Не в силах забыть

Пролог

За свою долгую блистательную карьеру Брайони Аскуит не раз становилась героиней газетных и журнальных статей, и почти всегда ее внешность называли «замечательной, необычной, единственной в своем роде», неизменно упоминая об интригующей седой пряди в черных как смоль волосах.

Самые любопытные из репортеров часто пытались выведать, как появилась эта прядь. Обычно Брайони с улыбкой ссылалась на безумную одержимость работой в те годы, когда ей едва минуло двадцать пять. «Это следствие переутомления, бессонных ночей, я трудилась день и ночь, не зная отдыха. Помню, моя бедная горничная была в ужасе».

Брайони Аскуит на самом деле не было еще и тридцати, когда это случилось. Она действительно слишком много работала. И горничная вправду пришла в ужас. Но, как бывает со всякой крепко сколоченной ложью, в эту историю вкралась одна недомолвка: здесь был замешан мужчина.

Его звали Квентин Леонидас Марзден. Брайони знала его всю жизнь, но до его приезда в Лондон весной 1893 года даже не помышляла о нем. Однако через пару месяцев после встречи она сделала Марздену предложение. И еще месяц спустя они поженились.

С самого начала их считали чудовищно несуразной парой. Брак столь не похожих людей вызвал немало споров. За Лео давно утвердилась слава всеобщего любимца, самого красивого, самого знаменитого и образованного из пяти великолепных красавцев, прославленных высокоученых сыновей седьмого графа Уайдена. Ко времени женитьбы, то есть к двадцати четырем годам, Леонидас уже снискал широкую известность и мог похвастать многочисленными докладами, прочитанными в Лондонском математическом обществе, пьесой, поставленной на сцене театра «Сент-Джеймс», и научной экспедицией в Гренландию. Он блистал остроумием, пользовался невероятным успехом, его окружало всеобщее восхищение. Брайони же говорила крайне мало, не привлекая к себе особого внимания, и ею восхищались лишь в очень узких кругах. Откровенно говоря, большая часть общества не одобряла ее занятий, возмущение вызывал сам факт, что Брайони вообще нашла себе работу. Мыслимое ли дело, чтобы дочь джентльмена выучилась на врача и ходила на службу каждый день? Каждый день, как какой-нибудь убогий клерк! Неужели это так уж необходимо?

Немало самых невероятных браков заканчивается счастливо вопреки злым пророчествам скептиков. Но этот брак оказался несчастным. Во всяком случае, для Брайони. Лео же выступил с новым докладом перед математическим обществом, опубликовал отчет о путешествии по Гренландии. Он был на пике успеха и купался в лучах славы.

К первой годовщине свадьбы их брак уже трещал по всем швам. Брайони давно стала запирать дверь своей спальни, полагая, что Лео едва ли истязает себя воздержанием. Супруги больше не обедали вместе. Они даже не разговаривали, когда случайно встречались. Этот союз двух чужих друг другу людей мог бы тянуться долгие годы, если не произнесенные Лео слова, обращенные вовсе не к жене.

Это случилось летним вечером, примерно четыре месяца спустя после того, как Брайони впервые отказала мужу в его супружеских притязаниях. Она вернулась домой намного раньше обычного, около полуночи, после семидесяти часов, проведенных без сна. Внезапная вспышка дизентерии, сопровождавшейся странной сыпью, сразу у нескольких пациентов заставила ее провести в лаборатории у микроскопа все время, не занятое уходом за больными.

Заплатив извозчику, Брайони на мгновение задержалась перед домом. Запрокинув голову, она вытянула вверх руку и подставила ладонь редким дождевым каплям. В ночном воздухе пахло электричеством. Слышались раскаты грома. У самого края неба вспыхивали зарницы — это шаловливые ангелы играли со «спичками Люцифера»[1].

Опустив глаза, Брайони встретила холодный взгляд Лео.

