Не страшись урагана любви

31

Прибытие Дуга не затянуло трещину между ними. Скорее даже наоборот, поскольку он привез с собой не новую девушку, о которой так возбужденно рассказывал по телефону, а Эла Бонхэма. Все было почти точно так же, как и в первый раз, когда они вдвоем появились в Гранд Отель Краунт, настолько похоже, что у Гранта возникло сверхъестественное чувство, что все это уже было, что все происходит повторно. Эти двое вышли, возможно, из того же такси, прошли по тем же ступеням, прошли почти тот же самый путь и в том же порядке. И только персонажи на полуденной веранде были другими. Бен и Ирма остались, но писательница с мужем, ставшие такими хорошими друзьями, уехали. Вместо них были кинозвезда и его жена-актриса. И Джим Гройнтон. Джим Гройнтон теперь был все время с ними и почти везде, разве что только не ночью, когда они расходились по постелям.

Лаки соблюдала все правила игры при Дуге и Бонхэме, как и при Джиме, Бене и Ирме, звезде и его жене и при всех остальных. Если рядом был кто-то из посторонних, она была блестящей женой и компаньоном, даже другом; и она прекращала все это, стоило им остаться наедине. Казалось, что Грант так и проведет весь остаток женатой жизни, так же, как и все сучьи сыны, которых он знал, и он начал чертовски уставать от всего этого. Самое страшное, он не видел даже способа хотя бы поговорить с ней.

У Бонхэма были новости, это выяснилось после того, как Дуг закончил рассказ о своей новой девушке и о том, почему она не с ним. Первое, что сказал Дуг, появившись на веранде и познакомившись со звездой и его женой:

— Ну, ребята, вы знали, что Лес Райт лесбиянка? — Он нацелился на них лбом и поднял вверх брови над ухмылкой.

Глаза у Лаки вспыхнули, и она понимающе ухмыльнулась Гранту:

— Ну, скажем, мы подозревали, что это возможно.

— У нее связь с Эвелин, Боже ты мой! — воскликнул Дуг. — А я чуть голову не вставил в эту петлю! — Затем он обошел стол и пожал руку звезде. — Здравствуйте! — сказал он с особенно очаровательной улыбкой. — Давно восхищаюсь вашими работами.

Лес Райт, однако, не имела отношения ни к его новой девушке, ни к тому, почему она не приехала. Это была богатая замужняя девушка из Коннектикута, отец которой был шишкой в Верховном Суде в Вашингтоне. Она путешествовала с другой замужней девушкой, обе без мужей. Ни одна из них не собиралась разводиться, они просто хотели ненадолго от них избавиться, вот они и приехали на несколько недель в «Вест Мун Оувер» в Га-Бей. Она сошлась с Дугом в первый же момент. Причина, по которой она все-таки осталась и решила не ехать с ним, была в том, что она не хотела (отчасти боялась) оставить свою замужнюю подругу. «Жаль, — сказал Дуг, ухмыляясь звезде и его жене, — потому что она потрясающа — потрясающа и очень грамотна — в постели».

Бонхэм вежливо молчал, пока Дуг говорил, а потом выложил свои новости, естественно, о шхуне «Наяда». Ее должны закончить гораздо раньше намеченного срока, ее уже практически отремонтировали. Это одна из причин, почему он приехал: посмотреть на нее. Вторая — повидаться с Грантом. Насчет плавания. Из-за того, что ее так быстро отремонтировали, плюс тот факт, что Грант в Кингстоне, он связался с Нью-Йорком, Сэмом Файнером, насчет первого плавания. И Грант, и Сэм (с женами) приглашены в качестве гостей в первое плавание на «Наяде».

Он хотел, чтобы первое плавание было на острова Нельсона, маленькую группу островов под британским правлением, почти что на полпути между Педро-Бэнк и Розалинд-Бэнк в направлении Гондураса. Это около девяноста двух морских миль от Ганадо-Бей и около ста шестидесяти пяти морских миль от Кингстона, проходя мимо Педро-Кис. Так что нет смысла переправлять корабль в Га-Бей, а потом проходить лишнее расстояние. Острова Нельсона, где Бонхэм был несколько лет тому назад, прекрасно подходили для подводной охоты, и там прекрасно жить, поскольку многие богатые жители Багамских островов (и богатые американцы) построили там дома на зиму, так что это блестящее место для первого плавания. Он все это вчера рассказал Сэму Файнеру по телефону, и Файнер со всем согласен. Так что если у Гранта нет возражений (Бонхэм рассказал Сэму о том, что Грант одолжил деньги корпорации), то Файнер и Кэти прилетят в Кингстон, пару дней поживут в Гранд Отель Краунт, а затем они начнут свое путешествие из гавани Кингстона. Их будет шестеро: Бонхэм и Орлоффски (как экипаж), Файнер, Кэти, Грант и Лаки.

Сейчас на «Наяде» может жить восемь человек, если использовать салон как каюту для двоих, а Бонхэм и Орлоффски займут места экипажа в носу судна. Так что Бонхэм волен пригласить двух платных гостей. Какого черта они должны разбазаривать пространство, если можно немного подзаработать? Файнер согласился. Платными гостями стали нейрохирург из Балтиморы и его подруга, их обоих Бонхэм обучал подводному плаванию пару лет тому назад, и они как раз оказались в Ганадо-Бей. Нейрохирург должен вернуться в Балтимору на большую операцию двенадцатого числа следующего месяца. Таким образом, они уедут через две недели, затем поездка на острова Нельсона, неделя или даже десять дней охоты на рыбу, а потом вернутся в Га-Бей десятого или одиннадцатого, так что хирург успеет на самолет. Конечно же, при условии, что все это совпадает с планами Гранта. Грант и Лаки могут оставаться в Краунте и таким образом сэкономить на билетах в Нью-Йорк и обратно. Если Гранта устроит. Это не помешает и поездке на Морант-Кис, отметил Бонхэм, глянув на Джима. Но как бы там ни было, Бонхэм хотел бы, чтобы Грант и Сэм Файнер участвовали в плавании на острова Нельсона. Черт подери, потрясающее будет путешествие!

