Наш неистовый конец

Глава семь

– Здесь, здесь и здесь.

Кэтлин обвела три участка на карте, нажимая на перо авторучки. Напечатанная на тонкой бумаге карта города была истрепана, и теперь Джульетта задумчиво смотрела, как красные чернила просачиваются на туалетный столик. Они с Кэтлин сидели на обитой бархатом банкетке и вместе разглядывали карту. Это была ее вина – она так и не поставила в своей спальне письменный стол. Как часто ей бывала нужна твердая поверхность?

Кэтлин обвела пером последний участок. Когда она положила ручку на стол, один из краев карты начал загибаться, но, прежде чем бумага успела свернуться, размазав чернила, Джульетта схватила один из тюбиков губной помады и придавила им уголок карты.

– В самом деле? – тут же проговорила Кэтлин.

– О чем ты? Мне просто было нужно что-то тяжелое.

Кэтлин только покачала головой.

– Судьба города зависит от твоей губной помады. Какая ирония. Итак… – Она вернулась к делу. – Не знаю, стоит ли сворачивать операции в этих местах лишь для того, чтобы предотвратить забастовки, но следующая стачка произойдет где-то здесь. Профсоюзы собираются только наращивать свою активность.

– Мы предупредим фабричных и заводских мастеров, – подтвердила Джульетта и с помощью пальцев попыталась прикинуть расстояние между теми местами, которые пометила Кэтлин. Когда ее рука повисла над южной частью города, над Наньши, она замерла, глядя на дорогу, на которой находилась та самая больница.

«Если бы в тот день протестующие не пошли штурмовать эту больницу, возможно, я смогла бы отыскать другой выход», – подумала Джульетта.

«Ты принимаешь желаемое за действительное», – сказала она себе. Даже если бы они все сдали назад, Тайлер выстрелил бы ей в голову, стоило ей лишь потянуться к руке Ромы.

– Джульетта.

Дверь спальни распахнулась. Джульетта удивленно дернулась и ударилась коленом о туалетный столик. Кэтлин тоже резко втянула в себя воздух, и ее рука взлетела к нефритовому медальону на горле, будто затем, чтобы убедиться, что он на месте.

– Мама, – выдохнула Джульетта, повернувшись к двери. – Ты что, хочешь напугать меня до смерти?

Госпожа Цай улыбнулась чуть заметной улыбкой и не ответила. Вместо этого она сказала:

– Я собираюсь прогуляться по Нанкин-роуд. Может, тебе что-то купить? Например, новую ткань?

– Не стоит. Как-нибудь обойдусь.

Но мать гнула свое.

– Тебе бы не помешало новое ципао. Когда я смотрела в последний раз, в твоем гардеробе их было только два.

Джульетта едва удержалась от того, чтобы не закатить глаза. Некоторые вещи не меняются никогда. Теперь, когда Джульетте было целых девятнадцать лет, госпожа Цай редко высказывала свое недовольство, но она терпеть не могла чересчур свободные и броские западные платья, которые так любила ее дочь.

– Нет, правда не стоит, – ответила Джульетта. – Я слишком люблю два своих ципао, чтобы добавлять к ним третье.

Теперь уже ее мать едва не закатила глаза.

– Что ж, ладно. Селинь, у тебя нет на примете какой-нибудь ткани, которую я могла бы тебе купить?

Кэтлин улыбнулась. Меж тем как тон Джульетты на протяжении всей беседы оставался небрежным, ее кузина, похоже, была искренне тронута предложением тети.

– Вы очень добры, Niāngniang[13], но в моем гардеробе достаточно одежды.

Госпожа Цай вздохнула.

– Что ж, хорошо. Как хотите. – Она быстро вышла из комнаты, веселая и бодрая. И оставила дверь Джульетты широко открытой.

– Честное слово, моя мать делает это нарочно, – сказала Джульетта, встав, чтобы закрыть дверь. – Она слишком умна, чтобы действительно забывать, что…

Из коридора донесся шум. Джульетта остановилась и прислушалась.

– Что это? – спросила Кэтлин.

– Похоже на крики, – ответила Джульетта. – И, кажется, они доносятся из кабинета моего отца.

Будто по команде, дверь кабинета господина Цая распахнулась, крики стали громче, и Джульетта нахмурилась, вслушиваясь в суть спора.

– О, отлично. – Она сунула руку между лопатками и достала оттуда пистолет. – В последнее время мне смерть как хотелось отделать какого-нибудь деятеля Гоминьдана.

– Джульетта… – предостерегла ее Кэтлин.

