На руинах «Колдовства»

1

Белохвостый олень пугливо скрылся в густых зарослях под платанами и амбровыми деревьями на дальнем краю поля. Арист Бруно краем глаза заметил это место, но его взгляд был прикован к всаднице, безрассудно скачущей впереди него. Господи! Она уже догнала отставших собак.

Симона Арчер сидела на своей великолепной лошади с легкостью перышка, влекомого ветром, прижав локти к телу и слегка наклонившись вперед, и этот стремительный галоп предвещал неминуемую катастрофу. Сам Арист взмок от скачки, к тому же утреннее луизианское солнце уже сильно припекало ему спину. Он был сильно раздражен тем, что его обошла женщина.

Всадница уже достигла зарослей, и Арист снова выругался, когда она неожиданно так резко повернула лошадь, что сбившиеся собаки превратились в визжащий клубок. От дикого страстного крика женщины, перекрывающего собачий лай, у него мурашки побежали по коже.

Симона резко осадила возбужденную лошадь у границы леса.

Пришпоривая и ободряя криками своего коня, Арист промчался мимо нее. Жеребец протестующе заржал, пробиваясь сквозь колючие заросли, и в считанные мгновения преодолел их, но под копытами вдруг заплескала вода, и он погрузился в грязь так глубоко, что неожиданный толчок чуть не выбросил Ариста из седла в болото.

Впереди него собаки смело, но беспорядочно шлепали по мелководью, пахнувшему гниющими листьями и земноводными. Этот терпкий дух заглушал запах преследуемой дичи. Когда его глаза привыкли к глубокой тени болота, Арист увидел легконогого оленя, проворно перепрыгивающего с кочки на кочку.

— Ату!

Громкий приказ Ариста усилил бешеный лай собак, но олень исчез среди кипарисов, чьи стволы были почти одного цвета с его рыжевато-коричневой шкурой, и стало ясно, что гончие потеряли след.

Сзывая их, Арист зло повернул храпящего коня и шагом вывел его из грязно-коричневой воды болота на яркий солнечный свет. Симона Арчер была еще там. Она наклонилась в седле, с ласковым шепотом похлопывая шею своей лошади. Ее лицо светилось любовью, глаза сверкали от возбуждения, и ни одна блестящая прядь иссиня-черных волос не выбилась из под крошечной шляпки с пером.

— Черт побери, — крикнул Арист, — еще минута, и собаки нагнали бы оленя!

Девушка подняла голову, и ее потемневший взгляд остановился на забрызганных грязью и исцарапанных боках его коня.

— Вы могли переломать ему ноги, месье… — холодно заметила она, — и свою шею также.

Его гнев вскипел с новой силой. Мало того, что дамочка погубила его охоту, так она еще указывает ему, как обращаться с собственным конем! Неудивительно, что она до сих пор не нашла себе мужа!

— У нас бы была оленина на обед, мадемуазель, если бы вы не спугнули собак.

Улыбка, как факел осветившая ее красоту, вдруг поразила Ариста. Он изумился, почему раньше почти не обращал на нее внимания…

Когда Арист, вернувшись из Парижа, увидел Симону в первый раз, он удивился, что младшая Арчер, превратившись в такую красотку, до сих пор не вышла замуж. Но он не был готов выбрать жену, и, кроме того, нашлось много развлечений, отвлекших его мысли о возможной семье.

«Симона унаследовала красоту матери», — подумал он, внимательно оглядывая аристократическое лицо, выдававшее ее французское происхождение. Прямота взгляда ясных глаз восхитила его. Какое расточительство!

— Я сожалею об оленине, — ответила она. — Но главное — сама охота, не так ли?

— Для вас, возможно, мадемуазель, — хмуро возразил Арист. — Я же, как большинство мужчин, предпочитаю охоту, заканчивающуюся успехом.

Легкий румянец на ее прелестных щеках показал ему, что она поняла смысл его слов.

— Может быть, я предпочитаю лошадей мужчинам, — сухо ответила она.

— Очевидно, поскольку вы проводите с ними все свое время. Но, вероятно, вы еще не встретили настоящего мужчину?