— Да, парень, это и впрямь потрясающее путешествие, — с энтузиазмом подхватил Бен Спайсхэндлер. — Как бы мне хотелось в нем участвовать! Я читал об этих островах.

На глазах у Бонхэма постепенно возникла обычная «коммерческая пленка», которую Грант часто замечал в прошлом. Как будто окно задергивали шторкой.

— Ну, — сказал Бонхэм, — мы можем взять еще одну пару. Единственная проблема — вам придется спать в каюте экипажа, а она поменьше остальных. Вас это не затруднит? — Он сощурил глаза, надул огромную грудь и живот.

Глаза у Бена уже горели. Теперь они засверкали. Он глянул на Ирму. Ирма ухмыльнулась, пожала плечами и захохотала.

— Как, Ирма? — спросил Бен. — О'кей? О'кей, едем! — И тут же забеспокоился: — Да, но как же с тобой и этим, как его, Орлоффски?

— Мы будем спать на палубе, — ответил Бонхэм, а коммерческая пленка на глазах уплотнилась.

— А если дождь?

— Мы будем спать на палубе.

— Тогда о'кей, — предупреждающим топом сказал Бен. — Мы точно едем!

— Ладно, — ответил Бонхэм. — Заметано. — И добавил, что наилучшая новость, по его мнению, все-таки в том, что Сэм Файнер сказал, что подумает, не вложить ли в корпорацию еще десять тысяч.

— Вот это потрясающе! — возбужденно воскликнул Грант. — Это действительно потрясающе! Значит, все у тебя устроится! У тебя будет активный капитал и все такое!

Бонхэм кивнул.

— Мы сможем выплатить тебе долг. Мы даже сможем застраховать корабль. И я считаю, что это его желание во многом вызвано тем фактом, что ты нам одолжил деньги.

— Вы имеете в виду, что корабль не застрахован? — спросила Лаки.

— Они осмотрели его в доке, — сказал Бонхэм. — Знаете же, что он не молоденький. Запросили слишком большой взнос. Я такого не заплачу. Не могу заплатить! Пока еще.

— Значит, мы за неделю проплывем двести миль и столько же обратно на корабле, который нельзя застраховать? — спросила Лаки.

— Застрахуют, — поправил Бонхэм. — Они просто хотят слишком много. Ну, все равно, не волнуйтесь.

— Но что же с ним, если запрашивают такой большой взнос? — спросила Лаки.

— Просто корабль не новый, я уже говорил вам, — спокойно и терпеливо ответил Бонхэм. — Но с ним все в порядке. Поверьте мне на слово.

— Я верю вам на слово! — с энтузиазмом воскликнул Бен.

Лаки промолчала. И больше не поднимала этого вопроса. Но позднее, в номере, она поговорила с Грантом.

— И ты думаешь, что я поеду с тобой на разбитой старой посудине, которую нельзя даже застраховать? — спросила она, когда они с Грантом были вдвоем в номере.

— Да, — ответил Грант. — Черт, даже Бен с Ирмой едут, господи мой Боже.

— Ну, они с ума сошли, раз едут, — сказала Лаки. — А я не еду. Я остаюсь в Краунте и подожду вас.

Грант потерпел несколько секунд, прежде чем ответить.

— Слушай, ты собираешься плыть на раздолбанной, разбитой, соплями склеенной посудине с Джимом и Дугом на Морант-Кис. С капитаном, которого мы и в глаза не видели.

— Да, хотя мне этого и не хочется, — ответила Лаки. На лице у нее появилось то же выражение, значения которого Грант пока не мог понять.

— Просто не понимаю. Бонхэма мы знаем. Мы знаем, что у него есть репутация. Если он говорит, что корабль в порядке, так это так и есть.

— Я ему не доверяю, — проговорила Лаки со странным, неожиданным раздражением. — И никогда не доверяла. Он неудачник.

— А ты доверяла ему, когда я серьезно нырял за пушками?

— Это ныряние. А это другое. Я просто не еду.

— Поговорим потом, — сказал Грант и вытянулся, его не поцеловали и не попросили поцеловать.

Дуг быстро сообразил, что между ними происходит. Грант прочитал это по замкнутому выражению его лица. Но Дуг абсолютно ничего не сказал на этот раз, как будто супружество все изменило, включая его право и (или) возможность давать советы. Но если он ничего не сказал насчет них, то с колоссальным энтузиазмом и очень много говорил о поездке на Морант-Кис. Грант делал то же самое и, что достаточно странно, Лаки тоже. Все они целых два дня говорили о поездке буквально с каждым.

В итоге оказалось, что поездка на самом деле не очень-то отличалась от всех остальных поездок.

В конце концов, трудно увидеть риф, пляж или кокосовую пальму, которые бы не всколыхнули в памяти другие рифы, пляжи и пальмы, которые вы видели прежде. Трудно, в конце концов, увидеть окуня, который бы сильно отличался от других окуней. О Морант-Кис говорили, что там масса акул всех размеров, но так же говорили почти о каждом месте, куда кто-нибудь ехал. Так говорили о Кимен, островах Нельсона, Педро-Кис, так говорили даже о Монтего-Бей и Ганадо-Бей. На самом деле они увидели чуть больше акул за всю шестидневную поездку, чем они увидели бы за шесть рыбалок рядом с Ганадо-Бей (скажем, двадцать пять-тридцать), и все они плавали на самой границе видимости. За всю поездку была только одна потенциально опасная встреча с акулой, но никто не пострадал. Конечно, это должно было случиться с Грантом.

