Не такая, как все

Глава 8

Он снова в джунглях.

Прячется от солдат.

Черная, непроглядно черная тропическая ночь. Под деревьями стелется мутно-серый туман.

Отряд правительственных войск обыскивает лес в нескольких ярдах от того места, где лежат они с Марисалой. Марисала, измученная усталостью и лихорадкой, свернулась калачиком в спальном мешке: Лайам слышит ее частое и неровное дыхание. «Господи, — думает он, — помоги нам найти приют! Еще две или три ночи на голой земле — и она не выживет!»

Самому ему тоже скверно: ноют едва затянувшиеся раны. Но о себе Лайам старается не думать.

Из-за зарослей доносится резкий запах дешевых, скверных сигар. Лайам вспоминает, что Марисала заставила свой отряд в полном составе бросить курить: ведь запах табака в джунглях может выдать их врагам.

Один солдат подошел совсем близко, и Лайам вжимается в землю, словно надеется слиться с ней в одно целое.

Сзади зашевелилась Марисала.

— Лайам! — испуганно шепчет она и садится. — Лайам!

Пока солдат ее не слышит. Но Лайам понимает: заговори она чуть громче — их обнаружат.

Быстро и бесшумно он валит ее на землю, прижимает своим телом, осторожно зажимает ей рот рукой.

— Тише! — шепчет он ей в ухо. — Ни звука! Здесь солдаты!

Но, похоже, лихорадка помрачила ее рассудок. Марисала вырывается, и он прижимает ее к земле все крепче, моля Бога, чтобы солдаты не услышали возни в кустах…

Волосы ее недавно вымыты; от них исходит свежий запах…

Стоп!

Лайам открыл глаза.

В свете лампы, падающем из коридора через открытую дверь, он увидел Марисалу.

Она лежала под ним: Лайам крепко прижимал ее к кровати и зажимал ей рот обеими руками. Вдруг Марисала укусила его за палец; Лайам вскрикнул и отдернул руку.

— Лайам, успокойся! — воскликнула она, тяжело дыша. — Здесь нет никаких солдат! Только ты и я! Ну, приди же в себя! Господи, только этого не хватало! Лайам, очнись!

Нет, это не джунгли. Он лежит в постели. Чистой и теплой. И Марисала рядом с ним.

— Мы в Бостоне, — продолжала она.

— В Бостоне? — переспросил он. Какая-то бессмыслица! Что им делать вместе в Бостоне?.. Какие мягкие у нее волосы, как нежно они пахнут! Как хочется зарыться в них лицом… — Но я же…

— Ты спал и видел сон, — ответила она.

Сон! Неужели это только сон? А на самом деле он дома, в безопасности, в одной постели с Марисалой?

Подождите-ка, что она делает у него в постели? Но они лежат, обнявшись, ноги их переплетены, бедра прижаты друг к другу, и всем телом Лайам ощущает удивительное сочетание ее нежной плоти и крепких мускулов. Кажется, что она всегда была здесь, рядом с ним, а иначе и быть не могло! Желание Лайама пробуждается, и он чувствует, как невольно отвечает ему тело Марисалы…

Когда они успели стать любовниками?

Стоп! Ведь Марисала одета! На ней то же платье, в котором она была на ужине! Да, они ведь ужинали вместе — в уютном итальянском ресторанчике, за много миль и за много лет от тропического острова Сан-Салюстиано.

— Инес рожает, — снова заговорила Марисала. — И, хоть лично мне и не хочется оставлять тебя, придется встать и отвезти ее в клинику. И поскорее: малыш не хочет ждать.

Инес… рожает… малыш… Лайам потряс головой, прогоняя сон… и вдруг все вспомнил. Нет, они с Марисалой — не любовники. Помоги ему Боже, ведь ему доверил девушку Сантьяго.

— Я сам отвезу ее, ты плохо знаешь город.

Спортивные трусы, в которых привык спать Лайам, не скрывали его реакции на Марисалу: поэтому он поспешно вскочил и потянулся за джинсами.

Марисала поспешила к дверям — но на пороге остановилась и, поколебавшись, спросила:

— Ты уверен, что сможешь вести машину?

— Конечно! Я только… просто… Ну, теперь-то я вполне проснулся, — торопливо закончил он, застегивая ширинку и оглядываясь в поисках тенниски. — Как… э-э… как прошла вечеринка? — Он чуть было не спросил, как ей понравился Дэн.

