На руинах «Колдовства»

15

Симона проснулась от громкого выстрела и женского крика, прозвеневших в ее ушах. Она села в постели, дико дрожа, с сильно бьющимся сердцем. Кто кричал? Она сама?

Когда туман глубокого сна рассеялся, оставив клочки фантастического видения, она поняла, что слышала выстрел и крик своей матери в ночном кошмаре. С ужасающей ясностью она видела свою молодую обезумевшую мать, ставшую свидетельницей убийства любимого кузена Жана-Филиппа.

Так ли это случилось?

Старый скандал Роже. «Все знают об этом». Арист говорил о давней трагедии с пугающей прямотой: вот почему ей это приснилось. Симона с болью в сердце подумала об увитой зеленью усыпальнице в заросшем саду. Жан-Филипп, наверное, был очень похож на Чичеро Латура. И ее мать любила его.

Какой женщиной была тетя ее матери, вырастившая цветного сына своего мужа как собственного, воспитавшая его в богатстве и давшая образование… и лишившая жизни, когда он потребовал наследство и кузину?

Странный рассеянный голос матери, когда она говорила об этом трагическом юноше, неотступно преследовал Симону. Он выражал неутихающую боль острее неистовых рыданий. Заснуть снова было невозможно. Симона лежала в постели до рассвета, затем встала, оделась и пошла к своим лошадям.

Небо затянулось облаками, день был теплый и пасмурный, воздух — удушливый и влажный.

— Дождь прольется до наступления сумерек, — сказал она, выводя Золотую Девочку из стойла, и кобыла как будто прислушалась. Было еще очень рано, ни одного грума вокруг. Золотая Девочка нетерпеливо стояла, пока Симона боролась с седлом и наконец с третьей попытки забросила его на спину лошади.

Когда она выводила кобылу из конюшни, ее грум появился из-за угла, протирая заспанные глаза, и поставил руки под ее сапог. Симона обвила ногой луку седла и поскакала легким шагом по дороге мимо хижин рабов.

Она постепенно довела Золотую Девочку до галопа и носилась на ней по дорогам, пересекавшим поля. Она все еще испытывала беспокойство, вернувшись домой к завтраку. Ее отец и Алекс уже уехали в контору, а Орелия и мать еще спали. Симона позавтракала в одиночестве, затем приказала запрячь лошадь в свою двуколку и пошла наверх переодеться.

— Темно-синее платье, Ханна. Я собираюсь в город.

Платье было из миткаля, с пышными рукавами и сборчатой кокеткой с гагатовыми пуговками. Ханна расчесала волосы Симоны, заблестевшие так же ярко, как гагат, и уложила их кольцами перед ушами. Затем приколола маленькую соломенную шляпку и развязала свой фартук.

— Я буду готова…

— Я еду одна, Ханна. В собор.

— Да, мамзель, — сказала Ханна, снова завязывая фартук. — Возьмите зонтик.

Упрек в ее голосе напоминал, что дамам не пристало выезжать без служанок и мадам не одобрит поступка Симоны.

Но внизу никого не было, и Симоне удалось сбежать до того, как мать или Орелия решили бы сопровождать ее в город.

Симона ловко направляла двуколку вдоль ручья, мимо «Колдовства» и нескольких других плантаций, пока наконец поля сахарного тростника не исчезли и вдоль воды не выстроились резиденции, окруженные пышными садами. Достигнув города, она направилась к Джексон Сквер и остановилась около привязи.

Напротив выстроились повозки и телеги в ожидании разгрузки фруктов и овощей, привезенных на рынок. Повсюду сновали слуги, пристально рассматривая продукты. Подбежал черный подросток, и Симона дала ему монетку, чтобы он привязал ее лошадь и проследил за двуколкой до ее возвращения.

На углу сидела старуха с огромным количеством свежих цветов. Симона остановилась у ее прилавка и купила букет розовых камелий с ароматными зелеными веточками скручинника. Она вошла в собор. Сводчатый неф был пуст, только одна женщина чистила скамьи и молодой священник готовил алтарь к следующей службе. Симона встала на колени помолиться за душу бабушки Анжелы. Затем прошла через маленькую часовню и боковую дверь и вышла на кладбище за собором.

Несмотря на убийство, которое тетя Анжела объявила несчастным случаем, годы ее покаяния и щедрые пожертвования собору обеспечили ей место на старом кладбище. Это была белая обитель мертвых. Никто не хотел лежать под землей города, где вода собиралась в малейшем углублении. Симона бродила среди мраморных надгробий, на многих из которых ангелы и херувимы как будто отдыхали, остановив полет, пока не нашла простой склеп с надписью по-французски:

Маленькая плакучая ива лила зеленые слезы над ним. Симона положила цветы и отступила, перекрестившись. Она снова помолилась за несчастную женщину, воспитавшую ее мать, и добавила маленькую молитву за облегчение давней боли Мелодии.

