На краешке любви

В последнее время Иван Алексеевич стал обращать внимание на то, как болезненно его жена реагирует на самые безобидные фразы, которые напоминают ей о возрасте. Через три недели супруге исполнялось сорок лет, и, хотя выглядела она совсем неплохо, он по вечерам иногда замечал, с каким ужасом она рассматривает морщинки в уголках глаз. Но Инге Константиновне грешно было жаловаться: дородная, светловолосая и голубоглазая, она до сих пор притягивала взгляды мужчин на улицах. Впрочем, те же мужчины, заходя в кабинет к Инге Константиновне, видели существо среднего пола, сухое и жесткое, как наждачная бумага.

Иван Алексеевич подозревал, что Инга не захочет отмечать свой день рождения дома и даже постарается отвертеться от праздника на работе. Но от семьи подарок все равно купить надо – неразумно приучать детей к тому, что можно забыть семейное торжество. Несколько дней он мучительно соображал, что же купить жене к юбилею, но, так и не придумав ничего, решил ограничиться заказом огромного торта. Даже если Инга и не желает отмечать свою годовщину, дети всегда будут рады съесть по большому куску сладкого.

Иван Алексеевич думал и о том, что в следующем году ему тоже стукнет сорок. Но он к этому факту относился спокойно. В конце концов, какая разница, двадцать ему, сорок или шестьдесят. Нет, наверное, все же разница есть. Если он доживет до шестидесяти, дети к тому времени станут взрослыми, и они с женой останутся вдвоем. Интересно, что тогда Инга будет думать о своем решении родить Люсю для того, чтобы удержать мужа в семье. Иван Алексеевич не был дураком, он понял это сразу, как только Инга объявила о своей беременности. Да, ее расчет оказался верным, он не ушел к Ирине – женщине, которую встретил и полюбил слишком поздно. Сколько же ему тогда стукнуло? Тридцать? Верно, тридцать... Два года он колебался – уходить от жены или нет... Надо было сразу уйти... Жизнь сложилась бы тогда совсем по-другому... Но лучше об этом не вспоминать... Прошлое – оно прошло, надо жить настоящим.

Как-то вечером за ужином Инга Константиновна оповестила своих мужчин:

– В этом году на день рождения я никого звать не намерена. Отметим тихо, вчетвером. Людмилу на выходные заберем из лагеря и отметим.

Дима обрадовался. Когда несносная Люська надоедала ему вечерами, он мечтал о том, чтобы ее поскорее отправили в лагерь. А когда его желание осуществилось, то оказалось, что ему не хватает приставучей сестренки и что он скучает без нее.

На следующий день Дмитрий поинтересовался у отца, какой подарок хочет мама.

– Ограничимся только цветами, – посоветовал сыну отец.

Время пролетело быстро, и, когда до дня рождения оставалось всего несколько дней, Инга Константиновна вдруг сообщила:

– Ваня, Дима, я срочно уезжаю в центр. На семинар.

– Ты уезжаешь? – удивленно приподнял брови Иван Алексеевич. – И надолго?

– Дней на десять, – кивнула Инга Константиновна.

– Что? – переспросил Дима. – Ты едешь в Краснодар?

– Да. На семинар. Новые методы управления и все такое.

– Но мы ведь собирались в субботу забрать Люсю, ты же сама говорила.

– Ничего страшного. Без меня съездите и заберете.

Иван Алексеевич посмотрел на жену:

– Вы с ней не виделись почти месяц. Ребенок ведь скучает, как ты не понимаешь?

– Ничего страшного, – махнула рукой женщина. – Сильнее потом обрадуется. Я же не могу ради этого бросить свою работу!

– Я вижу, Люся тебе совсем не нужна, – погрустнел Иван Александрович. – Зачем тогда рожала?

– Постыдился бы при сыне, – вскипела Инга, – думай, прежде чем что-то говоришь!

– Непонятно, зачем вы нас с Люськой завели, – не выдержал и Дима.

Храбрости ему придавало сознание того, что скоро он уедет из этого дома, подальше от постоянных выяснений отношений и упреков.

– О, – произнесла Инга, – я вижу, ты совсем взрослым себя возомнил. Собственное мнение решил заиметь. Не рановато ли?

– В самый раз. Оно мне в казарме как раз пригодится, – огрызнулся Дмитрий.

– Ну-ну... Тогда будь добр, придержи его для казармы. А пока ты в моем доме, не вмешивайся в разговоры, в которых ничего не смыслишь.

– А ведь мальчик прав, – поддержал сына Иван Алексеевич.

Инга посмотрела на обоих раздраженно:

– Идите кино смотреть. Сейчас уже начнется. А мне вещи сложить надо.

По телевизору показывали очередную серию «Ментов». Дмитрий хотел продолжить разговор, начатый при матери, но отец резко оборвал его:

– Смотри молча.