— Очень мило. Дэн так обрадовался, когда меня увидел!

— Еще бы! — фыркнул Лайам, слишком поздно сообразив, что сейчас не время затевать перепалку.

Но Марисала не обратила внимания на его язвительный тон.

— Я иду на кухню к Инес и Гектору, — сказала она. — Поторопись.

Но они опоздали.

Одного взгляда на Инес хватило Марисале, чтобы понять: ехать в клинику поздно — ребенок появится на свет через несколько минут.

В дверях появился Лайам с ключами от машины в руке. Волосы взъерошены, на подбородке проступает золотистая щетина.

— В какую клинику едем? — спросил он, приглаживая волосы рукой. — Или это неважно?

— Мы никуда не едем, — ответила Марисала, торопливо засучивая рукава и моя руки в кухонной раковине. — Позвони в «Скорую помощь», вызови медиков — и поскорее! Гектор, возьми несколько чистых полотенец и простынь и отнеси в спальню. Инес, пойдем со мной.

Лайам оторопел.

— Как… как не едем? — произнес он, заикаясь.

Сверху послышался обиженный визг Эвиты: Марисала заперла ее в своей спальне, чтобы она не путалась под ногами.

— Лайам, пожалуйста, позвони по 911, — спокойно, чтобы не пугать Инес, попросила Марисала. — Похоже, малышу не терпится увидеть мир.

— Мне хочется тужиться! — простонала Инес по-испански, хватая Марисалу за руку.

— Очень хорошо, — мягко говорила Марисала, помогая женщине подняться в спальню. — Это значит, что скоро все кончится. Тужься, не бойся! Ты молодчина! Все идет как надо!

Гектор попятился вон из комнаты.

— Гектор, помоги своей жене, — так же мягко, но решительно приказала Марисала.

Подстилая под Инес полотенца, она заметила черную головку младенца — а это значило, что Инес осталось терпеть всего несколько минут.

— Но… — простонал Гектор, пятясь к дверям.

— Разве это не твой ребенок? — спокойно спросила Марисала. В негромком голосе ее слышалась сила; она не убеждала, а приказывала. — Ты был рядом с женой в радости: так не покидай ее теперь, когда ей трудно!

В дверях появился Лайам.

— Врачи уже выехали, — сообщил он. — Минут через десять будут здесь.

Марисала взглянула ему прямо в глаза. Лайам, как и она, понимал, что десять минут — это слишком долго. Ведь ребенок появится на свет прямо сейчас!

— Ты когда-нибудь принимала роды? — спросил он почти беззвучно.

— Да.

Инес вскрикнула и вцепилась ей в руку. Марисала, успокаивая, погладила ее по спине.

— Много раз. В джунглях не так уж много врачей, так что каждому из наших бойцов пришлось многому научиться. Промывать и перевязывать раны, бороться с лихорадкой… и принимать роды.

Лайам вдруг понял, что до сих пор не воспринимал Марисалу как взрослую. Она одевается как подросток, режет правду-матку с бестактной прямотой юности. Но много ли девочек-подростков в Америке умеют принимать роды? Много ли американских девушек в такой ситуации сумели бы справиться, взять ответственность на себя?

Лайам поднял глаза — и у него перехватило дыхание. Инес цеплялась за Марисалу, глядя на нее с мольбой и надеждой. А та ободряюще улыбалась, и Лайам понял: она знает, что делать, и все сделает как надо.

— Все хорошо, — ласково говорила Марисала. — Потерпи, осталось совсем чуть-чуть. Скоро, совсем скоро ты возьмешь на руки сына или дочку — и забудешь о том, как тебе было больно, а будешь помнить только радость.

Инес молча кивала. Губы ее были искусаны в кровь.

— Поговори с ней, — приказала Марисала позеленевшему Гектору. — Скажи, что ты ее любишь. Скажи, что она молодчина. Скажи, как это будет здорово — держать на руках своего малыша!

Гектор наклонился к жене и что-то тихо и нежно заговорил по-испански. Лайам перевел дух.

— Чем я могу помочь?

Марисала подняла глаза и улыбнулась — но Лайам заметил, что в глазах у нее блестят слезы.

— Вымой руки, ты поможешь мне держать Инес.

— А ты не хочешь ее положить? — неуверенно спросил Лайам.

