На руинах «Колдовства»

10

Симону встревожила мысль о том, что по дороге из города Арист встретил экипаж Алекса, в котором была его беглая рабыня. Узнал ли он Алекса? Наверняка он узнал экипаж. Подозревал ли, что в нем находится Милу? Мог ли заметить ее? Не играл ли он с Симоной в кошки-мышки?

Нет, нет, ее воображение разыгралось от чувства вины.

Но он поцеловал ее, как будто имел на это право. И это случилось так естественно, что она не успела и не захотела возразить. Как он мог так загипнотизировать ее? Нет, это не Арист Бруно. Это чудо рождения жеребенка загипнотизировало ее… как всегда.

— Пожалуйста, идите к маман и гостям, месье, а я пока переоденусь, — сказала Симона и побежала по черной лестнице в свою комнату.

То, что она увидела в зеркале, привело ее в ужас. Волосы растрепались, щека испачкана, на лбу выступил пот. Ее покрытый пятнами костюм красноречиво говорил, что она помогала ветеринару. Что думала мать, посылая месье Бруно в конюшню в такой момент? Огорченная, она вызвала Ханну, налила воды в таз и начала умываться.

Снова взглянув на себя в зеркало, она живо вспомнила, как он взял ее за руки и наклонился поцеловать, и ее губы затрепетали, на щеках проступил румянец. Симона отчетливо почувствовала шелк его теплых губ, мужской аромат его кожи. Но в тот момент его прикосновение казалось таким естественным и невинным отражением ее чувств, что она не протестовала.

Что он подумал о ней?

— Я должна прилично выглядеть, Ханна, — сказала она служанке. — У маман гости.

— Вы оставили только что родившегося жеребенка? — удивилась Ханна.

— Сейчас она наслаждается материнским молоком. Все прекрасно. Я должна спешить, Ханна. Месье Бруно ждет.

— О! — понимающе выдохнула служанка.

Когда Симона спустилась на галерею в чистом миткалевом платье, она выглядела веселой и уверенной в себе, но внутренняя тревога не покидала ее. Она не сожалела о том, что рисковала, помогая побегу рабыни Ариста, но не могла побороть чувство вины от того, что обманывала его. Когда Орелия невинно спросила, не слышал ли он о своих беглецах, Симона внимательно посмотрела на золовку.

Вскоре Орелия извинилась и ушла в свою комнату, а когда гости откланялись, мадам Арчер также покинула галерею. Симона и Арист остались совсем одни.

Атмосфера между ними была напряженной, как сжатая пружина. Симона не могла сидеть спокойно, вскочила и отошла к перилам. Затем повернулась к нему лицом:

— Так вы приехали посмотреть моих лошадей? Почему, месье?

Он тоже встал и подошел к ней:

— Мне нужен один из ваших арабских жеребцов.

— Вы хотите купить производителя для своих кобыл?

У него перехватило дыхание.

— Нет, — наконец сказал он, глядя на нее сверху вниз. — Я хочу вас.

Он хотел ее, но в его желании что-то изменилось, и эта перемена пугала его и приводила в замешательство. Он никогда не переживал ничего похожего на то ослепительное мгновение в конюшне и был сейчас необъяснимо неуверен в себе.

Дрожь его низкого голоса казалась Симоне очень чувственной. Он стоял так близко от нее, что их тела почти касались. Ей казалось, что она вся горит, но руки ее заледенели.

Симона облизала внезапно пересохшие губы. Арист взял ее лицо в ладони, нежно лаская бархатистую кожу большими пальцами. Ее сердце бешено забилось. И хотя она понимала, что сейчас может случиться, не могла отвести взгляд от его искрящихся глаз. Симона видела властность и честолюбие в сильной линии его подбородка, но изгиб рта был нежным.

Они шли к этому моменту с той волшебной близости вальса на сумеречной галерее в Бельфлере, и она не попыталась уклониться, но предупредила:

— Я не буду ничьей собственностью, месье Бруно!

— Нет?

Руки, обнимавшие ее, были властными, и его поцелуй — уверенным. Когда он прижал ее к себе и рука его оказалась на ее груди, будто огонь хлынул по ее венам, она невольно подалась вперед.

