Найду и удержу

10

Ястребов остановил «уазик» напротив высоких чугунных ворот. За ними в одном большом дворе краснело кирпичное здание института и пятиэтажный жилой дом из кирпича более светлого — для его сотрудников.

— Ну как, не слишком жестким и трясучим показался мой «козлик»? — спросил он Варю.

— Все в порядке. Спасибо. Гораздо лучше берет горки, чем троллейбус. — Она пошарила рукой по двери, отыскивая ручку, чтобы открыть ее.

— Единственный вид транспорта, который проедет по любому полю битвы, — сказал Ястребов, наклонившись и перехватив Барину руку. — Посидим, если вы не торопитесь.

Она кивнула и открыла рот, собираясь уточнить, какие битвы он имеет в виду.

— Вы о битве с бездорожьем? — спросила она и покраснела. От неловкости фразы она смутилась и уткнулась носом в пышный воротник рыжей лисьей шубки. Господи, она уже говорит газетными заголовками.

Но Ястребов не засмеялся. Он просто покачал головой и сказал:

— Я вам говорил, Варя, что сделал пушку. В разобранном виде она входит только в эту машину. И ее вес не ломает моему «козлу» хребет.

— А вы часто ездите стрелять? — спросила Варя, которой было тепло внутри машины, хотя, казалось бы, откуда взяться теплу — обычный тент, вот и все стены. А… может, предложить ему подняться? Выпить чаю?

Нет, одернула она себя. Не сейчас.

— Нас приглашают часто, но мы очень разборчивы, — заметил Ястребов.

— А сейчас вас тоже куда-то пригласили? — спросила она с любопытством. Она засунула руки в меховые рукава лисьей шубки, и они обрадовались этому особенному — сухому меховому — теплу.

— Да. И мы согласились. В имении Серафима Федоровича Скурихина праздник. С фейерверками и пальбой из пушки.

— Ах вот как, — удивилась она и еще глубже засунула руки в рукава.

— Он вас пригласил? — осторожно спросил Ястребов.

— Нет. — Варя усмехнулась. — Я однажды сумела отказаться раз и навсегда.

— Он принял к исполнению? Неужели? — Ястребов иронично поднял брови.

— Я сделала это через Родиона Степановича, — объяснила Варя.

— Тогда я забираю свое удивление обратно. — Он поднял руки от руля, сдаваясь.

— Что ж, — сказала Варя, быстро выдернув руки из импровизированной муфты и поднимая черную сумку на длинном ремне с коленей, — я пойду. Спасибо за все.

— Это вам спасибо, — тихо проговорил Ястребов. Он потянул ее за рукав: — Дайте вашу руку.

Варя не сопротивлялась. Она подала правую. Он отодвинул край перчатки на кроличьем меху и коснулся губами чуть выше запястья. Они были горячие и слегка шершавые. Такие губы, вдруг пришло в голову Варе, зимой надо покрывать гигиенической помадой. Даже мужчинам.

— Вы прямо настоящий гусар, — смутилась она.

— Я и есть настоящий, — сказал он. — А вы… хотите быть гусарочкой?

— Кем-кем? — переспросила она.

— Гусарочкой. Так мы называем наших дам, членов клуба. Вам очень пошла бы форма, поверьте.

— Я подумаю, — фыркнула Варя. — До свидания.

Он не уезжал, пока в Варином окне не загорелся свет. Она показала ему свои окна.

Варя вошла к себе, не сразу повернула выключатель, подошла к окну проверить — стоит ли его машина.

Она стояла, и Варя тоже стояла, слушая, как стучит сердце. Потом дернула старинный шнурок выключателя, свет зажегся, она услышала рокот мотора.

Ястребов уехал.

Варя опустилась на стул, медленно сняла ботинки. Каблуки стукнулись о паркет.

Она влюбилась. Она нашла наконец того, в кого стоит влюбиться, сказала она себе. В первый раз.

В первый? Да неужели? А что было тогда, с Юрием? Она хорошо помнила свой разговор с Родионом Степановичем.

…Варя подошла к деду, который сидел над магнитофоном и ждал, когда остановится лента. Он вернулся с биостанции и переписывал на свежую кассету свои новые трофеи.

— Родион Степанович, — сказала она, — мне надо с тобой поговорить.