— Зачем? Это создаст ей дополнительные трудности. В Латинской Америке женщины часто рожают сидя или даже стоя — ребенок вылетает, как ракета, а доктор подхватывает его на руки. По своему опыту могу сказать, что роды в сидячем положении происходят гораздо легче. Пойди, пожалуйста, вымой руки.

Инес громко застонала, и Гектор побледнел еще сильнее.

— Дышите! — приказала Марисала им обоим. — Глубоко дышите!

Лайам бросился на кухню и начал торопливо мыть руки.

Из спальни послышался какой-то грохот и восклицание Марисалы:

— О, черт! Лайам, иди сюда, ты нам нужен!

Вытирая на ходу руки, Лайам бросился в спальню. Гектор лежал на полу лицом вниз: он был в обмороке. Одной рукой Марисала поддерживала Инес, другой пыталась принять ребенка — но Инес так за нее цеплялась, что сделать это было нелегко.

— Поддержи ребенку голову! — приказала Марисала Лайаму.

— О-о-о! — Инес кричала в голос, скрючившись от непереносимой боли.

— Давай! — скомандовала Марисала.

Лайам нагнулся, протянул руки — и с каким-то благоговейным ужасом увидел, как из чрева Инес, словно из пасти чудовища, вылезает младенческая головка, покрытая густыми черными волосами.

— Тужься! — командовала Марисала. — Давай! Еще! Ну еще немного! — Но вопли Инес заглушали ее голос.

Казалось, прошла целая вечность — и вот, в какой-то удивительный, немыслимый миг головка младенца легла в протянутые ладони Лайама, и Лайам увидел его личико — красное, сморщенное, измазанное кровью и какой-то слизью.

— Дыши! — скомандовала Марисала, и сама начала глубоко дышать вместе с Инес.

Лайам стоял, застыв, словно во сне. У него на глазах рождался ребенок. Это было невероятно, нереально — и однако реальней всего, что пришлось ему испытать за последние годы.

— Ну, теперь еще раз! — подбадривала роженицу Марисала. — Осталось совсем немного!

Инес душераздирающе вскрикнула, и младенец, освободившись из материнского ложа, упал на руки Лайаму — крохотный, красный, копошащийся живой комочек. Ребенок был скользким от крови, и Лайам вдруг испугался, что его уронит. Рядом пульсировала пуповина, еще соединяющая младенца с матерью.

— Боже мой, мальчик! — выдохнул Лайам.

Да, это был мальчик. Новый человек пришел в мир, и перед ним расстилалась жизнь — жизнь, полная надежд, обещаний и неисчислимых возможностей.

Новорожденный с громким всхлипом втянул в себя воздух и издал первый в жизни громкий, визгливый крик.

Плач младенца вдруг напомнил Лайаму о кошмарных снах — но усилием воли он отбросил дурные мысли. Сейчас не время и не место об этом вспоминать.

— А теперь — последнее усилие, — хриплым от напряжения голосом говорила Марисала. — Последний раз — и ты возьмешь на руки своего сына!

Инес плакала — но не от боли. Она забыла о боли, как только увидела ребенка. Марисала помогла женщине усесться поудобнее, и Лайам бережно протянул ей сына.

Гектор пришел в себя, хоть и был по-прежнему бледен. Делая вид, что не замечает испачканных кровью простыней и полотенец, он подошел к жене, взглянул на красный комочек плоти, шевелящийся у нее на руках — и застыл, потрясенный, словно увидел самое прекрасное зрелище на свете.

Да так оно и было.

Никогда еще Лайам не видел ничего прекраснее этого ребенка.

Раздался звонок в дверь, громкий и настойчивый, требовательный. Кто-то, не отпуская, давил на кнопку звонка.

— Вот и помощь подоспела, — пробормотала Марисала. — Отлично, как раз пора обрезать пуповину.

Лайаму не хотелось открывать дверь. Сейчас сюда войдут чужие люди, увезут Инес с ребенком в клинику… К чему это? Он сам позаботится о ней и о малыше. Лайам хотел взять ребенка на руки, взглянуть в его красное сморщенное личико, еще раз поприветствовать нового человека, пришедшего в мир. Хотел продлить это давно забытое ощущение мира и надежды. Боже, он так давно не испытывал ничего подобного…

Но снова послышался звонок, и Лайам, вытерев руки полотенцем, пошел открывать.