С другой стороны кладбища, за миниатюрным портиком над ангелом со сложенными руками, Арист Бруно следил, как рабочие ставят тяжелую каменную вазу перед новым склепом с именем Филиппа де Ларжа. Ваза была его памятником другу и должна была понравиться Элен. Он приказал добавить земли и посадить бледно-розовые вьюнки, любимые цветы Филиппа. Когда они вырастут, то оплетут новый склеп.

Он дал рабочим по монете и отослал их, затем постоял несколько минут, восхищаясь работой каменотеса. Затянутое облаками небо потемнело, тучи опускались, тяжелым туманом повисая в воздухе. Влага закапала с деревьев, и запахло дождем. Арист повернулся к тропинке, ведущей к ожидавшему его на боковой улице экипажу, и, обогнув большой склеп, неожиданно столкнулся лицом к лицу с Симоной.

Он остановился, его взгляд жадно вбирал ее испуганные темные глаза и прекрасное лицо. Как всегда, оно светилось энергией и независимостью, но тени бессонницы окружали глаза и выражение лица было настороженным. Он заметил трепещущую жилку на ее горле, кремово-белом над оборками, украшавшими темное платье, и понял, что она не так спокойна, как выглядит. И от этого понимания его охватило желание.

Он старался говорить бесстрастно:

— Добрый день, мадемуазель. Кого вы оплакиваете?

— Добрый день, — ответила она с легким вызовом. — Я принесла цветы моей двоюродной бабушке — маркизе.

Он снял цилиндр, и туман уронил капельки на непокрытые волосы.

— Надеюсь, не мои небрежные замечания о «скандале Роже» на обеде мадам Дюваль явились причиной заботы через столько лет?

Ей послышался сарказм в его тоне, и она огрызнулась:

— Иногда мужское самомнение просто изумляет меня, месье!

Неожиданно вспыхнувший на ее щеках румянец сделал ее еще прекраснее. Он испытал такое сильное влечение к ней, что все остальное в его жизни показалось пустячным.

— Может быть, я пытаюсь сказать, что сожалею о своей прямоте в тот вечер.

— Почему? Вы сказали правду, с вашей точки зрения. Но, несмотря на «старый скандал», — сказала она, защищаясь, — моя бабушка похоронена в освященной земле.

Туман превратился в моросящий дождь, но они не заметили. Он видел, что ее руки дрожат, и его потряс порыв яростного желания. Он хотел поцеловать ее, он хотел, чтобы она покорилась.

— Вы приводите меня в бешенство, Симона, — тихо сказал он.

— Почему, месье? — насмешливо спросила она.

— Вы знаете почему. Я одержим вами, а вы не хотите признать, что чувствуете ко мне то же самое. Однако, когда я целую вас, ваши губы говорят мне, что вы также изголодались по моей любви, как я по вашей. Неужели вы можете отрицать это, моя страстная любительница лошадей и безрассудных скачек?

Ее румянец разгорелся еще сильнее. Она гордо вскинула голову:

— Я не безрассудна, я просто более искусна, чем…

С неожиданностью тропических ливней свинцовые облака над ними разразились потоками воды, тяжелые капли застучали, как камни, по окружавшему их мрамору. Симона огорченно вскрикнула и, наклонив голову под бешеной атакой, попыталась открыть зонтик.

Арист выхватил зонт:

— Мой экипаж на улице.

Он потащил ее сквозь водяные стены. Его кучер спрыгнул со своего сиденья и, раскрыв над ними большой зонт, открыл дверцу экипажа. Потоки воды текли с его соломенной шляпы. Арист обхватил Симону за талию и легко поднял на высокую ступеньку.

Симона упала на сиденье и взглянула на себя. Намокшее платье облепило тело, обрисовав грудь со смущающей точностью.

— Моя бедная шляпка! Она погибла! — воскликнула Симона, откалывая шляпку и прижимая ее к груди.

Арист коротко рассмеялся, сиденье прогнулось под его тяжестью рядом с ней.

— Какая же вы смесь дерзости и чопорности!

Он взял шляпку из ее рук и положил рядом с ее сложенным зонтиком, затем притянул ее в свои объятия. Мокрый локон попал между их губ, когда он поцеловал ее. Она убрала локон и вернулась к его жадному рту.

Запах испарений их мокрой одежды наполнил экипаж. Симона так долго не позволяла себе отвечать на его страсть, что его объятия показались ей возвращением домой. Она закрыла глаза и сдалась его поцелую, утоляющему, как вода в пустыне.

Он поднял голову и спросил:

— Где ваш экипаж?