Арист отвернулся от вспышки гнева в ее изменчивых глазах и легким галопом направил своего коня к остальным охотникам. С его стороны было неблагородно намекать на сплетни креольского общества о том, что Симона остается незамужней в течение восьми сезонов, но ее совершенство раздражало его, и он злился из-за потери оленя.

Она — красавица и законченная кокетка, избалованная снисходительными родителями и многочисленными поклонниками. И она приводит его в бешенство, так успешно присвоив мужские привилегии и бросая поклонников к своим ногам, при этом смеясь над ними!

Но постепенно гнев Ариста остывал, и воспоминания об этом инциденте начинали веселить его. Она встретила насмешку прямо, не притворяясь, что не поняла его. Ее спокойная самоуверенность бросала вызов его мужскому самолюбию, и Арист не сожалел, что подколол ее. Однако какая превосходная наездница!

Но все же Арист испытывал непривычную неловкость. Она не заслуживала обвинения в потере оленя. Они оба знали, что охота закончилась, как только животное достигло укрытия. В конце концов он решил, что вел себя недостойно хозяина плантации, и решил искупить свою грубость.

Симона помедлила, успокаиваясь. Отвратительная насмешка наглеца вызвала резкую жгучую обиду. Хотя она не страдала от недостатка обожателей, жестокая правда заключалась в том, что через год ей будет двадцать пять, — возраст, в котором большинство женщин оставляют надежды на мужа, семью и становятся «тетушками» для юных племянниц и племянников.

Все же Симона напомнила себе, что, пока он распутничал в Париже, она, если бы захотела, могла выйти замуж за любого из самых завидных женихов в приходе, и сразу почувствовала себя лучше. Однако, ведя свою лошадь шагом среди остальных гостей, направлявшихся к конюшням Бельфлера, она не могла оторвать взгляда от фигуры их хозяина, возвышавшейся впереди процессии.

Арист Бруно был огромным мужчиной лет тридцати с необычайно широкими плечами. Все в нем было крупным: от головы с непослушными черными кудрями до крепких ног, сжимающих бока лошади. В его размерах и уверенности было что-то вызывающе мужественное, что-то очень чувственное. Она вспомнила сплетни, приписывающие ему любовную связь с некой мадам де Ларж, и подумала о том, что чувствует женщина в объятиях этих сильных рук.

«Женщина чувствует себя побежденной», — решила она, вздрогнув от отвращения несколько нарушающего покой удовольствия. Мужское начало месье Бруно, как сильный аромат, проступало из всех пор его кожи. Он знал, что привлекает женщин, и открыто щеголял этим знанием. Ну а она из тех, кто может признать его обаяние и остаться к нему невосприимчивой!

Как и многие креольские наследники, он был послан в Париж учиться, но вместо того, чтобы вернуться домой, оставался во Франции до самой кончины своего отца. Все думали, что он выберет жену, когда закончится обязательный год траура, но он опять не оправдал ожиданий. Арист прославился в Новом Орлеане как обаятельный и распутный холостяк, «дьявол с женщинами», устраивающий первоклассные приемы на плантации за озером и в своем временном пристанище в городе. Его приглашали на большинство званых обедов.

Слухи связывали его то с одной, то с другой из самых прекрасных женщин Нового Орлеана. «Он коллекционирует женщин, как охотничьи трофеи», — говорила себе Симона. В последнее время в обществе без всякого удивления сплетничали о его любовной связи с нескромной мадам де Ларж, выданной замуж в пятнадцать лет за человека в три раза старше ее и теперь в тридцать с лишком в расцвете своей красоты открыто изменявшей стареющему мужу.

Симона давно решила, что уж она-то никогда не станет одним из трофеев Ариста Бруно, и до сих пор старательно избегала его… Но это не всегда удавалось, поскольку они вращались в одном и том же креольском обществе.

Охота в Бельфлере была ежегодным событием при жизни отца Ариста. Впервые Симона скакала за гончими, когда ей было двенадцать лет, и с тех пор каждый год ее семья и все их друзья приглашались на охотничий прием в Бельфлер.

По своей натуре Симона не была охотником, всегда жалея преследуемых. Но верховая езда была ее страстью, а бешеные скачки по пастбищам и лежащим под парами полям Бельфлера под лай собак в прекрасный ясный сезон между дождями были лучшими в приходе. Все общество одобрило решение Ариста продолжать традицию охоты после смерти его отца. Симона не хотела пропускать развлечение, но теперь сожалела, что приехала. Арист сумел все же испортить ей настроение.

