Муж беспорочный

Глава 2

Богатый торговый гость Тихомир Щербатый отнюдь не считал себя мироедом, злыднем и лихоимцем, как величали его многочисленные недоброжелатели. Он делал важное дело: брал то, что там не нужно, и доставлял туда, где оно потребно. А если он, как в сказке сказывается, покупал товар втридешева, продавал товар втридорога, так вольном воля: дешево — не продавай, дорого — не покупай. Правда, главный его совместник[15] Путята Соленый Ус утверждал, что Тихомир — какой же гость, как он, Соленый Ус — ромейский кесарь, поскольку в жизни не бывал далее Новагорода. Сам-то он изъездил половину земли, и усы взаправду просолил морским ветром. Но что поделать, если Тихомира в ладье укачивает, а в седле растрясает? Занялся он было лошадиной торговлей, да лишился пары зубов, попытавшись посмотреть в зубы дареной кобылке. Пришлось из барышника заделаться работорговцем. Тихомир, в самом деле, никому не чинил обид, никому не делал зла, одно благо. Он покупал мужчин и женщин, измученных, голодных, в багровых рубцах от кнута, с затравленными глазами, лечил, кормил, успокаивал и продавал на челядинном рынке уже вполне приличных рабов, дороже вдвое-втрое, и иногда и в пять раз. Правда, попадались порой гордые пленники, которых приходилось обламывать с помощью все того же кнута, ну да это уж они сами были виноваты: чего бы им не смириться, зачем переть против собственной доли?

В этот вечер новый покупатель явился, когда рынок уже был закрыт и барыши подсчитаны. Кряхтя, довольный Тихомир отпирал тяжелый засов бывшего амбара, где содержал он не проданный за день живой товар, одновременно прикидывая, какая из девок наиболее удовлетворяет всем изложенным требованиям. Велес[16] упаси, нежданный покупатель уйдет ни с чем! За дверью женский голос выводил печальный напев:

Щеколда наконец поддалась.

— Эй, Данька! — крикнул купец. — Подь сюды, по твою душу покупатель пришел.

А жизнь на Белом озере тем временем текла своим чередом. Жито перетекало в амбары, кладовые наполнялись репой, капустой, яблоками, иным овощем; ночи стали длиннее и студенее, зарядил тягучий дождь, дороги размыло, словом, наступила поздняя осень, когда ничего не происходит. Затем выпал снег, покрылись льдом реки и речушки, стал санный путь, и князь стал собираться в полюдье, благо княжество было небольшим и его вполне можно было объехать лично, заодно разбирая тяжбы и исполняя иную нелегкую княжескую работу, за которую и кормит земля своего избранника. Однако в этот год выезд пришлось задержать, поскольку по первому снегу в город прибыло новгородское посольство.

Когда почтенный боярин Ждан Всеволодович в сопровождении своей свиты взошел в гридницу, Ростислав услышал, как кто-то тихо выругался за его спиной, но недолго недоумевал, в чем дело: в свите новгородского посла он разглядел двоих варягов.

Что же, в Новгороде наемники в такой силе, что и посольства без них не снарядить, размышлял князь. Варяги выглядели впечатляюще: оба рослые, богатырского сложения, один постарше и видом попроще, другой — юный синеокий красавец с пепельной гривой. Или это так, для внушительности? Но в этот миг новгородец с поклоном передал ему первый из даров своего князя. Дар был роскошный, ловчий сокол, прекрасный шестокрылец[17] в самом возрасте. Второй, впрочем, не хуже: отрез византийского шелка[18]. Княгиня с восторгом разглядывала тончайшую, переливающуюся лазурью ткань, а Ростислав удивлялся все больше: чего же нужно от него Остромиру, если он бросается таким богатством, и как отдариваться? Но дар третий, последний, превзошел все. На красной кожаной подушке лежал меч. Меч был из настоящего, литого булата[19], но выкованный по русскому образцу, что само по себе было редкостью, но главное — он был необыкновенно красив. Божественно красив. На узорчатом клинке сплетались дымчато-серые и золотистые полосы, и рассыпались, точно звонкие струи ручья. Рукоять выполнена была искусным мастером в виде ириса, священного цветка Перуна[20], лепестки его были выложены лиловой эмалью, листья — зеленой. У князя перехватило дыхание. Это была Вещь… Нет, назвать такой меч вещью было бы кощунством. У каждого великого воина, как рассказывали предания, был особенный меч, преданный только ему и никому другому, меч, за который, как за друга, можно было отдать жизнь. Неужто теперь и у него…

— Меч зовут Цвет Грозы, — донесся до князя голос посла.