— Я оставила его на Джексон Сквер.

— Мы не можем ехать туда в таком неприлично мокром виде.

Он постучал по крыше и крикнул:

— Домой.

Замечание о внешнем виде усилило ее румянец. И ярость ее мокрых щек, беспорядок густых волос только увеличили ее красоту. Он наклонился и поцеловал ее шею в том месте, где видел бьющуюся жилку. Грудь Симоны затрепетала от прикосновения его губ. Ее руки заскользили по его плечам, пока не встретились на его шее. Со страстью, не меньшей его собственной, она погрузила пальцы в его волосы, их губы не отрывались друг от друга в пылких поцелуях. Она не замечала ни мелькавших улиц, ни грохота тропического ливня, такого раскатистого, что в нем тонул стук лошадиных копыт.

Они въехали во внутренний двор городского дома Ариста. Ошеломленная своими чувствами, Симона едва замечала окружающее, когда он помогал ей выйти из экипажа. Он обвил рукой ее талию, и они взбежали по лестнице в его комнаты. В сладостном трансе она оглядела его гостиную, обставленную в стиле Людовика XV, но больше замечала вкус дождя на его губах и капли воды, падавшие на ковер.

От дождя температура воздуха резко упала. Симона дрожала от озноба, и он подхватил ее на руки и отнес в другую комнату, где стояла большая кровать.

— Снимайте мокрую одежду, — нежно сказал он, — а я разожгу огонь.

Он открыл гардероб и бросил ей парчовый халат, затем опустился на колени перед камином. Она мгновение подержала халат и решила сделать то, что он просил. Халат был так велик ей, что она смогла снять под ним платье и сорочку. «По крайней мере, — подумала она, — это не халат Элен де Ларж!»

Он рассмеялся, увидев, как она заворачивает рукава, полностью скрывшие ее кисти. Он дернул ленту звонка, и через несколько мгновений в дверях появился слуга. Арист отдал ему груду мокрой одежды Симоны и велел привести ее в порядок.

— И принеси нам очень горячий кофе. Мадемуазель замерзла.

— Да, господин, — сказал слуга, старательно отводя взгляд от Симоны, сидящей на краю кровати.

Пылая от сознания своей наготы под его халатом, Симона спросила:

— Так необходимо было вызывать слугу?

— Он — воплощение благоразумия.

Огонь запылал, разгоняя темноту, вызванную дождем, за единственным окном комнаты. Арист принес полотенце, сел рядом с ней и стал промокать воду с ее волос. Через минуту он печально сказал:

— Я рассыпал шпильки. Но мне нравятся ваши волосы, когда они распущены.

С удивительной нежностью он вытер насухо темные пряди и позволил им рассыпаться по ее плечам.

— Идите, садитесь у огня.

Он снова рассмеялся, когда она соскользнула с кровати, закутанная в его огромный халат, и обвил ее руками.

— Такая изящная, — прошептал он, и его рука скользнула под халат, охватив ее грудь. Она застонала от удовольствия и осознала, что почти теряет контроль над собой. — Ты хочешь меня, моя любовь.

— Да, — сказала она. — Я хочу тебя! Но этого никогда не будет!

— Никогда? Ты не можешь так думать.

Она отпрянула от него, туго обернув халат вокруг своего обнаженного тела и сложив руки — как двойную преграду между ними.

— Почему ты так мучаешь меня? — взорвался он.

Она в отчаянии смотрела на него, про себя думая: «Потому что я предала тебя». Но она не могла сказать ему этого.

— Почему? — снова спросил он.

— Потому, что я люблю тебя, — прошептала она.

— О, моя любимая!

Это было безумием, но он желал ее так отчаянно, что в этот момент не видел ничего, что разделяло их. Он притянул ее к себе снова и целовал, пока она чуть не потеряла сознание от страсти.

— Тогда решено, — убедительно сказал он, — потому что мне не нужна никакая другая женщина.

Произнеся эти слова, он понял, что сказал правду. Все его традиционные возражения против ее упрямой независимости и одержимости лошадьми потеряли свою силу. Его решимость последовать желаниям отца и заключить брачный контракт была забыта. Симона Арчер — единственная женщина, которая нужна ему.

Осторожный стук в дверь предшествовал появлению слуги с подносом, на котором стояли кофейник в чаше горячей воды, две маленькие чашечки и пирожные.

Симона закуталась в халат и села в одно из кресел у камина.

Слуга поставил поднос на столик и вышел. Арист последовал за ним из комнаты, и Симона услышала, как он дает ему какие-то инструкции. Вернувшись, он сказал:

— Мой слуга отведет твой экипаж на платную конюшню.