На пороге стояли двое — мужчина и женщина в белых халатах. Лайам провел их в спальню и стоял у дверей, пока они с помощью Марисалы перерезали младенцу пуповину и заворачивали его в чистое полотенце.

Потом Марисала, измученная, но сияющая от радости, подошла к Лайаму. Новое платье ее было погублено: его уже не отстираешь. Но никогда еще Лайам не видел на ее лице такого счастья.

— Ты держался великолепно, — сказала она.

— Я? Боже правый, что же тогда сказать о тебе? Ты была просто… просто… — Лайам покачал головой и прикрыл глаза, чтобы скрыть набежавшие слезы. Бог свидетель, он готов был повалиться на пол и сам заплакать, как младенец.

Марисала заморгала, и Лайам догадался, что и она едва сдерживает слезы.

— Они решили назвать мальчика Лайамом, — сказала она. — В твою честь.

Лайам рассмеялся — но смех подозрительно напоминал рыдание.

— В мою честь? Почему? Что я такого сделал?

— Если бы не ты, — тихо ответила Марисала, взяв его за руку, — этот малыш родился бы на улице. Если бы не ты, он бы начал жизнь бездомным.

Лайам покачал головой.

— Это не я. Это все ты. Ты привела их сюда. Ты сумела предложить им крышу над головой так, чтобы не оскорбить их гордость. А я… я ничего не сделал.

Марисала рассмеялась.

— Ты отнесся к ним по-человечески. С добротой и уважением. По-твоему, это «ничего»?

— Я только подчинялся тебе. Им следовало бы назвать мальчика Марисалом. Марисала коснулась ладонью его щеки.

— Они знают, где ты был и что тебе пришлось пережить, — тихо сказала она. — Гектор сказал, что они решили назвать сына в честь великодушного и мужественного человека.

— Я ничего не сделал, — повторил Лайам. — И тогда, в тюрьме… я просто терпел.

В ответ Марисала то ли рассмеялась, то ли всхлипнула — он точно не понял.

— Но ты вытерпел все, и я каждый день благодарю за это Бога.

И она отвернулась, чтобы смахнуть слезы с глаз.

Медики объявили, что Инес и ребенку надо ехать в больницу. Гектор вызвался поехать с женой. Марисала вышла на лестницу вместе с ними, а Лайам все стоял в дверях спальни, потрясенный истиной, которая внезапно открылась ему.

Что он сделал за эти пять лет? Научился скрывать свои чувства. Разучился говорить правду. Отвернулся от жизни, предназначенной ему при рождении, и погрузился в сумрачный мир кошмарных снов.

Больше он не сделал ничего.

Тело его свободно — но душа по-прежнему заперта во тьме.

Марисала проснулась от сдавленного крика. Кричал Лайам. Она услышала, как он встает с кровати и зажигает свет.

Потом он долго бродил по дому — и везде включал свет, разгоняя ночную тьму.

Часы на тумбочке показывали 3:54.

Прошел всего час с тех пор, как Гектор с женой и ребенком уехали в больницу. Всего час с той минуты, как Марисала упала на постель и забылась глубоким сном.

Лайам поднимался вверх по лестнице — к себе в спальню. Марисала решительно встала и направилась к дверям.

Услышав шаги, Лайам обернулся. Он осунулся, под глазами залегли черные тени. Но Марисала была уверена, что сегодня он больше не заснет.

— Прости, я не хотел тебя будить. — тихо проговорил он.

Лайам был в одних трусах; но, несмотря на прохладу в доме, волосы его слиплись, а грудь и спина блестели от пота.

— Ты меня не разбудил, — солгала Марисала. — Я не могла заснуть.

— Понятно, — ответил Лайам, но Марисала догадалась, что он ни на секунду ей не поверил.

— Снова дурной сон?

Лайам отвел взгляд, но Марисала успела заметить, как в глазах его мелькнуло отражение пережитого ужаса.

— Иди ложись.

— Хорошо, — ответила Марисала. — Но, раз уж мы оба не спим, может быть, нам стоит поговорить?

Лайам устало опустился прямо на ступени, словно ноги вдруг отказались ему повиноваться.

— Знаешь, — сказал он медленно, подняв на нее измученный взгляд, — я, кажется, разучился разговаривать. О важном.