Инга уехала в среду, и мужчины в полной мере насладились свободой, как обычно и бывало при довольно редких командировках госпожи Мильновой. Два дня Иван Алексеевич приходил домой веселый, в состоянии легкого опьянения. А Димка утром звонил своей Еве, и до самого обеда они уединялись в стенах квартиры. Правда, Дмитрия иногда пугал Женькин темперамент и раздражала ее дурацкая привычка, возникшая неизвестно откуда: накручивать его короткие волосы на голове на палец и дергать. Он пытался объяснить ей, что ему это не доставляет удовольствия, но она реагировала всегда одинаково – говорила «не буду», а потом забывала свои слова... Если бы не эта маленькая неприятность, островок счастья в два дня показался бы Дмитрию настоящим заоблачным блаженством.

Но в пятницу вечером Иван Алексеевич пришел трезвый и с огромным красивым тортом.

– Завтра утром поедем за Людмилой, – сказал он сыну. – Заберем ее на выходные и устроим праздник.

– А на чем поедем, на такси? – спросил Дима.

– Автобусом, конечно. Мы с тобой, сынок, не миллионеры.

Первый автобус отправлялся в половине седьмого. Костоглодовы втиснулись в него с большим трудом. Сотрясаясь на каждой выбоине, старенький ЛиАЗ еле-еле за сорок минут дополз до лагеря.

Люся обрадовалась, узнав, что на два дня уедет домой. В лагере ей нравилось, на вторую смену она осталась с удовольствием, но все же девочка успела соскучиться по родным. Услышав, что ее ждет огромный торт и поход в парк на качели, Людмила на весь лагерь завизжала от радости.

Отпустили ее без особых проблем. До автобуса оставалось два часа, поэтому семья отправилась на речку, и Людмила наконец плавала столько, сколько хотела, а не десять минут от свистка до свистка воспитателя. Она даже попыталась плавать наперегонки со старшим братом. Но быстро передумала, потому что Димка не стал ей поддаваться.

На обратном пути автобус был пустой, и его трясло на колдобинах, как консервную банку. Людмила, подпрыгивая на сиденье, вопила как ненормальная:

– Ай! Ой!

Отец и брат всю дорогу хохотали над ней. Все получили огромное удовольствие от поездки.

Дома, увидев двухкилограммовый торт, украшенный розочками, девочка пришла в восторг:

– Ой, это все нам? – И добавила беззаботно: – Мамы нет, значит, можно есть руками?

Иван Алексеевич посмотрел на дочь:

– Можно. А ты что, не соскучилась по маме?

– Не-а, – произнесла дочура, с жадным интересом рассматривая цветочки на торте.

– Пап, а может, вы без меня погуляете? – Димка понял, что обществом сестры он уже насладился в достаточной степени.

– Пап, не разрешай ему, – сразу надулась Люся. – Я хочу, чтобы он пошел с нами. А какой сегодня праздник?

– У мамы день рождения. Но она уехала в командировку.

– А без мамы веселее, правда, Дим? – сказала девочка.

Дима тоже так считал, но в свои семнадцать он уже понимал, что такое педагогика. Поэтому старший брат сказал:

– Не говори так. Это же мамин праздник! Очень жаль, что ее сейчас нет с нами.

– Фи, – ответила Люся, а отец удивленно взглянул на сына.

– Опять к своей чахоточной? – крикнула Инга Константиновна, когда Дима, пробурчав обычное «спасибо» и бросив тарелку в раковину, направился к дверям.

– Мам, – поморщился парень, – ну сколько можно? Почему ты так относишься к Жене?

– Потому, дорогой мой сын, – наставительным тоном проговорила Инга Константиновна, – что девушка, которая среди ночи врывается к тебе в комнату и всеми силами пытается тебя соблазнить, тебе не пара.

Дима понял, что напрасно затеял этот разговор. А Инга Константиновна уже завелась:

– Если она с такой легкостью прыгает к тебе в постель, то к другим пойдет точно так же.

– Мама! – воскликнул Дима.

– Что «мама»? Ну что «мама»? Я тебе только добра желаю, а ты – «мама»!

Дима думал, что мать невзлюбила Женьку после того случая с лифчиком. Он просто не замечал, что Инга всегда холодно относилась к Евгении, а застав своего сына с девушкой в весьма пикантной ситуации, окончательно возненавидела его возлюбленную. Правда, мадам Мильнова была абсолютно уверена в том, что, когда сын уедет, он выбросит из головы «эту потаскушку», именно поэтому не запрещала сыну встречаться с Женькой, чтобы не делать их встречи сладким запретным плодом.

Дима поскорее вышел из квартиры, чтобы не слышать того, что его мать могла еще сказать о Жене. Иногда парень и сам сомневался в том, сможет ли Женька, с ее-то темпераментом, быть верной ему, пока он будет учиться в училище. Он бы никогда не признался в этом матери, но с самим собой парень был вполне откровенен. Но, дойдя до Женькиного дома, Дима успокоился, решив, что это полный бред и что Женьке никто, кроме него, не нужен.