— Слушаю тебя, Варвара, — он наконец повернулся к ней.

Варя почти не называла его дедом, потому что вокруг — а вокруг всегда роились студенты — она слышала только «Родион Степанович». Но называла его всегда на ты, подчеркивая свою особенную близость к нему. В этом состояла ее привилегия по сравнению с другими.

— Что ты скажешь, если меня увезут замуж на остров? — спросила она.

— Гм, — отозвался он, впившись взглядом в крутящуюся коричневую ленту. — На островах всегда жили пираты. Не боишься? — насмешливо полюбопытствовал он.

— А теперь, значит, там обитают их потомки? — весело спросила она.

— Не исключено, — осторожно ответил Родион Степанович. — Я думаю, что остров как таковой формирует в человеке веру в свою непохожесть, особенность, — начал он развивать мысль. Варя давно привыкла к такой манере деда. Он никогда не отвечал сразу, он подводил самого себя к выводу, а заодно и собеседника.

— Надо же, примерно то же самое говорит Юрий, — сказала Варя и порозовела.

— Он рассказывал тебе о нравах обитателей острова Сааремаа?

— Конечно.

— Не туда ли ты собралась? — Лента в магнитофоне докрутилась, в берлоге Родиона Степановича стало тихо. — Он хочет тебя увезти?

— Да. Что ты скажешь? — Варя впилась глазами в деда.

— Что я скажу? Мне больше нравится, когда живут не у него и не у нее, а у себя.

— Как это? — недоуменно спросила Варя.

— Когда двое заводят свой дом в своем собственном месте.

— Но Юрий говорит, что у них замечательный дом. У него сестра почти чемпионка по стрельбе из арбалета. Там… море… Его отец выращивает норок, у него звероферма…

— Все прекрасно, Варвара, — перебил он ее. — Обо всем этом я знаю.

— Юрий тебе не нравится? Чем? Скажи?

— Скажу. — Он вздохнул. — Только тем, что ты мне нравишься. Очень.

— Ага-а, ты не хочешь, чтобы я стала взрослой.

— Хочу. Но я, как всякий мужчина, эгоист. Я хочу, чтобы ты жила поблизости… от меня. Как можно дольше… Эстония — это другая страна.

— Мы там выпустим диски с голосами твоих птиц, то есть наших птиц, да?

Родион Степанович с любопытством посмотрел на Варю:

— Пожалуй, в них есть и твоя доля участия. Верно. Ты сидела со мной в кустах, тебя тоже грызли комары и оводы.

— Юрий кое-что записывал… Конечно, на твоей территории…

Родион Степанович усмехнулся:

— Я не метил ее ничем. Ладно, — сказал он, — продолжим. Юрий хочет забрать записи с собой?

— Да, — сказала Варя. — Он говорит, что в Эстонии скорее можно найти им коммерческое применение.

— Звучит современно. Никакой романтики.

— Он говорит, их можно, например, продать мобильным фирмам, чтобы телефоны звонили голосами птиц.

— Например, ку-ку, ку-ку, да? — Дед расхохотался.

— Или фирмам, которые ставят сигнализацию на машины.

— Хорошая мысль. Если бы под нашими окнами выла не сирена, а токовал глухарь, да?

— Ага. Он сказал, что некоторые записи эстонских птиц он удачно пристроил.

— Он не уверял тебя, что иволги и сойки поют и трещат по-эстонски? — поинтересовался Родион Степанович.

— Он говорил, что эстонский язык на Сааремаа отличается от материкового. Вот что он сказал.

— Ага, стало быть, и тамошние птицы не произносят букву «ы»?

— А как ты думаешь, Родион Степанович? Если черного ворона научили говорить по-эстонски на Сааремаа, то неужели он будет произносить слова, как в Таллине? Между прочим, его сестра держит черного ворона и берет его с собой даже на соревнования. Он для нее — талисман.

— Может, он еще и стрелы арбалетные подбирает?

— Откуда ты знаешь? Тебе Юрий рассказал?

— Нет, я просто прикинул, как бы я поступил с вороном. Если он живет триста лет, то должен и работать столько же. Иначе за что его кормить?

— Ты у нас суровый, Родион Степанович. Так ты дашь нам некоторые записи? Самых популярных певцов?