Марисала смотрела на него широко открытыми глазами. Она не ожидала от Лайама такого откровенного признания.

Он горько улыбнулся.

— Я известный специалист по светской болтовне — но, боюсь, сейчас ты не в настроении говорить о погоде.

— А о чем ты в настроении поговорить? — спросила Марисала, садясь рядом.

Лайам повернулся к ней.

— Ты прекрасно справилась с Инес и Гектором. Я не ожидал, что ты умеешь так здорово управлять людьми. Мягко… но в то же время твердо и решительно.

— А это хорошо или плохо? — озадаченно спросила Марисала.

— Очень хорошо. И… Мара, знаешь, что мне сейчас пришло в голову? Тебе нужно идти в медицинский институт. Ты должна быть врачом.

— Я? Врачом? Шутишь!

Лайам улыбнулся в ответ — впервые за долгое время улыбнулся искренне.

— Милая, я абсолютно серьезен. Из тебя получится потрясающий доктор. Можешь специализироваться на акушерстве. Представляешь? Не отнимать у человека жизнь, а помогать ему прийти в этот мир.

Стать врачом? Марисала никогда об этом не думала. Но ведь во время войны ей много раз случалось ухаживать за ранеными в госпиталях!

— В Сан-Салюстиано мне придется не только принимать роды, — произнесла она, раздумывая вслух. — Там не хватает врачей всех специальностей.

Лайам наклонился к ней, сверкнув удивительно синими глазами.

— Хочешь, я устрою тебя в медицинский?

— Но там придется учиться лет пять или шесть…

— Да, и работа предстоит нелегкая. Но я знаю, ты справишься.

Марисала подняла глаза.

— Сантьяго это не понравится.

— Я с ним поговорю. Обещаю, он все поймет.

И Марисала сразу успокоилась. Действительно, если кто и способен справиться с упрямым дядюшкой, так только Лайам. Он мог очаровать самого несносного брюзгу, он с легкостью выходил из любых переделок… по крайней мере, так казалось ей когда-то.

— Хорошо, я подумаю. — И она быстро сменила тему. — Что тебе приснилось?

Лайам молчал, не сводя с нее глаз. Веселые искорки в глазах погасли: теперь он снова казался подавленным и очень усталым. Он молчал очень долго, и Марсиала начала бояться, что он не ответит. Но Лайам заговорил:

— Младенец, — произнес он. — Мне снился младенец.

Марисала нахмурилась.

— Ребенок Инес и Гектора?

— Нет.

Снова наступило напряженное молчание.

— Расскажи мне, — не выдержав напряжения, прошептала Марисала. — Почему ты не хочешь об этом рассказывать?

— Потому что это было ужасно, — тихо ответил Лайам, и в глазах его блеснули слезы. — И, мне кажется, если я не буду об этом говорить, не буду об этом думать, это… забудется. Куда-нибудь уйдет.

Он снова замолчал, склонив голову на руки — а когда поднял глаза, в них не было и следа слез. «Неужели он вообще не позволяет себе плакать?» — подумала Марисала.

— Не получается, — признался он. — Я не могу об этом забыть. Они притаились здесь, — Лайам ткнул пальцем себе в лоб, — все эти воспоминания, и ждут, пока я засну. Они не уйдут по своей воле, верно?

Марисала кивнула.

— Нет, не уйдут, — прошептала она.

Он протянул к ней руку, словно утопающий к спасательному кругу, и Марисала сжала его пальцы. В глазах у нее стояли слезы; она молчала, ожидая, что Лайам сделает еще один шаг к ней навстречу и заговорит.

Одна минута сменилась другой, другая — третьей… Марисала терпеливо ждала.

Наконец Лайам заговорил тихим, еле слышным голосом:

— Однажды в тюрьму бросили беременную женщину, — начал он. — Не знаю, чем она досадила правительству — да она и сама не знала. Она сидела в соседней камере. Мы не успели познакомиться как следует — несчастная пробыла там всего несколько дней.

Лайам замолк, и Марисала догадалась, что он из последних сил борется со слезами. Лучше бы он заплакал, думала она. Ему стало бы легче. Тот человек, что прятался вместе с ней в джунглях, не стеснялся плакать. Но с тех пор он научился скрывать свои чувства. Прятать их от всего мира — даже от самого себя.

— В стене между нашими камерами была щель — всего несколько миллиметров шириной, но через нее проникал звук. Мы разговаривали по ночам, когда охранники спали.