Поднявшись на третий этаж, Дима нос к носу столкнулся с Джеммой, которую видел в гостях у Эли несколько недель тому назад. Она выходила из квартиры, прижимая руки к груди.

Увидев Диму, девочка от неожиданности ойкнула:

– Ты?

– Привет, Джемма.

Она уставилась на Диму черными глазищами, проговорив что-то невнятно.

– Что-что? – переспросил Дима.

– Хочешь на мою крыску посмотреть? – Девочка приблизилась к Диме и ткнула ему в лицо белую крысу.

Дима резко отстранился. Он с брезгливостью относился к мышам, тараканам и прочей заразе, и то, что крыса была ручной, не имело для него никакого значения.

– Ее зовут Крыся. А ты к Женьке?

– Ну да.

Джемма покраснела и, не глядя на него, спросила:

– А зачем?

– В кино хотели пойти. А тебе-то что?

Джемма пробормотала что-то совсем непонятное, кажется, на своем родном языке.

– Что ты там опять бормочешь? – Диму это начало раздражать. Ему показалось, что девочка стремится подольше удержать его на площадке.

– Можно мне с вами?

– Да ты что?! – он усмехнулся. – Спятила? Найди себе парня и ходи с ним куда хочешь.

– А на меня никто не смотрит, – ответила она как-то слишком весело. – Ну возьмите, а? Я не буду подглядывать, как вы целуетесь...

Дима почувствовал, как у него предательски загорелись уши.

– Да поздно уже, – сказал он мягче. – Тебя родители не отпустят.

– А я с бабушкой живу, она добрая, разрешит. Я быстренько соберусь, вам не придется меня ждать.

Дима уставился на девочку, не понимая, почему она к нему прицепилась. Джемма снова покраснела.

Наконец он додумался позвонить в квартиру Березуцких. Дверь открыла сама Женя.

– Заходи. Я уже почти собралась, – сказала она и посмотрела на Джемму. – Джемма? Ты что-то хотела?

– Можно я пойду с вами в кино?

Женька перевела недоумевающий взгляд на Диму.

– Жень, а может, и правда, пусть с нами идет? – промямлил тот.

– Джеммочка, ты совсем Крысю затискала, – сказала Женя. – Отнеси ее домой.

– Ой, правда... – Девочка виновато посмотрела на свою любимицу и вышла из квартиры. Следом за ней выскочила Женя.

– Ты что, с ума сошла?! – зашипела она, чтобы Дима не услышал. – Иди домой и не порть мне свидание.

– Так я бы только рядышком шла...

– Ты что, вчера родилась? Я тебя прошу, иди домой и не вздумай навязываться к нам в сопровождающие. Димка уезжает через несколько дней. Мы хотим побыть вдвоем. Понятно?

– А я...

– Все! Хватит!

Женя готова была ударить Джемму, но сдержалась, как можно вежливей затолкала девочку в ее же квартиру и захлопнула дверь.

Дмитрий и сам не ожидал, что так легко и быстро привыкнет к казарменным порядкам. В первые недели ему казалось, что общий сортир, запах портянок, подшивка подворотничков, застилание кроватей – это вещи, к которым невозможно относиться без отвращения. Но к концу первого месяца обучения Дмитрий научился не просто держать в руках нитку и иголку – он мог пришить подворотничок, когда глаза уже слипались от усталости. И на остальные мелочи не обращал внимания. Единственное, к чему он так и не смог привыкнуть, – к запаху. И если после отбоя он засыпал мгновенно, то утром устойчивый запах портянок, потных курсантских ног и подмышек, непостиранного белья – все те тонкие нюансы, из которых складывается неповторимый аромат казармы, – казался ему отвратительным.

Постепенно распорядок дня перестал угнетать Дмитрия, теперь его терзало другое: ограничения на выход в город. Но он видел, что старшекурсники сбегали в самоволку без проблем, а офицеры, зная об этом, спускали все на тормозах, и это несколько смягчало его представление о казарменной жизни. К сожалению, на первокурсников это не распространялось – начальник училища считал, что им в городе делать нечего. Но ведь Димка и не собирался вечно оставаться на первом курсе!

А вот к армейской пище Димке привыкнуть было тяжелее. Перловая каша каждый день, а иногда ее давали и два раза – в супе и на завтрак или ужин. А на мойву Димка просто не мог смотреть, его мутило от одного запаха залежалого подсолнечного масла, на котором жарили эту пародию на рыбу. И вечерами постоянно хотелось есть. Димка каждый день вспоминал домашнюю пищу. Раньше он считал, что мать могла бы кормить своих детей получше, поразнообразнее: дома чередовались мясные котлеты с рыбными, отбивные с жареной рыбой. Теперь же Димка вспоминал эти блюда как деликатесы. В их доме никогда не было сала, потому что ни мама, ни отец его не любили. А теперь, когда Димку угостили кусочком сала с черным хлебом, эта немудрящая пища показалась курсанту великолепнейшим лакомством.