— Ваши губы противоречат вам, — прошептал он. — Они говорят: «Возьми меня».

Прежде чем она обрела дар речи, Арист поцеловал ее снова. На этот раз его язык проник в ее рот, и ее мгновенная ответная реакция была шокирующей. Она задохнулась и отпрянула от него.

Господи! Она флиртует с катастрофой! Этот огромный властный мужчина угрожает самой основе ее независимости. Он не нужен ей, с его официальной любовницей и несчастными рабами! Ее тело действительно предает ее. Симона поднесла руки к дрожащему рту.

Он отвел их и не отпустил.

— Я знал, что под этой устрашающей независимостью скрывается страстная женщина, — сказал он, его глаза сияли.

Он поднес ее пальцы к своим губам. Сладкий огонь пронесся от них по всему ее телу, и она снова почувствовала пугающие искры в самой глубине своего существа.

Как будто он тоже почувствовал это и ласково сказал:

— Вы хотите меня, дорогая Симона. Признайте это.

Она выдернула руки и холодно сказала:

— Вы льстите себе, месье Бруно, — но трепет ее голоса противоречил нарочитой холодности.

— Вы не юная девочка, мадемуазель Симона, — сказал он прямо, но совсем не грубо. — Я знаю, сколько сезонов вы выезжаете в свет, и наслышан о блестящих предложениях, которые вы отвергли. Говорят, что у вас нет любовника. А вы можете столько дать мужчине! Вы растрачиваете свою страсть на лошадей, не так ли?

Девушка вызывающе откинула голову:

— Они стоят моей любви!

— Вы пугаете меня, дорогая Симона. Вы — как снежный покров на дремлющем вулкане. Господи, что будет, когда вся эта страсть прорвется!

В его голосе слышалось такое предвкушение, что она вдруг затряслась от ярости.

— Месье!

— Ваша мать признала, что боится, как бы вы не сломали себе шею. Это неудовлетворенная страсть подливает масла в огонь ваших безрассудных скачек? Позвольте мне удовлетворить ее!

— Месье, не смейте так разговаривать со мной!

Как он смеет! Ее ярость — или страх? — привела ее в бешенство. Она отступила от него и сказала:

— Извините, месье, но я не могу продать вам одну из своих лошадей. Я отдаю своих арабских скакунов только тем, кто знает, как обращаться с чистокровными животными, а я думаю, что вы этого не умеете.

— Испытайте меня, мадемуазель, — весело предложил Арист.

— До свидания, месье Бруно.

Его глаза были такими ласковыми, а его рот таким сладким, что она вот-вот готова была сдаться, но упрямо стояла, прижавшись спиной к перилам, свирепо глядя на него, пока он не поклонился ей, насмешливо подчиняясь.

— До свидания, мадемуазель Арчер.

Он спустился по ступеням к своей лошади, которую держал маленький грум.

— Я вернусь, — крикнул Арист, садясь в седло. — Мой Сабр не хуже любого из ваших арабских скакунов.

Он улыбался.

На следующее утро Арист отправился из Нового Орлеана в Бельфлер на корабле, обслуживающем северное побережье озера Понтчартрейн. Образ Симоны Арчер не покидал его — ее чистые глаза, светящиеся слезами, и ее голос, дрожащий от любви, когда она ласкала и хвалила свою кобылу. Какой мужчина не отдал бы все на свете, чтобы стать тем, кому она подарит все богатство своей любви!

А она изливала ее на своих арабских лошадей.

Дремлющий вулкан, покрытый снегом!

Его кровь кипела, когда он представлял взрыв так долго подавляемой страсти этой прелестной смелой женщины, привлекшей его внимание на охоте. Арист удивлялся, что раньше не заметил ее необыкновенных качеств. Он подчинился удобству отношений с Элен де Ларж — его дружба с Филиппом и его молчаливое поощрение сделали это чем-то вроде союза втроем, — и его внимание не отвлекалось, пока Симона Арчер не унизила его публично своим искусством верховой езды. Но он еще заставит ее заплатить за это.

