Нераспустившийся цветок

Глава 25 Уезжай

Оливер

Розенберг приехал погостить две недели назад… и он все еще здесь. Родители Вивьен собирались уехать из города на выходные, чтобы отметить свою годовщину. Я предложил отвезти Розенберга обратно в Хартфорд, но Вивьен не хотела, чтобы я ехал без нее, а она было слишком занята, чтоб поехать. Но она была достаточно добра, оставив Розенберга со мной, чтобы составить компанию. Какая забота!

Когда она не работает в теплице, то помогает Алекс и ее маме планировать свадьбу. Не могу не заинтересоваться, мечтает ли Вивьен о белом платье и о «пока смерть не разлучит нас». В моей жизни все еще присутствуют демоны, спрятанные за той дверью, которая все также закрыта. Отсюда и причина, по которой Вивьен тут не живет.

Потом эти непрерывные звонки и сообщения от Дуга, где он просит меня приехать в Портленд. По большей части я отправляю их на голосовую почту, но в последнее время я отвечаю ему просто, чтобы сказать, чтобы он больше не звонил и обрываю разговор. Его настойчивость и отчаянный тон просьб давят на уже существующий узел в моем животе. Мне кажется, что он как бомба с часовым механизмом, готовая разрушить мою жизнь, как пыталась сделать его дочь.

— Розенберг? Оли? — зовет Вивьен в тот самый момент, когда я достаю лазанью из духовки. Этот комок шерсти стоит на ступень выше меня — это жалко и унизительно.

— Он на диване, лижет свои яйца.

Она подходит ко мне сзади и проскальзывает руками под мою рубашку.

— А ты?

— Я не могу так наклониться. Пытался на днях, в надежде, что ты полюбишь меня так же как собачонку, но просто не могу дотянуться.

Она хихикает, прижимаясь губами к моей спине.

— Я имею в виду, что ты делаешь?

— Готовлю ужин.

Она проводит ногтями вниз по моей груди, когда я нарезаю французский хлеб.

— Я вижу это, дурачок. Просто так много еды для нас двоих.

— Я знаю, но у нас будет компания.

— О, кто?

— Твои родители. Они забирают Розенберга сегодня домой, так как ты была слишком занята, чтобы поехать со мной и отвезти его.

Я смотрю через плечо, чтобы увидеть выражение ее лица. Широко раскрытые глаза и открытый рот… так, как я и ожидал.

— Ты звонил им? Из-за Розенберга?

— Я позвонил им узнать, не хотели бы они поужинать с нами. Я просто предположил, что они заберут Розенберга домой с собой. Почему бы и нет?

— Я… ну… просто…

Я разворачиваюсь и опираюсь на столешницу, скрестив руки на груди.

— Кажется, ты заикаешься. Ты хочешь мне что-то сказать?

Она тяжело вздыхает.

— Розенберг — моя собака. Я собиралась забрать его с собой, когда переезжала в Кембридж, но не могла держать его у Алекс, так как не живу там, так сказать, и мои родители последние два года постоянно спрашивали, когда я собираюсь забрать его. Папа угрожал отправить его в местный приют, и я не думаю, что он действительно поступил бы так, но иногда я в этом не уверена.

Это для меня не новость. Когда мы забирали Розенберга две недели назад, у меня было ощущение, что он не вернется домой. Две тридцатифунтовые (прим. пер. — около тринадцати с половиной килограмм) упаковки собачьего корма и все три его маленькие кроватки, и большая корзина, наполненная его игрушками — все это заполнило мою машину. Не говоря уже о том, что везде были предупреждающие знаки, я не такой тупой, как Вивьен, очевидно, думает.

— Так он остается здесь?

Она кивает.

— На неопределенное время?

Еще раз кивает.

— Так ты живешь с Алекс, а Розенберг — со мной?

Пожимает плечами. Пауза. И наконец… еще раз кивает.

Я разворачиваюсь назад и начинаю резать латук на салат.

