Настоящая любовь

Глава 7

Он догнал ее в конце улицы, там, где начиналась тропа, протоптанная вдоль реки. Ветер дул в лицо, поэтому она не услышала, что он подошел. Когда он зашагал рядом, она повернула к нему испуганное лицо.

— Женщине не следует идти домой без провожатых, — сказал он.

Она покраснела. На его глазах губы у нее сжались, а взгляд посуровел.

— Благодарю, — сказала она по-английски, — но я предпочитаю ходить одна.

— Чем со мной, — добавил он. — Так заканчивается твоя фраза, даже если слова и не были произнесены. Что я тебе сделал, Марджед?

Он знал, что он ей сделал, что он сделал всем своим людям. Он сделал жизнь для них очень тяжелой, неоправданно тяжелой. Он никогда не действовал в спешке. Благодаря своему образованию и воспитанию он уразумел, что у каждой монеты две стороны и что нужно тщательно рассмотреть каждую, прежде чем делать вывод о ценности монеты. Он обязательно внесет перемены, он не сомневался в этом. Он не мог себе представить, чтобы ему что-то помешало так поступить.

Тегфан — процветающее поместье. Но даже если и не так, то он сам очень состоятельный человек.

— Вы лишаете меня возможности идти одной.

— Мы были друзьями, — напомнил он. — Ты и Алед были моими единственными друзьями.

Но разве можно было ожидать, что они и теперь останутся его друзьями? Он сам сознавал невероятность такого предположения. За время своего обучения он усвоил также, что дружба возможна только между людьми равного положения, хотя одного равенства недостаточно. В жизни Герейнт встречал людей, которые презирали его за происхождение, хотя родословная у него была безупречной. Впрочем, не совсем. Его мать была простой гувернанткой, хотя и законной женой отца.

— Это было сто лет назад, — сказала она. — Даже еще больше.

— Ты сердишься из-за того, что случилось, когда я приезжал домой? — спросил он. — Ты не можешь простить мне той вольности? Ты была очень аппетитной девушкой, Марджед.

Она рассмеялась, но как-то невесело. Он заметил, что, идя рядом с ним по тропинке, она подстраивается под его шаг.

— Прошло много времени, — сказал он, — десять лет.

— Да, — сказала она, — целая вечность.

— Голос у тебя изменился, окреп, — сказал он, меняя тему. — И стал еще красивее, чем был. Ты и сама стала еще красивее.

Он сам не знал, чего добивается, и понимал, что действует неуклюже. Обычно его обхождение с женщинами не отличалось неуклюжестью. Наверное, потому, что он, как правило, не чувствовал себя неловко в женском обществе и ему не приходилось защищаться. Марджед остановилась и повернулась к нему, откинув голову, выпрямив спину, с гневным выражением на лице.

— Чего вы хотите? — спросила она. — Хотя можно и не спрашивать, не так ли? Вы думаете, что добьетесь от меня того, чего почти добились в прошлый раз, когда были здесь? А если я мило улыбнусь, то это случится даже не на твердой земле, как было тогда. Возможно, это будет графская кровать в великолепной графской спальне. А может, я говорю глупости? Шлюх ведь не допускают на графскую постель, не так ли? Так вот, в этой части света вам не найти шлюх для своего удовольствия, милорд. Вам тогда следовало остаться в Англии.

Он невольно расправил плечи и холодно посмотрел на нее.

— Осторожнее, Марджед, — сказал он тихо и сдержанно, — не забывай, с кем говоришь.

Но ее не так-то легко было запугать.

— О, я помню, — сказала она с жаром в отличие от него. — Я не забыла, кто вы, милорд. Убийца!

Она резко повернулась, взметнув юбки, и стала взбираться вверх по тропинке, ведущей в Тайгуин. Он не стал преследовать ее дальше. Просто стоял и смотрел ей вслед удивленно и хмуро. Убийца? Она могла бы найти для него другие уничижительные слова, не слишком погрешив против истины, но такого он, конечно, не ожидал. Ее обвинение было очень выразительным, но абсолютно бессмысленным. Очевидно, она очень рассержена на него из-за чего-то, поэтому не стоило сейчас за ней идти. Раз у нее такое настроение, разумно поговорить все равно не удастся.

Он отвернулся и в течение нескольких минут не сводил неподвижного взгляда с протекавшей внизу реки. Марджед всегда стояла горой за правое дело, особенно если оно касалось кого-то другого, а не ее. Скорее всего она злится из-за того, что он отбирает последний грош у своих людей, ни для кого не делая исключения. И трудно ее винить за это. Он не станет оправдываться незнанием, даже перед самим собой.