А чай! Дмитрий всегда пил только качественный, хорошо заваренный чай и пойло из опилок, которое называлось чаем в училище, он возненавидел с первого же дня.

Офицеры оказались не такими страшными, как боялся Димка, когда проходил комиссию в военкомате. За исключением заместителя начальника курсов по воспитательной работе. Тот действительно, по мнению Дмитрия, был редкостным идиотом. Хотя, как разъяснили курсанту Костоглодову товарищи, не такой уж он был и редкостный – типичный для своей должности и звания. Единственное, что отличало майора Захарченко, – это страсть читать курсантам на занятиях биографии великих полководцев всех времен и народов. Как объяснили Дмитрию все те же товарищи, это вырабатывало у курсантов очень полезную вещь – умение дремать с полуприкрытыми глазами.

Майор Захарченко мог сорок минут кряду вещать о походах Александра Македонского, о снаряжении его войск, количестве воинов и лошадей, а будущие лейтенанты в это время тихо дремали, пользуясь несомненным достоинством майора – плохим зрением.

А самым экстравагантным из преподавательского состава был майор Степарушкин. Майор преподавал СЭС (станционно-эксплуатационную службу) и никакой теории у салаг не спрашивал. У него была своя методика преподавания. Степарушкин, хоть и был въедлив в мелочах, никогда не ставил двоек. Он выстукивал пальцами куплеты из разных песен, и кто правильно угадывал – получал плюсик. А на экзамене количество плюсиков влияло на запись в зачетной книжке. Славу, даже за стенами училища, майор Степарушкин снискал за случай, когда потребовал спеть гимн Советского Союза. Слов никто не знал, и тогда майор, ехидно улыбаясь, начал настукивать морзянкой текст. «Кто споет – тому зачет автоматически», – пообещал он. Несколько курсантов решили попытать счастья, встали и запели. В это время в аудиторию вошел начальник училища. Он удивленно посмотрел на смолкнувший хор, потом перевел взгляд на Степарушкина и предложил ему пройти в свой кабинет.

Подробностей начальственного разноса курсантам узнать так и не удалось. Но майор, к радости будущих защитников родины, остался на своем месте.

В первые же дни пребывания в училище Дмитрий с удивлением обнаружил, что его физическая подготовка далека от идеальной. Обнаружил он это благодаря офицерам, которые после первого же марш-броска обозвали всех новичков дохляками и недоносками. В конце дистанции курсанты не бежали, а с трудом волочили чугунные ноги под насмешливые ухмылки старшекурсников. В тот день Димка почему-то вспомнил мамины настоятельные увещевания выучиться на доктора – уж тогда бы он точно так не мучился! Но на следующей паре лекций он уже забыл и о маме, и о докторе. Это была как раз вводная часть по СЭС с незабвенным майором Степарушкиным. Ради таких вот часов отдыха и расслабления можно было стерпеть любые издевательства на физподготовке!

На фоне СЭС некоторые лекции выглядели куда менее привлекательными, особенно электротехника. Почти с первых дней курсантов начали пичкать схемами, которые надо было чертить самостоятельно. Теперь Дима горько жалел о том, что в школе у них вел черчение хромой алкоголик. Абсолютное отсутствие умения строить чертежи не замедлило сказаться на успеваемости курсанта Костоглодова. Преподаватель всегда делал Дмитрию одно и то же замечание: «Сколько приняли на грудь ваши линии, товарищ курсант?»

Из всех предметов наиболее легко давались Диме физика и высшая математика.

Больше всего в учебе Дмитрию не нравилась разница в отношении преподавателей к тем, кто поступил в училище после армии, и к тем, кто пришел после школьной скамьи. Тех, кто уже отслужил, сразу назначили старшими – дежурными в нарядах, старшинами. Они имели хоть и минимальную, но власть. Димке это показалось несправедливым. Ведь видно же было на экзаменах, кто еле-еле набрал проходной балл. Он не понимал или не хотел понимать, почему в военные училища с большей охотой принимают тех, кто уже видел будни армейской жизни.

Правда, это не помешало Дмитрию еще на вступительных экзаменах познакомиться с Игорем Терещенко, который поступал в училище, успев уже год отслужить в армии. Игорь был не похож на Дмитрия ни внешностью, ни характером. Более бесшабашный, веселый, но вместе с тем и более целеустремленный, Игорь сразу стал лидером в их тандеме.

После ноябрьских праздников Игорь завел разговор о том, что ждет их по окончании училища, и поинтересовался, почему Димка решил стать военным. Услыхав ответ: «Я не хочу, чтобы мною когда-нибудь командовала женщина», Игорь расхохотался, заметив, что с этой точки зрения никогда об армии не думал.

– Не понимаю, что тут смешного? – насупился Димка. – Да, я пошел в армию, чтобы застраховать себя раз и навсегда от бабы-командира.

– А жена? – хохотнул Игорь. – У тебя же может оказаться такая жена, которая станет тобой командовать не хуже генерала.

– Нет, моя Женька никогда не будет такой, – покачал головой Димка. – А сам-то ты ради чего в армию пошел?