— Ну, тогда хорошо, что это мои родители приходят на ужин, а не твои.

— Оливер Конрад! — ее голос визжит за моей спиной. — Ты развел меня, разыграл, просто чтобы посмотреть, как я буду находиться в неловком положении.

— Вот это да, это, должно быть, досадно, когда кто-то тебя разводит. Даже не могу себе представить, как это.

Вивьен шлепает меня по заднице.

— Черт возьми, женщина! Ты так и напрашиваешься, — я кладу нож и кидаюсь к ней. Она визжит и бежит в гостиную. Единственная вещь, которая разделяет нас — это диван с ее меховым комком на нем.

— Это была просто шутка. Я играла.

Ее мольба о снисходительности обращена к глухому.

— Я знаю. Я люблю шутки и тоже люблю играть.

Глаза Вивьен бегают справа налево. Это веселая игра в кошки-мышки. Я играю с ней, потому что она даже не представляет, что я мог бы перепрыгнуть через диван и прижать ее к полу, и она не успеет и глазом моргнуть.

— У тебя горит хлеб!

Я оглядываюсь назад, а она стремглав бежит к входу. Я у нее на хвосте, коря себя за то, что был таким доверчивым и попался в ее ловушку со сгоревшим хлебом.

— Оли! — кричит она как раз тогда, когда звонит дверной звонок. Прыгая к двери, она открывает ее и просачивается на улицу, прячась за моими, ничего не подозревающими, родителями. Они смотрят друг на друга, затем на меня.

— Мышка в доме?

— Не мышка! Оливер пытается отшлепать меня.

О, ради Бога! Почему она постоянно делится этой информацией с моими родителями?

— Оливер, — папа склоняет голову в сторону, а мама сжимает губы, чтобы не выдать улыбку.

Они заходят внутрь, все еще закрывая Вивьен от меня.

— Это странное поведение, если учесть, что мы никогда не били тебя, когда ты был ребенком, — моя мама обнимает Вивьен одной рукой.

Я украдкой гляжу на усмехающуюся Вивьен, которая прильнула к моей матери.

— Мне нужно закончить с ужином. Угощайтесь вином или пивом.

— Когда ты приобрел собаку? — спрашивает папа.

— Я не приобретал. И вообще, я не уверен, почему она здесь. Своего рода поселенец, я думаю.

— Розенберг — моя собака, — Вивьен подхватывает его и зарывается носом в его шерсть. — Он приехал в гости, и когда я увидела, как он сразу же понравился Оливеру, я не отважилась отвезти его назад к родителям.

Папа кладет руку мне на плечо, пока я режу лазанью.

— Странно, я и не подозревал, что ты любишь собак.

Я гляжу на него искоса.

— Странно, но я тоже.

Я не знаю, понимает ли мой отец, что значит быть мужчиной под контролем женщины, но знает он это или нет, улыбается он именно так.

Ужин заполнен легким разговором, хорошей едой — благодаря мне — и сексуальными взглядами между мной и Вивьен. Подшучивание — это наша прелюдия. Чем нахальней она становится, тем больше я хочу толкнуть ее на столешницу, широко раздвинуть ноги и врываться в ее тело, пока она не будет кричать мое имя. По крайней мере, эта фантазия держит меня в полу возбуждённом состоянии на протяжении всего ужина.

— Спасибо, что принесли клубнично-ревеневый коблер. Он мой любимый, — Вивьен подмигивает моей маме, когда кусает и медленно и соблазнительно протягивает ложку между губами. Теперь я полностью возбужден.

— Когда начинаются занятия? — папа меняет тему разговора, вероятно, потому, что ее чувственное обращение с ложкой не осталось незамеченным. В конце концов, он тоже мужчина.

— Десять дней, и я жду с нетерпением!

— У нее уже сумка собрана, — я сжимаю ее ногу под столом.