Он хотел выглядеть лучше. Особенно в глазах Марджед. За последние десять лет у него были любовницы и легкие увлечения. Дважды он подумывал жениться. Один раз совсем было собрался сделать предложение. Но любил он всего один раз в своей жизни. И мог бы очень легко полюбить снова.

Одну и ту же женщину.

Он понял это и удивился. И встревожился.

Марджед была права. Он хотел уложить ее в постель. Но он также хотел произвести на нее впечатление. Ему были необходимы ее уважение, ее симпатия, ее дружба. И возможно, нечто большее.

Но она возненавидела его. Дело тут то ли в сугубо личных обидах, то ли все гораздо серьезнее. Она назвала его убийцей. Что, интересно, он убил в ее жизни? Веру в него?

А можно ли восстановить веру, если она утеряна?

Во всяком случае, можно попытаться.

Он флиртовал с ней. Шел рядом, прямой как столб, с каменным лицом и пялился на нее своими голубыми глазами, как будто она голая, и при этом произносил какие-то смехотворные комплименты.

Неужели английских дам так легко ублажить, так легко обмануть? Так легко покорить? Он даже не флиртовал, это еще слишком мягко сказано. Он пытался совратить ее, как десять лет назад. Только теперь она не та наивная девчонка, какой была тогда. Ни в коей мере.

Как он посмел. Как он посмел!

Он прекрасно знал, что делает, когда уселся рядом с ней в часовне, не сказав ни слова и даже не взглянув в ее сторону, просто позволив чувствовать его тепло и вдыхать аромат дорогого одеколона. Действовал как умелый соблазнитель — за десять лет он явно накопил немалый опыт. Должно быть, он знал, что ее душевное напряжение возросло до крайней степени. Потом она даже не могла вспомнить, чему была посвящена проповедь отца, не говоря уже о ее содержании. Она также не смогла вспомнить, какие гимны звучали в то утро, хотя сама отбирала их на прошлой неделе.

Марджед полыхала гневом весь оставшийся день. Больше просто нечем было заняться. В воскресенье нельзя выполнять любую работу. Когда она жила еще в отцовском доме, то по воскресеньям даже не готовили горячую пищу и не мыли посуду. Воскресный день был днем отдыха, когда следовало накопить силы для предстоящей тяжелой недели.

После обеда, когда бабушка уже клевала носом в своем кресле у огня, а мама устроилась на отдых напротив, Марджед накинула на плечи шаль и вышла пройтись. Она захватила с собой несколько валлийских оладий, испеченных накануне, немного масла и сыра и направилась вверх по холму, пока не достигла вересковой пустоши. Когда-то это были общие земли. Все фермеры пасли здесь летом свои стада. Теперь эти земли отошли к Тегфану, и только хозяйским овцам было позволено нагуливать вес на этих пастбищах, заросших густой низкой травой.

Дома здесь тоже попадались, если можно было так назвать уродливые, низенькие строения, обложенные дерном, с прохудившейся соломенной крышей, защищавшей их хозяев от дождя и холода. К счастью, этих свидетельств бедности, отчаяния и страданий насчитывалось не так много, хотя и достаточно. Их обитатели рано или поздно попадали в работный дом.

Парри никогда не были хорошими фермерами. Юрвин частенько прищелкивал языком, дивясь их нерасторопности, неумению и потерям. Они всегда бедствовали. Хотя люди они неплохие. Честные и гордые. В семье у них царила любовь.

Теперь они поселились на вересковой пустоши. Немногие фермеры были в состоянии предложить Уолдо Парри постоянную работу. В семье росло трое детей, и миссис Парри ожидала еще одного. «Еще одно свидетельство их непрактичности», — подумала Марджед. Младенец скорее всего был зачат уже после того, как их вынудили покинуть ферму. Впрочем, кто она такая, чтобы осуждать несчастных супругов, лишенных почти всех радостей в жизни?

Марджед почувствовала старую боль сожаления, что за пять лет своего замужества так и не зачала собственного ребенка, но тут же подавила ее, как делала всегда.

Она отдала продукты и посидела немного с миссис Парри, потом продолжила прогулку. Она шла по пустоши, вдыхая весенний воздух и любуясь холмами, которые простирались до самого горизонта. Холмы были ее домом. Она не представляла, что могла бы жить где-нибудь в другом месте. Холмы стали частью ее самой.

Внезапно ее охватила боль от потери Юрвина, такая сильная, что Марджед остановилась и закрыла глаза. Ей не хватало Юрвина и Того, что ушло из ее жизни с его гибелью. Она никогда не испытывала необузданной страсти к своему мужу, но он ей нравился, она восхищалась им и по-своему любила. Ей нравились краткие минуты близости. Они превратились почти в обыденность, которой она не особенно радовалась, но и никогда не противилась.

