Не в силах забыть

Глава 11

— Вы собираетесь задержаться в Индии? — спросила Брайони, выведя из игры ферзевую ладью Лео.

Он ответил ударом на удар, взяв ее королевского слона.

— Пожалуй, нет. Думаю вернуться в Кембридж.

Путешественники подошли к слиянию рек Дир и Панджкора. День выдался долгий и утомительный, но когда после ужина Брайони задержалась за столом, Лео предложил ей сыграть в шахматы. Приятно удивленная (обычно, проиграв, мужчины никогда не решались снова вступить с ней в единоборство), Брайони с готовностью согласилась.

Она подняла глаза. Лео, в одной рубашке, без сюртука, вытянулся на складном стуле. Даже на этом неудобном сиденье ему удавалось на удивление прямо держать спину. Золотой круг света от лампы, за которым плотной стеной сгущалась тьма, создавал странное ощущение интимности, отделенное от остального мира. Из темноты ночи слышалось лишь тихое журчание реки; кули успели вымыть посуду, накормить мулов и улечься спать.

— Я слышала, у вас есть дом в Кембридже?

— Крестный подарил мне его давным-давно, еще до нашей свадьбы. Но я никогда там не жил. Им пользовались Уилл с Лиззи, пока та училась в Гертоне[12]. Теперь, когда они переехали в Лондон, дом снова пустует.

— Как он выглядит?

— Он меньше, чем наш лондонский дом, но уютнее. Лужайка позади него спускается к берегу реки Кем. Его окружают вишневые деревья. Сад особенно красив весной, в пору цветения.

— Вы говорите о нем с любовью.

— Было бы славно вернуться в Кембридж. Я слишком долго пробыл вдали от него. Но мне не слишком хочется заново обставлять еще один дом.

Вот и еще одно напоминание о том, чего Брайони не ценила: Лео полностью обустроил их дом в Белгрейвии, взяв на себя все хлопоты.

— Вам больше не придется колесить по всему миру?

— Метания юности должны когда-то закончиться. — Лео коснулся слона кончиком пальца, однако, немного подумав, сделал ход ферзевым конем. — Когда я стану старым, убеленным сединами профессором Кембриджа и не смогу больше взбираться на кафедру, чтобы прочесть лекцию, я буду вспоминать пограничную провинцию Индии и странные пути, которые привели меня сюда, ведь именно здесь подошли к концу мои странствия.

Лео не отрывал взгляда от доски. В дрожащем свете лампы Брайони украдкой разглядывала его лицо, густые волосы цвета кофе, почти всегда казавшиеся черными и лишь при ярком солнечном свете отливавшие каштановым, его прямой нос и изящно очерченный рот.

— Вы всегда хотели стать профессором Кембриджа? — Брайони выдвинула вперед пешку. «Как много вопросов», — подумалось ей. Слишком многого она не знала о Лео.

— Не просто профессором, а лукасианским профессором математики. — Лео подпер ладонью подбородок. — Я думал произвести на вас впечатление.

Сердце Брайони сделало резкий скачок.

— Значит, вы задумали это не так давно?

— Нет, я мечтал об этом всю жизнь.

Брайони растерянно моргнула:

— Но мне показалось, вы сказали…

Пламя лампы дрогнуло. Но точеным скулам Лео пробежали тени. Застывшее, неподвижное лицо его казалось отрешенным. Сердце Брайони сжалось. На губах-Лео мелькнула улыбка:

— Я хотел стать лукасианским профессором математики с одиннадцати лет. Тогда я думал, что вас это поразит.

Брайони смущенно рассмеялась:

— Разве в одиннадцать лет вас заботило, что я подумаю или кем вы станете, когда вырастете?

— Еще как заботило. И в двенадцать, и в тринадцать, и в четырнадцать, и в пятнадцать, и в шестнадцать, и, возможно, даже в семнадцать. — Лео переставил королевскую пешку на одну клетку вперед.

— Что вы этим хотите сказать?

— Ничего, — пожал он плечами. — Просто я любил вас, даже когда ничего для вас не значил, когда вы не знали моего имени и едва ли вообще меня замечали.

Брайони непонимающе уставилась на него. Сама мысль о том, что когда-то этот человек ничего для нее не значил, показалась ей нелепостью, так давно поселилось в ее сердце чувство к нему.

Долговязый мальчишка присел рядом с ней на каменный мостик. Достав завязанный узелком носовой платок, он высыпал на ладонь горсть ярко-красных вишен, кисло-сладких, прохладных, как утренний ветерок.

— Рыба клюет?

— Нет.

— Вы уже думали, что станете делать, если отец не позволит вам изучать медицину?