Там были все виды и типы рифов, везде полно рыбы, от шестидесятифутовых рифов, где даже Дуг мог охотиться, до восьмидесятифутовых. Ради короткого пятидесятипятимильного путешествия паруса сняли, и капитан возил их от острова к острову на двигателе. Погода стояла прекрасная, море спокойное. Даже Лаки в конце концов убедили под руководством Джима надеть трубку и понырять на самых мелких рифах. Грант и Дуг с ружьями в руках «охраняли» ее, а Джим брал ее за руку и нырял с ней на четыре-шесть футов рассмотреть поближе разные виды кораллов. Она вынуждена была признать, что это красиво.

Джим, кажется, одновременно был везде, и Грант довольно кисло окрестил его про себя «Вездесущим Джимом». И его вездесущность прежде всего распространялась на близость с Лаки. Он взял ее с собой на другую сторону залива собирать яйца, которые он готовил на завтрак. Во время плавания он все время вел ее то на нос, то на корму, то в трюм, что-то показывал, поясняя тайны мореплавания, тайны механизмов, нечто, что до сих пор (насколько знал Грант) совершенно не интересовало Лаки. По вечерам он готовил ей особенную рыбу, которую она любила менее зажаренной, чем у остальных, а это нелегко было сделать без плиты. Кажется, он знал мореплавание не хуже ныряния и полетов, а походную жизнь знал так же хорошо, как и мореплавание. И все это раскрывал перед Лаки, и, конечно, перед другими, если они хотели слушать.

Джим потрясающе владел жаргоном мореплавателей и туристов, как и жаргоном летчиков. (Он, например, имел обыкновение говорить «положительно» вместо «да» и «отрицательно» вместо «нет», как говорят пилоты.) Все эти знания были в распоряжении Лаки. Даже Грант, у которого был некоторый опыт мореплавателя (и он много об этом читал) и который прилично знал походную жизнь в лесах Мичигана и в Калифорнии, часто не понимал жаргона Джима и вынужден был переспрашивать.

А Лаки непрерывно флиртовала с ним. Но она флиртовала и с капитаном, и с Дугом, а временами, по забывчивости, флиртовала и с Грантом. Грант бы приревновал, если бы не видел, что она очень умеренно флиртует с Джимом — наполовину меньше, чем с другими парнями, да и с тем же Джимом в первые дни жизни в Кингстоне. Но ему и в голову не приходило, что она сознательно умеряет флирт с Джимом, урезая его ради Гранта или по своим причинам. По сути своей натуры он не мог так думать.

Она явно покорила Джима. Но Грант не мог обвинять его в этом. И Грант не мог поверить, что даже в ее нынешнем состоянии ярости, обиды и разочарования она сделает с ним что-то подобное. Он не давал ей повода, если не считать поводом Кэрол, а он не считал ее поводом. Но даже если она так посчитает, она не сделает этого. (Он обнаружил, что туманная обобщенность «этого» весьма велика, она сдерживает нечто более специфическое.) Но как бы там ни было, желчно думал он, она достаточно умна, чтобы понять, с кем связано ее будущее, с ним или с Джимом Гройнтоном. Он решил не разговаривать с ней об этом. Особенно в свете того, что он считал ее сейчас «страшащейся-синдрома-шлюхи», это будет плохо, а он хотел, чтобы было ощущение, будто он ничего не замечает. Эта внимательно-изученная-и-хорошо-продуманная позиция насчет ее болезненной озабоченности всем, что связано со Шлюхой или Шлюхами, многое изменила во всех его взглядах.

Кроме того, у него была своя честь, о которой стоило позаботиться. Грант верил, что любой мужчина, который может влюбиться и жениться на женщине, которая может наставить ему рога (если думать вообще, а не о себе лично, то эти слова проскакивали легко), — это мужчина, который виновен в колоссальной ошибке или в безразличии, или в чем-то весьма болезненном, и в любом случае заслуживает того, что он получил. Он, Грант, совсем не похож на Рауля-южноамериканца, чтобы выдергивать свою девушку, свою жену, из-под любовника и отвозить ее в Нью-Йорк. Он просто посмотрит. И он не из тех, кто будет пасти свою жену, чтобы убедиться, что она ничего такого не делает. Недостойного он не сделает.

С другой стороны, пока он не делал ничего недостойного, случай с акулой сам близко подвел его к границе недостойного. Это произошло на пятый, предпоследний день, когда ветер стих и они ныряли у наветренных рифов на северо-востоке Северо-Восточного залива. Капитан бросил якорь, и Грант, не одевшийся после последнего погружения, пошел в воду один, ногами вперед и держа в левой руке маску, а в правой арбалет с двойной резинкой. Когда после погружения исчезли пузырьки воздуха, он увидел на глубине сорока пяти футов «скальную рыбу» (он знал только это ее название), тыкавшуюся носом в кораллы. Он провентилировал легкие, пошел на нее, выстрелил ей в голову, и если не убил, то почти парализовал, так что она едва двигала хвостом. Он вспомнил, что заметил это тогда, потому что от выстрела в голову в воде не было кровяной дымки. И вдруг справа от него что-то рванулось к рыбе. Он узнал акулу еще до того, как ее шкура едва не протерла ему бок, он был так близко, что не видел спинного плавника. Ощущение можно было сравнить только с тем, будто бесшумный экспресс проносится в нескольких дюймах от тебя. Акула была вдвое больше той, что они убили в Морант-Бей. Изгибающийся, мускулистый, слабо пульсирующий песчаный бок шел и шел мимо него. Он обдирал ему кожу. В какую-то безумную секунду ему показалось, что это никогда не кончится, как будто длина акулы была безграничной. Затем с ошеломляющей силой из руки вырвало ружье. Он инстинктивно повел руку, чтобы оттолкнуть акулу от того места, где она обдирала кожу, но к тому времени она ушла. Ушли и рыба, и стрела, и линь. Он смотрел, как акула спланировала влево, затем исчезла в зеленом тумане за пределами видимости. Рывок был столь силен, что оторвал и крепкий линь, и ружье, которое должно было бы всплыть, но его заполнило водой, и оно медленно опускалось на дно. Грант был удивлен, поражен и не верил случившемуся. Он был почти что в физическом шоке. Он изо всех сил рванулся на поверхность.

