались скакать взапуски, хохотали во весь голос, вспугивая птиц, хвастались друг перед другом, кто лучше подражает голосу того или другого зверя, пугали друг дружку баснями про лесного хозяина, совсем не страшными в этот час, а один, знахарский сын, рассказывал, от какой хворобы помогает какое из встреченных растений. Некрас, гарцуя на гнедом коне, распевал:

Прямо из-под копыт вдруг выскочил заяц, стремглав пустился наутек, ближайший отрок, гикнув, погнал коня вслед, за ним и другие, и вот уже все, вперемешку почтенные мужи и юнцы, мчались по редколесью, вопя во все горло, перемахивая буреломы, вдогон мелькавшему впереди серому комочку.

— Э-ге-гей! Гляди, щас подшибу! — крикнул один из отроков, примеряясь плетью.

— Чего это ты? Я вперед!

Нежданно вылетели на опушку, а за ней, в нескольких шагах, начиналась росчисть; крохотные нежные зеленые росточки, которым через миг предстояло погибнуть под тяжкими коваными копытами.

— Догнать или остановить? — прокричал Ростислав своему отроку. — Решай!

— Остановим! — крикнул Вадим в ответ, тотчас натянув поводья. Князь зычно закричал:

— Стой! Назад!

Парни начали неохотно осаживать, заворачивать коней.

— Чего ты, Вадька! — с обидой воскликнул один из отроков, первым разобравшийся, в чем дело. — Мало ж не догнали!

— Молчи, отрок! — с напускной строгостью окоротил его князь, весьма довольный, что побратим сумел не потерять головы, не поддался азарту. — Не тебя спрашивали. В другой раз спросят тебя — будешь ты решать. А ты, Вадим, объясни.

— Так ведь жалко, — протянул отрок. — Какой-нито оратай трудился, жито растет, а мы — конями топтать…

— А вам труда земледельца не жаль ли? — князь сурово оглядел пристыженных отроков. — Или запамятовали, что именно он кормит всех нас, и князя, и дружину? Так же и бортники, и рыболовы, и скорняки, и кузнецы, и горшечники, и всякий иной труженик уделяет нам долю от плодов своего труда. Ничего ведь из ничего не бывает. Земледелец вырастит жито и всякие там овощи, часть будет есть сам со своей семьей, часть отдаст князю в полюдье, часть отнесет на торжище и сменяет на сапоги. Так же и чеботарь, сделает сапоги, сменяет на жито и будет сыт, а не сделает — будет ходить голодный. Каждый своим трудом создает что-то. Например, посадит человек в землю зернышко, такое маленькое, что на ладони едва видно, и вырастет из него полный колос. Или возьмет кусок руды, ни на что не похожий, разве что на грязный камень, а выйдет из того куска новенький топор. Только мы ничего не создаем. Нет, понятное дело, мы тоже трудимся, ленивому в дружине делать нечего. Но от наших трудов никакого обилия не прибавляется, а только менеет. Так почему же труженики не только кормят нас, но ставят выше себя, и называют вятшими?

— Потому что мы бороним их от ратной грозы? — предположил кто-то.

— Близко, но не точно. Когда только мы идем на рать, та гроза — малая гроза; а если настанет гроза великая, тот же земледелец, и чеботарь, и кузнец встанет рядом с нами защищать свою землю. Мы правим! И если кто мыслит, что править — от слова «право», тот в конце концов превратится в хищника, стойно Глебу Ростовскому, а хищник рано или поздно будет бит. Всегда! Править — от слова «правда». В том и цель наших трудов — следить, чтобы все в нашей земле совершалось по правде, чтобы все было правильно. Почем же именно мы, почему выделила земля для того особых людей? Разве не может делать того же каждый простой людин, например, глава рода в своем роде? В том и дело, что в своем роде, а земля — это больше, чем каждый отдельный род, больше даже, чем все роды, вместе взятые. Может ли знать обычный ратай обо всем, что творится в княжестве? Он порой и о том, что деется в соседней веси, не ведает, потому что для того нужно туда съездить самому, или послать кого, отрывая время от своих трудов. А не зная, как сможет он решать?

Наш же труд в том и состоит, чтобы узнавать обо всем, и решать, и осуществлять свои решения. Рубить крепости, мостить мосты, гатить дороги. Если случается неурожай или иная нехватка — обеспечивать людей тем, что им потребно. Создавать для этого запасы и налаживать торговлю. Суд творить: решать споры и прекращать нестроения. Следить, чтобы никто не наносил другому обиды и не ущемлял его прав, если же такое случиться, разбирать, указывать правого и виновного, назначать виры за причиненную обиду, но и следить, чтобы кара виновному не стала сверх вины; восстанавливать справедливость, княжим ли словом, а если нужно — и вооруженной рукой. Среди того же — защищать труженика от татей и разбойников. Смотреть, нет ли для земли угрозы от иных княжеств и языков, и если возникнет — оборонять землю и народ ее. Если достанет своих сил — своими силами, если же не достанет — собирать по земле мужей и вести их в бой. А пуще того — рати избегать и с иными землями мира и любви искать, и хранить, и избегать котор и усобиц. Требы богам творить не токмо за себя и за род свой, но за всю в целом землю и за каждого из людей, и за сирот, и изгоев, за кого не молятся родовичи.

А кроме того — свято хранить честь и правду, и быть для иных примером. Потому что, если простолюдин в дальней веси совершит какое-либо бесчестье, кто узнает о том, кроме близких его и всеведущих богов? А бесчестье дружинника, и тем паче князя, разнесется по всей земле, и по иным краям. Мы — на виду, мы — лицо земли нашей, и по нам судят о ней, и любой наш неправый поступок марает соромом всю землю. Посему и боги, и смертные люди судят нас многократно строже; чтят — и требуют быть достойными чести!

Дальше мальчишки ехали притихшие, обдумывая, каждый про себя, услышанное. Им пока было неведомо, что князь говорил о том же всем отрокам, до них бывшим, и, если дадут боги жизни, будет говорить и следующим. А Ростислав наклонился к ехавшему у его стремени побратиму:

— Если бы это был не заяц, а враг, как бы ты поступил?

— Не знаю, — после некоторого раздумья честно признался Вадим. — А как правильно?

— Если б я сам знал, как правильно, я был бы самым умным человеком в целом мире. Да и, думаю, никто тебе этого не скажет. Решать надо по совести и чести, но и честь не всегда дает ответ. Только запомни одно: решать ты должен сам. Если есть возможность, посоветуйся, не следует считать себя умнее всех на свете, это безлепица… и грех перед Родом[66]. Но решение ты должен принимать сам, и сам нести ответственность, если оно окажется неверным. Это и есть власть. Сущность власти и ее бремя.