Димка думал, что Игорь ответит: «Чтобы девочкам нравиться», и удивился, услышав:

– Потому что это самый простой способ выбиться в люди.

– Ради карьеры? – Димка не верил своим ушам. – Тебя привлекает карьера военного?

– Ну, тебе этого не понять. У тебя мать кто? – подколол приятеля Игорь. – То-то же. А у меня – простой библиотекарь, она меня сама поднимала. От бати мы алиментов отродясь не видали. Поэтому я и решил – стану офицером. Женюсь на дочери какого-нибудь подполковника, и все будет на мази. Собственно, я всю жизнь собираюсь просидеть где-нибудь в штабе. Желательно в округе.

– Ну ты даешь! – развел руками Димка. – Жениться ради карьеры – глупость.

– Да, я совсем забыл, жениться надо по большой и чистой любви, – саркастически произнес Игорь.

– Не вижу в этом ничего плохого. И не понимаю, почему ты к этому относишься с иронией.

– Суки! – вдруг завопил кто-то из первокурсников. – Кто стольник спер? Он у меня на десятой странице был заначен!

Приятели оглянулись. В проходе между койками стоял курсант Гаврилов и размахивал «Новейшей историей России». Игорь иронически поинтересовался:

– Да откуда у тебя такие деньги, Гаврила? Целых сто рублей!

Всем было известно, что Сергей Гаврилов деньги тратит на шоколад, который всеми правдами и неправдами умудряется или покупать сам, или просить того, кто идет в город. И вечерами, после ужина, когда все нормальные люди жевали густо посоленный черный хлеб, запивая его водой, Сергей съедал четвертинку шоколадной плитки.

– Не твое дело! – Голос у невысокого Гаврилова был громкий и зычный, каким ему и положено быть у будущего командира. – Где сотня, я вас спрашиваю?!

– А правда, пацаны, – Игорь задумчиво обвел взглядом сокурсников, – уже ведь пропадали деньги. У Симоненка, например. И еще у нескольких человек. И у меня в том числе!

– И у меня два раза, – сообщил Димка. – Только я думал, что посеял их где-то. Да больше червонца и не пропадало никогда. Так, мелочовка.

– А у меня как-то тридцать рублей пропало, – заявил Игорь. – Но я тогда не сказал никому.

– Гаврила, ты точно помнишь, что в эту книгу клал? – спросил Дима.

– А то! – не понижая голоса, отозвался Гаврилов. – Я, в отличие от некоторых, всегда помню, куда кладу свои деньги.

– Заткнись! – ощетинился Дмитрий. – Может, ты сам и воруешь! А теперь орешь, чтобы на тебя не подумали...

– Да кто ты такой? – Гаврилов полез через кровать с явным намерением заехать курсанту Костоглодову по физиономии. – Я тебе покажу, кто из нас ворует!

Они почти сцепились, но их вовремя разняли.

Терещенко еще раз обвел присутствующих задумчивым взглядом:

– Пацаны, у кого еще пропадали деньги?

Ему ответил разноголосый хор пострадавших от карманного вора. Выяснилось, что мелочи недосчитывались почти все, только никто не придавал этому большого значения. Поскольку курсанты выходили в город исключительно строем и деньги могли тратить только на мороженое и сигареты, каждый полагал, что просто ошибся в расчете своих бюджетных остатков. И если бы не злополучная гавриловская сотня, неизвестно, сколько бы еще длилось это беззаботное неведение.

Поскольку Терещенко уже имел опыт казарменной жизни, он отсоветовал ребятам обращаться за помощью к офицерам. Сначала надо поймать вора, а потом уже докладывать начальству. Но как это сделать? Тут следует хорошенько все продумать, прежде чем предпринимать какие-то шаги.

– Да что думать-то? Я тебе говорю – Гаврила и тырил все эти деньги. А потом кипеж поднял, чтобы на него не подумали. – Димка твердо стоял на своей версии.

– Послушай, – протестующе поднял руку Игорь, – не каждый, у кого мало денег, будет обворовывать соседей!

– Да он же сам говорил, что без шоколада не может. А денег ему всегда не хватает. Это все знают. – Димка бросил на Гаврилова испепеляющий взгляд. – Я теперь за тобой смотреть буду. Мигом на чистую воду выведу!

– Только учти, – предупредил его Игорь, – драки среди курсантов не поощряются.

– А при чем здесь драки? – спросил Димка.

– Если ты начнешь следить за каждым Серегиным шагом, вы непременно подеретесь.

– Да больно мне надо с ним драться! – ответил Димка с презрением. – Я всего лишь хочу доказать, что он вор.

Игорь оказался неплохим провидцем. Через восемь дней курсанты Гаврилов и Костоглодов были наказаны за мордобой, учиненный во время самоподготовки.

Инга Константиновна знала – военком сделал все как положено, замолвил словечко за будущего курсанта перед начальником военного училища, и Дмитрий поступил без проблем. Сын будет связистом, как и хотел, а сам ли он того добился – это теперь не имело никакого значения.

