Не такая, как все

Глава 11

Внизу горел свет.

Проснувшись от очередного кошмара, Лайам обнаружил, что Марисалы нет рядом. Первой его мыслью было: «Это случилось. Она все-таки ушла».

Вот уже неделю Лайама не оставляло смутное предчувствие беды. Что-то было не так — и теперь он понял, что именно. Марисале было плохо с ним. Она хотела уйти.

Но, приоткрыв дверь спальни, Лайам услышал голоса и увидел свет внизу. У него отлегло на душе. Все в порядке. Марисала здесь, сидит на кухне с Инес и малышом…

Лайам накинул халат и пошел вниз, стараясь унять бешено бьющееся сердце. Все хорошо, говорил он себе. Марисала любит его и счастлива. Просто воображение разыгралось. Черт возьми, от этих кошмаров он скоро превратится в параноика…

Марисала стояла посреди холла в плаще и осенних сапогах, в руках — дорожная сумка.

Самый страшный кошмар стал явью.

Уголком глаза Лайам заметил, как Инес метнулась в сторону и исчезла на кухне. Он взглянул Марисале в глаза — и прочел правду, которую и так знал. Она решила уйти.

Как ни странно, Лайам не умер. Даже устоял на ногах. И, что уж совсем невероятно, сохранил способность говорить:

— Как, даже записки не оставишь? — поинтересовался он нарочито небрежным тоном.

— Я хотела позвонить тебе утром, — дрогнувшим голосом ответила Марисала. — И все объяснить.

— По-видимому, это означает, что ты не хочешь за меня замуж.

Марисала кивнула, из последних сил сдерживая слезы.

Лайам ни в чем ее не винил. Он сам во всем виноват. Он не смог сделать Марисалу счастливой — и потерял ее навсегда. Он видел, что что-то неладно, но боялся взглянуть правде в глаза, боялся даже заговорить с Марисалой, спросить, что он делает не так…

— Очень жаль, — ответил он сухо и невыразительно, словно говорил о погоде.

Марисала вскинула глаза, в которых стояли слезы.

— Я больше не могу! — воскликнула она. Голос ее дрожал и прерывался: — Не могу больше носить эти тряпки! Не могу всю жизнь прикидываться кем-то другим!

— Какие тряпки? — изумленно спросил Лайам. Господи, о чем это она?

— Я не могу больше врать! — отчаянно вскрикнула Марисала и, распахнув дверь, подхватила сумку и стрелой понеслась к лифту.

Лайам, как был — в халате и босиком, — выбежал за ней.

— Мара, о чем ты?

Марисала с силой надавила на кнопку. Двери лифта распахнулись.

— Я просто дура, — горько ответила она, входя в лифт. — Ведь с самого начала было ясно, что из меня не получится хорошей жены! Но я решила, что смогу прикинуться хорошей. Так вот, я больше не могу. Меня тошнит от этих платьев в цветочек! Я не могу больше притворяться, что у меня нет ни своего мнения, ни своих желаний! Я знаю, тебе в женщинах нравится именно это. Но я не такая. Я старалась себя переделать. Бог свидетель, старалась изо всех сил! Но больше не могу.

— Мара!.. — Лайам шагнул в лифт следом за ней.

Марисала нажала кнопку, открывающую двери.

— Уходи, Лайам. Ты же боишься лифтов.

— Ничего. — Он отдернул ее руку от кнопки, и двери захлопнулись. — Видишь, уже не боюсь.

Марисала вырвала руку и снова открыла двери.

— Зачем ты меня-то обманываешь?.. Господи, какие мы оба вруны! — Она схватила сумку и, выскочив из лифта, бросилась вниз по лестнице.

Лайам побежал за ней.

— Мара, подожди! — кричал он на бегу. — Я не понимаю… Подожди, нам надо поговорить!

Марисала обернулась к нему.

— Я не хочу с тобой разговаривать. Не хочу тебя слушать. Я хочу, чтобы ты наконец закричал! Черт побери, да будь я на твоем месте, я бы выбежала на улицу и кричала, вопила, визжала о том, какие мерзости творят люди с людьми во имя высоких идей! Об этом должны знать все! Но ты — цивилизованный человек. Ты контролируешь свои слова и поступки. Все держишь в себе — и воспоминания, и чувства… Не удивительно, что ты больше не можешь писать!

Она испугалась, что сказала лишнее, но уже не могла остановиться.

— Чудная пара из нас получается! Ты ходишь к Рико Монтойе и делаешь вид, что слушаешь. Но я-то знаю, что ты по-прежнему борешься со своими воспоминаниями. Внешне ты спокоен и невозмутим — но я, Лайам, я-то знаю, что делается у тебя в душе! Каждую ночь ты просыпаешься с криком, потому что адский огонь сжигает тебя изнутри и рвется наружу!