Однако, вспоминая тот трогательный момент, когда чистокровная кобыла родила жеребенка, он чувствовал глубокую тревогу. Арист не привык к таким серьезным чувствам. Господи, он не мог позволить себе увязнуть так глубоко. Вдали от Симоны, вдали от магнетической силы ее прямого взгляда, ярко вспоминая, как неожиданно ее изящное неподатливое тело стало соблазнительно мягким под его возбуждающим поцелуем, он мог только трясти головой и удивляться, не сошел ли с ума, дразня ее в то утро в Беллемонте.

Она наверняка подумала, что он сошел с ума!

Приехав в Бельфлер, Арист сразу послал за Пикензом. Тот был в поле и только полчаса спустя постучал в дверь внутреннего кабинета и спросил:

— Вы звали меня?

— Да.

Арист сам стоял и Пикенза не пригласил сесть. Надсмотрщик начал работать на плантации за несколько лет до того, как Ариста послали в Париж, и Арист воспринимал его как нечто само собой разумеющееся, зная, что отец всецело полагается на него в разрешении всех проблем, возникающих с рабами.

Сегодня Арист смотрел на него свежим взглядом и видел упрямого, трудолюбивого, но безжалостного человека с отталкивающе изуродованным лицом.

— Вы слышали что-нибудь о Мартине и девчонке, мистер Бруно? — спросил Пикенз.

— Я даже не знал, что девушка пропала, пока Арчер не рассказал мне о твоем вечернем визите на его плантацию. Какого дьявола ты бросил Бельфлер в мое отсутствие? И без моего разрешения!

— Вас здесь не было, чтобы дать его. Работа не пострадала, мистер Бруно. Мои помощники вывели работников в поле как обычно.

— Ты мог бы сообщить мне.

— И потерять ее след? Я выследил ее до того места, где пристала лодка. Кто-то приехал за ней. Я послал за помощниками шерифа, и мы перевезли лошадей и собак на их лодке. Собаки взяли ее след на пристани Святого Иоанна. Не было времени скакать в город.

— Ты должен был посоветоваться со мной, прежде чем отправляться в Беллемонт. Ты просчитался, Пикенз. Ты не только превысил свою власть, но и поступил чертовски глупо, ударив надсмотрщика Арчеров.

Пикенз возмутился:

— Мы выследили ее до старого дома Арчеров. Я знаю, что она пряталась там, но остатки еды заглушили ее запах и отвлекли собак. Мы не смогли найти ее, но она была там, клянусь.

— Ты поставил меня в трудное положение, Пикенз. Мне пришлось извиняться перед друзьями за твою жестокость.

— Ваши друзья нечисты на руку, — возразил надсмотрщик с кислой гримасой. — Мистер Алекс заявил, что гулял там с женой и оставил еду для белок. Вы можете этому поверить? Кто-то действительно устраивал там пикник, но только не мистер Алекс и его жена. Я видел красивого окторона на дороге у заболоченного рукава залива около того старого дома.

— Ты думаешь, что беглянка встречалась там с любовником?

— Кто-то встречался. У Арчера незамужняя дочь, не так ли? Этот окторон очень красив.

Арист не смог сдержать вспышку гнева. Он потянулся через стол и схватил своими длинными руками воротник рубашки Пикенза, сдавив ему шею.

— Придержи свой грязный язык, Пикенз! Предупреждаю, если я еще раз услышу что-нибудь подобное, я уволю тебя. Ясно?

Он яростно встряхнул надсмотрщика и отпустил его.

Безобразное лицо Пикенза стало багровым, он стиснул зубы.

— Хорошо, вы считаете, что я перестарался, — сказал он угрюмо. — Но давайте проясним все до конца. Вы приказываете мне прекратить поиски Мартина и девушки? Возможно, они вместе. Кто еще мог приехать за ней или знать, что она собирается бежать?

— Мне кажется, у тебя сильный личный интерес к этой рабыне, Пикенз. Ты знаешь, почему она сбежала?

Пикенз покраснел еще гуще:

— Я думаю, что тот северный ублюдок, инженер, убедил бежать Мартина. И он же хотел купить шлюху. Он, очевидно, и подобрал их обоих.