Она решила, что Людмила не поедет смотреть, как ее брат принимает присягу. Все равно мала еще, ничего не запомнит. Поедут только они вдвоем с мужем, а Люся поживет несколько дней у бабушки. Инга собиралась пробыть в Краснодаре два дня и уехать домой не в день присяги, а на следующий.

На вокзале она встретила Евгению, которую сопровождала мать. «Эта соплячка специально прихватила с собой защитницу, – подумала Инга. – Хитрая шалава! В этот раз поговорить с ней по душам явно не получится...»

Инга Константиновна критическим взглядом окинула обеих. Как она и предполагала, мамаша Березуцкая оказалась еще хуже дочери. Толстая коротышка, выглядевшая лет на семь старше Инги, одетая в жуткий плащ, вышедший из моды лет десять назад. Инга вздохнула – настроение было безнадежно испорчено. Естественно, в училище эта пигалица начнет при всех вешаться на шею ее сыну. Никакого стыда у девицы. Что он в ней нашел? Скорее всего, ничего, просто сын никак не может понять элементарной вещи – ему необходима не эта замухрышка, а совсем другая девушка, стройная и красивая.

Надежда Петровна, которой дочь на ухо прошептала, что к ним приближаются Димины родители, вежливо поздоровалась с ними и спросила, в каком вагоне они едут.

– В седьмом, – ответил Иван Алексеевич.

– Какая жалость. Мы – в десятом.

Инга и девушка одновременно подумали: «Слава богу, в разных».

Женя потянула мать к вагону:

– Мама, я тебя прошу, поменьше разговаривай с этой...

– Доча, эта, как ты говоришь, прежде всего – мать твоего Димы. И ты должна к ней относиться соответственно.

– А мы с Димой все равно будем жить отдельно, – беззаботно произнесла Женя. – Вдалеке от этой мымры.

Когда Женя и Надежда Петровна отошли на несколько шагов, Инга произнесла:

– Хоть бы ты объяснил своему сыну, что на таких наглых девицах не женятся.

– Точно, – подтвердил Иван Алексеевич, – наглых и самоуверенных девушек надо сторониться.

Она посмотрела на мужа подозрительно. Фраза скорее походила на намек, чем на согласие с мнением жены...

Зайдя в купе, Инга обрадовалась – одно место свободно, а значит, пассажир-попутчик будет вынужден подстраиваться под тот режим, который выберет она. Инга повнимательнее посмотрела на соседа. Кажется, командировочный, который твердо намерен пропьянствовать всю дорогу. Инге тоже вдруг захотелось расслабиться. Если сосед предложит выпить, она не откажется. Да и Иван вряд ли. Что-то муженек в последнее время стал частенько прикладываться к бутылке.

Инга сняла элегантный теплый жакет. Странно, в последнее время она часто чувствует себя уставшей. Или не уставшей, а какой-то... Иногда ей хотелось послать всех к черту и, закрывшись в кабинете, бить и крушить все вокруг. Раньше ведь не было такого. Это все сын виноват, с его отказом идти в медицинский вуз. За восемнадцать лет семейной жизни Инга ни разу не меняла своих решений и всегда стояла на своем. Но полгода назад, представив, какие усилия придется затратить на одновременную войну с сыном и мужем, она смалодушничала – сдалась без боя. Неужели это старость стучится в ворота? Старость с ее климаксом, маразмом и безразличием к окружающим?

Инга вздохнула и толкнула мужа:

– Сходи за постелью. Я прилечь хочу.

Когда Иван Алексеевич закрыл за собой дверь купе, сосед произнес:

– Такая очаровательная женщина не может лечь спать, не выпив немножечко коньяку перед сном. Для того чтобы сон был слаще. Разрешите познакомиться – Дмитрий Иванович.

Инга расхохоталась. Мужчина посмотрел на нее с удивлением.

– Простите, пожалуйста. Просто я к сыну еду, а он тоже Дмитрий Иванович.

– Тем более надо выпить, – улыбнулся сосед. – За вашего сына. В каком классе он учится?

Инга улыбнулась:

– Он курсант, в этом году поступил.

– Да вы что, никогда бы не подумал, что у такой молодой женщины есть взрослый сын.

Инга, довольная комплиментом, полезла в сумку за зеркальцем, а сосед – за бутылкой. Иван Алексеевич, открыв дверь, увидел три стопочки на столе. Взгляд его печальных глаз мгновенно потеплел.

– Скорее, мы вас ждем, – пригласил к столу Дмитрий Иванович. – За знакомство!

Они выпили, закусили печеньем, и мужчины пошли в вагон-ресторан за закуской посущественней.

А Женя с матерью заняли места в плацкарте. Надежда Петровна достала курицу, но от волнения Женьке не хотелось ни есть, ни пить, ни спать.

– Женя, ты ешь курицу, а не смотри на нее, – ласково уговаривала дочь мадам Березуцкая.