Что мог ответить Лайам на эти слова? Он молчал.

— Да и я не лучше, — продолжала Марисала, спускаясь по лестнице. — Я такая же врунья. Ты — единственный, с кем я готова прожить жизнь. — Марисала всхлипнула, и слезы потекли у нее по щекам. — Чтобы остаться с тобой, я согласна пожертвовать всем. Даже самой собой. Но обманывать тебя я не могу. Матерь Божья, Лайам, еще немного — и я захлебнусь в этом море лжи!

Она толкнула входную дверь и выбежала на тротуар. Лайам увидел у подъезда такси с зажженными фарами.

— Я — не та женщина, которую ты встретил на балу, — обернувшись в последний раз, произнесла Марисала. — И никогда такой не стану!

И вдруг Лайама осенило. Ну конечно же! Все встало на свои места — платья, прически, непривычное поведение… Марисала вообразила, что он не любит ее такой, как она есть!..

— Боже мой! Мара, подожди! Ты ничего не поняла…

Марисала открыла дверцу машины.

— И знаешь, что для меня больнее всего? Конечно, это глупо; но ты ни разу не сказал, что меня любишь. Ты и это предпочитаешь держать в себе!

Она села в машину и захлопнула дверь.

— Подожди! — кричал Лайам. — Подожди!

Машина тронулась с места. Лайам бежал рядом.

— Я люблю тебя! — кричал он, стуча в стекло, но Марисала не оборачивалась, даже не смотрела в его сторону.

Машина Лайама стояла прямо перед подъездом — сегодня вечером ему снова повезло с парковкой. Он распахнул дверцу, бросился за руль… и вспомнил, что ключи от машины остались дома, в верхнем ящике стола. Он ничего не сможет сделать.

Все, что ему осталось — стоять под мелким осенним дождем и смотреть, как растворяется в ночном тумане его любовь.

«Она скрывала свои чувства, — подумал он с кривой усмешкой, — да так удачно, что я до последней минуты ничего не заметил! Черт возьми, это мне нужно брать у нее уроки!»

Лайам приложил руки раструбом ко рту и закричал:

— Я люблю тебя!

Очень громко. На всю улицу.

Но Марисала его не слышала.

— Извините, ничем помочь не могу. Ее здесь нет.

Лайам взглянул Дэну прямо в глаза.

— А если бы она была здесь, ты бы признался?

— Честно говоря, я бы сначала подумал. Но Марисалы здесь нет.

— Пойми, мне просто нужно знать, что с ней все в порядке. Ты видел ее? Ты что-нибудь о ней знаешь?

— Я ее не видел, — ответил Дэн, открывая дверь и выходя на порог дома. — Если бы она пришла ко мне, я был бы просто счастлив — но, увы… По субботам с утра она обычно сидит в библиотеке — вы там не искали?

— Ее там не было. Вчера она вообще не появлялась в университете.

Устало сгорбившись, Лайам присел на ступени крыльца. Он не смыкал глаз уже двое суток.

— Не знаю, куда теперь идти. Она может прятаться где угодно.

Дэн сел рядом, достал сигарету и сделал долгую затяжку, выпустив огромный клуб дыма.

— А вы не были у того старикана из Центра беженцев? Рикардо Как-его-там? Марисала познакомила меня с ним несколько недель назад на собрании общества «Международная амнистия». Мне показалось, что они большие друзья.

— Я не знаю, где он живет. Телефон у меня есть, но он не зарегистрирован в телефонном справочнике, и я не могу выяснить адрес. Автоответчик уверяет, что доктора не будет в городе до выходных. Я оставил кучу сообщений, звонил даже в Центр, но… — Лайам печально поник головой.

— Но почему она сбежала? Что вы такое сделали? — не слишком тактично поинтересовался Дэн, затягиваясь сигаретой. — Опять командовали ей, как какой-нибудь средневековый…

— Нет, — коротко ответил Лайам. — Я попросил ее выйти за меня замуж.

Дэн фыркнул.

— Извините, — пробормотал он, — но тогда я ничего не понимаю. Она же без ума от вас! Мы много раз беседовали по душам: я… извините, приятель, я прямо говорил ей, что у нее с вами — с вашими-то домостроевскими замашками — ничего не выйдет! Но она отвечала только: «Я знаю, что делаю».

— Мне кажется, она согласилась, только чтобы сделать меня счастливым, — задумчиво произнес Лайам. — На Сан-Салюстиано женщина, выходя замуж, не вступает в союз с равным партнером, а отдает себя в пожизненную кабалу. Все решения за нее принимает муж. Возможно, Марисала боялась чего-то подобного. Я просмотрел оставшиеся после нее бумаги и нашел среди них черновик письма в медицинскую школу при университете. Там Марисала писала, что принуждена отказаться от места в группе, так как выходит замуж. Очевидно, она считала, что я заставлю ее бросить учебу.