У нее перехватило дыхание. Казалось, легкие вспыхнули огнем. Жадное желание, скрытое в темных тайниках ее сердца, властно, яростно заявило о себе. Будь супруги одни, они бы молча кивнули друг другу и разошлись в разные стороны, но Лео был с другом, не в меру словоохотливым малым по имени Уэссекс, никогда не упускавшим случая поупражняться в галантности при встрече с женой приятеля, хотя на Брайони его заигрывания действовали примерно так же, как инъекция вакцины на каменную глыбу. Друзья прекрасно провели время за игорным столом, карта шла отменная, сообщил Уэссекс.

Лео медленно расправлял перчатки с дотошностью старательного камердинера, а Брайони не отрывала взгляда от его рук, чувствуя свинцовую тяжесть в груди.

— …На редкость умное замечание. Напомни, как ты сказал, Марзден? — попросил Уэссекс.

— Я сказал, что хороший игрок подходит к столу с твердым намерением выиграть, — нетерпеливо отозвался Лео. — А плохой — с отчаянной молитвой и слепой надеждой.

Брайони показалось, что она рухнула вниз с огромной высоты. Она словно увидела себя со стороны. Подобно безрассудному игроку, она вступила в брак, поставив на кон все до последнего гроша. Если бы Лео ее любил, она стала бы такой же прекрасной, желанной, всеми обожаемой, как он. Она заставила бы всех недоброжелателей прикусить язык и признать свое поражение.

— Вот именно! — воскликнул Эссекс. — Точно подмечено.

— Миссис Марзден нуждается в отдыхе, Уэссекс, — обронил Лео. — Она, должно быть, устала после долгого дня, проведенного в трудах на благородном поприще медицины. Нам лучше ее оставить.

Брайони устремила на мужа пронзительный взгляд. Лео поднял глаза от перчаток. Даже в тусклом свете ночи он казался воплощением очарования и блеска. Его словно окутывала аура притягательности и соблазна, Брайони чувствовала на себе губительное действие его чар.

Едва появившись в городе, Лео мгновенно покорил весь Лондон, тем более ее служанку. Ему бы следовало рассмеяться Брайони в лицо и сказать, что старой деве, занимающейся врачеванием, негоже делать предложение самому Аполлону, как бы ни было велико ее наследство, но он лишь насмешливо улыбнулся краешком губ и проговорил: «Продолжайте, я весь внимание».

— Доброй ночи, мистер Уэссекс, — сухо произнесла Брайони. — Доброй ночи, мистер Марзден.

Прошло два часа. Гроза бушевала вовсю, и ветер грохотал ставнями, а миссис Брайони, дрожа, все еще лежала в постели. «Лео, — шептала она. Это имя она твердила каждую ночь, словно заклинание. — Лео. Лео. Лео».

Брайони резко села на кровати. Прежде она этого не понимала, однако исступленно повторяемое имя мужа было ее отчаянной молитвой, слепой надеждой, воплощенной в единственном слове. Когда простое желание превратилось в одержимость? Когда Лео стал ее опиумом, ее морфием?

Брайони хватило бы сил вынести многое. В мире полным-полно отвергнутых жен, идущих по жизни с гордо поднятой головой. Однако жалкие желания, которые ей не удавалось побороть, терзали ее невыносимо. Она не хотела уподобляться окружавшим ее несчастным созданиям, которые упивались любовной отравой, нежно пестуя свою пагубную страсть, хотя любовь уже лишила их последних остатков гордости и достоинства.

Лео был ее ядом. Из-за него она утратила разум и здравомыслие. Тоскуя по нему, она не могла ни есть, ни спать. Даже теперь ее мучили воспоминания о тех кратких мгновениях беспредельного счастья, что ей довелось испытать вместе с ним, словно они не канули безвозвратно в прошлое, а сияли, незапятнанные, незамутненные, среди унылых руин ее злосчастного замужества. Но как сбросить с себя его чары? Как освободиться из этого плена? Они поженились год назад, устроив пышную свадьбу. Брайони не поскупилась на торжество: ей хотелось показать всему миру, что из всех женщин Лео выбрал именно ее.

Гром гремел так, словно на улице взрывались артиллерийские снаряды, но в доме царила гнетущая тишина. Ни шороха шагов, ни скрипа половицы в соседней комнате — спальне Лео. Брайони так и не уловила ни звука, сколько ни прислушивалась.