С этим было покончено, когда Юрвина отняли у нее. Теперь иногда она металась в постели не в силах заснуть, тоскуя по мужской ласке. И сейчас, в эту секунду, она тоже испытала тоску. Болезненную тоску. Боль пронзила не только ее душу, но и тело. Тупая, ноющая боль в груди и бедрах, к которым давно не прикасалась рука мужчины.

Она никак не могла понять, что пробудило в ней эту тоску, и продолжала решительно идти вперед, широко раскрыв глаза. Она давным-давно покончила с тоской и горем. Если этим чувствам предаваться слишком долго, то они разрушают человека. А на нее свалилось слишком много дел, чтобы похоронить себя в прошлом.

Нет, она знает, кто повинен в том, что ее вновь охватили горе и тоска. Герейнт Пендерин, граф Уиверн. Это он убил Юрвина и только этим утром поинтересовался, что он ей сделал. Это он попытался десять лет назад совратить ее, а сегодня попытался еще раз. Это он… Бесполезно снова и снова перечислять все его подлости.

Овцы, выпущенные на лужайку! Жалкий протест. Если бы только Алед и его комитет зашевелились. Если бы только им удалось найти Ребекку. Неужели не сыщется ни один мужчина, обладающий смелостью Юрвина?

Марджед вдруг увидела, что она не одна прогуливается по холмам. Навстречу ей шла рука об руку молодая пара. Заметив ее, они отпрянули друг от друга. Какие глупые, подумала Марджед. Она вовсе не против такого невинного проявления внимания.

Это была Глинис Оуэн с одним из конюхов Тегфана. Марджед не знала его имени — он жил не в Глиндери. Раскрасневшееся лицо Глинис и растрепанный вид обоих явно свидетельствовали, что они не просто прогуливались. Марджед с улыбкой поздоровалась с ними, чувствуя легкую зависть. Ее отец часто осуждал с кафедры нечестивость таких прогулок по холмам. Поспешное заключение браков вслед за летними ухаживаниями на холмах было обычным делом. Но Марджед все равно завидовала этим двоим.

А затем ее осенило. Она не понимала, что навеяло подобную мысль, разве только вид Глинис, прервавшей ее сердитые размышления о Герейнте, и недавнее гневное обвинение, брошенное ему в лицо, что он якобы не желает вести шлюх на графскую постель.

— Глинис! — позвала она. Молодые люди обернулись.

— Глинис, — позвала она, — можно с тобой поговорить? Тебе случается заходить в спальню графа Уиверна?

Глинис непонимающе уставилась на нее. Вопрос действительно был глупый. К счастью, девушка не заметила невольной двусмысленности.

— О нет, — ответила она, — я ведь всего лишь помогаю на кухне, миссис Эванс.

— Но ты ведь знаешь, где расположена хозяйская спальня? — Марджед почувствовала, что краснеет.

— Да, — ответила девушка нахмурившись.

Нет, так не годится. Ей следовало подумать, прежде чем подзывать к себе Глинис, поддавшись порыву. Подбить девушку на такой поступок было бы слишком. Даже если бы у нее нашелся повод оказаться поблизости от спальни, все равно это было бы опасно. Ее могли бы застать на месте преступления или догадаться, кто виновник. Нет, идея абсолютно неудачная. В отличие от той, что осуществится завтра. Завтра в Тегфан должны доставить большой груз угля. А когда повозка окажется на подъездной аллее, то случится неожиданная неприятность и весь уголь, до последнего кусочка, рассыплется. Раскатится во все стороны.

— Глинис, — снова заговорила Марджед, — а ты не могла бы показать мне его спальню? Как туда пробраться? И чтобы никто не заметил? — сказала и пришла в ужас от собственных слов.

— Спальню его сиятельства? — переспросила Глинис, совершенно завороженная.

— Ты слышала об овцах? — осведомилась Марджед. — Твои братья наверняка рассказали тебе, я уверена. Они оба помогали мне прошлой ночью. К тому же утром ты была в часовне и все слышала.

Глинис весело заулыбалась.

— Сегодня утром нам всем казалось, что еще немного — и у мистера Бона пойдет пена изо рта, — сообщила она, упомянув главного садовника Тегерана. — Но никто из нас не подозревал, что овцы вырвались не случайно. Отличная шутка, миссис Эванс.

— Далеко не последняя, — пообещала Марджед. — Надеюсь, ты слышала, что произошло вчера с Глином Беваном?

Глинис сразу стала серьезной.

— Да, — ответила она. — Если бы вы знали, как мне не нравится этот мистер Джонс. Он любит свою работу. Человек не должен любить такую работу.