– Я шучу. – Но она не убрала пистолет и стала просто ждать в дверях, наблюдая за тем, как гоминьдановец выходит, а за ним идет ее отец. Этот гоминьдановец отличался от тех, которых она видела прежде входящими и выходящим из кабинета ее отца. Какой-то не очень-то известный офицер с меньшим количеством медалей на груди.

– У вас есть свобода действий, потому что вы должны держать этот город в узде, – кричал он. – Пока не придет Национально-революционная армия, не проглотит Бэйянское правительство и не установит власть Гоминьдана, здесь есть только вы. Пока мы не установим центральное правление, пока власть в Шанхае не перестанет зависеть от подкупа офицеров полиции и вооруженных формирований, здесь… – он начал говорить с расстановкой, тыкая в стену пальцем, чтобы подчеркнуть каждое слово, – есть – только – вы.

Рука Джульетты, сжимающая пистолет, дернулась. Кэтлин отчаянно замахала, прося ее опустить оружие, но Джульетта сделала вид, будто не видит ее сигналов. Как глупо со стороны этого гоминьдановца пытаться поставить Алых на место, напоминая им о том, что должно произойти. Алая банда не станет сотрудничать с тем, кто несет с собой будущее, в котором ей придется подчиняться воле правительства.

…Или все-таки станет?

Джульетта смотрела на своего отца. Похоже, он не был ни оскорблен, ни раздражен.

– Да, я вас понял, вы выразились предельно ясно, – сухо сказал господин Цай. – Парадная дверь находится вон там.

Гоминьдановец пропустил его слова мимо ушей.

– Что мне передать моему начальству о положении в городе? Когда Чан Кайши спросит, почему Шанхай был атакован – опять, – что мне ему сказать?

– Об этом не стоит беспокоиться, – спокойно ответил господин Цай. – Теперь это уже не эпидемия, а один-единственный шантажист. Когда мы выясним, кто он, то сможем положить этому конец.

– А как вы это сделаете? Платя этому шантажисту все больше и больше. Я вам вот что скажу, господин Цай: правительство приказывает вам не выполнять его последнее требование.

Джульетта была готова вмешаться и выразить свой протест, но ее отец опередил ее.

– Мы не станем выполнять это требование. Но вы должны знать – за этим последует атака.

– Так положите этому конец. – Гоминьдановец одернул свой мундир, сердито пыхтя. И, попрощавшись, начал торопливо спускаться по лестнице. Его знаки отличия и медали поблескивали в мягком золотистом свете люстр. Награды вроде бы говорили об отваге в бою – но Джульетте он показался всего-навсего испуганной пешкой.

– О чем это он? – громко спросила она.

Господин Цай резко повернулся, и на его челюсти чуть заметно дернулся мускул – только это и говорило о том, что он удивлен.

– Значит, ты не отправилась за покупками вместе со своей матерью? – спросил он, бросив последний взгляд на лестницу, прежде чем возвратиться в свой кабинет.

Джульетта недовольно хмыкнула, убрала пистолет обратно под платье и тихо шепнула Кэтлин, что скоро вернется. И прежде, чем ее отец успел закрыть дверь своего кабинета, пробежала по коридору и скользнула внутрь.

– Ты не говорил мне, что получил еще одно требование, – обвиняющим тоном сказала она. С момента получения последнего письма не прошло и трех дней, а между предыдущими проходили недели.

– А ты невероятно проворна для человека, который никогда не совершает моцион. – Господин Цай уселся за свой письменный стол. – Прогулки в парке были бы полезны для твоего здоровья, Джульетта. Если ты не будешь двигаться, то станешь, как я, и в старости твои артерии окажутся забиты.

Джульетта плотно сжала губы. Если ее отец так резко меняет тему, значит, дело дрянь. Перед ним на столе лежало какое-то письмо, но, когда она протянула к этому письму руку, господин Цай убрал его, бросив на нее предостерегающий взгляд.

– Это не от шантажиста, – сказал он.

– Тогда почему я не могу его увидеть?

– Довольно, Джульетта. – Господин Цай сложил письмо пополам. Но что-то в ее взгляде, должно быть сказало ему, что так просто она не отступит, потому что он не стал придавать своему тону суровость и не велел ей покинуть его кабинет. Вместо этого он просто сдался. – Оружие. На этот раз он хочет получить оружие.

Такого Джульетта не ожидала. Она моргнула и плюхнулась на стул напротив своего отца. Все последние месяцы они выполняли требования шантажиста, надеясь, что, когда они отправят ему достаточно денег, он уедет, сбежит. Но теперь было ясно как день, что деньги для него не главное. Он собирался остаться и завершить свою игру, в чем бы она ни состояла.