Однажды за ней пришли и поволокли ее наверх. Я понял, что они собираются ее бить… — Голос его дрогнул и сорвался. — Господи, как эти звери могли бить беременную женщину?

Марисала крепче сжала его руку.

— Они стегали ее плетью до потери сознания. А потом бросили обратно. Я слышал, как она кричала, что начинаются роды, что ей нужен врач — но они только хохотали. А потом вышли и заперли дверь. Она родила — одна, в сырой вонючей камере. А потом умерла. Она истекла кровью, Мара, и никто не пришел ей на помощь.

Лайам обнял Марисалу и зарылся лицом ей в волосы. Плечи его тряслись. Марисала догадалась, что он плачет. Он все-таки позволил себе заплакать, но Марисала была этому уже не рада. Может быть, она ошибается? И для него лучше постараться просто забыть все, что он пережил в застенках Сан-Салюстиано?

Но история была еще не кончена.

— Она знала, что умирает. Звала меня, просила помочь, спасти хотя бы ребенка. Но что я мог сделать? Я кричал громко, как только мог, звал на помощь. Никто не пришел. И она умерла — можно сказать, у меня на глазах.

Марисала плакала вместе с ним и не замечала своих слез. «Господи, — молилась она, — пожалуйста, помоги ему! Облегчи его боль!»

— Она умерла, — продолжал Лайам, — а ребенок еще жил. Он плакал. Много часов подряд я слышал детский плач за стеной.

— Боже мой! — простонала Марисала. — Боже мой!

— Это было ужасно, Мара. Тогда мне казалось, что более страшной пытки и придумать невозможно. Что еще немного — и я не выдержу. Сойду с ума или разобью себе голову о стену. Но потом ребенок замолчал… и я понял, что бывает еще хуже.

Они долго молчали. И что могла Марисала сказать в утешение?

— Скажи, как жить с этим? — дрогнувшим голосом спросил Лайам. — Как жить с такими воспоминаниями? С этим — и еще со многими другими?

— Не знаю, — тихо ответила она.

— Я вернулся домой. Вырвался из этого ада. Мне казалось, что все позади, что теперь все будет хорошо… Оказалось, нет. Я не могу об этом забыть. Как ни стараюсь, не могу. Марисала молча гладила его по изрытой шрамами спине. Как она хотела помочь ему — но что она могла сделать?

Но, может быть, она поможет ему хотя бы на несколько мгновений забыть обо всем пережитом?

Марисала погладила его по колючей щеке, прикоснулась губами к губам, ощутив соленый вкус его слез. Лайам отпрянул, но Марисала поцеловала его снова.

— Мара, не надо… — пробормотал Лайам, но не отодвинулся.

Она заставила его замолчать поцелуем. И еще одним… и еще… И вот уже он сам целовал Марисалу, страстно и жадно впиваясь губами в ее нежный рот.

Он прижимал ее к себе, сминая тонкую футболку, и целовал ее все сильнее, все глубже, все яростнее.

«Неужели он хочет меня? — мелькнуло в голове у Марисалы. — Да, наконец-то он признал, что хочет меня так же сильно, как я его!»

Руки Лайама скользнули под футболку и начали гладить ее обнаженную спину. Вот, не прекращая поцелуя, он подхватил ее и усадил к себе на колени. Марисала ощутила, как бурно растет его желание. Застонав, он нащупал рукой ее грудь — и тогда Марисала одним быстрым движением стянула с себя футболку.

— Мара, не надо! — тихо взмолился Лайам.

Но тело его не повиновалось чувству долга: оно жило своей, особой жизнью. Руки его ласкали Марисалу, губы тянулись к ее набухшим соскам, а язык… Марисала вскрикнула от наслаждения. Никогда еще она не ощущала ничего подобного.

Свершилось то, о чем она мечтала долгие годы. Они с Лайамом любили друг друга. И к черту все сомнения, все «надо-не надо»! Пусть останется одно желание, одна любовь!

Марисала горела, как в огне, — и видела в синих глазах Лайама ответное пламя.

— Идем ко мне, — прошептала она.