Ростислав с какой-то робостью коснулся лежащего перед ним сокровища; рукоять легла в ладонь, как влитая, и как будто тепло пошло от нее. Ростислав больше не думал, ради чего Новгородец подкупает его столь богатыми подношениями; такой меч не продают и не покупают, такой меч дарят от чистого сердца.

Но странности между тем не прекращались и, хочешь — не хочешь, требовали осмысления. Посольство прибыло, понятно, не только ради подарков. Новгород предлагал Белоозеру взамен прежнего мирного договора новый, о союзе, условия которого, касающиеся взаимной торговли, были столь выгодны, что сам Ростислав вряд ли рискнул бы таких потребовать. А, вот оно что: «… И буде в том нужда, оказывать друг другу помощь людно, конно и оружно», — невозмутимо докладывал посол. Новгороду нужна военная помощь, и крепко нужна, если так цепляется за маленькое княжество. Ведь никакими силами Ростислав не сможет собрать более тысячи кметей[21].

Разумеется, Ростислав не ответил сразу, чего никто и не требовал. Однако он почти решил, что согласится, вот только бы узнать, с кем и, главное, почему предстоит воевать.

Очень беспокоил князя Некрас. И каково же было его изумление, когда ему доложили, что стремянный угощает медовухой тех самых варягов, и никакой драки между ними вроде бы не намечается.

— Нет, ну вот ты скажи, Эрик-варяг, — в который раз уже повторял Некрас, щедро подливая в три чаши. Бочонок они уже изрядно опустошили. — Ну честно скажи, чего тебе дома не сидится?

— Да чего я буду там делать? — в который раз повторял Эрик, тот самый белокурый красавец. Язык у него уже слегка заплетался, и он решительно не мог понять, чего же тут непонятного.

— Не, ну правда, что за радость по миру шататься да во всякую драку лезть?

— Для того, чтобы добыть славу, и чтобы потом это… в чертог Одина…

— Тоже мне слава, чужие дома зорить! В новгородскую войну ваши убили моих родителей. Да ты ничего… Из тех, кто там был, ни одного в живых не осталось, и закончим об этом. Но ты скажи, какого лешего вы туда поперлись?

— А зачем ты сам пойдешь в поход на весь[22]?

— Э, ты не путай! Я за своего князя пойду, а вы за чужого.

— А если свой не ярл, а тьфу!

— Да выгнали его из дома в шею, — буркнул вдруг второй варяг, и захрапел уже бесповоротно. Бочонок незаметно подходил к концу.

— Меня! Выгнали! — взревел Эрик. — Да я сам! Что я… мне… там делать! Селедку ловить? Ловить да жрать, ловить да жрать! Ненавижу! — и с размаху шваркнул об стену названную рыбину.

Такое вот дело — дипломатия. Без медовухи не обходится. Некрас сумел-таки выяснить вещь чрезвычайной важности: поход предполагался на весь. Оставалось непонятным только, зачем Остромиру понадобилось белозерское войско. Но соглашаться было необходимо. Если из двух могущественных врагов один становится другом, то и второй не страшен. Новгород был сильнее Белозерья, сильнее Ростова, возможно даже, сильнее их обоих, вместе взятых. Новгород, в отличие от Ростова, признал независимость Белозерской земли, и заключение договора предполагало отказ Остромира от претензий на Белозерский стол, по крайней мере, при жизни Ростислава. Глеб же Ростовский теперь едва ли осмелится сунуться, даже когда в княжестве не останется дружины. Воевать с Новгородом ему не с руки. Был только один вопрос: зачем все это нужно Остромиру? Неужто поход обещал быть столь тяжелым, что даже считанные белозерские воины были жизненно необходимы? Тогда Остромир искал бы иного, более сильного союзника, Полоцк, например, или тот же Ростов — с ним, кроме неубитого белозерского медведя, делить Новгороду было нечего. Но Цвет Грозы говорил о другом. Ничего равноценного ему у Остромира быть не могло, и то, что меч был поднесен именно ему, означало, что именно его Новгородский князь считает если не единственным, то главным союзником. Только вот почему, Ростислав не мог понять, хоть убей.

Беда случилась внезапно. Шел четвертый день пребывания посольства в Белозерске. Каждый, вроде бы, занимался своим делом, князь слушал отчет ключника, на очереди были еще какие-то обыденные дела, как вдруг зимний день взорвался грохотом и криками. Ростислав кинулся на гульбище[23].

Внизу, во дворе, белокурый варяг в изодранной рубахе отчаянно рубился с одним из дружинников.