— Согласна, — сказала Марджед. — Ну что, проведешь меня в ту комнату, Глинис? Но так, чтобы тебя не заподозрили? Я просто сыграю еще одну шутку, обещаю.

Сглотнув, Глинис кивнула. Марджед смеялась, когда они прощались через несколько минут.

— Обязательно посмотри, как завтра доставят уголь, — сказала она. — Будет забавно.

Но самой ей было не до забав. И чувствовала она себя вовсе не весело. Ее охватило волнение. И решительность. Скоро он узнает, что жизнь ему портят отнюдь не случайные происшествия. Скоро он почувствует на собственной шкуре, что значит быть предметом ненависти.

Это произойдет в ту ночь, когда они выпустят лошадей из конюшен. В пятницу. Она сделает это в ту же ночь. Он узнает обо всем еще до рассвета.

Наконец Марджед стала спускаться с холма. Пора было пить чай.

Неделя для Герейнта прошла неспокойно.

Он поговорил со своим управляющим. Мэтью Харли возмутился и обиделся от одного предположения, будто в Тегфане что-то неладно. Управляющий подчеркнул, что это поместье — самое процветающее в Западном Уэльсе, предмет зависти чуть ли не половины землевладельцев. Он также добавил не без гордости, что другие управляющие и даже некоторые господа приезжали к нему советоваться по широчайшему кругу вопросов, касающихся ведения хозяйства. Он также напомнил Герейнту, что если не в его власти следить, как крестьяне выплачивают церковную десятину, дорожные пошлины и налог на бедняков, то уж собрать ренту он в состоянии. Поднимая ренту ежегодно, он обеспечивал процветание поместья и близлежащих ферм.

— Каким же образом? — поинтересовался Герейнт, засомневавшись в последнем доводе.

— Фермеров гораздо больше, чем земли, которую можно сдать им в аренду. В этом деле существует конкуренция. И если работник, имеющий кусок земли, не в состоянии платить ренту, то тем самым он доказывает свою несостоятельность. И нужно иметь хорошее деловое чутье, чтобы заменить его толковым хозяином. Сознание того, что их могут заменить кем-то, кто лучше справится с хозяйством, заставляет крестьян работать с большим рвением.

Речь управляющего звучала разумно. Ею можно было только восхищаться. Но Герейнт всегда подозревал, что управление огромным хозяйством — довольно бездушная вещь и тот, кто этим занимается, совсем не думает о людях. А вот он никак не мог забыть худенького, оборванного Идриса Парри, промышляющего браконьерством на его землях. А еще он прекрасно помнил, каково это — жить в беспросветной, пугающей нищете.

Герейнт переговорил с соседями. Один из них, который также владел церковной десятиной своего прихода, непонимающе уставился на Герейнта, когда тот поднял вопрос. Десятина была частью церковной системы. Без нее церковь и государство рухнут. И если один человек откажется собирать десятину на том основании, что она ему не нужна, это затронет все общество.

— Такого человека не грех назвать предателем, — сурово заключил сосед.

Герейнт счел это странным. Но все равно его беспокоила мысль, что он не вправе действовать в одиночку там, где затронуты интересы всего общества. Вероятно, ему остается только проследить, чтобы десятина тратилась исключительно на поддержание церкви… или, еще лучше, часовни.

Все соседи были единодушны в том, что увеличение ренты — благое дело. Они выдвигали в точности те же аргументы, что и Харли, Герейнту стало ясно, почему ему завидуют, что у него такой управляющий. Он не встретил ни одного, кто бы сочувственно отнесся к идее понизить ренту или по крайней мере заморозить ее на несколько лет, пока не уродится хороший урожай и не улучшится положение на рынке.

— Это сумасшедшая идея, и вам лучше ее оставить, Уиверн, — выговаривал ему сэр Гектор Уэбб. — Друзья и родственники отвернутся от вас, арендаторы же сочтут слабаком. Они не станут уважать вас за это.

— Я ожидала, что вы предложите что-то в этом духе, — холодно заметила леди Стелла. — В душе вы так и остались одним из них, не правда ли, Уиверн? Но не забывайте, что, согласно папиному завещанию, я унаследую Тегфан, если вы не женитесь и не произведете на свет законного наследника. — Она слегка выделила предпоследнее слово.

— Ваша тетя права, Уиверн, — продолжил сэр Гектор. — Я не склонен поощрять разбазаривание ее наследства.

Герейнт ограничился кивком. Он не стал спорить, как и не стал напоминать им, что ему всего лишь двадцать восемь и он способен произвести на свет с десяток сыновей.

Жизнь обещала быть нелегкой.