Она знала, что этого Лайам и хочет. Достаточно почувствовать, как он ласкал ее, перебирал ее волосы, гладил по плечам, обводил пальцем татуировку на плече, снова и снова касался ее прекрасного тела, словно не мог насытиться наслаждением…

Лайам взглянул ей в глаза — и Марисала поняла, что он готов отдаться своей страсти. Молча он помог ей встать и повел за собой в спальню…

И тут зазвонил телефон.

Автоответчик у Лайама включался после первого же звонка. Так случилось и на этот раз. Лайам и Марисала застыли, прислушиваясь к доносящемуся из кухни голосу. Автоответчик голосом Лайама просил оставить сообщение после сигнала.

— Извините, что я звоню среди ночи — хотя у вас скорее уже раннее утро, — послышался очень знакомый голос. Голос Сантьяго.

Лайам застыл на месте. Вид у него был, словно у маленького мальчика, пойманного за шалостью, и Марисала невольно прыснула.

— Боже, откуда он узнал?.. — пробормотал он.

— Я хотел сказать вам, что со мной все в порядке, — продолжал Сантьяго. — Впрочем, вы, может быть, не слышали новостей? Дело в том, что сегодня в здании правительства произошел пожар.

Пожар? Марисала выскользнула из рук Лайама и поспешила на кухню, по дороге подобрав и натянув футболку.

— Президент Эстес пострадал, хотя и не сильно, — продолжал Сантьяго, — меня тоже отвезли в больницу, но со мной все в порядке — просто наглотался дыма. Я не хочу, чтобы вы, услышав новости, беспокоились обо мне.

Марисала схватила трубку.

— Алло! Сантьяго!

— Марисалита! Извини, я, наверно, тебя разбудил?

— Да нет, я… мы…

Она повернулась к Лайаму. Он стоял в дверях, и на лице его отражалось беспокойство, словно он боялся, что Марисала сейчас напрямик выложит дядюшке, чем они тут занимались. Точнее сказать, чем собирались заняться. А еще точнее — на что Марисала так надеялась.

— Мы не спали, — продолжала она. — Мы… э-э… разговаривали. Сантьяго, с тобой точно все в порядке?

— Абсолютно, — ответил он. — И Фелипе Эстесу тоже повезло. Он уже сочиняет обращение к народу по случаю своего выздоровления!

— Но кто это сделал? — гневно воскликнула Марисала. — Кто пошел на такое преступление?

Сантьяго рассмеялся.

— Трудно поверить, дорогая, но виной всему — не террористы и не сторонники старого режима, а обыкновенная гроза.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Я сам видел, как молния ударила в крышу.

— Спасибо, что позвонил. Если бы мы услышали новости по Си-эн-эн и не знали…

— Конечно, — мягко ответил Сантьяго. — Где там Лайам? Можно с ним поговорить?

— Да, он… — Обернувшись, она обнаружила, что Лайама в дверях уже нет. — Он только что был здесь. Я схожу за ним и…

— Не надо, не беспокой его. Уже поздно. Ты, наверно, совершенно вымотала его своими… разговорами.

Показалось ли ей — или Сантьяго в самом деле сделал перед последним словом многозначительную паузу? Щеки Марисалы запылали огнем. Неужели дядюшка догадывается, что они с Лайамом обменивались вовсе не словами?

Чтобы отвлечь его, она выпалила первое, что пришло ей в голову:

— Сантьяго, я решила идти в медицинский учиться на врача!

Сантьяго надолго замолчал, так что Марисала уже подумала, что их разъединили.

— Гм! И Лайам об этом знает?

— Это он и придумал.

— Скажи ему, пусть позвонит мне. Мне нужно с ним поговорить, и лучше не среди ночи. Спокойной ночи, Марисала.

Повесив трубку, Марисала обернулась и снова обнаружила в дверях Лайама. На этот раз он был полностью одет: в джинсах, рубашке, ботинках и с ключами от машины в руке.

— Я надеялась, что ты идешь наверх раздеваться, а не одеваться, — заметила она, не в силах скрыть разочарование.

— Мара, я не могу оставаться здесь. Если я останусь… ты сама знаешь, что произойдет. Ты знаешь, куда все это может привести.

Марисала подняла глаза.

— Мне показалось, — заметила она, — я ясно дала понять, что именно этого и хочу.