– Мама, не хочу, – отказывалась Женька. – Не стоило вообще ничего брать. На ночь есть вредно, а утром мы уже приедем. Ехать-то всего шесть часов.

Надежда Петровна покачала головой:

– Ты с самого утра ничего не ела. Зря я поддалась на твои уговоры ехать. Ты слишком нервничаешь. Лучше бы осталась дома.

– Я не уговаривала тебя ехать, – напомнила Женька матери.

– Как я могла тебя отпустить одну в таком состоянии? – пожала плечами Надежда Петровна.

– В каком таком? – фыркнула Женька. – Ты преувеличиваешь.

– Да нет, дорогая моя доченька, наоборот – преуменьшаю, – вздохнула мать. – Ты даже не пыталась поступить в институт. Сидишь вечерами дома, с подругами не гуляешь. Работаешь – лишь бы день до вечера. Ты ни о чем не думаешь, кроме своего Димочки. Так нельзя.

– Мама, может, ты в другой раз нотации почитаешь? – раздраженно прошипела Женька, видя, с каким интересом случайные попутчики прислушиваются к их разговору.

– Нет, как раз сейчас самый удобный случай, – настойчиво проговорила мать. – Тебе некуда идти, и поэтому ты будешь сидеть и слушать.

– Извините, что вмешиваюсь, но ведь твоя мама совершенно права, – свесив голову, обратилась к Березуцким соседка сверху. – У меня вот тоже такая же была, глупая. Все за мужем своим будущим бегала. И добегалась. Он ее бросил, когда ребенку было три года. Пришлось ей одновременно и работать, и учиться заочно. Сейчас работает технологом на трикотажной фабрике. Внучка уже большая, во второй класс ходит.

Женька посмотрела на женщину и, буркнув: «Я спать хочу», полезла на верхнюю полку. А Надежда Петровна с попутчицей, которая с удовольствием спустилась вниз, принялись обсуждать семейные проблемы.

Женя слушала вполуха, мечтая о своем Диме, и тут мать толкнула ее:

– Вот, послушай, что умная женщина говорит.

Девушка нехотя слезла с полки.

– Надежда Петровна, вы уж лучше сами скажите.

– Доченька, ты просто обязана выучиться на бухгалтера. И ведь в Краснодаре есть финансовый институт, я знаю.

Женя сначала уставилась на мать, потом на попутчицу. Интересно, как такая простая мысль не пришла ей в голову? «К черту бухгалтера! – подумала Женька. – Надо поступать туда, где самый низкий конкурс, чтобы уж точно быть рядом с Димкой!»

А в седьмом вагоне трое попутчиков приканчивали бутылку коньяка. Иван Алексеевич смотрел на полную еще рюмку и колебался, надо ли идти за следующей бутылкой, Дмитрий Иванович был уверен, что необходимо, а Инга – что уже хватит пить. В результате Дмитрий Иванович был сражен красноречием Инги, и, закрыв купе, трое легли спать.

Утром, проснувшись с головной болью, Инга первым делом купила на вокзале бутылку пива и тут же выпила ее, пока муж изучал расписание автобусов.

Надежда Петровна разбудила сопящую на верхней полке дочь.

– Мама, только не вздумай ехать вместе с этой Ингой Константиновной, – едва открыв глаза, пробормотала Женя.

Семьи при выходе из вагонов разошлись в разные стороны. Инга с Иваном пошли ловить такси, а Надежда Петровна с дочерью сначала думали добираться на автобусе, но, узнав, что от остановки надо долго идти, да еще и какой-то заковыристой дорогой, тоже решили прокатиться с ветерком. К тому времени Инга с Иваном еще не уехали, и все они волей-неволей были вынуждены сесть в одну машину.

Инга молчала, но внутри вся кипела от злости. А Женя приуныла. Зато Иван Алексеевич и Надежда Петровна нашли общий язык. Темой для разговора стали, как ни странно, арбузы, которые оба родителя любили и умели выбирать.

Когда Дима увидел маму и Женю, идущих рядом, он обрадовался, но, разглядев выражение лица матери, понял, что поспешил. Отношения между нею и Женей не стали лучше, как ему показалось издали. Инга почти демонстративно не замечала Женю, а та, в свою очередь, смотрела на всех потухшими глазами. Димка не понимал, что сильно изменился внешне – стриженый, похудевший, – девушка его и не узнала сразу.

После торжественной части, когда всех теперь уже полноправных защитников отечества отпустили, Дима почувствовал себя неловко. Он не знал, как себя вести в присутствии матери, Жени да вдобавок еще и Надежды Петровны. Поэтому он решил, что лучшим выходом в данной ситуации будет молчание, и открывал рот только тогда, когда обращались непосредственно к нему. А обращались к нему с одним и тем же вопросом: как курсантов кормят. Димка врал, что кормят хорошо, что он всем доволен, а сам искал глазами Женькин взгляд. Но Женя шла немного надувшись, глядя себе под ноги, ее тоже утомил этот дурацкий разговор. Инга предложила зайти в кафе перекусить. Все согласились.