Позднее ему казалось, что он несся так быстро, что вылетел из воды едва ли не по колено. Так это было или не так, но он заорал: «Акула! Акула!» — как только голова появилась на поверхности. Затем он поплыл к лодке, стоявшей в нескольких ярдах от него, каждые несколько взмахов руки поглядывая вниз между ногами. Достигнув лестницы и залезая по ней, он глянул наверх и увидел, что с борта свесились Дуг, Лаки и Джим и хохотали, хохотали что было мочи. Он автоматически остановился.

— Какого хрена вы смеетесь? — возмутился он. — Акула, каких я не видывал, утащила рыбу и едва не стерла мне весь правый бок.

— Ты по пояс вылетел из воды, — со смехом произнес Джим. Грант увидел, как он глянул на Лаки. — А где ружье?

— Она его вырвала, — ответил Грант. — У меня рука до сих пор ноет. Оно на дне. Линь оборвался.

— Ладно, залезай, — сказал Джим. — Я его достану. — И все трое снова засмеялись.

— Я и сам могу достать, — жестко ответил Грант. — Спасибо.

— Ну ладно. Возьми мое ружье, — ухмыльнулся Джим. Он передал через борт приклад заряженного, но не взведенного ружья.

— Зачем мне ружье, — сказал Грант. — Все равно там больше нет рыбы. — Он отплыл от судна, продул легкие, огляделся и нырнул за ружьем, которое выглядело странным и неуместным среди кораллов и водорослей. Когда он залез на судно, то ощутил, что колени дико дрожат и постарался скрыть это, когда все они начали снова смеяться. Он отвернулся и взял пиво из холодильника, сознавая, что спина и шея окаменели от задетой гордости, и он не может расслабиться.

Он сознавал, что Джим думает, что он запаниковал. Сам он так не считал. С другой стороны, его определенно шокировали неожиданность и мгновенность случившегося. Он сел с бутылкой пива в руках, чтобы не была заметна дрожь в коленях, и попытался ухмыльнуться, что отчасти и удалось.

— Ты, правда, смешно выглядел, — сказала Лаки, и в смехе ощущался привкус злобы. (Позднее, когда они останутся вдвоем, она ему холодно скажет: «Ну, если ты хочешь заниматься такими глупостями, то должен ожидать подобного и вынужден искушать судьбу». — «Кажется, ты не совсем так считаешь в случае с Джимом», — возразит Грант. И она ответит: «Это его профессия. А тебя считают драматургом».)

— Наверное, — ответил он сейчас, на судне. — Но видели бы вы эту акулу. — Он поднял руку и показал бок. Его будто прочесал металлический гребень с редкими зубьями, покрыв нежную кожу под мышками горизонтальными линиями.

Джим Гройнтон весело оскалился и сказал:

— У меня есть метиолат. — Затем эти трое глянули друг на друга и снова разразились смехом. — Да мы просто потому, что ты так смешно выглядел, — извиняющимся тоном произнес он.

Грант обнаружил, что тоже может слегка посмеяться. Но все равно было обидно.

Вечером у костра они снова все обсудили. Конечно, определенная опасность для Гранта все-таки была, особенно если бы акула по ошибке ударила его, и даже Джим признал это. А Лаки вставила, что она хорошо осознавала опасность. Очень хорошо осознавала. И именно понимание этого заставило ее после первого быстрого испуга так бешено рассердиться на него, на Гранта.

— Но заметь, она не пошла за тобой, — отметил Джим. — Она пошла на рыбу. Тот факт, что она тебя зацепила и оцарапала, не доказывает, что она сознательно это сделала, это просто случайность. — У самого Джима было много таких встреч, хотя, правда, ни разу акула не приближалась к нему так близко. — Возможно, потому что я привык оглядываться. И я всегда вижу, как они приближаются. Человеческое специфическое зрение затрудняет наши действия в воде. Большая часть рыб одним глазом смотрит вперед, а другим назад и суммирует впечатления. Нас же еще больше затрудняет маска, как шоры у лошади. Кроме того, нет звука, звука шагов или хруста ветвей, чтобы предупредить. Так что ты вынужден оглядываться. — У Джима акулы часто крали рыбу из-под самого носа. Но ни разу акула не нападала на него. Только дважды акулы пошли на него, но оба раза он был по течению от раненой кровоточащей рыбы, так что акулы вполне могли по ошибке принять его за источник кровотечения. Оба раза он пошел прямо на акул, как будто атакует их, однажды с кинокамерой в руках, а в другой раз — с незаряженным ружьем, и в обоих случаях акулы уклонялись и начинали описывать круг. Когда же он располагался вверх по течению от кровоточащих рыб, то его игнорировали. — Ребята испытали все виды крови: бычью, свиную, даже человеческую. Кажется, все они не слишком привлекают акул. И только рыбья кровь — исключение. Я, понятно, говорю не о стайном питании, которое случалось с парнями на тонущих кораблях во время войны, а об обычных обстоятельствах.

Грант, лежа на теплом песке перед языками костра, мог припомнить один из таких случаев и впервые за долгое время подумал о своем старом самолете, ныне ржавеющем где-то на дне Тихого океана. Он также подумал о Джиме, лицом к лицу столкнувшемся с акулами с камерой или незаряженным ружьем, чтобы врезать ими по носу, если они подойдут. Он не был уверен, что у него самого когда-нибудь хватит на это мужества.