— Позволит, или пусть отправляется к дьяволу.

— Вы странная девочка. Хотите еще вишен?

— Да, спасибо.

Брайони тряхнула головой.

Откуда эти воспоминания? Она почти не помнила себя в юности. Длинные унылые годы, похожие один на другой, прошли в нетерпеливом ожидании того дня, когда она сможет наконец покинуть Торнвуд и оставить семью.

В долгожданный день отъезда в медицинскую школу карета Брайони остановилась на полпути к вокзалу.

Высокий мальчик, подойдя к окну, протянул ей охапку полевых цветов.

— Удачи вам в Цюрихе.

— Спасибо, сэр, — озадаченно отозвалась Брайони, пытаясь припомнить, кто это.

Когда экипаж снова тронулся, она повернулась к Каллисте:

— Это был малыш Марзден? Какой странный ребенок.

Что же она сделала с теми цветами? Брайони так и не вспомнила.

Музыка, яркие огни. Леди Уайден устраивает загородный святочный бал. Брайони неохотно вернулась домой из медицинской школы в Цюрихе и скрепя сердце отправилась в гости к соседям. Лео был ее кавалером в кадрили, открывавшей бал. Пятнадцатилетний, он не уступал ей в росте.

— Октавий, верно?

— Нет, Квентин.

— Извините.

— Не важно. Кстати, вы чудесно выглядите. По-моему, вы самая прелестная дама на сегодняшнем балу.

Лео любил ее в те годы, когда она считала его едва ли не эмбрионом.

— Но вы были ребенком, — медленно произнесла Брайони, не в силах оправиться от потрясения. — Маленьким мальчиком.

— Достаточно взрослым, чтобы впасть в отчаяние оттого, что навсегда останусь для вас слишком юным.

— Это не извиняет вашей измены с миссис Хедли.

— Нет, — тихо согласился Лео. — Это делает все еще ужаснее.

В наступившем молчании Брайони с горечью задумалась о том, как многого лишилась.

— Если бы вы только сказали мне… — прошептала она.

О, она не стала бы так поспешно разрывать брачный союз, словно желая сбежать с горящего корабля.

— Я мог бы повторить вам те же слова. Если бы вы тоже только сказали мне.

Брайони вдруг представила себе морщинистую старуху, которой она когда-нибудь станет. Скрюченные артритом руки уже не смогут держать скальпель, а слезящиеся глаза способны будут различить разве что сыпь от кори или ветрянки. Эта дряхлая докторша с удовольствием пила бы чай в компании старого, убеленного сединами профессора. Вместе они тихонько посмеивались бы над безрассудствами своей далекой юности, а затем прогуливались бы рука об руку вдоль берега реки Кем, высохшие, с тонкой как бумага кожей, усыпанной старческой гречкой.

Жаль, что, будучи замужем за Лео, Брайони никогда не задумывалась о том, как они будут вместе стариться. Лишь теперь, спустя годы после расторжения брака, ее вдруг охватила тоска по несбывшемуся и печаль по родине, отвергшей ее давным-давно.

Брайони ожидала увидеть широкую, густонаселенную равнину, похожую на долину Читрал, но долина Панджкора оказалась всего лишь узким ущельем, почти тесниной. Скудные поселения ютились в боковых низинах, на клочках земли, питаемой небольшими речушками и ручьями, притоками Панджкоры.

И все же временами путешественникам встречались деревни, и каждый раз Лео отправлял в село проводников, расспросить о новостях из Свата. Слухи множились, как микробы в трущобах. Все, с кем беседовали проводники, слышали о чудесах Безумного Факира, как с восхищением называли суатского имама в этих местах.

Говорили, что Безумного Факира невозможно сразить пулей, что ему повинуется несметное воинство небесное, и не успеет взойти новая луна, как он поведет свое войско на великую священную битву и прогонит прочь всех «инглиси» до единого.

Брайони не знала, как относиться к этим небылицам. Есть ли в них крупица правды или все они чистейший вздор? Жителей Дира истории о дервише скорее забавляли, чем тревожили, несмотря на шумиху вокруг чудес Безумного Факира и его щедрых обещаний изгнать англичан.

В конце концов она решила не придавать значения пересудам, слишком уж нелепыми и комичными они казались. У Брайони и без того хватало волнений, ей следовало разобраться в себе.

Теперь путешественники быстрее продвигались вперед. Они почти достигли реки Сват, а дальше их ждала Ноушера, откуда Брайони могла добраться поездом до Бомбея, чтобы там пересесть на пароход «Пи энд Оу» и покинуть Индию.