Значит, Пикенз знал о предложении немца? Обо всем на плантации становится известно.

Арист холодно сказал:

— Я хочу, чтобы ты оставил беглецов мне, слышишь? Твое дело — следить, чтобы не останавливалась работа на тростниковых полях.

— Конечно, мистер Бруно, — язвительно согласился Пикенз.

— Тогда все. — Арист вернулся к бумагам, накопившимся на его столе, и Пикенз ушел, не позаботившись даже закрыть дверь.

Проходя мимо стола бухгалтера во внешнем кабинете, он пробормотал:

— Я был надсмотрщиком в Бельфлере двенадцать лет, и восемь из них этот юнец распутничал в Париже. Теперь он думает, что знает, как управлять плантацией.

Арист скрежетал зубами, стараясь не обращать внимания. Как ни жаль, возможно, придется избавиться от отцовского надсмотрщика несмотря на его хорошее знание Бельфлера.

Хлопнула наружная дверь. Арист еле сдержал ярость. Язвительное предположение, что Симона тайно встречается с рабом, наполнило его тошнотворной яростью. У Пикенза — мерзкий ум и интуитивная способность говорить болезненные вещи. Он явно возмущен тем, что приходится служить более молодому человеку, которого он привык считать неоперившимся студентом.

С глубоким вздохом Арист попытался забыть об этом разговоре. Но вся ситуация со сбежавшей служанкой тревожила его. Он был оскорблен возмутительным предложением северянина купить девушку и его невероятной болтовней о женитьбе на ней. Арист знал, что у некоторых его друзей-плантаторов есть любовницы — хорошенькие рабыни, но этот немецкий механик, молодой человек без земли, желавший купить черную женщину, чтобы жить с ней, пошел против природы.

Арист просмотрел несколько писем, прибывших в его отсутствие. Одно имело знакомый мускусный запах. Он отложил его и просмотрел деловую корреспонденцию, сделав несколько заметок для бухгалтера, затем снова взял душистый конверт, сломал печать и прочитал:

Должно быть, она написала это, как только он сказал, что уезжает из города. Арист откинулся на спинку стула, еще держа в руке письмо, пристально глядя в окно на белок, бегающих вверх-вниз по ореховому дереву, озабоченно предупреждая соседок о своем праве на зеленые орехи. Мускусный запах духов Элен висел в воздухе его маленького кабинета, печаля его. Она стала именно этим: ностальгическим запахом, внушающим сожаление и печаль. Она бы пришла в бешенство, если бы узнала об этом.

Месье де Ларж был хорошим другом, а Элен — и другом, и занимательной любовницей. Арист провел много приятных часов в их компании и немало пылких — с Элен. Почему только сейчас он ясно увидел, что задумал месье?

Старый джентльмен выбрал его защитником Элен после собственной смерти. Ну, он с радостью сделает это для друга. Однако он не позволит заманить себя, как барана, в брак с Элен де Ларж.

Память о приятных часах, проведенных в ее компании, уже побледнела рядом с ярким воспоминанием едкого запаха конюшни и удивительной бури эмоций, поразившей его при рождении жеребенка в Беллемонте.

Но влюбиться в женщину, такую своевольную и откровенную, как Симона Арчер, — женщину, разводившую лошадей, — Господи! — не будет ли это еще большей катастрофой, чем жениться на овдовевшей Элен де Ларж? У Симоны такая сильная воля, она так самобытна! Когда она действительно что-то хочет, никакие условности не могут помешать ей.

Конечно, он ни на секунду не поверил клевете Пикенза. Как же Пикенз ненавидит его! Как он почувствовал, в какое место ударить наверняка? Но Арист знал ответ. Пикенз застал его в тот нежный момент с Симоной Арчер на галерее в ночь охотничьего бала.

Вспышка желания в конюшне Симоны была мгновенной, но сопровождавшие ее чувства встревожили Ариста. Воспоминания о сияющем лице Симоны, нашептываемых ею ласковых словах снова почти невыносимо сжали его грудь.