— А вы так и собирались?

— Нет!

Дэн затянулся в последний раз и бросил окурок, вдавив его в грязь тяжелым ботинком.

— Похоже, вы с ней не поняли друг друга.

— Гениально, доктор Фрейд, — проворчал Лайам.

— Мне не хотелось бы читать вам мораль, но, знаете ли, рыться в ее бумагах…

— Я не рылся в бумагах! Я пытался понять, почему она ушла. Найти какую-то зацепку…

Мимо с грохотом пролетел троллейбус. Дэн проводил его взглядом.

— Я не так уж хорошо знаю Марисалу, — начал он после некоторого колебания, — но, по-моему, если она не хочет, чтобы ее нашли, вы ее в жизни не найдете!

— И что ты предлагаешь? Сидеть и ждать, пока она надумает вернуться сама?

— Попробуйте использовать свои связи, — спокойно предложил Дэн. — Вы же репортер, у вас везде есть знакомства…

— Я был репортером, — горько ответил Лайам. — В последние годы я не писал ничего, кроме воскресной колонки в «Глоб». А последние несколько месяцев не делал даже и этого.

И в этот миг Лайама озарило. Он застыл на месте. Не писал ничего, кроме воскресных колонок… Черт возьми, а это мысль!

— Боже мой! — Он повернулся к Дэну. — Можно от тебя позвонить?

Дэн вскочил.

— Вы догадались, где она?

— Нет, — ответил Лайам. — Но я понял, как ее найти.

— Прости, я, кажется, чего-то не понимаю. — Лорен Стьюарт отличалась железным самообладанием — но на этот раз Лайаму почти что удалось вывести ее из себя. — Ты хочешь, чтобы я остановила печать ради воскресной колонки, которую ты еще не написал?

— Задержи номер на два часа, — ответил Лайам. — Послушай, Стьюарт, я нечасто прошу тебя об одолжении…

— По-моему, не просил еще ни разу. Во всяком случае, о таком одолжении! Ты что, спятил?

— Лорен, пожалуйста! Это вопрос жизни и смерти! Я не уверен, что доживу до следующего воскресенья. Может быть, и до завтра не доживу!

Наступило молчание. Лайам закрыл глаза и обратился с молитвой к Богу.

На другом конце провода послышалось тихое, но внятное ругательство.

— Хорошо, — со вздохом сказала Лорен. — Уговорил. Двух часов я тебе дать не могу — но если колонка будет у меня через час…

— Через час?! Господи, я же в получасе езды от дома!

— Извини, Ли, это самое большее, что я могу для тебя сделать. Времени нет; номер идет в печать.

Лайам обернулся.

— Дэн, у тебя найдется ручка и лист бумаги?

— Конечно. — И Дэн исчез в соседней комнате.

Лайам глубоко вздохнул, стараясь успокоить бешено бьющееся сердце.

— Я привезу текст через час.

— Через час и ни минутой позже! — предупредила его Лорен. — Опоздаешь хоть на секунду — пеняй на себя!

— Я уже начал работать.

Лайам пробормотал Дэну «Спасибо» и собирался повесить трубку, когда вновь услышал голос Лорен:

— Подожди-ка, Ли. Еще два вопроса. Точнее, один вопрос и один совет. Во-первых, постарайся не выходить за пределы семиста слов. Во-вторых, не намекнешь ли ты мне в двух словах, о чем собираешься писать?

Лайам намекнул.

Воцарилось глубокое молчание.

— Забудь о семиста словах, — произнесла наконец Лорен. — Пиши столько, сколько тебе нужно. Но не забудь: колонка нужна мне через час!

Послышался осторожный стук. Вслед за тем дверь приоткрылась, и в щелке показалось смуглое лицо Линды, жены Рикардо.

Марисала не улыбнулась ей. Даже не попыталась. Здесь, среди друзей, нет нужды скрывать свое горе. Прошлой ночью Марисала просидела с Рикардо и Линдой на кухне почти до рассвета. И рассказала им все.

Почти все.

Марисала не говорила им, что сердце ее разрывается от боли, что предстоящая жизнь кажется пустой и бессмысленной, что и тело ее, и душа рвется к Лайаму со всей силой истинной любви…

— Я принесла тебе кофе и пирожное. Только не знаю, любишь ли ты такие с кремом. — Линда поставила тяжелый поднос на стол. — Еще Рико спрашивает, не хочешь ли ты почитать воскресную газету?

Лишь одна газета в Бостоне выходит по воскресеньям. «Глоб». Газета Лайама.

