Найду и удержу

13

Варя выглянула в окно. В рассветной серости что-то косо падало с неба. Ей показалось, что это что-то колет ей плечи, она поежилась и набросила поверх пижамы красный плед, который ночевал на спинке кресла. Босыми ногами она ощущала холодные доски паркета. Как будто на ночь отключили отопление…

Едва ли. Ее передернуло, когда она поняла, откуда этот холод. Он шел изнутри, он сигнал тревоги, с которой она вчера пошла спать.

Варя не ложилась за полночь. Она набирала и набирала номер мобильного телефона Ястребова. Но все тот же механический женский голос отвечал: «Абонент недоступен».

Где он?

Варя знала, что произошло в имении Скурихина. Татьяна рассказала ей новость, о которой уже гудел город.

— Такое говорят! — На беломраморном лбу, над которым теперь свисала самая короткая и сама редкая в мире челка, собрались морщины.

— О… ком? — спросила Варя, уже точно зная, что о нем. О Ястребове.

Татьяна догадывалась об их симпатии друг к другу — она сама нашла такое странное слово, совершенно неожиданное для нее. Казалось, эта женщина знает много других слов и обычно не прибегает к их тщательному отбору. Симпатия… На Новый год они с Надей подарили Варе теплую пижаму с вышитыми мишками на животе, которая сейчас на ней. Татьяна сказала:

— Спи в ней, пока Ястребов тебя не греет.

Варя покраснела, открыла рот, собираясь что-то произнести, но Татьяна опередила.

— А если он слишком разгорячится, как настоящий гусар, — она многозначительно посмотрела на Варю, — ее легко скинуть. Раз, два — и нету.

— Нахалка, — фыркнула Варя. — А за пижамное тепло — спасибо.

То, что рассказала Татьяна о стрельбе из пушки у Скурихина… невероятно. Как и то, на что намекала газетная статья. Ее тоже принесла Татьяна. Имени Вари названо не было, но все, кому интересно, могли его легко вычислить. Упоминали о даме, голос которой не уступит певчей птице, и что на этот голос повелся Ястребов, благо фамилия говорящая… Он хотел закогтить птичку, плененный голосом… А жена мешала…

Придумать такое — будто Саша хотел смерти своей жены из-за нее, Вари! Господи, но они же на самом деле просто… относятся другу к другу с симпатией.

В маленьком городке любые, даже самые мелкие, интриги становятся значительными. А уж стрельба из пушки, кровь…

Так где он сейчас? Какой он сейчас?

Варя вышла из ванной и принялась одеваться с каким-то странным чувством, она не могла определить точно, что это — тревога или волнение. Разве это не одно и то же? Да нет. Тревога — беспокойство о том, что может случиться. А волнение тоньше, оно близко к предощущению. Она многому научилась после первого опыта с Юрием. Каким образом? Простым, доступным всем, кто хочет. Книги, мысли, наблюдения. Верно говорят, несчастья делают умных еще умнее, а глупых учат. Одинаково хорошо для тех и других.

И потом, разве влюбиться — несчастье? Несчастье — выйти замуж за того, кто не любит тебя. А она не сделала этого в первый раз и не сделает… во второй.

Хорошо, с первым разом все ясно. Кроме чувств, было много привходящего, того, что не зависело от нее, да и от него тоже. Он был сыном своей семьи. Но, думала Варя, если бы Юрий ее любил, он не перевел бы ей то, что говорила по-эстонски его мать.

Варя надела черную куртку, рывком застегнула длинную молнию, надвинула капюшон на голову и уже стояла у двери, когда зазвонил телефон.

Варя вздрогнула. Он? Саша?

— Это я, — сказал он.

— На самом деле? — Ее голос звенел, будто она собиралась заплакать.

— Ты что, Варя? — В низком голосе слышалась усмешка, а в ней — одобрение.

— Я… я тебе очень сочувствую.

— Я тебе тоже, — засмеялся он.

— Ты смеешься? — Варе захотелось сесть от внезапного облегчения. Она поискала глазами стул, но его не было, и Варя шлепнулась на бордовый коврик возле двери. — Ты как, не слишком…

— Нет, — ответил Саша. — Я в порядке. Встретимся?

— Хоть сейчас, — выдохнула она.

— Вечером. Ладно? Есть кое-какие дела.

— Ага.

— Я позвоню.

Варя положила трубку и отбросила капюшон. Ей стало слишком жарко.

Саша вернулся домой поздно, но по свету в окне спальни, которая давно безраздельно принадлежала Наталье, он понял, что жена дома.

Он не навестил ее в больнице, не желая участвовать в спектакле. Саша подошел к двери подъезда, не успел дотянуться до ручки, как зеленая створка распахнулась, и ему под ноги вылетел черный мохнатый комок.

— Ох! — воскликнул он от неожиданности и отступил. — Здравствуйте.

— Привет-привет, расстрельщик, — хохоча, бросила соседка. — Сам-то живой?

— Как будто, — кивнул он, собираясь пройти.

— Послушай, — тихо сказала женщина, загораживая дорогу. — Я все знаю.

— Что вы знаете? — спросил он, пытаясь догадаться, к чему приготовиться.

— Моя племянница работает медсестрой, — торопливо шептала она. — Она сказала, что на твоей Наталье была никакая не кровь, а…

— А что? — Он насторожился. Он и сам знал, что не кровь. Но что именно…

— Клюквенный сок, вот что. Она сделала анализ.

— С-спасибо. — Саша чуть замешкался, вспомнив банку на подоконнике в кухне с давленой клюквой. Глупее не придумать.