Он наполнил чашку и принес ей, опустившись на колени на ковер у ее кресла. Он положил руку на ее колено, большую красивую руку с длинными пальцами, золотистую от загара на фоне темно-красной парчи его халата. Он был тревожно близко. Она чувствовала, как тепло его тела медленно проникает в нее.

— Я люблю тебя, Симона.

Она заглянула в его глаза и увидела, что он верит этому. Она робко коснулась его непослушных волос.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

— Пей свой кофе, — сказал он прерывистым голосом, — потому что, когда ты выпьешь, я буду ласкать тебя. Часами. Может, весь день и всю ночь. Может, я никогда не отпущу тебя.

Час спустя он откинул волосы с ее щеки и сказал:

— Мы можем пожениться, если хочешь.

Ее голова уютно устроилась в изгибе его плеча, ее ноги сплелись с его ногами. Ощущение его обнаженного тела было волшебным, и ее удовлетворенное тело пело от прекрасных воспоминаний их любви.

Она лениво напомнила ему:

— Ты хочешь взять в жены юную девочку из монастыря. Девочку, которой ты сможешь управлять. Разве не так?

— Я хочу только тебя! Если не хочешь выходить замуж, можешь получить меня на любых твоих условиях, Симона. Тебе нужно только сказать. Только позволить мне любить тебя!

Она спрятала лицо на его плече, вдыхая его запах.

— Я люблю тебя.

— И ты выйдешь за меня замуж?

— Ах, не спрашивай об этом, дорогой Арист.

— Господи! — пылко сказал он, приподнимая голову, чтобы видеть ее. — Как же ты раздражаешь меня, Симона Арчер! Ты представляешь, как сердишь меня? Или как я обожаю тебя?

— Но я же сказала, я люблю тебя. Только я не подчинюсь ни тебе, ни любому другому мужчине.

Он застонал, затем сжал ее в объятиях и поцеловал.

— Но это не последнее твое слово.

— Последнее!

— Нет. Ты моя любовь, Симона. Я теперь знаю это, и ты это знаешь. Ты придешь ко мне. Женой или любовницей… мы будем вместе…

Он наклонился над ней, целуя ее шею, грудь, пока страсть снова не воспламенила их и их тела не слились в экстазе.

Арист проснулся первым. Голова Симоны лежала на его плече, ее ароматные черные волосы раскинулись по ее лицу, смешиваясь с волосами на его груди. Мягкость ее тела, шелковистость ее кожи на его крепких мускулах возбуждала, но не яростной страстью. Это было задумчивое созерцательное возбуждение, и он лежал неподвижно, наслаждаясь тем, что обнимает ее, спящую, вспоминая все восторги, дважды разделенные с нею.

Она приняла его легко и глубоко, он не почувствовал никаких преград. Среди его распутных друзей было широко известно, что у женщин, скачущих на лошади так много, как Симона Арчер, и с самого детства, разрывается девственная плева. Симона во многом была невинна, но она неуловимо давала ему понять, что доставляет ей удовольствие, а чего она не хочет.

Он не предохранил ее. Его реакция на вулканическую силу их страсти совершенно лишила его контроля над собой. Он не смог бы оторваться от нее, так же как не смог бы взлететь над кроватью. Но это не имело значения. Они поженятся. И у них будут дети. Он не отпустит ее.

Симона открыла глаза, откинула волосы и улыбнулась ему. От ее взгляда его сердце тревожно забилось. Он вдруг сказал, совершенно не собираясь этого делать:

— Я не лишил тебя невинности, дорогая.

— В моем возрасте? — поддразнила она, и он не понял, то ли она мстит за его замечание на охоте о ее девическом статусе, то ли говорит серьезно. Был ли он ее первым любовником?

Он крепче сжал ее плечи:

— Это не имеет значения, не правда ли, любимая? Бог знает, я не девственник. Но теперь, когда я нашел тебя, я мог бы пожелать этого.

Он притянул ее к себе и поцеловал долгим нежным поцелуем, в котором было гораздо большее чувство, чем просто вожделение.

Когда наконец он отпустил ее, она приподнялась на локте и посмотрела на него сверху вниз. В ее глазах была вся нежная радость, которой он завидовал, когда она ласкала милого маленького жеребенка в конюшне, — все это и даже больше.

— Я люблю тебя, Арист.

— Я говорил раньше «Я люблю тебя», любимая, но никогда я не вкладывал в эти слова то значение, что сейчас.

Он взглянул на задернутое шторами окно и увидел в щелочку, что дождь прекратился и алый свет низкого солнца проникает сквозь облака.

— Посмотри, готова ли твоя одежда, и я пошлю слугу за твоим экипажем. По дороге в Беллемонт подумай о том, как сказать очаровательной Мелодии, что я хочу жениться на ее дочери.

Она покачала головой, смеясь, и ответила ему поцелуем.