— Нет, — твердо ответила Марисала. — Не хочу.

— Как хочешь, — заметила Линда и повернулась к дверям, придерживая газету под мышкой.

— Подожди! — Марисала прикрыла глаза, словно от боли. — Я передумала. Дай, пожалуйста, газету.

Линда улыбнулась и протянула ей толстый воскресный номер.

— Может быть, там есть какие-нибудь новости из Сан-Салюстиано, — заговорила Марисала, переворачивая листы.

«Нет, — мысленно продолжала она, — ты прекрасно знаешь, что я просматриваю газету не для этого. Я ищу колонку Лайама и, хоть и знаю, что прочту там заметки трехлетней давности, все же не могу успокоиться…»

Заголовок бросился ей в глаза. «ВРЕМЯ НАДЕЯТЬСЯ»… Это что-то новое!

Сперва Марисала не поверила своим глазам. Подумаешь! Просто приписали к старой статье новый заголовок!..

Марисала подняла изумленные глаза.

— Этого я еще не читала, — прошептала она. — Лайам написал новую статью!

«…Восемнадцать месяцев я провел во тьме. Восемнадцать месяцев, просыпаясь утром, я не знал, доживу ли до завтрашнего дня. Восемнадцать месяцев я жил лишь верой, что справедливость восторжествует, что силы демократии победят и гордый народ этого маленького острова завоюет себе желанную свободу. И не было ни единого дня, когда бы я не вспоминал о тебе — той девушке, что дважды спасла мне жизнь.

Марисала, я полюбил тебя с первой нашей встречи. Слишком много времени понадобилось мне, чтобы понять: это и есть любовь, глубокая, сильная и истинная. Я люблю тебя, и мне неважно, как ты выглядишь и во что ты одета (для меня ты — прекраснейшая женщина в мире). Я люблю твою гордость, благородство, великодушие. Мне нравится, что ты всегда готова отстаивать свое мнение, что ты не можешь спокойно видеть несправедливость…»

За Линдой тихо закрылась дверь, но Марисала даже не заметила ухода подруги. Она рыдала: слезы счастья ручьем текли по щекам.

Лайам ее любит! И снова пишет… пишет к ней и для нее.

…Марисала, я никогда не рассказывал тебе об этом… Дело в том, что меня пытали. Следователи из тайной полиции расспрашивали меня о силах Сопротивления — о тебе, Марисала, и твоих товарищах. Они полагали, что мне многое известно, и изобретали самые страшные мучения, чтобы заставить меня заговорить.

Но я почти ничего не знал — а если бы и знал, они не услышали бы от меня ни слова. Я смеялся им в лицо и говорил: «Вам не сломить меня! Я выживу! Я выберусь отсюда и расскажу миру о ваших преступлениях!» Но одна ненависть не смогла бы поддержать меня в часы нечеловеческих испытаний. Меня спасала надежда — надежда, что когда-нибудь я вновь увижу солнечный свет и твою улыбку. Я вспоминал о тебе, и эти воспоминания помогали мне выжить.

Но однажды враги сломили мою волю.

Меня вывели на залитый солнцем двор. В этот раз не били и не задавали вопросов. Капитан объявил, что у стен тюрьмы была поймана какая-то девушка: она пыталась проникнуть внутрь, чтобы передать мне еду и записку.

Я понял, что он говорит о тебе. Кто еще это мог быть? Я требовал, чтобы мне дали с тобой поговорить, но капитан расхохотался мне в лицо и заявил, что девушка убита в схватке с охранниками. А потом я увидел тело, распростертое в пыли… Я рванулся к нему, но охранники не дали мне подойти близко.

Они не позволили мне взглянуть девушке в лицо — но я был уверен, что это ты. Что они убили тебя.

Той ночью я лежал один на сыром и холодном полу, моля Бога о смерти. Я был совершенно сломлен. Ты умерла, и я потерял надежду.

Но опустевшее сердце не перестало биться. А через четыре дня отряд повстанцев, во главе которого стояла ты, Марисала, взял тюрьму приступом и освободил нас всех.

Ты была жива! Не ты погибла в тот страшный день! Другая девушка — чья-то дочь, сестра, невеста, чьи-то навек разбитые надежды… Но не ты.

Я провел в тюрьме полтора года, но эти четыре дня оставили в душе самый страшный след. Ибо без надежды жить невозможно.

Сегодня я надеюсь, что ты, наконец-то, вернешься ко мне. Марисала, я не могу больше молчать! Я выхожу на улицу и кричу тебе с газетных страниц: «Марисала, пожалуйста, вернись ко мне!» Ты слышишь, меня, вернись!

Марисала положила газету на стол. Встала и аккуратно застелила постель. Оделась. Накинула плащ. Взяла сумку.

Она возвращалась домой.