Лайам молча отвернулся. Он сам не верил, что все это происходит не во сне. Он собирается уйти среди ночи, вместо того, чтобы вернуться к этой прекрасной, обольстительной, бесконечно желанной женщине и продолжить начатое…

— Это верно… — проговорил он наконец и снова надолго замолк. Что сказать ей, чтобы она поняла?.. Их дружба слишком дорога для Лайама, чтобы разрушать ее ради нескольких минут блаженства. Да, он хочет ее так, как не хотел ни одну женщину в жизни — но это еще не дает ему права… — Если бы мне не была так дорога наша с тобой дружба и моя дружба с Сантьяго…

Марисала воинственно сверкнула глазами.

— Это наше личное дело. Сантьяго оно не касается.

— Очень даже касается — ведь ты поехала в Бостон ради него, — заметил Лайам.

— Я хочу заниматься с тобой любовью! — нетерпеливо воскликнула Марисала. — Ну вот, наконец-то я выразилась прямо. Прямей не бывает. — Она скрестила руки на груди и глубоко вздохнула: — Если ты не хочешь рассказывать Сантьяго, я тоже не расскажу.

Лайам досадливо поморщился:

— Мара, это же не какие-то детские игры — говорить или нет. Хорошо. Забудь о Сантьяго. Сделаем вид, что он ни о чем меня не просил. Сделаем вид, что это действительно не его дело. Только наше. Ты понимаешь, что после этого все изменится — все, навсегда? Если мы переспим друг с другом, обратного пути не будет!

— Переспим друг с другом? — Марисала выразительно закатила глаза. — Ты снова прячешься, на этот раз за эвфемизмом! Спать друг с другом — так бледно, безопасно, невыразительно! Мы сотню раз спали с тобой под одним тентом, и ты прекрасно знаешь, что сейчас речь не об этом! Я говорю о страсти и желании. О любви, горячей, нежной, пылкой, от которой вскипает кровь и бешено колотится сердце, о самой восхитительной на свете физической любви…

— Да. — Лайам готов был сказать все, что угодно, чтобы заставить ее замолчать. Он — сильный человек, но, видит Бог, не настолько сильный! — Да, именно об этом я и говорю. Если мы это сделаем… если мы станем любовниками…

Она стояла перед ним в одной майке и трусиках. Сквозь тонкую ткань просвечивали напряженные соски. Но Лайам видел ее обнаженной и, как ни старался, не мог отогнать от себя этот восхитительный образ.

— Это будет невероятно! — искушала его Марисала. — Это будет… непередаваемо чудесно!

Лайаму не требовалось доказательств — он и так знал, что близость с Марисалой станет для него незабываемым переживанием. Достаточно вспомнить, как таяла она в его объятиях, какое блаженство испытал он от поцелуев… Он забылся, потерял бдительность, ослабил оборону, и, если бы не Сантьяго, сейчас они уже лежали бы в постели. Он погружался бы в нежные ее глубины все глубже и глубже, пока она не закричит от восторга и не…

Но зазвонил телефон, вернулся рассудок, а вместе с ним и забытая горькая правда.

Он любит эту девушку. Боже правый, любит ее уже много лет!

Ему не нужна ночь безумного секса. Не нужна горячая, нежная, грубая или какая-еще-там физическая страсть. Ему нужно сердце Марисалы. И ее душа. И взамен он готов отдать свою душу и сердце.

Но этого Лайам сделать не может, ибо его душа ему не принадлежит. Она до сих пор томится в заточении на далеком тропическом острове…

— Я не готов к такому счастью. — Его голос прозвучал тихо, но Марисала сразу как-то поникла, потеряв весь свой напор. Она смотрела в сторону, и Лайам догадался, что Марисала ничего не поняла.

Поняла только, что он снова ее отвергает.

— Тебе не обязательно уезжать из дому.

Она повернулась к окну. Последовав за ее взглядом, Лайам увидел, как крыши соседних домов озарились первыми лучами утреннего солнца.

— Мне нужно кое-что уладить, — ответил он. Ему нужно поговорить с Рикардо Монтойей. Позвонить Сантьяго. Еще и еще раз обдумать свое решение и снова убедиться, что он поступает правильно.

А для этого Марисала должна поверить — хотя бы ненадолго, — что он не сгорает от страсти. Потому что, если она почувствует, как рвется к ней его тело и как болит о ней душа, она не остановится, пока оба они, обнаженные, не окажутся в постели.

— Увидимся, — тихо сказал Лайам, повернулся и пошел к дверям.

Он не оглянулся назад.

Не осмелился.