Но почему он хочет получить оружие? И почему требовал так много денег?

– Стало быть, поэтому этот гоминьдановец так настаивал на том, чтобы на этот раз ты не выполнял требование, – произнесла она вслух. – Выходит, этот шантажист что-то затевает. И собирает силы.

Это казалось нелогичным. Зачем требовать оружие, если у тебя есть чудовища?

– Возможно, оружие нужно ему для какого-то полувоенного формирования, – сказал господин Цай. – А может быть, для того чтобы вооружить восставших рабочих.

Но Джульетта не была так уж уверена в этой версии. Она с силой прикусила внутреннюю поверхность щек.

– По-моему, тут что-то не сходится, – заметила она. – Письма с требованиями приходят из Французского квартала, но, в сущности, они результат работы Пола Декстера. Кто бы ни управлял этими чудовищами, кто бы ни держал у себя насекомых-маток, которые положили начало распространению заразы, ему их передал Пол. – Джульетта подумала о письме, которое нашла Кэтлин. Выпустите их всех. Если у Пола Декстера с самого начала был партнер, то как получилось, что она ничего об этом не знала? Возможно, она была не особенно внимательной, когда он преследовал ее, но если у него был партнер, то он должен был хоть раз упомянуть его имя.

– В этом-то и загвоздка, – бесстрастно произнес ее отец.

Джульетта хлопнула ладонями по столу.

– Отправь меня во Французский квартал, – предложила она. – И кто бы это ни был, я его найду. Я обещаю.

Долгое время господин Цай ничего не говорил, только смотрел на нее, будто ожидая, что сейчас она скажет, что пошутила. Джульетта промолчала, и он достал из ящика стола несколько фотографий. Черно-белые снимки были зернистыми и слишком темными, но, когда ее отец положил их на стол, Джульетта почувствовала, как у нее засосало под ложечкой.

– Эти фотографии были сделаны в том кабаре Белых цветов, – сказал господин Цай. – Как там его? Xiàngrikuí?

– Да, – прошептала Джульетта, не сводя глаз с фотографий. Ее отец, разумеется, не забыл названия того кабаре, он просто не желал говорить по-русски, несмотря на то что перейти на русский с шанхайского диалекта было легко, ведь фонетика была так похожа – пожалуй, это сходство было даже больше, чем между шанхайским наречием и мандаринским диалектом. – «Подсолнух».

Господин Цай придвинул фотографии еще ближе к ней.

– Посмотри на них хорошенько, Джульетта.

Жертвы сентябрьской эпидемии помешательства раздирали собственные горла, так что кисти их рук покрывались кровью. Но на этих снимках были разодраны не только горла. Лица жертв вообще не походили на человеческие. У них были разодраны также глаза и рты, на лбах зияли дыры размером с мячик для гольфа, уши висели на ниточках. Будь эти фотографии цветными, все на них было бы красным от крови.

– Я не стану отправлять тебя навстречу вот этому, притом в одиночку, – тихо проговорил господин Цай. – Ведь ты моя дочь, а не мой лакей. Кто бы это ни творил, вот на что он способен.

Джульетта выдохнула через нос, и звук получился резким.

– У нас есть одна зацепка, – сказала она. – Одна зацепка, которая говорит, что эта беда приходит с территории, где живут иностранцы. Кто еще способен выполнить задачу? Тайлер? Да ему перережут глотку еще до того, как до него доберутся насекомые.

– Ты упустила из виду главное, Джульетта.

– Ничего подобного! – заверещала Джульетта, хотя подозревала, что так оно и есть. – Если этот шантажист живет во Французском квартале, то я найду его, если вольюсь в местное высшее общество. Кто-нибудь владеет информацией. И я вызнаю ее. – Она вздернула подбородок. – Отправь меня туда. Вместе с Кэтлин и Розалиндой, если иначе нельзя. Но никакой свиты, никаких телохранителей. Когда они начнут мне доверять, они разговорятся.

Господин Цай медленно покачал головой, но то был не отказ. Скорее, это было признаком того, что он переваривает слова Джульетты. Его руки, рассеянно взяв таинственное письмо, сложили его вчетверо, а затем и ввосьмеро.

– Вот что, – тихо сказал он. – Дай мне подумать над нашими дальнейшими действиями. А затем мы решим, стоит ли тебе отправляться во Французский квартал в качестве нашего тайного агента.