— Поручение, стало быть, выполняешь. Ну-ну, Варвара. Смотри, не на все соглашайся, что предлагает мужчина. А то пожалеешь…

— Нет-нет, это не поручение, это предложение или даже пожелание. Юрий сказал, что если бы ты подарил… нам… некоторые записи…

— Я подумаю, — сказал Родион Степанович. Он усмехнулся. — Я говорил тебе, что люди на островах другие. А ты не торопишься, Варя? У тебя еще лет десять в запасе. Рановато, как мне кажется.

— Знаешь, как сейчас говорят? Карьера незамужней девушки хороша до двадцати лет. — Варя засмеялась.

— Правда? Никогда не слышал, — искренне удивился Родион Степанович.

Она фыркнула, как кошка, которую дернули за усы.

— А Юрию сам знаешь сколько — двадцать восемь. Через десять лет он будет настоящий старик.

— Ох, беспощадная. Не оставляешь никаких иллюзий. — Родион Степанович нарочито шумно вздохнул и погладил аккуратную бородку, которая была все еще рыжеватой, а не седой.

— Прости. Я не…

— Прощаю. — Он снова запустил кассету.

В комнату вернулись голоса птиц.

— Слышишь? Ну просто Римский-Корсаков, — не переставал восхищаться он.

Варя замерла.

— Кукушка. Из оперы «Снегурочка», — узнала она.

— Любил он вставлять в свои сочинения голоса птиц. Сам писал в дневниках, что нет ничего на свете безыскуснее и талантливее. Но знаешь, в этой опере, кроме голоса кукушки, есть еще один птичий голос. Английский рожок в точности повторяет крохотную фразу неведомой, как писал композитор, птички. А я вычислил, как зовут эту птичку. — Родион Степанович откинулся на спинку стула, бородка гордо нацелилась на Варю.

— Что это за птичка? — спросила она.

— Дрозд-белобровик. Фраза из его весенней песни. Он более талантлив, чем его сородичи — певчий и черный. Он музыкант куда лучше синицы, славки-черноголовки или иволги. А у каждой из этих птиц можно поймать целые музыкальные фразы. Его песня в «Снегурочке»…

Варя почувствовала легкую тревогу: героиня оперы «Снегурочка» — девушка, которая растаяла…

— Хорошо, — сказал Родион Степанович. — Ты увезешь с собой на остров кое-какие кассеты. А там посмотрим…

Варя молча кивнула, удивив своей сдержанностью Родиона Степановича. Он вскинул брови, привычно прошелся двумя пальцами по усам, но промолчал.

Варя, проследив за его лицом, улыбнулась:

— Родион Степанович, у тебя идеальные усы. Волосок к волоску, — похвалила она, а дед улыбнулся, как будто его одарили не словом, а золотом. Она в который раз удивилась: неужели все мужчины и в любом возрасте падки на похвалу?

— Я давний поклонник… холизма, Варвара. — Он свел мохнатые брови и пошевелил ими. — Оказывается, я был им всегда, только сам не знал.

— А… что это такое? — Варя не могла отыскать в памяти такого слова и тем более его значения.

— Холизм — это единство тела, мыслей и духа. Гармония. Красота.

— Холить и лелеять… это оттуда?

— Конечно. Я холю и лелею свои усы и бороду. — Он засмеялся.

— Ты на самом деле очень красивый, Родион Степанович, — сказала Варя.

— Как всякий счастливый человек, Варя.

— У тебя почти нет морщин. — Варя разглядывала его лицо, на удивление гладкое.

— Знаешь, что разглаживает лицо лучше всяких патентованных кремов и притираний?

— Что? — Варя провела пальцами по своему лбу, проверяя, не появились ли на нем морщины — в последнее время она слишком много думает. Подушечки пальцев на самом деле ощутили помехи.

— Счастье. Оно разглаживает лицо и приводит мысли в порядок. А мне в жизни повезло — я живу под аккомпанемент птичьего хора…

…Наконец Варя встала со стула и сняла шубу. Вешая шубу в шкаф, посмотрелась в зеркало. Родион Степанович прав. Сейчас ее лицо светилось, на нем нет и намека на морщины, которые она находила на своем лице еще вчера. Может, дело в том, как падает свет? Она слегка отошла от зеркала, но лицо светилось по-прежнему.

Так что же, на нее наконец снизошло счастье?