Кавалькада достигла большого дома. Чернокожие грумы выбежали, чтобы помочь гостям спешиться и затем отвести запыхавшихся лошадей в конюшни и вычистить их. Слуги в ливреях засуетились между охотниками, разнося теплые пончики и черный кофе с бренди на серебряных подносах. Симона увидела, что ее родители разговаривают с хозяином.

— Иди сюда, Симона! — позвала Мелодия Арчер, и девушка не могла не подойти.

В юности ее мать покорила Новый Орлеан своей красотой, и многие из ее друзей отмечали, что Симона очень похожа на нее. Симона любила мать, и ей льстило это сравнение, но она знала, что они совершенно разные. Мать была кроткой, иногда шаловливой и очень женственной, без тени той упрямой страстности, которая заставляла Симону рисковать и временами удивляться. «Почему не родилась мужчиной?» — размышляла она, когда скакала на лошади.

Симона подошла к маленькой группе, с трудом скрывая свое раздражение.

— Арист только что говорил, что ты скачешь на лошади, как ветер, — сказала мать и повернулась к Аристу. — Она всегда первая появляется по утрам в конюшне и опаздывает к ужину, потому что любит скакать верхом в сумерках. У нее это просто наваждение.

Искрящиеся глаза Ариста оценивающе оглядели Симону.

— У меня есть несколько лошадей, которым необходима тренировка, — спокойно объяснила она. — Я предпочитаю при любой возможности объезжать их сама.

Ее родители отвернулись к старшей дочери Антуанетте, подошедшей к ним со своим мужем.

— Кто сопровождает вас? — спросил Арист.

— Я езжу одна.

— И что эта верховая езда дает вам?

— Помогает заснуть, — неосторожно ответила Симона.

Яркий блеск в глазах Ариста затянулся томной дымкой.

— Возможно, вам просто нужен любовник, мадемуазель Симона?

Она подарила ему свою самую обезоруживающую улыбку.

— Когда он мне понадобится, месье, я найду его сама, — гордо отрезала Симона и повернулась к нему спиной, чтобы поздороваться с сестрой и ее мужем. Но она повернулась недостаточно быстро и успела заметить вспышку веселого интереса в его глазах, повлиявшую на ее дыхание самым пугающим образом.

Усилием воли она отогнала мысли о нем. Антуанетта была на восемь лет старше ее. Она выглядела несколько полноватой, и Симона удивилась, не беременна ли сестра снова. В общем беременность шла Тони. Ее пламенеющие рыжие волосы, заплетенные в тугую косу и короной уложенные вокруг головы, подчеркивали классические линии ее лица и чистоту светлой кожи, тщательно охраняемой от солнца.

Рядом с нею Робер Робишо выглядел тем, кем он и был, — заурядным плантатором, и Симона считала его ужасным занудой. Но Тони его любила, и они уже произвели на свет двух прелестных детей.

— Как поживают мои ангелочки? — с любовью спросила Симона.

— Бесенята, ты хочешь сказать, — возразила Антуанетта. — Ты не слышала, что они сделали с бедняжкой Сьель на прошлой неделе? Попросили разрешения собрать яйца и заперли ее в курятнике!

— Моя племянница и племянник никогда бы не сделали ничего подобного, — со смехом запротестовала Симона. — Почему они решили избавиться от нее?

— Чтобы искупаться в лошадином корыте, что было им строжайше запрещено, — сказал Робер так мрачно, что Симона вопросительно взглянула на сестру, но та лишь скорчила недовольную гримаску и пожала плечами.

Интересно, наказали детей или их няню? Но она не стала уточнять, так как явно Робер еще сердился. Ее отвлекло ясное ощущение, что месье Бруно не стоит больше там, где она его оставила.

«Как будто, — пронзила ее мысль, — унесли масляную лампу, стоявшую за спиной: исчез не только свет, но и тепло».

Может быть, жар его гнева? Оставалось надеяться, что она не разозлила его еще больше.

