Неприкасаемые

ГЛАВА 27

«Все умирает. Таков закон жизни — горький неизменный закон».

— Дэвид Клемент-Дэвис

ДЕКЛАН

Я бежал по коридорам, вверх по коридорам, кругами. Она просто встала и ушла, не потрудившись поговорить с медсестрой или даже написать мне. Я понятия не имел, где она была и куда направляется, и что бесило меня больше всего, так это то, что это была моя вина. Я никогда не должен был оставлять ее одну, но мне просто нужна была чертова секунда, чтобы отдышаться, собрать себя по кусочкам. Я должен был быть с ней; я должен был никогда не покидать ее.

— Деклан? — Мой отец схватил меня за руку посреди вестибюля, но я не мог встретиться с ним взглядом. Я просто смотрел на лица, проходящие мимо меня, некоторые в белоснежных халатах, другие в синей медицинской форме, но большинство из них были просто посетителями. Ни один из них не был Коралиной.

Где она? Черт возьми, где она?

— Деклан? Сын? Что случилось? Поговори со мной. — Он встряхнул меня, как делал, когда я был ребенком, заставляя встретиться с ним взглядом. Они выглядели такими же усталыми, как и мои. Я бы не удивился, если бы сейчас у меня были такие же морщины, как у него.

— Коралина. Она ушла. Я не знаю, куда она делась. Медсестра сказала, что она выписалась. — Она выписалась без меня, совсем одна.

— Сынок, она в церкви дальше по улице. Я попросил Монте последовать за ней….

Я даже не стал ждать, пока он закончит говорить, прежде чем вырвалась из его рук, выбежав через двойные двери на шумные улицы. Я понятия не имел, на какой улице нахожусь, мои мысли путались каждый раз, когда ее не было рядом со мной.

Церковь, о которой говорил мой отец, была в поле зрения, дальше по дороге. Проталкиваясь сквозь толпу, я изо всех сил старался не бежать, сохранять спокойствие и думать о том, что я собирался ей сказать. С каждым шагом, который приближал меня к вырисовывающемуся кирпичному собору, я чувствовал, как слова вытекают из моего мозга и исчезают в какой-то канаве.

Я не был уверен, что сказать. Должно быть, я сходил с ума. Как сумасшедший, я бегал по всей чертовой больнице, снова и снова звоня ей на телефон. Теперь я стоял перед устрашающими деревянными дверями церкви Святой Маргариты, неуверенный в том, что я ей скажу.

Мысли вернулись к тому времени, когда я впервые встретил ее. Я зашел в закусочную «Истсайд», спасаясь от муссона, который лил на город. В тот момент, когда я увидел, как она вбежала, запыхавшаяся, мокрая насквозь и смеющаяся как сумасшедшая, я обнаружил, что не могу отвести от нее взгляд. В ней было обаяние, и оно притягивало меня.

Кажется, что это было целую жизнь назад.

Вздохнув, я взялся за церковную дверь и потянул. Когда дверь распахнулась, я увидел ее. Она выделялась, как… ну, как пьяница в церкви. Она сидела в освещенном свечами соборе, закинув ноги на скамью, с бутылкой водки в руке. Ни одна живая душа не осмеливалась поднять головы. Благословляя себя, я пошел по проходу, мои шаги отдавались эхом, когда я спешил к ней. Она даже не подняла глаз. Она просто пила.

— Я звонил тебя, — прошептал я ей.

— Мне звонило много людей. Я выбросила свой телефон в окно. — Она снова поднесла бутылку к губам.

Это было разумно.

— Хорошо.

— Хорошо.

Я ждал чего-то… чего угодно. Чтобы она сломалась, как раньше, может быть, даже закричала, но вместо этого она удобно устроилась во втором ряду, уставившись на крест, висящий над морем свечей.

— Коралина, поговори со мной. Пожалуйста.

— Я не хочу говорить. Я просто хочу пить.

— Коралина…

— Ты хочешь поговорить? Поговори с Богом. Спроси его, почему он такой придурок. Почему он одной рукой даёт, а другой бьет тебя по лицу?

Она встала со скамейки и, спотыкаясь, пошла вперед. Я потянулся, чтобы помочь, но она просто оттолкнула меня, пролив немного водки себе на руку и на меня. Не обращая на это внимания, она продолжала двигаться к алтарю.

— Знаете ли ты, что в мире только 4 % женщин с диагнозом рак яичников моего возраста? — спросила она. — Спасибо, Большой Парень! — Она засмеялась, выпивая у подножия креста. — У меня вторая стадия, что означает, что оба моих яичника поражены! Потому что, на кой хрен мне нужны яичники, верно? О, и моя матка тоже. В любом случае, это не сравнится с переживания из-за ребенка. Большой Парень. Ты просто умора!

— Коралина…

— Перестань говорить мое имя! Черт возьми! Если я выживу…

— Ты будешь жить! — Я хотел обнять ее, но она продолжала удаляться от меня. Наблюдение за ее походкой сводило меня с ума.

— Да, потому что ты всемогущий Каллахан. Ты все видишь, все знаешь, верно? Каждый из вас ходит по воде! Вы все можете поступать, как вам заблагорассудится, а Бог просто отводит взгляд! Оливия права, он выбирает фаворитов. Мы думали, что уже любимцы Бога, но мы ошибались! Я был неправа… так неправа…Я думала, что беременна. Какая идиотка думает, что она беременна? Как я могла не понять? Я не видела знаков, пока не зашло слишком далеко! Как я могла не заметить?

Она попыталась пить, но ее бутылка была пуста. Отведя руку назад, она приготовилась бросить ее, но я отобрал ее у нее прежде, чем она смогла. Притянув ее в свои объятия, я просто держал ее. Я не был уверен, что сказать или как я мог заставить ее чувствовать себя лучше.

— Хочешь узнать вишенку на торте? — прошептала она, наклоняясь ко мне. — Эта церковь — церковь в квартале от больницы — носит имя Святой Маргариты Антиохийской. Она была святой родов, беременных женщин и умирающих людей…

Она резко вздохнула, и это было так, как будто кто-то ударил ножом нас обоих.

— Ты не одна. Есть ты и я. У нас с тобой рак. У нас рак. И я клянусь тебе, что никогда не покину тебя, но мне нужно, чтобы ты боролась с ним. Мне нужно, чтобы ты вернулась в больницу, — прошептал я, целуя ее в затылок.

— Я не могу. Я не могу делать химиотерапию. Я не могу сознательно впрыснуть себе яд, потерять все свои волосы, позволить своим костям стать хрупкими, не говоря уже о…Я не могу, Деклан. Я просто…

— Ты можешь, потому что я не могу жить без тебя. Я могу жить без ребенка — действительно могу, — но без тебя…. Ты будешь жить также долго как и я, и я планирую жить долго, очень долго. Так что, пожалуйста, ради любви ко мне, вернись и давай сразимся с этой сукой, чтобы мы могли вернуться к нашей жизни.

Она — самое важное в моей жизни. Она — это все.