Навсегда моя (СИ)

Глава 36 — Глеб

На следующий день я встаю поздно. Впервые за неделю хоть поспал нормально, перестал терзаться, решил, что у нас с Дашкой наконец-то все налаживается. Да и вечером, когда мы пришли домой, так долго целовались у дверей ее спальни. Я даже невольно скользнул ей под кофту, и чуть не добрался до застежки бюстгальтера. Честно сказать, мое терпение дает сбой. Уж больно наши поцелуи возбуждают. Вовремя остановился, да и Даша сразу оттолкнула меня.

Правда, она посмотрела с таким надрывом, что я невольно отшатнулся. Неужели слишком тороплю события? Сказать по правде, обычно с девушками у нас происходил секс довольно быстро: одно, максимум два свидания и готово. Я как-то привык к такому, а тут постоянно кажется, что если пойду дальше, оттолкну Дашку, отверну от себя. Поэтому и жду, не давлю на нее. В конце концов, без секса еще никто не умирал.

На этой ноте мы расходимся по комнатам, а уже на следующий день, происходит то, что вводит меня в шок. Нет, шок это даже еще тихо сказано.

Я принимаю душ, одеваюсь и выхожу на кухню. Успеваю сварганить нам два омлета, и сделать кофе.

— Даш! — кричу ей, словно порядочная женушка. Сам от себя поражаюсь, но мне нравится происходящее, нравится заботиться об этой девушке. Рядом с ней я меняюсь.

Когда Дашка не отвечает, иду сам к ней. Тихонько стучу, один, два, три раза, а не получив ответа, нагло поворачиваю ручку. “Вот же соня”, — думаю про себя. Вот только в комнате никого. Кровать заправлена, в открытом ящике, в котором до этого висели вещи — пусто. И я уже планирую набрать Даше, почему-то на сердце сразу становится неспокойно от увиденного, но на ее кровати замечаю записку.

Беру клочок бумаги, где-то в глубине души мне не хочется его разворачивать. Это вроде дурного предчувствия, несмотря на то, что я в такие штуки в принципе не верю. Ровным почерком, а Дашкин почерк я узнаю из тысячи, она пишет обратным наклоном, там строки, адресованные мне.

“Глеб, наверное, мне не стоило так вероломно врываться в твое прошлое… Но мама настояла и рассказала про Леру. А еще она показала ту записку, где ты признаешься в своих чувствах. Если бы я только знала, как тяжело тебе находится рядом со мной, видеть меня на сцене, в собственном доме, рядом с твоей мамой, я бы, наверное, сбежала.

Ты подарил мне надежду, ощущение значимости. Никто и никогда не делал для меня и половины того, что сделал ты. Я поняла, что люблю тебя. Полюбила с детства, как только увидела у фонтана. И больше всего на свете я желаю тебе счастья, такого чтобы дух захватывал, чтобы ты засыпал и просыпался с мыслями о чем-то хорошем. Чтобы девушка, которая окажется рядом с тобой, научила тебя летать. Заставила вновь поверить в то, что мир прекрасен, как и ты. Я не встречала людей, прекрасней тебя. И это далеко не про внешность. Глеб, твоя душа светится, как бы сильно ты не пытался окутывать ее личной тьмой.

Поэтому я принимаю последнюю помощь от твоей мамы.

Прости меня, если сможешь. И пожалуйста, ни в чем себя не вини.

Прощай.

Даша.”

От прочитанного у меня перехватывает дыхание, приходится сесть, чтобы все как следует взвесить. Грудная клетка шалит от спазма, меня будто ударили со всей силы, и продолжаю бить. Руки сжимаются в кулаки, зубы скрепят, и я не пойму толком, пелена перед глазами или это страх потери. Кто-то будто закрашивает реальность черными красками, возвращая меня в тюрьму, которую я сам себе возвел восемь лет назад.

Даша узнала про Леру. Мать постаралась. И показала ей какую-то записку, о которой я уже и сам не помню. Надо что-то делать. Куда-то бежать. Исправлять ошибки.

Подскакиваю резко с кровати, бросив послание на пол, и мчусь в дом — к матери. У меня едва не валит пар из ушей, до того становится мерзко от происходящего. Всю жизнь мама винила меня в смерти сестры, говорила, что это я поздно позвал на помощь, потом притащила ребенка и пыталась слепить из нее Леру.

И вроде я уже смирился с ее заскоками, но она вновь пытается разрушить меня. Забрать то единственное, что я хранил в сердце, что не давало рухнуть и поверить в собственную никчемность.