Теперь все гости направлялись к большому дому, где в обшитой деревянными панелями столовой был накрыт роскошный завтрак. Бельфлер не принадлежал к числу исторических усадеб. Дом был построен отцом Ариста во время экономического расцвета его плантаций сахарного тростника. Под широкой крышей, отбрасывающей тень на двойные веранды, насчитывалось около тридцати комнат. Массивные белые колонны, окружавшие дом, поддерживали и крышу, и вторую галерею с кружевными железными перилами.

Сегодня вечером двери гостиной и столовой в высоком первом этаже распахнутся настежь для посвященного охоте бала, на который съедется еще больше гостей, чтобы вкусно поесть, выпить и потанцевать. Симона решила, что утром в одиночестве отправится на верховую прогулку пораньше, пока все еще будут спать.

Она поспешила вверх по лестнице в отведенную ей комнату, надеясь найти там свою горничную, которая должна была помочь ей быстро вымыться и переодеться к завтраку.

Но чернокожей девушки, привезенной ею в Бельфлер, не было в комнате. Услышав возгласы на смеси из слов французского, английского и испанского языков, используемой рабами, Симона повысила голос:

— Ханна!

Никакого ответа. Только продолжающийся шепот, почти тонущий в сдавленных рыданиях.

Симона снова вышла в коридор и остановилась в открытых дверях соседней комнаты для гостей. Две горничные стелили постель. Одна была очень молоденькой и хорошенькой. По ее коричневым щекам текли слезы. Она подняла и встряхнула чистую полотняную простыню.

Старшая женщина, стоявшая спиной к двери, подхватила углы простыни и сказала:

— Слезы не помогут, Милу. Хозяин никогда не продаст тебя из-за твоего молодого тела.

Плачущая девушка увидела Симону и, запинаясь, произнесла:

— М-мамзель?

— Вы не видели мою Ханну?

— Видели, мамзель, она пошла за водой для ванны.

— Глупая девчонка! У меня нет времени на ванну, — сердито сказала Симона. — Почему ты плачешь?

Черные женщины переглянулись. Затем молодая сказала:

— Потому что я прищемила палец, мадам.

— Дай взглянуть.

— Уже не больно.

Она взяла другую простыню, и обе горничные, неожиданно став очень деловитыми, наклонились, опустив головы и расправляя тяжелые простыни.

Как раз в этот момент по черной лестнице поднялась Ханна с чайником горячей воды, и Симона пошла за ней в свою комнату. Ханна была ее личной служанкой с тех пор, как они обе были детьми. Ханна налила воду в таз, стоявший на умывальнике с мраморной крышкой, сказав с оттенком удовлетворения в низком гортанном голосе:

— Я слышала, олень сбежал.

— Да.

Симона взяла у нее мокрую махровую салфетку, служившую мочалкой, и быстро вымыла лицо и руки. Слова рабыни Ариста «твое молодое тело» эхом звенели в ее ушах.

— Ты не знаешь, почему плачет та девушка?

— Знаю, мамзель. Она плачет потому, что господин Бруно не хочет продавать ее.

— А она хочет, чтобы ее продали? — удивленно воскликнула Симона.

— Она говорит, что должна покинуть Бельфлер, — многозначительно сказала Ханна, — но господин не отпускает ее.

Симона прекрасно поняла ее и почувствовала тошнотворный гнев. Значит, Аристу Бруно не достаточно быть любовником красавицы мадам де Ларж — если верить сплетням, — ему нужна еще и черная плоть.

«Я ненавижу его! — с жаром подумала Симона. — Зачем только я приехала на его глупую охоту?»

Она села, и Ханна взяла щетку для волос.

— Времени на новую прическу нет, — предупредила ее Симона.

— Да, — согласилась Ханна, ловко расчесывая выбившиеся завитки и возвращая их на место, где им предстояло продержаться следующие несколько часов.

Когда Симона снова вышла в коридор, все было тихо, слуг не было видно. Спускаясь по лестнице, она, к своему удивлению, увидела внизу месье Бруно, поднявшего на нее глаза и явно ожидавшего именно ее.

Она вспомнила, что не видела на утренней охоте мадам де Ларж. Тогда Симона не удивилась, так как мадам де Ларж не увлекалась верховой ездой, но подумала, что она, очевидно, появится на домашнем приеме своего любовника.

Взгляд Симоны против ее желания встретился со сверкающим взглядом Ариста.