И эта сильная боль пугала. Он желал Симону Арчер с такой страстью, какой не испытывал уже много лет. Эта страсть погнала его в Беллемонт. И он знал, что вернется туда и что, когда он будет рядом с Симоной, не сможет не пытаться соблазнить ее так же, как не сможет перестать дышать.

Ему необходима защита, которую до сих пор давала связь с Элен.

Ему необходима жена.

Он вспомнил совет отца: «Выбери девушку, наученную урсулинками управлять большим домом и достаточно молодую, чтобы ты смог воспитать ее для своего удовольствия. В этом случае ты всегда будешь контролировать ее».

Однако проблема заключалась в том, что его привлекали такие женщины, как Элен де Ларж и Симона Арчер, которых невозможно контролировать. Но, видимо, пришло время последовать совету старика. Он уже подумывал о том, чтобы попросить помощи Элен в выборе невесты из выпускниц школы монастыря урсулинок. Так что Арист взял лист бумаги и открыл чернильницу.

Он опасливо перечитал письмо. Не жесток ли он? Но несомненно добрее быть честным с бывшей любовницей. Их чувство было не любовью, а увлечением, окрашенным уважением и дружбой. И теперь он предоставлял ей способ смягчить удар по самолюбию, позволяя говорить, что она выбирает свою преемницу.

Пора жениться и завести семью. Вдвойне необходимо, поскольку он воочию видел водоворот, который поглотит его, если он не прекратит преследование Симоны Арчер. Он понимал, что качается на краю пропасти. Возможно, женитьба спасет его.

Арист запечатал письмо и вызвал грума, который возил в город почту.

В Новом Орлеане Элен де Ларж взяла у горничной послание Ариста, успокоенная скоростью его ответа.

— Возможно, будет ответ для месье, — сказала она девушке. — Пошли грума в кухню, пусть подождет там.

— Да, мадам.

Оставшись одна, Элен села перед чайным столиком, на который только что поставили ее поднос, и приготовилась читать письмо, признающее вечную любовь Ариста.

Жадно пробегая глазами знакомый почерк, она с удовлетворением увидела: «…дело, которое я могу доверить только вам и никому другому», но когда она достигла слов «юных леди, подготовленных урсулинками для роли жены и хозяйки такой большой плантации», ее глаза широко распахнулись, она была ошеломлена.

Арист не помышлял о том, чтобы жениться на ней, он говорил о женитьбе на девочке, только что покинувшей школу! Просил ее выбрать кандидаток для него! Нет, это просто невероятно.

Она знала, что Филипп рассчитывал на то, что после приличного интервала Арист сделает ей предложение. Это был их молчаливый договор. Женщина без защитника — беспомощна, если она не принадлежит влиятельной семье или не имеет собственного большого состояния. Филипп оставит ее обеспеченной, но не богатой, и у нее нет братьев. Мысль о вдовстве без перспективы нового защитника и источника власти была ужасающей, а то, что Арист отверг ее, приводило Элен в бешенство.

Ярость от предательства распухала, угрожая задушить ее. Увидев слова «ваше зрелое суждение», она вскочила с кресла и смела поднос со стола. Ее дикий крик утонул в грохоте разбитого фарфора, горячий кофе брызнул на ковер. Как он смеет напоминать, что ей уже тридцать пять лет, а ему еще нет тридцати!

Служанка вбежала в гостиную с криком:

— Мадам! Что случилось?

— Убери это, — грубо сказала Элен и вышла из комнаты.

Сильно возбужденная, она вошла в спальню месье, затемненную тяжелыми шторами. Бархатный балдахин еще больше защищал кровать от света. Элен встала рядом и посмотрела на неподвижно лежащего мужа, сморщенную фигуру под простыней. Ночной колпак скрывал его редкие белые волосы, только над ушами торчали жалкие пучки. Когда-то интересное лицо обострилось и стало серым. Он шумно дышал ртом.

«Вероятно, еще несколько дней, — сказал утром доктор. — Хотя я видел пациентов, остававшихся в таком состоянии неделями».

Элен стояла рядом с кроватью, глядя на мужа сухими глазами и сжав кулаки. Вдруг она опустилась на колени, взяла бескровную руку месье и разрыдалась.

Но это были слезы ярости.