В кабинет матери, врываюсь беспардонно. Девчонка, ее новая дочь, аж подпрыгивает на кожаном диване. Смотрит на меня испуганным зверьком, но я ее не замечаю. Подхожу сразу к маме, упираюсь по обе стороны ее стула руками, нависнув коршуном над ней.

— Что ты наплела Даше? — без всяких приветствий спрашиваю я. Она не моргает, и вообще отводит взгляд в сторону, при этом продолжая покручивать на пальце кольцо.

— Мама! — повышаю голос, сдерживая поток ругательств. — Отвечай, немедленно.

И она вдруг отвечает.

— Отправила ее в аэропорт, поедет заграницу, к одному очень хорошему знакомому.

В меня будто попала огненная стрела, до того сделалось тяжело дышать. Сердце забилось быстрее, затем сжалось так, словно готовилось навсегда закончить свою работу. Впервые мне захотелось ударить мать. Не помню, когда в последний раз испытывал к ней чувства сродни любви или привязанности. Не знаю, страдал бы я, если бы однажды узнал, что ее не стало. Может, это неправильно, но мы давно перестали быть родственниками.

— Какое ты имела право? — сглотнув, рявкаю на нее.

— А ты? — мама отталкивает меня, поднимаясь со своего идиотского кожаного кресла. — Ты забыл о своей сестре?

— Я? — с губ слетает истерический смех. — Это я-то забыл? Не ты, ма? Кто тут домой тащит детей? Кто пытается из них сделать балерин?

— Я выполняю последнюю просьбу Лерочки, — на имени сестры, мать смягчает тон, в глазах ее блестят слезы.

— Какую? Изводить девчонок? Ты думаешь, Лера хотела, чтобы ты тут кастинги устраивала? Ма, тебе пора к врачу, а не в детские дома.

— Ты предал нас, — она отворачивается, как и обычно было, когда у нас заходил разговор про Лерку. Мама не может смотреть мне в глаза в такие моменты. — Ты никогда не поддерживал ее.

— Да потому что этот чертов балет забрал у нее все: друзей, развлечения, улыбку, семью. В последний год она даже не смеялась ни разу, — на одном дыхании произношу я, вспоминая сестру.

Она падала в голодные обмороки, она ревела ночами, она превращала свои ноги в месиво. Все ее подруги, в конце концов, посчитали Лерку эгоисткой и отвернулись от нее. Ей даже не кого было пригласить на свой день рождения. Вместо того, чтобы отдать ребенка в любительский балет, мать замахнулась на профессиональный.

Лера осталась одна. Потом Дашка. Теперь и эта девочка останется одна. Сцена как сам дьявол забирает все. Ради высоких достижений. Ради звания Примы. Вот только стоит ли оно этого? Стоит ли детство какого-то достижения? Я не уверен.

— Я ухожу, — более спокойно и достаточно трезво говорю. Мать поворачивается, во взгляде ее читается непонимание. — Навсегда. В этот раз с меня хватит. Я был с тобой, пытался поддержать. Но все зря. Ты не принимаешь реальность, ты ломаешь ее, ломаешь меня, этих несчастных детей, а так не работает. Никто из них не вернет Леру. Никто не заменит ее. Прими уже, черт возьми, тот факт, что твоей дочки нет и не будет. Она умерла, слышишь! Умерла!

В воздухе звучит оглушительный звон пощечины. Моя щека горит, а по маминой скатывается слеза. Может ей и больно, но только кто сказал, что мне не также больно? Что я не также горевал и горюю? Что не раз задавался вопросом, почему не успел добежать? Почему находился так далеко? Почему упала в воду Лерка, а не я?!

Когда мы должны были поддерживать друг друга с мамой, наоборот, обозлились — стали врагами. Наверное, в тот день, в нашей семье умерло двое детей…

Разворачиваюсь к выходу, и перед тем как покинуть кабинет, добавляю:

— Я больше не буду молчать. Сообщу органам опеки, пусть решают сами, как быть с тобой и с этим ребенком. Прощай, мам.

Закрыв за собой дверь, вытаскиваю телефон, набираю Дашке. Ожидаемо, она не принимает вызов. Я даже в какой-то степени понимаю ее. Девочка, выросшая в полном отсутствие любви, боится сделать кому-то больно своим присутствием. Ведь я и сам ей внушал это постоянно. Дарил эти проклятые букеты, требовал уйти.

Но даже так, я все равно не могу позволить ей улететь, бросить меня. По крайней мере, пока не расскажу свою версию того, что чувствую. А там пусть выбирает. И если она не захочет быть со мной, если я буду ей в тягость, так уж и быть, тогда я сдамся.