— Я убежден в двух вещах, — продолжал Джим, — насчет акул. Первое, они абсолютные трусы и мусорщики. И второе, — здесь он помолчал, выдерживая драматическую паузу. — Я убежден, что они знают, кто мы.

— Мы? Ты имеешь в виду людей? Акулы знают? — спросил Грант.

— Может быть, бессознательно. Но я убежден, что в море разносится слух, сознательный или бессознательный, как там рыбы связываются друг с другом, не знаю, слух, среди обычных рыб и среди акул, что в море появился новый хищник. Хищник, который прямо соперничает с акулами и о котором известно, что он сам нападает на акул и убивает их. И именно поэтому они настороженно относятся к ныряльщикам.

— Трудно в это поверить, — сказал Грант.

— Не так уж трудно. Я, черт подери, уверен, что они как-то связываются друг с другом. — Джим перевернулся на живот и встал на колени. — Ну, завтра выходим?

— Конечно, — услышал Грант свой ответ и снова ощутил, что спина и шея одеревенели. — Почему же нет?

— Нет проблем, — легко сказал Джим. — Но все равно нам надо как следует подготовиться, чтобы твоя хорошенькая жена не беспокоилась. — Он как-то интимно улыбнулся Лаки.

— Я все равно буду, — тонким голоском отозвалась Лаки.

— Именно так. Ты позволишь, чтобы я входил в воду раньше тебя, о'кей? — Джим улыбнулся Гранту.

— Конечно, раз ты так считаешь, — спокойно ответил Грант. — В этой экспедиции ты — белый охотник.

Джим и раньше делал такие вещи: играл роль заботливого отца, главным образом, перед Лаки, разыгрывал маленькие драматические роли, тоже перед Лаки, а Грант ни разу не взывал ни к одной из этих ролей. А были еще лекции о мореплавании, лекции о туризме, охота за яйцами, сознательно затянутый процесс приготовления рыбы для нее. И несмотря на все это, а может, благодаря этому, между ними пятерыми возникла любопытная близость. Может, просто потому, что других людей не было, вокруг никого, и это очень их сблизило, у них возникло ощущение, что никто другой не мог бы участвовать в этой поездке. Как бы то ни было, теплая близость между ними еще больше увеличивала очарование происходящего. Дуг это заметил и обсудил с Грантом. А через первую пару дней даже замшелый капитан втянулся в беседы, рассказывая длинные, как у Конрада, случаи контрабанды оружия на Кубу и в Южную Америку, когда они по вечерам сидели у костра. Вполне вероятно, что он мог работать и на бывшего жениха Лаки Рауля. В самый последний вечер он даже признался, что терпеть не может подводного плавания и не понимает тех, кто им занимается. На следующий день они упаковали вещи, сели на маленькое суденышко, еще два часа поохотились на рыб без особых приключений, а потом подняли паруса и отправились домой. Путешествие завершилось.

В памяти сохранились удивительные картины. Закат с облаками и шквалами дождя далеко на юго-западе от них, идущими на север и на запад, освещенными багровым солнцем. Шум бриза на рассвете в ветвях высоких кокосовых пальм в Северо-Восточном заливе, когда они выскакивали на свет, бежали к соленой воде, умывались, завтракали и выходили в море. Первые настоящие коралловые «головы», которые увидели Грант и Дуг, поднимающиеся перед глазами со дна на высоту от тридцати до шестидесяти футов и сравнимые только с каменными грибами атомных взрывов. Огромные четырехфутовые рыбы-короли, серебристые торпеды, которых Грант отыскивал среди рифов и убивал и из которых Джим на старой, грязной, сальной сковородке готовил самые вкусные рыбные блюда, которые они когда-либо ели. Был еще один запомнившийся вечер, когда после утомительного дня охоты они приплыли на лодке с судна на берег и уселись в лучах заходящего солнца на вечернюю поденщину: Грант и Джим чистили рыбу, Дуг и капитан ломали сучья и палки для костра, Лаки сидела на песке и яростно расчесывала мокрые после купания волосы. И именно в этот вечер они все почти одновременно бросили свою работу и посмотрели друг на друга, неожиданно и остро ощутив мгновение и то, насколько оно приятно, но и то, что оно неизбежно, неостановимо уходит, а затем с ироническим похмыкиванием, осуждающим сентиментализм, пряча все это (Дуг даже дико кашлянул), они без слов вернулись к работе. Такие мгновения порождали чувство, что они принадлежат друг другу, а может, то, что они принадлежали друг другу, порождало такие мгновения.

Именно во время семичасового плавания в Кингстон Джим произнес почти экстатическую похвалу Гранту. Все они сидели вокруг капитана в кабине и пили пиво. Джим встал и подошел к Гранту, стоявшему у правого борта и смотревшему на надутые паруса, зрелище, от которого Грант никогда не уставал. Еще раз, как когда-то в аэропорту Кингстона, он сжал плечо чуть более высокого Гранта, теперь одетого в шерстяную рубашку.