— Что за…

Ростислав хотел бежать вниз, кликнуть ратных, чтобы разняли, разобрать ссору… Дружинник рухнул с разрубленной головой. Какое-то хриплое рычание вырвалось из груди варяга, безумный взгляд его шарил вокруг, ища другой жертвы.

— Хорс[24] Пресветлый… — прошептал за спиной князя новгородец.

Диким зверем варяг метнулся по двору; шарахнулся перепуганный конь, обрывая привязь, взвился на дыбы, лезвие секиры вонзилось в конский бок, вспарывая живую плоть.

— Княже, ради всего святого! — новгородец был белее полотна, его колотила дрожь. — Сейчас его лучше не трогать.

Ростислав потому и медлил, что понял: обезумевший варяг, прежде чем его скрутят, может положить не одного человека.

— Снять? — чуть слышно спросил Некрас. Князь только сейчас заметил, что стремянный стоит здесь, уже натягивая тетиву.

— Княже, любую виру[25] дам! — взмолился Ждан, и Ростислав качнул головой:

— Стреляй, если бросится на кого-то.

Неистовый викинг во дворе крушил уже мертвое дерево, как перед тем живую плоть.

— Понял, за что его извергли из рода? Сварог Всемогущий, куда же она!

По двору шла женщина, шла, как ни в чем ни бывало. Лук скрипнул, напрягшись до отказа, но князь поднял руку.

— Постой… смотри, что она делает.

Безумец был уже рядом, уже взлетело окровавленное лезвие… не опустилось. Женщина отступила на шаг. Варяг шагнул вперед… но и теперь не ударил. Женщина пятилась, умоляюще вскинув руки, безумец шел на нее, но все медленнее, медленнее… И вдруг женщина запела. Высокий голос, щемяще-печальный, плыл, заполняя двор, плыл, заставляя сердце болезненно сжиматься… Еще шаг, и секира выпала из обессилевшей руки, вонзившись в землю. Рукоять еще дрожала, словно отвечая трепещущему голосу. Еще шаг, и мужчина зашатался, еще шаг… медленно повалился на землю.

Два шумных выдоха слились в один. Ростислав вытер о рубаху вспотевшие ладони. Двор начал наполняться людьми. Оказывается, и все дружинники собрались здесь, но, хвала богам, не сунулись без приказа.

Женщина — Ростислав узнал в ней новую холопку, как ее там… Данька — сидела на земле, и голова варяга покоилась у нее на коленях. Он то ли был без сознания, то ли просто спал. Огромное, могучее тело бессильно распласталось в истоптанном снегу, пепельные волосы слиплись от пота, разодранная одежда была залита своей и чужой кровью.

— Как тебе это удалось? — ошарашено выговорил Ростислав.

— Н-не знаю… — сейчас ее запоздало трясло от страха, и князь, как самое естественное дело, протянул ей руку, помогая подняться… и едва успел подхватить внезапно повалившуюся без чувств женщину.

Вот уж нелепое зрелище: князь с бесчувственной холопкой на руках, кругом куча обалдевших ратных, в двух шагах лежит мертво тело, в двух шагах — убийца, сам немногим отличающийся от трупа.

— Возьми, — Ростислав перевалил не приходящую в себя девушку на руки подоспевшему стремянному, — отнеси в девичью, пусть позаботятся. Хотя постой.

Стянув с пальца тяжелый золотой перстень, князь надел его на руку девушке. Затем обернулся к остальным:

— Третьяк, Ярослав, возьмите тело… Молчать! Дружинник Ропша погиб в честном бою. Все! Готовьте похороны. Боярин Ждан, прикажи своим людям забрать варяга и приставь стражу. Затем поднимешься ко мне.

— Среди варягов нередко встречается такое безумие, — рассказывал Ждан Всеволодович, уже не бледный, а пунцовый, и, видимо, смирившийся с провалом своей миссии. — На их языке это называется «берсерк»[26]. Простые люди их боятся и часто извергают из рода, а викинги, напротив, почитают, думая, что они угодны богам. Ярл Сигурд подарил Эрика моему князю.

— Он что, холоп? — не понял Ростислав.

— Нет, княже. Но Сигурд, в знак приязни, послал на службу князю Остромиру своего лучшего воина, и князь чрезвычайно ценит его, поскольку, неложно, в бою ему нет равных. Не ведаю, отчего князь решил отправить его с посольством, но пред ликом пресветлого Хорса могу поклясться, что князь Остромир не имел намерения нанести тебе обиду и не мог ожидать, что у Эрика не вовремя случится… гм… приступ.