Обед больше походил на поминки. Как ни старались оживить беседу Иван Алексеевич с Надеждой Петровной, им это не удалось. Встав из-за стола, Женина мать сказала:

– До свидания. Мы на вокзал поедем. У нас поезд обратный через три часа. Я надеюсь, Дима нас проводит.

– Конечно, конечно, – сказал Иван Алексеевич. А Инга только поморщилась, взглянув на мужа так, словно он ей дохлую мышь за пазуху сунул. Женька сначала посмотрела на мать укоризненно, не понимая, зачем ехать на вокзал в такую рань. Но потом до нее дошло – мама это сделала специально, чтобы они с Димой смогли побыть вдвоем.

У автобусной остановки Надежда Петровна сказала:

– Я поеду на вокзал, а вы, ребятки, смотрите, не опаздывайте к поезду.

Дима сказал, что можно немножко пройтись пешком.

Женя потихоньку оттаивала после холодных взглядов Инги Константиновны, и к ней возвращалось нормальное настроение.

– Дима, а ты почему мне не каждый день пишешь? – спросила она. – И письма от тебя приходят какие-то короткие... Ты меня уже не любишь так сильно, как раньше?

– Глупышка ты моя... – улыбнулся Дима, обнимая девушку за плечи. – У нас ведь режим, времени ни на что не хватает. Я засыпаю, не успев донести голову до подушки.

– Дим, мне кажется, ты похудел... – Женя провела ладонью по щеке любимого.

– Никак нет, товарищ Евгения! – шутливо козырнул ей Димка, а потом подхватил девушку на руки. – Вот видишь, сколько у меня сил!

Женька завизжала, а Дмитрий поставил ее на ноги и поцеловал. Они были счастливы и не обращали внимания на погоду, хотя октябрь выдался мокрым и серым.

Через полчаса, когда заморосил дождь, они поехали на вокзал. В автобусе было полно народу, но они умудрились занять одно место. Женя удобно устроилась на коленях у Димки, и они периодически целовались, не обращая внимания на пассажиров вокруг.

На вокзале, взглянув на табло с часами и убедившись, что до отхода поезда остается еще полтора часа, молодые люди пошли бродить по платформам. Им хотелось поскорее уединиться, потому что их тела жаждали друг друга.

– Ева, ты мне снишься иногда... – заговорил Димка. – И всегда голенькая... И мы с тобой...

– Бесстыжий, – улыбнулась Женя. – Только вот что мы сейчас делать будем?

Они как раз проходили мимо пустого вагона, из которого вылезал проводник. Димку осенило.

– Подождите, можно вас на минуточку.

– Ну, – проводник недовольно глянул на них. – Чего хотите?

– Скажите, а в вагоне никого нет?

– Ну...

– А можно в нем посидеть?

– Он закрыт, – проводник разговаривал, словно помещик со своими крестьянами.

– А вы могли бы открыть?

– Зачем это? Его через сорок минут к составу прицепят.

Дима раскрыл бумажник.

– Пожалуйста, впустите нас. Всего на полчаса.

Проводник оценивающим взглядом посмотрел на съежившуюся от холода Женю, многозначительно хмыкнул, быстро взял деньги и открыл вагон.

Наконец очутившись в месте, где можно не только целоваться, озираясь по сторонам, но и делать вещи гораздо более интимные, Димка сразу попытался раздеть Женю, но она сказала, что без свитера околеет. Они ограничились только тем, что сняли шинель и плащ.

– Ой, пуговицу не оторви... – прошептала Женя. – Куда торопишься? На пожар?

– На пожар, – кивнул Дима.

Он запустил руки девушке под свитер, и она тихо взвизгнула:

– Холодный какой! Греешься об меня, бесстыжий?

– А ты об меня погрейся. Разрешаю, – великодушно позволил Дмитрий.

Женя подобралась руками к его голому теплому животу и тоже стала греться. А Димкины пальцы уже лезли ниже – под ее колготки.

– Не торопись, я еще не согрелась.

Но Дима был настойчив. Он развернул Женю спиной к себе, приспустил колготки и, задрав девушке юбку, сразу приступил к делу. Женя прикусила губу. Она успокаивала себя мыслью, что Дима долго ждал этой встречи, поэтому так непривычно грубоват.

Когда все кончилось, Женя грустно заметила:

– Это же невозможно... Всегда мы с тобой в каких-то спартанских условиях...

Димка ответил с улыбкой:

– Ну ничего, когда-нибудь денег и на гостиницу хватит...

Женя удивилась: ей хотелось услышать про свадьбу, а не про гостиницу. Но она промолчала. Сразу вспомнила Эльку с ее постоянным жужжанием, что никакой гордости у нее, Женьки, нет, что она своему Димочке на шею вешается, что мужчины, в конце концов, любят женщин «с огоньком». Вздохнув, она поплелась за любимым к выходу из вагона.