— Я просто хочу сказать и хочу, чтобы вы все услышали, что у меня никогда не было такого хорошего клиента, клиента, который бы так любил нырять, так быстро и так много всему учился, как этот парень! Думаю, могу без стеснения сказать любому, что никто из клиентов мне так сильно не нравился, ни с кем я так не дружил и ни с кем не продолжал бы дружбу. Я знаю, я знаю, что все мы вряд ли увидим друг друга. Поездка закончится, все вы через несколько дней уйдете с Бонхэмом, и даже если мы когда-нибудь все вместе поедем снова, это будет другое, не то же самое. Я просто хочу сказать, что это самая лучшая моя поездка, без всяких исключений, включая и другую поездку в Морантс с парой ныряльщиков, о которой я рассказывал. И насколько я понимаю, успех и веселье этой поездки на пятьдесят процентов зависит от вот этого парня. Я никогда не забуду этого и хочу, чтобы он знал, что я его никогда не забуду! — Речь была слишком длинной, чтобы тебя все время обнимали за плечи, и Грант ощущал неудобство и стеснение. Он всю жизнь не любил, чтобы к нему интимно прикасались. В то же время он был глубоко тронут, потому что он сам ощущал то же дружеское чувство к Джиму. Затем Джим мощно хлопнул его по плечу, точно так, как римский воин приветствует или прощается с другим римским воином, и добавил: — Вот мое слово! Если этому парню понадобится что-то, что я могу сделать, дать или достать, ему нужно просто известить меня.

Он вернулся на место и сел с ухмылкой на пылающем лице. Возможно, три-четыре бутылки пива подогрели его.

— Ну, спасибо, — стыдливо и как-то глуповато сказал Грант. — А я хочу, чтобы ты знал, что я точно то же чувствую по отношению к тебе. — И это была правда. Потому что вдобавок к глубокому дружескому чувству он, как и в случае с Бонхэмом, испытывал огромное, глубокое, почти мальчишеское чувство преклонения перед тем, что Джим умел делать в море, на море, над морем: ныряние, мореплавание, полеты, даже дикий туризм; перед всем романтическим и настоящим, что буржуа из маленьких городков, а теперь и псевдоинтеллектуальные типы вроде него самого, не могли делать, и лишь мечтали и иногда, если становились псевдоинтеллектуалами, писали об этом. Искренняя теплая улыбка появилась у него на лице, а на голых бедрах, руках и спине появилась гусиная кожа, а когда он неожиданно сообразил, что на глаза наворачиваются слезы, он быстро сел и с преувеличенным вниманием стал доставать из холодильника новую бутылку пива.

Это был довольно сильный и трогательный финал поездки, думал Грант, вернее, был бы таковым, если бы Дуг Исмайлех не воткнул в общую похлебку свою особенную, личную ложку.

Это случилось, наверное, через полчаса после панегирика Джима. Лаки спустилась вниз. Джим пошел вперед поправить паруса. Так что они остались вдвоем рядом с капитаном. Грант прошел чуть вперед и сел на скамейку. Дуг присел рядом на корточках.

— Ну и речугу задвинул Джим о тебе, а? Я, кажется, немного ревную, — сказал он с хитрой греко-персидской ухмылкой на широком хитроглазом греко-персидском лице. — Проси, чего хочешь, и он сделает. Очень хорошо, что тебе не нужно просить его позаботиться о твоей жене, да?

Грант вздрогнул. Он не думал, что натиск Джима на Лаки настолько заметен. С другой стороны, он понимал, что Дуг просек суть ситуации между ним и Лаки, хотя ни разу ничего не спросил и вообще не заикался об этом. Тогда что же это за ремарка? Он помолчал секунду, а потом ухмыльнулся.

— Да. Но я не думаю, что это может случиться в обозримом будущем. — И добавил: — Бедняга, кажется, втюрился в нее, а?

Дуг не отвечал. То ли он ждал такой реакции, то ли надеялся на совершенно другой ответ. Грант не мог определить. Через несколько минут Дуг встал и пошел на корму за пивом. Грант подумал, что он выиграл в этой перепалке. Но тема должна была повториться в различных вариациях, как в музыке девятнадцатого века, почти сразу же после возвращения в Кингстон. На этот раз вступила Лиза.

Лиза внешне не очень изменилась с того вечера, когда она набросилась на Гранта, ни в идеях, ни в их применении. Она по-прежнему считала, как кудахтающая наседка, что с Лаки плохо обращаются и в этом виновен Грант, но сейчас она держала это при себе. Но не настолько, однако, при себе, чтобы Лаки этого не знала, и о чем две девушки — две женщины — болтали наедине, он понятия не имел, Лиза ни разу ничего не сказала о своем пьяном взрыве и вела себя так, будто ничего не случилось (Рене явно поговорил с ней), и все тоже вели себя так же, оставив все при себе. Изменилась ли она внутренне, это другой вопрос, но ее собственные заботы и тревоги, которые она так открыто проявила той ночью, и сейчас оставались явно заметными для всех, кто был тогда вечером. Рене жутко много времени проводил в городе, проворачивая, как он говорил, дела отеля. Грант был абсолютно уверен, что никаких таких дел не было, но не сказал Лаки о своем мнении.

Как бы то ни было, именно Лиза начала варьировать тему Лаки и Джима Гройнтона. Она делала это гораздо коварнее Дуга, почти без намеков. Она просто рассказывала о другой «паре ныряльщиков» у Джима, которую он возил на Морант-Кис.

Она, конечно, не стала бы делать этого, не сиди они втроем, но они сидели втроем. Джим с капитаном ставили судно на якорь и убирали маленький корабль после плавания. Рене был в городе. Дуг тоже уехал в город, поскольку гости, жившие в Краунте, сказали, что в Мертл Бич Отеле появилась девушка, которую он знал. И вот после приветствий, поцелуев, объятий и расспросов они сидели втроем в баре, темном, прохладном памятном баре с памятным морем, сверкающим и плещущимся у раскаленного пляжа.

История Лизы отличалась от истории Джима только в одной зафиксированной и одной незафиксированной точке. Жена в «паре ныряльщиков», настаивала Лиза, ныряла гораздо лучше мужа, и она была главной ученицей Джима, тогда как Джим отмечал, что лучше нырял муж. Нет, говорила Лиза, жена была великолепной ныряльщицей, муж намного хуже. Лиза считала, что Джим сознательно лгал, чтобы скрыть незафиксированную точку. А незафиксированную, сказала Лиза, потому, что, естественно, Дон-Жуан — Джентльмен Джим никогда не сказал бы (хотя мог и сказать, подразумевал это), что он все это время трахал жену. И до поездки, и после поездки, и даже во время поездки. Здесь Лиза хитро глянула на Лаки, и женщины рассмеялись, интимно и странно бесстыдно, хриплым, особенным женским смехом. Дело в том, продолжала Лиза, что он брал ее собирать птичьи яйца. «Вот как он устроился во время поездки», — сказала она.