— Так что если она станет на тебя…

— Понял, спасибо… А вот как…

— Да просто, — засмеялась она. — Проще простого. — Она покачала головой. — Только сказать тебе… знаешь, неловко…

— Да скажите, какая уж теперь неловкость.

— Ладно, — вздохнула женщина, с трудом удерживая на поводке пса. Он дрыгал ногой, будто пытался сделать ласточку, но на самом деле хотел дотянуться до ближайшего тополя и застолбить его, пометить. — Мы, бабы, ловкие, чего только не придумаем. — Соседка засмеялась. — Ты же знаешь, что такое было при социализме резиновое изделие номер один и номер два? — Саша молчал. — Так вот, клюквенный сок она залила в такое изделие. Они же слабые были, не чета нынешним, ткни ногтем — и потекло…

Сашины брови уехали высоко на лоб. Потом он вернул их на место и натянуто засмеялся.

— Оригинально. — А он-то принял это за напалечник. Саша хмыкнул.

— Еще как. Наталья думала, что дежурить будет другая сестра… Понимаешь? Наверно, сговорилась с той-то. Ладно, я пошла, а то моему принцу невтерпеж.

Наталья ждала мужа, и чем дольше его не было, тем нетерпеливее ходила она по комнате. Что ж, вышло не все так, как задумала, но для того и мозги даны, чтобы из любой ситуации найти выход.

Медсестра не та, это Наталья увидела сразу, как только оказалась в палате, куда привез ее приятель-медик, с которым она договорилась заранее. Значит, лихорадочно соображала она теперь, все произошедшее нужно превратить в… мистификацию. Которая была устроена только для того, чтобы расшевелить сонную публику. Серафим хотел, чтобы все было натурально, чтобы слышались крики раненых. Это ведь поле сражения… Она никем не хотела рисковать, поэтому сама взяла на себя эту опасную роль. И потом, каков пиар для клуба? Да, жестоко, но зато теперь все в городе знают, что есть на свете военно-исторический клуб…

Почему не предупредила? — спросит Саша. Для большей естественности. Если бы все участники сцены знали, что это игра, то не у всех такие актерские способности, как у нее. Завалили бы представление.

И еще одно, Наталья ухмыльнулась. Клюквенный сок — вот подтверждение ее игры. Если бы она все это пыталась проделать всерьез, то выбрала бы другую жидкость, скорее всего настоящую кровь. Это нетрудно…

В двери проскрежетал ключ, вошел Саша. Увидев его спокойное — или равнодушное? — лицо, она слегка растерялась.

— Привет, — сказала она. — Вот и я, живая и здоровая.

Он уставился на жену.

— Какой спектакль, да? Я теперь чувствую себя асом пиара, — говорила она, смеясь.

Саша подошел к ней вплотную и тихо спросил:

— Оно было номер два или номер один?

Наталья свела ниточки бровей, над которыми недавно трудилась косметичка.

— Оно? Что такое — оно? — переспросила Наталья.

— Резиновое изделие, в которое ты налила клюквенный сок, было номер один или номер два? Ему какое подходит? — Голос Саши звучал по-прежнему спокойно.

Уголки накрашенных губ дрогнули. Саша смотрел на жену и, казалось, видел, как шестеренки в голове крутятся все быстрее. Они всегда крутились быстро, без пробуксовки, но сейчас явно превышают скорость.

— Номер два, — ответила она. — Как у тебя. Они твои, между прочим. — Красные от помады губы разъехались, а глаза сощурились. — Мы их не смогли… истратить.

— Я рад, ты здорово сэкономила, — насмешливо бросил он. — Но имей в виду, только их ты и можешь положить к ногам Серафима. Ты не получишь клуб.

— Разве? — Она резко повернулась к нему, глаза зло блестели.

— Или у тебя будут крупные неприятности. Есть такая статья, она называется шантаж. Тогда твой пивовар забудет, как тебя зовут. Его пиву черный пиар не нужен.

— Угрожаешь? — прошипела она и стиснула кулаки. Она хотела сжать пальцы крепко-крепко, но длинные ногти больно впивались в ладонь.

— Обещаю, — ответил Саша и пошел к себе в комнату. На пороге он остановился. — Мне жаль тебя, Наташка, — сказал он. — Он не женится на тебе.

— Не сейчас, согласна. — Она кивнула, челка упала на лоб, почти скрывая глаза. Он только сейчас заметил, что у нее новая прическа. Она молодила бы ее еще больше, если бы не губы, тонкие и слишком ярко накрашенные.

— Хочешь совет? Смени помаду, Наталья.

— Что бы ты в ней понимал, — прошипела она. — Это «Палома Пикассо», Ястребов.

— Сейчас только на Дорадыковском разъезде блондинки красят губы такой помадой. Ты разве не заметила летом в Париже?

Наталья тяжело дышала. Эта кроваво-красная помада с лейблом «Палома Пикассо» досталась ей в подарок, она экономно тратила ее.

— Это… это тебе сказала твоя… твоя…

— Не ищи слово, не трудись. Она. А вообще-то мне жаль, что ты с самого начала сделала не ту ставку.

— Тогда я сделала ту ставку. Но сейчас все переменилось. Я больше не хочу жить в девятнадцатом веке.

Эти слова прозвучали на редкость искренне, поэтому Ястребову захотелось узнать, о чем она.

— Ты о клубе?

— Не только. — Наталья покачала головой. — О нашей жизни здесь. Сейчас другое время, я хочу жить в нем. Мне нужны деньги. Они — пропуск в завтра. А ты до конца дней будешь стрелять из пушек на радость европейским пенсионерам. — Она засмеялась.

— Мне нравится. Мне не нужно новое время. Мне нужно мое собственное.