Наш неистовый конец

Глава пять

На первый взгляд Венедикт Монтеков покупал продукты, на самом же деле он приобретал то, что просто намеревался уничтожить. Отдавая деньги за груши, он делал всего один укус, после чего давил остальное в руке и выбрасывал на мостовую.

Венедикт совсем не умел готовить. Яичница у него всегда подгорала, мясо получалось недожаренным. Первый месяц он хотя бы пытался готовить себе пищу, чтобы не зачахнуть от голода, не превратиться в жалкий скелет. Но затем перед ним будто опустились ставни, и он почувствовал, что не может заходить в кухню, не может совсем. Ведь когда он что-то ел, Маршалл не мог к нему присоединиться, он не видел, как вспыхивает газ на плите, как перед мойкой растекается лужа. И чем больше Венедикт замечал отсутствие Маршалла, тем более пустым ему казалось знакомое пространство.

Как ни странно, именно это и прорвало плотину, именно это разрушило все стены, которые Венедикт воздвиг, подавляя свою скорбь. Не отсутствие звуков по утрам, не отсутствие движения рядом. Как-то раз он, охваченный оцепенением, убирал разбросанные по полу кисти и краски, делал повседневные дела, не чувствуя никаких затруднений. Но затем зашел в кухню и уставился на плиту, не в силах оторвать от нее глаз. Закипела вода, а он по-прежнему не мог отвести от плиты взгляд, затем просто осел на пол и зарыдал, закрыв лицо руками, и вода за это время выкипела.

Венедикт положил в рот палочку сахарного тростника и принялся медленно жевать. Он не знал почему, но пища не желала оставаться у него в желудке, а та, что все-таки задерживалась, вызывала у него неприятные ощущения. Была только одна лазейка – откусывать по кусочку от всего съестного, что попадало ему в руки, а остальное выбрасывать прежде, чем он успеет об этом подумать. Так у него получалось не голодать и вместе с тем не чувствовать беспокойства.

– Эй!

Услышав этот крик, он выплюнул сахарный тростник. На дальнем конце рынка начиналась какая-то суматоха, и Венедикт двинулся туда, на ходу вытирая рот. Будь этот рынок более людным, любое происшествие на нем было бы труднее заметить, но здесь лотки с товаром тянулись только на две улицы, а продавцам даже не хватало энергии расхваливать свой товар. Это был один из бедных районов, где люди порой голодали и были готовы на все, чтобы выжить, в том числе клясться в верности любой власти. Здесь не стоило привлекать к себе внимание, ведь границы территорий то и дело менялись. Венедикт это знал, и все же он повернул за угол и оказался в проулке, из которого слышался крик.

Он обнаружил целую толпу Алых и одного мальчонку-посыльного из числа Белых цветов.

– Вы Венедикт Монтеков? – тут же проверещал пацан.

«И угораздило же его назвать мое имя в таком месте», – подумал Венедикт. На улицах его не узнавали так же быстро, как узнавали Рому, но сейчас посыльный назвал его имя при врагах. По лицу мальчика катилась слеза, блестя в лучах полуденного солнца.

Венедикт быстро втянул в себя воздух, оценивая ситуацию. Этот Белый цветок был китайцем, и понять, что он относится к банде Белых цветов, можно было только по белой нитке на его запястье. Как глупо с его стороны. В последние месяцы кровная вражда стала особенно беспощадной. Если этот мальчик мог сойти здесь за своего, почему он этого не сделал? Сколько ему лет? Десять? Одиннадцать?

– Ты Монтеков? – спросил один из Алых.

Венедикт потянулся к своему пистолету. Куда разумнее было бы сбежать, ведь врагов было намного больше, но он плевать хотел на это. Ему незачем было спасать свою жизнь, незачем было вообще жить…

Но он не успел даже достать оружие. Кто-то ударил его кулаком по лицу, и он оказался земле, а Алые кричали, что надо прикончить всех Монтековых. Ему заломили руки за спину, прижали лицо к бетонной мостовой, и в его висок вжалось что-то холодное, похожее на пистолет.

«Нет, – вдруг подумал он и зажмурил глаза. – Погодите, я совсем не хочу умирать, только не сейчас…»

Проулок сотряс оглушительный шум. В его ушах зазвенело, но он не чувствовал никакой боли, никакой раскаленной пули, впившейся в мозг. Возможно, это и есть смерть. Возможно, смерть – это вообще пустяк.

Затем шум повторился. Раздались выстрелы. Они доносились не из проулка, а сверху.

Глаза Венедикта открылись, и тут же в них брызнула кровь. У него перехватило дыхание, он сел, удивленно наблюдая, как Алые падали один за другим, изрешеченные пулями. Только когда стрельба почти прекратилась, он поднял взгляд, чтобы посмотреть, откуда они летят.

Он уловил какое-то движение на краю крыши – затем все исчезло, но перед этим последняя пуля уложила последнего из Алых.

Венедикт тяжело дышал. Помимо него в проулке продолжал стоять только один человек – мальчик-посыльный, который рыдал, так крепко сжав кулаки, что костяшки побелели. Судя по всему, он не был ранен, просто забрызган кровью, как и сам Венедикт.

– Иди, – выдавил из себя Венедикт. – А если увидишь других Алых, беги.

Мальчик колебался. Возможно, ему хочется сказать «спасибо»? Но тут с рынка донесся крик, и Венедикт рявкнул:

– Kuái gûn! До того, как они подойдут!

Мальчик пустился бежать, не нуждаясь в повторных напоминаниях Венедикт, шатаясь, встал на ноги и тоже последовал собственному совету – выстрелы были громкими, а значит, совсем скоро сюда прибегут другие Алые, чтобы выяснить, что произошло.

Но когда он встал, его осенило – тот, кто выпустил эти пули, кто спас ему жизнь, притаился наверху заранее, ожидая момента, когда надо будет прийти ему на выручку. Он разглядывал окружающие здания: находящиеся на одном уровне крыши были разделены лишь проулками – такими узкими, что через них можно было перемахнуть. Кто-то наблюдал за происходящим и, возможно, наблюдал долго, следя за его продвижением по рынку.

– Интересно, кому это могло понадобиться? – прошептал он.