Темнота душила ее.

Она тряхнула головой. Если не думать о своей загубленной жизни, день за днем работая до изнеможения, то можно притвориться, что их брак не обернулся полнейшим кошмаром. Однако именно так и случилось.

Замужество стало ее истинным проклятием. Союз холодный, как сама Гренландия, и такой же бесплодный.

Решение пришло с очередной вспышкой молнии. Что может быть проще? У нее достаточно денег, чтобы заплатить законникам и добиться признания брака недействительным. Стряпчие легко сфабрикуют нужные бумаги и опротестуют брачный договор. Придется пойти на маленькую ложь, заявив, что супруги никогда не вступали в брачные отношения.

Тогда она смогла бы уйти от Лео, покончить с опасной, разрушительной игрой, приведшей ее к краху. Единственной игрой всей ее жизни, окончившейся так бесславно, ведь она, Брайони, оказалась скверным игроком.

Тогда она смогла бы забыть о своем разбитом сердце и о том, что все пережитое ею вместе с Лео обернулось горьким разочарованием, гибельным, как гнилое малярийное болото. Тогда она смогла бы снова вдохнуть полной грудью.

Но это невозможно. Она не в силах покинуть Лео. Стоит ему улыбнуться, и ее тело наполняется легкостью, словно она ступает по лепесткам роз. Те несколько поцелуев, что она позволила ему сорвать с ее губ, были сладостны, как молоко с медом.

Если она добьется своего и брак признают недействительным, Лео женится на другой, и та женщина станет матерью его детей. Детей, которых сама она не сможет ему дать.

Нет, она не позволит Лео забыть ее. Она вынесет все, лишь бы остаться с ним.

Брайони содрогнулась от отвращения к себе, к тому жалкому хнычущему созданию, в которое превратилась.

Она любила Лео, ненавидя его и себя.

Обхватив руками плечи, Брайони медленно раскачивалась, сидя на постели, глядя во мрак, не желавший рассеиваться, а когда с наступлением утра в комнату вошла служанка, все еще сидела на кровати, прижав колени к подбородку.

Молли подошла к окну, отдернула шторы и раскрыла ставни, впустив в комнату солнечные лучи. Налив госпоже чаю, она приблизилась к постели и с грохотом уронила поднос.

— Ох, миссис! Ваши волосы! Волосы!

Брайони безмолвно подняла голову.

Молли бросилась к туалетному столику и вернулась с зеркальцем.

— Посмотрите, миссис!

Брайони решила, что выглядит вполне сносно для женщины, не спавшей более трех суток. Потом она заметила белую, как сода, прядь шириной примерно в два дюйма.

Зеркальце выскользнуло из ее пальцев.

— Я достану немного ляписа и покрашу седую прядку, — предложила Молли. — Никто не заметит.

— Нет, только не ляпис, — машинально возразила Брайони. — Он вреден.

— Ну тогда железный купорос. Или смешаю хну с нашатырным спиртом, правда, не знаю, что из этого выйдет…

— Да, ступай приготовь эту смесь.

Когда Молли ушла, Брайони снова взяла в руки зеркало. С белой прядью в волосах она выглядела непривычно и казалась до странности беззащитной, уязвимой. Седина выдавала слабость и горькую опустошенность, которую она так тщательно скрывала. Как ни печально, ей некого было винить, кроме себя самой. Будь прокляты ее необузданные желания, пустые иллюзии и готовность пожертвовать всем ради призрачного счастья — плода больного, воспаленного ума.

Отложив зеркало, Брайони вновь зябко обхватила руками колени и принялась раскачиваться. Через несколько минут в комнату ворвется Молли с краской для волос, а после нужно будет встретиться с Лео, чтобы спокойно и разумно обсудить расторжение брака.

Но прежде она может дать себе маленькую поблажку.

— Лео, — шепнула она. — Лео, Лео, Лео. Кто бы мог подумать, что все так закончится?

Разве этого она ждала?