— Посол Ждан, решение мое таково. Ты дашь роду убитого положенную по обычаю виру. С варягом Эриком поступишь по своему усмотрению, но вплоть до отбытия посольства он будет находиться под стражей, и впредь ему запрещено ступать на Белозерскую землю под страхом смерти. Ты же со всем посольством завтра покинешь Белозерск. Князю Остромиру Новгородскому передай, что предложение его мне по сердцу. Пусть князь Остромир назовет, когда и где мы встретимся, чтобы скрепить наш союз взаимной клятвой. Ступай, Ждан Всеволодович, да благословит Сварог твой путь.

Ростислав произнес это с легким сердцем, поскольку минуту назад понял все. Не белозерские вои[27] были нужны Новгороду, а только он сам, князь Ростислав Изяславич. Остромир Грозный, столь ценивший бешеных варягов, отважный витязь и вполне приличный правитель, был весьма и весьма посредственным полководцем. Потому и обратился теперь за помощью к тому, кто разгромил его несколько лет назад.

Остромир Новгородский конечно, встретился с Ростиславом Белозерским, причем на белозерской территории, что ввергло принимающую сторону в немалые расходы.

Грозный Новгородский князь смотрелся впечатляюще. Немногие могли взглянуть Ростиславу в лицо, не задирая головы, а вот Остромир — смотрел, хоть и с неприметным чужому глазу усилием. К тому же косая сажень в плечах. Очи — что штормовое северное море. И роскошное платье не отвлекало взгляда, а напротив, подчеркивало богатырскую стать. Узорчатый, в золоте и самоцветах пояс туго охватывал стан, травянисто-зеленая ферязь[28] была богато расшита шелками, наручи[29], под пару к поясу, искрились каменьями и золотым шитьем, витая золотая гривна[30] буквально лежала на могучей груди. Впрочем, нельзя сказать, что Ростислав в своем платье стального цвета, весьма сдержанно расшитом жемчугом, выглядел хуже. К тому же внимательный взгляд Белозерца отметил и несколько седых волосков в буйных русых кудрях, и белую вышивку на вороте сорочки[31]. Недавно изборчане, видимо по примеру Белозерья, попытались отложиться от Новгорода, и убили посадника по имени Тур, побратима Остромира. Восстание подавили быстро, Остромир залил город кровью, и Ростислав очень хвалил себя за то, что не оказал мятежникам поддержки, о которой те просили, хотя такой соблазн был, ох, какой большой соблазн! Что ж, можно быть сколь угодно грозным правителем, но такие события не проходят бесследно, оставляя белые нити на сорочке и в волосах…

Был зачитан вслух договор. Остромир торжественно произнес слова клятвы, обнажил меч и поднес к губам. Меч был прекрасный, словенской работы, с черненой рукоятью и широким клинком, отливавшим голубоватым светом; Ростислав знал, что имя меча было Светоносный. В свою очередь, и Ростислав произнеся клятву, благоговейно поцеловал Цвет Грозы. Союз был заключен, и тут Белозерец увидел нечто странное. Новгородский князь закатал левый рукав и легонько полоснул себя по запястью. Вот как, не без удивления отметил Ростислав, меч его таков, что не возвращается в ножны, не испив крови.

Все было ладно, все спокойно в Белозерский земле. Спустилась зимняя ночь, из тех морозных ночей, когда близкие звезды сияют, словно начищенные, и синие сугробы лежат на крышах; постепенно гаснут за слюдяными окошками желтые огоньки, далеко-далеко разносится каждый звук, и так покойно становится на сердце.

Поскрипывал снежок под ногами дозорного, да изредка взлаивал чуткий пес. Спал безмятежно князь Ростислав, а княгиня его осторожно гладила мужа по щеке, и слезинки дрожали на ее ресницах, потому что все шло по замыслу ее, а значит, ничем не омраченного счастья оставались считанные дни. Спал князь Остромир, далеко откинув мускулистую руку, где среди бесчисленных рубцов засохшими капельками крови темнел последний, а подаренная накануне девка, примостившись на краешке постели, думала, что, если не будет дурой, сможет неплохо устроиться при Новгородском дворе. Спала на узкой своей лавке холопка Данька, и во сне не разжимая ладони с заветным перстнем. Спал, завернувшись в широкий вотол[32], стремянный Некрас, уткнувшись лицом в душистое сено и блаженно улыбаясь во сне, поскольку снились ему жареные поросята, водящие хоровод вокруг бочки с пенистой брагой. А где-то далеко отсюда сплетала на ночь косу девица, подвесившая, гадания ради, в сенях свой гребешок, еще не зная, что поутру найдет на нем рыжий волос; и брат ее беспокойно метался, видя во сне жаркую сечу.