— Я прошу прощения за свой дурной характер, мадемуазель Симона. Боюсь, вы решили, что я не умею проигрывать. Вы простите меня и позвольте отвести вас к завтраку.

Он обаятельно улыбался, и он был хозяином. Как она могла отказаться?

— Спасибо, месье, — сдержанно сказала она и оперлась на его руку.

Арист возвышался над нею. Его мускулы под алой охотничьей курткой казались стальными. Симона думала о рыдающей чернокожей девушке наверху — он не отпускает ее! — и испытывала головокружение от чувства, более сильного, чем гнев. Ей пришло в голову, что именно по этой причине она до сих пор не замужем. Она чувствовала, что женщина не должна делить своего мужчину ни с подругами, ни со слугами.

Он посмотрел на нее сверху вниз и приподнял брови:

— Вы могли бы сказать, что сожалеете об оленине, мадемуазель.

— Но я не сожалею, — вспыхнула Симона.

— Тогда сменим тему. Ваша охотничья лошадь — великолепное животное. Это продукция вашей конюшни?

— О да. Третье поколение беллемонтских жеребцов от настоящих арабских скакунов.

— А он красавец, — сказал Арист. В его голосе прозвучала такая высокая оценка, что Симона невольно слегка оттаяла.

Но она подавила признательность и резко ответила:

— Если вы действительно цените хороших лошадей, почему вы обращаетесь со своей так жестоко, как сегодня утром?

— Я не балую себя, почему же я должен баловать своего коня?

— «Баловать»! — повторила она в бешенстве.

— Я считаю, что вызовы надо принимать. Я думаю, что вы того же мнения, мадемуазель, даже несмотря на то что не рискнули проскакать по болоту сегодня утром.

— Когда дело идет о дорогостоящем капризе… — начала Симона.

— Но как вы узнаете, на что способны, если не осмелитесь попробовать?

— Я люблю своих лошадей, — пылко ответила Симона. — Когда я скачу на лошади, я использую все ее возможности, так же как и свои, но я никогда не рискну ею ради такой глупости, как скачка по болоту! Вы заслужили того, чтобы сломать себе шею.

Арист рассмеялся, его глаза заискрились.

— В вас больше огня, чем я представлял себе, мадемуазель Симона. Я начинаю задумываться, не проглядел ли что-то.

Она свирепо посмотрела на него. Неужели этот самодовольный индюк посмел подумать, что смог бы сделать ее своей любовницей, если бы захотел? Он слишком высокого мнения о себе!

Арист не обратил внимания на ее сердитый взгляд, поскольку они уже подошли к накрытому столу, стонущему под тяжестью традиционных блюд: устриц, креветок, лангустов под пряными соусами, сочной дичи — фазанов и куропаток в вине. Слуги стояли наготове рядом с дымящимися блюдами, вооруженные вилками и ложками. Гости указывали им, что положить на их тарелки, затем следовали за другими слугами, которые несли их еду к столам в западной галерее.

Арист сделал знак, чтобы Симоне принесли тарелку. Еще кипя от возмущения, девушка показала, что предпочитает, затем последовала в галерею за слугой, который поставил ее тарелку на стол хозяина справа от него.

Несколько уже усевшихся гостей с интересом посмотрели на Симону. С большинством из них она встречалась раньше. Заблестевшие от любопытства глаза женщин язвительно напомнили ей, что ее провели к месту, которое заняла бы мадам де Ларж, если бы приехала на охоту.

Озорные искры разогнали ее с трудом подавленный гнев. Раз уж ей не отвязаться от этого самонадеянного мужчины до конца традиционного охотничьего завтрака, она постарается не терять самообладания и скроет свое отвращение. Ей не хотелось компрометировать свою семью.

Однако Симона поклялась себе, что открыто лопавшимся от любопытства друзьям мадам де Ларж будет что рассказать ей. Почему нет? Симона улыбнулась и опустила ресницы в так хорошо известной всем женщинам и освященной веками манере.

«Возможно, ты играешь с огнем», — предупредил ее внутренний голос.

Ее улыбка слегка скривилась, когда она заметила легкий налет удовлетворения в его глазах. Ох как же ее раздражает его уверенность в собственной неотразимости!

Но он прав — она любит вызов.