Джульетта шутливо отдала честь. Ее отец выпроводил ее, и она быстро вышла. Закрывая дверь, она посмотрела на него еще раз и увидела, что он по-прежнему не отрывает глаз от письма.

– Осторожно, мисс Цай.

Джульетта вскрикнула, едва не наступив на служанку, сидящую на корточках в коридоре.

– Что ты тут делаешь? – воскликнула она, прижав руку к груди.

Служанка скривилась.

– Тут на полу немного уличной грязи. Не обращайте на меня внимания. Я сейчас уберу ее.

Джульетта кивнула и повернулась было, чтобы уйти, но тут по какой-то причине, прищурившись, присмотрелась к растоптанной лепешке грязи, которую счищала с ковра служанка, и увидела застрявший в ней розовый лепесток.

– Погоди, – сказала она. Она опустилась на колени и, прежде чем служанка начала громко протестовать, сунула палец в грязь и выковыряла лепесток, испачкав ногти. Служанка недовольно поморщилась, Джульетта же только немного нахмурилась, глядя на находку.

– Полно, мисс Цай, это всего лишь какой-то лепесток. В последние месяцы я находила такую грязь то здесь, то там. Кто-то плохо вытирает ноги, прежде чем зайти в дом.

Джульетта тут же подняла взгляд.

– Ты находишь здесь подобные лепестки уже несколько месяцев?

У служанки сделался озадаченный вид.

– Э-э… да. Но в основном это уличная грязь.

Из гостиной на первом этаже донесся шум – это со светским визитом явились какие-то дальние родственники, чтобы поиграть в маджонг. Джульетта втянула в себя воздух. Лепешка грязи была растоптана возле самой двери и была такой маленькой, что заметить ее могла только зоркая служанка. Эту грязь вполне мог оставить тот, кто стоял у двери кабинета господина Цая, подслушивая разговор, ведущийся за ней.

– Когда ты увидишь подобную грязь в следующий раз, – медленно проговорила Джульетта, – непременно найди меня, понятно?

На лице служанки отразилось еще большее недоумение.

– Я могу спросить почему?

Джульетта встала с колен, все еще держа в руке лепесток. Раньше он был бледно-розовым, но при здешнем освещении, измазанный грязью, он казался почти черным.

– Да так, – ответила она, изобразив на лице улыбку. – Смотри не заработайся, хорошо?

И поспешила прочь. Да, это было маловероятно, ведь в городе было множество мест, где росли пионы и где имелась грязь.

Затем она вспомнила тот семейный ужин в ресторане много месяцев назад, когда ее отец объявил, что среди них есть шпион, притом не просто шпион, а такой, который приглашен в этот ресторан, который живет в их доме. И теперь она была уверена – совершенно уверена, – что этот лепесток пиона был принесен с заднего двора дома Монтековых, где на грязную землю падали лепестки цветов с подоконников.

Пять лет назад Джульетта сама разносила их по всему дому своих родителей.

Кэтлин сидела на еще одном собрании коммунистов.

Нет, ее на эти собрания посылала не Джульетта, она ходила на них по доброй воле. Коммунисты устраивали эти собрания регулярно, и, чтобы и дальше получать приглашения на них через свои знакомства, которые она так старательно поддерживала, ей приходилось появляться на них в таком виде, как будто она была работницей, а не правой рукой наследницы Алой банды.

Кэтлин закончила закалывать свои волосы, пока выступающий говорил об объединении рабочих в профсоюзы. Она уже знала, что те, кто выступает в начале собрания, никогда не говорят о важных вещах. Действительно значимые речи произносились позже, когда все стулья были уже заняты и опоздавшие не шумели, садясь на свободные места. Никто не обращал внимания на Кэтлин, пока она, не слушая очередного оратора, смотрелась в карманное зеркальце и убеждалась в том, что замысловатые косы, которые Розалинда заплела ей сегодня утром, пожалуй, имеют слишком уж буржуазный вид.

– Извините, – сказал тихий голосок.

Кэтлин вздрогнула и повернулась. Это была маленькая девочка со щербинкой на месте двух передних зубов. В руке она держала одну из шпилек Кэтлин.

– Вы ее уронили.

– О, – прошептала Кэтлин. – Спасибо.

– Не за что, – прошепелявила девочка. Она болтала ногами и поглядывала на женщину, сидящую слева, – возможно, ее мать, – чтобы удостовериться, что та не станет ругать ее за разговор с незнакомой тетей. – Но раньше ваша прическа нравилась мне больше.