Брайони не хотелось расставаться с Лео. Она и сама не знала, чего хочет. Возможно, чтобы путешествие продолжалось, а они с Лео, вырванные из своей обычной жизни, оставались в этом странном, нереальном мире, затерянном между прошлым и будущим.

Впрочем, оба они уже давно забыли, что такое привычная размеренная жизнь. Германия, Америка, Индия… В последние годы Брайони заезжала в Англию лишь по пути из одной отдаленной страны в другую, в вечной погоне за недостижимым.

Она завидовала твердой решимости Лео поселиться в Кембридже. Сама она не смогла бы вернуться к прежней жизни, к работе в Новой больнице для женщин. В чужих странах она искала мир и спокойствие, хотя так и не обрела ни того ни другого.

Спустившись с гор в долину, Брайони сразу почувствовала, как холод сменился теплом. Иногда в послеполуденные часы солнце так сильно припекало, что зной казался невыносимым. Лео распорядился, чтобы отряд останавливался чаще, давая отдохнуть и людям, и животным.

Брайони, оставаясь в европейской одежде, особенно страдала от жары. Она с радостью провела несколько минут в тени яблоневого сада, наслаждаясь долгожданной прохладой. Корсеты и нижние юбки, вполне подходящие для Англии, где никогда не бывает жарко, в тропиках казались нелепостью, словно стул с пятью ножками.

Она обмахнулась новой шляпой. Утром Лео снова предложил Брайони ее надеть: солнце палило нещадно, чем дальше к югу, тем сильнее. Брайони с благодарностью согласилась.

— Я думал, вам нипочем любая погода, — заговорил Лео. Он устроился поддеревом возле Брайони. Крошечные бледно-зеленые яблочки, свисавшие с ветвей у них над головами, казались почти белыми.

— Я тоже так думала. Но, как выяснилось, я легко переношу жару, если температура не превышает двадцать один градус. А вас не мучает зной?

— Не особенно. — Он поднял голову, глядя в зеленовато-голубое небо. — Думаю, это потому, что я наслаждаюсь последними деньками в экзотической солнечной стране, прежде чем провести остаток жизни в унылой старой Англии, где вечно идут дожди, а термометр никогда не показывает больше восемнадцати с половиной.

Дорожный костюм Лео, сшитый из кашмирской домотканой шерсти, прекрасно подходил для переменчивой погоды гор, но отнюдь не отличался изяществом. Всклокоченные волосы определенно нуждались в щетке, а ботинки изрядно износились. Исхудалое лицо носило следы недавней тяжелой болезни и усталости, скопившейся за долгие месяцы путешествия. Под глазами залегли тени, у висков обозначились морщинки. И хотя вокруг буйствовало зеленое знойное лето, Лео окутывала тихая печаль, напоминая Брайони о холодной снежной зиме.

Бесконечно далекий от золотого мальчика, любимца ангелов, оставшегося в далеком прошлом, никогда еще Лео не был так прекрасен.

По другую сторону реки, на краю долины, пастух гнал по узкой тропинке стадо коз вверх по склону, к рощице гималайских кедров; каменистые хребты и кряжи здесь были пониже и выглядели куда менее грозными и неприступными, чем на севере. Брайони смотрела вслед козам, пока блеющее стадо не скрылось за грудами камней.

— Вы сразу отправитесь в Кембридж? — спросила она, не глядя на Лео.

— Нет.

— Вот как, — протянула Брайони, пряча глаза. — А почему?

Если бы он вызвался сопровождать Брайони, то они провели бы по меньшей мере еще три недели вместе. Он бы не вынес этой муки. Смотреть на нее и знать, что из-за собственного недомыслия навсегда потерял свое счастье. Что его ошибка превратила любовь в острые гвозди и шипы, когда каждый вздох разрывает грудь, а каждый удар сердца отзывается жгучей болью.

— Сначала мне нужно заехать в Дели и подождать, пока из Гилгита доставят мой багаж. К тому же я хотел бы еще раз увидеться с Чарли и детьми, прежде чем покину Индию. — Лео предстояло проститься с Брайони в Ноушере.

— Что ж, передавайте Чарли привет. Он заходил ко мне дважды, пока я была в Дели, но оба раза меня не застал.

Бедняга Чарли, добросовестный малый.

— Есть ли хоть какая-нибудь надежда, что на этот раз вы останетесь в Лондоне навсегда? Или уже через пару недель отправитесь в Шанхай?

Брайони разгладила на коленях юбку, прочную, серовато-коричневую, сшитую специально для верховой езды, с пуговицами и пряжками по бокам, удерживающими складки ткани, чтобы не мешали при ходьбе, когда наездница спешивалась.