Грант изо всех сил старался не смотреть на Лаки, которая (он это чувствовал) пристально и тяжело смотрит на него. Он ей не доверял? Конечно, доверял. Ну и?

Как бы там ни было, завершила историю Лиза, муж и жена счастливо вернулись в Нью-Йорк или, где там, черт подери, они жили, и это самое мудрое.

Грант ощутил, как в нем растет пылающая опасная ярость. В этой истории были все наихудшие элементы рогоношества, а именно — муж обманут (он был настолько глуп и бесчувственен, что жена смогла одарить его рогами), но все еще счастливо любит ее. Это самый худший из кошмаров.

— Но откуда ты знаешь, какие ссоры были у них дома? — наконец спросил он. — И откуда ты знаешь, что он ее трахал? — требовал он. — Ты видела, как он ее трахал? Или кто-нибудь видел?

Нет, сказала Лиза, но она голову отдаст на отсечение, что трахал. Как бы там ни было, все так считают, а это почти то же самое. Снова она глянула на Лаки, и они рассмеялись.

— Иногда я думаю, — произнесла Лаки, снова загадочно глянув на него (Грант уже узнавал этот взгляд, но все еще не мог понять его), — что Рон любит Джима больше, чем меня.

— Ну, а теперь, черт подери, что за ремарка? — взорвался Грант.

— Это не ремарка, — улыбнулась Лаки. — Это утверждение.

Грант знал только, что он был прав на сто процентов в Га-Бей, когда предположил, что ехать сюда, к Лизе — наихудшее для Лаки в данных обстоятельствах. В тот вечер он позволил себе поднять вопрос о «привилегии трахаться».

Джим был в тот вечер на ужине в отеле (конечно, за счет Гранта), был и Дуг, но Бонхэм не появился. Он, очевидно, улетел готовиться к первому плаванию на «Наяде». С ними ужинали и Рене с Лизой. Но несмотря на это, никто не напился, когда они пошли спать.

— После этой поездки мне тяжко, и я не ложился уже неделю, — сказал Грант. — Мне бы хотелось воспользоваться «привилегиями».

— О'кей. Прекрасно, — ответила Лаки. — Я и сама горю.

— О-о-о, — простонала она, когда они начали заниматься любовью. — Мне это нравится. Правда, нравится. — С одной стороны, Гранту это понравилось, а с другой, — нет.

— Я бы хотел сказать, — проговорил он потом, слегка опершись своим лбом на нее, но не уходя из нее, — что я очень тебя люблю.

— Конечно, — быстро и коротко ответила Лаки, — я тоже. А теперь вылезай, а?

Грант, который всегда отвечал на удар (вся его натура была такой), сказал, скатываясь с нее:

— Может, мы смогли бы разработать системы оплаты?

— Что?

— Я имею в виду, как в случае обычных постелей, как во всякой работе, а вдруг я тебя выброшу. Тогда у тебя будут свои деньги, своя зарплата. — Он был сыт по горло.

Лаки глядела на него холодными глазами.

— Неплохая идея, — задумчиво ответила она.

— Ладно, прекрати! — Грант неожиданно начал закипать, а он обещал себе не делать этого. — Слушай, сколько это будет продолжаться? Я тебе сказал правду. Потому что считал, что должен это сделать. И потому что думал, что тебе это поможет. Поможет что-то понять.

— Ты все-таки далеко не сразу сказал правду, так ведь? — отозвалась Лаки. — А я бы хотела забыть, — продолжила она жалобным детским голоском, который он так часто слышал раньше, в более счастливые дни. — Я бы хотела. Я желаю. Правда. Но не могу. Может, со мной что-то не так?

Грант, не отвечая, встал. В другом конце комнаты на столе стояла бутылка и содовая.

— Давай лучше выпьем, — сказал он.

О, проклятая гордость, чертова гордость! Лаки приняла предложение и выпила в холодном молчании.

Все это пришло в голову на следующий вечер. Это был канун отлета Дуга на завтрашнем дневном самолете, и так или иначе, но все это захватило Гранта. Он не смог понять, насколько виноват был Дуг. Но в конце концов, это неважно, правда. В конце концов, каждый должен платить за то, что сказал и сделал сам. Джим Гройнтон, конечно, снова ужинал с ними, а потом остался выпить, потому что у Дуга это был последний вечер, и он хотел попрощаться с ним и потому, сказал он, что ему и вправду не хочется расставаться со стариной Дугом. Днем они все вместе были на катамаране. В конце концов, они пересидели всех и остались за столом вчетвером.