Кэтлин подавила улыбку и дотронулась до своих заколотых волос. Розалинда сказала ей то же самое, когда хвалила себя за сделанную прическу. В последнее время Розалинда редко была готова посидеть и поболтать с ней. Нет, она, разумеется, вряд ли отказалась бы, если бы Кэтлин поймала ее где-то в доме и попросила уделить ей время, но загвоздка была в том, что ее теперь вообще не было видно.

– Мне она тоже нравилась, – тихо ответила Кэтлин и повернулась на своем стуле. Лучше бы она ничего не меняла и не портила шедевр, который сотворила у нее на голове ее сестра.

Собравшиеся вдруг разразились аплодисментами, и Кэтлин тоже поспешила захлопать в ладоши. Когда место прежнего оратора занял следующий, она попыталась прислушаться к его речи, но ее мысли продолжали блуждать, а руки сами собой тянулись к волосам. На прошлой неделе к ним снова приезжал их отец и еще более настоятельно потребовал, чтобы они переехали за город вместе с ним. Розалинда картинно закатила глаза и в бешенстве торопливо вышла вон, что заставило их отца возмутиться, а Кэтлин пришлось остаться и выслушивать его громогласные негодующие речи о том, куда политика привела город. Возможно, в этом и заключалось разделение обязанностей между ними двумя. Розалинда не соглашалась с ним и нарочно выводила его из себя, но затем тайком совала нос в его дела и выполняла за него его работу. Кэтлин же улыбалась и кивала, и делала все, что ожидалось от скромной предупредительной Кэтлин Лан, которую знали в городе. Она всегда знала, что раз она приняла это имя, ей придется усвоить и часть черт характера своей сестры, если не для вида, то хотя бы для удобства. Иногда ее отец говорил с ней так, будто он и впрямь забыл, что настоящая Кэтлин умерла. Иногда она начинала гадать о том, что бы произошло, если бы она снова назвала в его присутствии имя «Селия».

Кэтлин заерзала на стуле. Она больше беспокоилась о Розалинде, чем о себе самой. Если честно, она немного злилась на сестру за то, что несколько месяцев назад та помешала ей прийти на помощь Джульетте, а сама не видела ничего дурного в том, чтобы сидеть в кабаре на нейтральной территории, общаясь с французами.

– Как мы можем быть на одной стороне, если они никогда не падут? – сказала как-то раз Розалинда. – Они неуязвимы, не то что мы.

И с тех пор ничего не изменилось. Розалинда и Кэтлин по-прежнему стояли особняком от членов Алой банды, носящих фамилию Цай, но теперь перед ней было задание – притом задание, которое она избрала сама, – дающее Розалинде чувство, что она при деле. И эта новая цель позволяла ей забывать о ее уязвимом положении. Возможно, в таком городе, как Шанхай, подобные вещи неизбежны. Возможно, каждый здесь выбирает путь разрушения и риска, даже если понимает, как это опасно, даже если он или она не хочет, чтобы на этот путь ступил кто-то еще. Розалинде не нравилось, что Кэтлин общается с коммунистами, Кэтлин же считала, что Розалинда ведет себя глупо, играя в дипломата. Кому какое дело, что их отец угрожает увезти их за город? Он не имеет над ними настоящей власти, только не теперь и не в Шанхае. Почитание родителей? Да ну его к черту! Одно слово Джульетты, и ему придется поджать хвост и, собрав чемоданы, уехать из города в одиночку.

– Ну уж нет, мы не станем никуда переезжать, – пробормотала Кэтлин, когда опять раздались аплодисменты, заглушив ее слова. Она откинулась на спинку стула, решив внимательно слушать начавшиеся дебаты. Один из коммунистов говорил, что все проблемы города происходят не от гангстеров, а от иностранцев, другой возразил, что единственное правильное решение состоит в том, чтобы выгнать и тех и других. Затем началось составление планов – то, для чего Кэтлин пришла сюда. Она подалась вперед, слушая, как выбирают фабрики и заводы, где должны пройти забастовки, и как коммунисты планируют окончательно уничтожить иностранный империализм.

Ее взгляд скользнул по комнате – она сама не знала, зачем оглядывает собравшихся, но ее внимание привлекло некитайское лицо. Иностранец? Она моргнула, и тут по его одежде поняла, что это никакой не иностранец, а Белый цветок.

Кэтлин нахмурилась и снова перевела взгляд на сцену, но при этом подняла воротник пальто, чтобы по мере возможности скрыть свое лицо.

«Дмитрий Воронин, – подумала она, лихорадочно соображая. – Что же ты делаешь тут».