— В Шанхае кошмарный климат. В Сан-Франциско намного лучше. Или в Новой Зеландии, я слышала, там очень красиво.

Лео пронзила острая слепящая боль. Это он разрушил жизнь Брайони. Когда-то она была одним из лучших врачей в Лондоне, а теперь превратилась в вечную странницу, и все ее имущество — палатка и два дорожных сундука.

— Пришло время остановиться, Брайони. Сколько можно убегать?

— Не думаю, что смогу остановиться.

— Попробуйте. Задержитесь в Лондоне на какое-то время. Ваш отец будет счастлив.

Брайони вскинула голову и недоверчиво прищурилась:

— С чего вы это взяли? Мой отец так же равнодушен ко мне, как и я к нему.

— Вы не равнодушны к нему. Вы обижены на него. И он не равнодушен к вам. Он просто не представляет, как вести себя с вами.

— Пусть не ломает над этим голову. Отцу следовало быть рядом со мной, когда я в нем нуждалась. Он ведь мог писать свои книги где угодно.

— Да, его не было рядом. Горюя о покойной жене, он бежал из дома, где был когда-то счастлив. Но разве вы не понимаете, что, вернувшись, он дал вам все, о чем вы его просили?

— Что вы хотите сказать? — Брайони недоуменно нахмурилась, и у Лео возникло ощущение, что он пытается спичкой растопить айсберг.

— Когда стало известно, что мистер Аскуит согласился отпустить вас в медицинскую школу, все соседи решили, что он сошел с ума. Вы внучка графа, а внучки аристократов не препарируют трупы и не прикасаются к посторонним мужчинам, которых им не представили.

Брайони презрительно отмахнулась:

— Отец отпустил меня, потому что знал: я все равно уеду, когда достигну совершеннолетия и вступлю в права наследования.

— До совершеннолетия вам оставалось еще четыре года. Люди часто меняют свои предпочтения и в двадцать один год уже не стремятся к тому, о чем мечтали в семнадцать. Большинство отцов с радостью воспользовались бы своим правом и запретили бы вам ехать, однако мистер Аскуит дал вам свободу.

— Вы заблуждаетесь. — Брайони ожесточилась и снова замкнулась в своей скорлупе. — Отец всегда поступал, как ему было удобнее. Он позволил мне уехать, потому что в данных обстоятельствах это решение было самым разумным. Он понимал, что я буду настаивать на своем, и не хотел, чтобы ему докучали.

Лео готов был расплакаться. Между ним и Джеффри Аскуитом возникло потаенное родство. Оба они потеряли Брайони и не могли смириться с потерей. Не находя утешения, они все глубже погружались в безнадежность. Ведь утратив однажды доверие и любовь Брайони, вернуть их назад уже невозможно.

— Значит, вы прибудете в Лондон, а когда ваш отец поправится, купите билет на пароход и покинете Англию?

— Возможно.

Несмотря на стойкость и силу духа, в Брайони чувствовалась хрупкость и ранимость. Иногда она, словно устрица, пряталась в своей раковине, а порой робко выходила на свет. Но так и не научилась ни забывать, ни прощать.

Лео снова устремил взгляд в безоблачное небо.

— Будет дождь, — заметил он.

— Правда?

— Если верить Имрану, к вечеру хлынет ливень. Дальше по дороге есть почтовое бунгало, так что мы сможем укрыться.

Лео не смотрел на нее, но его поза, поворот плеч и застывшее лицо выдавали глубокую печаль. Его искренне огорчал раскол, возникший между нею и отцом, и это неожиданно тронуло Брайони. Никого больше не волновали отношения Джеффри Аскуита и его старшей дочери, даже Каллисту, давно принявшую как неизбежное семейный разлад.

Лео с самого начала пытался примирить Брайони с отцом. Он приглашал на обед мистера Аскуита с женой и отвечал на письма, которые тот изредка посылал из своего загородного поместья, тогда как Брайони отбрасывала их не читая.

Почему она прежде этого не замечала, как не придавала значения и многим другим достоинствам Лео? Брайони вдруг почувствовала, что не в силах смотреть на него, словно Лео был солнцем, слепящим глаза. Как бы ей хотелось всегда видеть его рядом! Лео обладал удивительной способностью находить в ней лучшее, верить в нее, когда она сама в себя не верила. Они играли бы в шахматы и старились бы вместе, глядя друг на друга затуманенными глазами и улыбаясь беззубыми ртами.

— Вас не особенно тревожат события в Свате, верно? — неожиданно спросил Лео.

Брайони погладила подаренную им шляпу.

— Да, — кивнула она. — Это последнее, о чем я стала бы беспокоиться.