Лаки сверкала ярче обычного, они непрерывно хохотали над ее остроумными, разрушительными (и большей частью сексуальными) репликами и рассказами. Когда она была такой, открыто смеялась и отбрасывала голову назад, чтобы встряхнуть волосы цвета шампанского, вряд ли что могло быть более красивым и желанным. Под конец она рассказала историю, которую Грант уже слышал (во время их долгой поездки во Флориду) и которую он мог бы озаглавить «Ночь, когда нап … исали или не нап…исали в святую воду». Они снимали какую-то ландриновую лабуду в соборе на Пятой Авеню, для какого-то продюсера из Голливуда, и должны были снимать рано утром, пока в соборе было пусто. У них была ужасная слащавая кинозвезда, как Лоретта Янг у предыдущего поколения, которая играла монахиню. Лаки и все остальные эпизодические актеры должны были стоять рядом на холоде, пока звезду снимали снова и снова, чтобы быть уверенным, что все ее профили хороши. Все жутко устали, стояли и подшучивали над церковью и Мэдисон Авеню, у кого-то нашлась фляжка согревающего, и в какой-то момент Лаки сказала, что хотела бы быть мальчиком со штуковиной, чтобы нап … исать в святую воду. Какой-то итальянец, тоже со вшивым католическим прошлым, сказал, что сделал бы это, но ему придется платить, если его поймают и выкинут со съемок. Вот Лаки и поспорила на ночную плату (а из-за раннего часа плата была двойной!), что он этого не сделает. Он сделал (в глубине церкви было темно), и она заплатила. Но деньги окупились зрелищем съемок (непрерывные дубли, конечно, чтобы все профили были хороши), и сладкая-пресладкая звезда вновь и вновь освящалась святой водой и мочой. Их почти всех уволили за смешки. Грант припоминал, что в первый раз история была иной: итальянец струсил и не нап…исал в святую воду, и она не проиграла, а выиграла ночную плату. И он ничего не помнил о звезде. Но неважно. Даже бармен Сэм хохотал за стойкой, полируя бокалы. И Грант заметил на лицах Дуга и Джима восхищенные взгляды, выражающие своего рода благоговейное неверие: неужели может быть нечто столь выдающееся и милое? Именно эти взгляды заставили его сказать то, что он сказал.

— Очень плохо, — произнес он, уткнувшись носом в бокал. — Очень плохо, что старина Дуг должен завтра ехать, Теперь у тебя останется только двое возлюбленных.

Дело было не только во взглядах. Все, что произошло с ними с тех пор, как он рассказал о Кэрол Эбернати, было так неожиданно и так странно. Его захлестнул целый сонм событий, обид, включая болтовню Лизы насчет Джима и «пары ныряльщиков» и комментарий Дуга днем раньше на корабле. И она казалась ему чертовски, бешено привлекательной. Ну и, конечно, он был пьян.

— Что? — Лаки стала пунцовой. — Что? Двое возлюбленных?

— Канешна, всегда есть старина Бен, — кривляясь, продолжал Грант. — И Рене.

Лаки пылала.

— Я говорю серьезно. Вполне серьезно.

— Да ладно. Все в порядке! — сказал Грант. — Я тоже говорю серьезно. Ну, глянь на них! Они бы все отдали, чтобы тебя трахнуть! — Лаки медленно посмотрела на мужчин. — Разве не так? — спросил Грант.

Дуг встал с полувиноватой улыбкой и сморщил лоб:

— Он прав. По крайней мере, в отношении меня. — Джим Гройнтон ничего не говорил и только улыбался. — Конечно, к несчастью для нас, он тебя первым получил, милая, — ухмыльнулся Дуг. Джим Гройнтон молчал и улыбался своей медленной улыбкой так, будто он хорошо контролировал ситуацию.

— Что ты сказал? — проревел Грант.

— Думаю, пора завязывать, — легко сказал Дуг. — Мне нужно быть в этом вонючем самолете в одиннадцать. — Он встал.

Лаки тоже встала. Она отбросила назад светлые волосы и рассмеялась.

— Ну, завтра увидимся. Мы тебя все будем провожать, Дуг.

Затем встали Грант и Джим. Грант внимательно наблюдал за ныряльщиком, весь наготове, чтобы врезать по этой самодовольной улыбке полицейского, как только он сделает хоть одно неверное движение, но Джим, кажется, почувствовал это и легко, доверчиво отступил. «Спокойной ночи», — только и сказал он.

Уже в номере, переодевшись в халат, Лаки села перед трюмо и начала энергично расчесываться. Грант разделся, налил себе выпить и сел на кровать, глядя на ее отражение в зеркале.

В зеркале Лаки отвела от него взгляд и сосредоточилась на волосах. У нее было то же странное таинственное выражение лица, которое он так часто видел в последнее время и никак не мог разгадать.

— Ты бы хотел, чтобы у меня была связь с Джимом? — спросила она.

Звук, кажется, повис в воздухе, как окончания строк у Йейтса, вновь и вновь возвращаясь после того, как слова произнесены, и вот исчезли. Ощущение было точно такое же, как тогда, когда он смотрел на мчащийся мимо него бесконечный бок акулы, а потом рвануло руку. Шок? «И жить одному на лужайке с жужжащими пчелами». Бом. Бом. Бом. Он очень глубоко вздохнул и медленно выдохнул:

— Ты шутишь?

— Вовсе нет, — ответила Лаки, и голос был таким же таинственным, как и лицо. — В таких вещах я никогда не шучу.

— Ты имеешь в виду, что хочешь его? — спросил Грант.

— Ну, немного. По-своему. Я бы сказала, что он первый мужчина, которого я встретила после знакомства с тобой, с кем я бы хотела лечь в постель.

— Так! — сказал Грант, еще раз глубоко вздохнув. Тело его понесло взад и вперед по комнате. — Так. Вот что я тебе скажу. Делай все, мать твою, чего хочет твое сердечко, милая. И посмотрим, что будет. — Он думал, что это прозвучало достаточно угрожающе.

— И это все, что ты можешь сказать? — раздраженно спросила Лаки.

— Слушай, — сказал он. — Я не собираюсь хватать тебя и везти в Нью-Йорк. Делай что хочешь. Давай-давай. А потом я решу, что я хочу делать. О'кей? — Он думал, что выразился достаточно ясно, но позднее он должен был усомниться, не выразился ли он недостаточно ясно и не было ли в его словах двусмысленности. Это правда, как потом скажет Лаки, что на самом деле он не говорил, что оставит ее.

— О'кей, — сказала Лаки. — Спокойной ночи.