— Что я могу сказать? Мне всегда нравились занятия. Я получала грамоту за идеальное посещение в конце года. Я была президентом школьного парламента, в студенческом совете, участвовала в издании ежегодной книги школы, и все сборы средств, которые я помогала организовывать, собирали больше всего денег.

— Я влюбился в финансового чудика.

Вивьен толкает меня локтем, и мои родители смеются.

— Я не чудик… — она пожимает плечами и берет ещё кусочек коблера, — … ладно, может, немного и чудик.

— Ну, мы с нетерпением ожидаем твоего расцвета, — моя мама тянется через стол и сжимает руку Вивьен.

Могу сказать по опыту. Наблюдать как моя девушка, известная как Цветочек, расцветает в моем присутствии — меняет всю жизнь.

***

Вивьен

Четыре дня. У меня кружится голова в предвкушении. Алекс и Шон думают, что я сумасшедшая, но они наслаждаются студенческой жизнью уже два года. Они как сотрудники «Диснейленда», для которых это всего лишь работа. А я как пятилетка, ожидающая в очереди у ворот, когда откроется «Волшебное Королевство».

— Как продвигается подготовка к девичнику? — спрашивает Шон, лежа на полу с Розенбергом, уютно устроившемся на его груди.

— А что? Ты завидуешь, что у Алекс будет отпадная вечеринка, в то время как Кай, в лучшем случае, заплатит грязной стриптизерше, которая по возрасту будет годиться тебе в матери, чтобы она трясла своим сморщенным декольте у тебя перед лицом, пока на заднем плане будет проигрываться порно, и обеспечит тебя и твоих друзей теплым пивом из кега?

Я бы хотела сказать, что мы с Каем миримся из-за того, что стали свидетелем и свидетельницей, но это не так. Это превратилось в «Войну роз»[59] — Свадебная версия а до свадьбы осталось пять месяцев.

— К твоему сведению, мы едем в Атлантик-Сити.

— Да… это еще не значит, что все будет классно.

— Мне нужно ралучить вас двоих? — кричит Алекс с кухни. Она согласилась испечь свое печенье и банановый хлеб у Оливера, чтобы мы смогли наслаждаться ароматом весь вечер. Честно говоря, это странная просьба, но Алекс привыкла к моим ушлым идеям.

— Когда придет Оливер?

— Скоро, поэтому заканчивай и убирайся.

— Я тоже тебя люблю, Цветочек.

Ладно, это все не только из-за аромата свежей выпечки. Я хотела, чтобы Оливер подумал, что я умею готовить.

— Сколько мне оставить?

— Все. Если ты оставишь шесть печенюшек и полбуханки хлеба, это будет неправдоподобно.

— И Оливер поймает тебя на хитрости? — ухмыляется Шон.

— Я не мошенничаю и не краду… я просто делаю себя более привлекательной на один вечер. Все время готовит он, и я абсолютно уверена, что он и его семья думают, что мне не хватает навыков ведения домашнего хозяйства…

— Потому что тебе не хватает, — смеется Алекс.

— Потому что я не тратила попусту время в школе, выбирая легкомысленные предметы, типа домоводства и так далее.

— Я думаю, сейчас этот предмет называется «Семейная и потребительская наука».

— Заткнись, Шон, — мы с Алекс выкрикиваем одновременно.

—Я училась готовить не в школе.

— Я знаю, Алекс, тебя учила мама. У моей мамы не было времени учить меня, когда я была младше.

— Вот поэтому я здесь для тебя, Цветочек, — Алекс обнимает меня и снимает фартук. — Оставляю тебе беспорядок, чтобы все было более правдоподобно.

— Спасибо, буду должна тебе беспорядок… для разнообразия.

— Правда, — Алекс шлет мне воздушный поцелуй, когда они с Шоном уходят.

Я не спеша убираю на кухне и, как и планировалось, входит Оливер, когда я перемыла уже половину посуды.

— Ого! Что-то очень вкусно пахнет, — он стягивает свои ботинки и моет руки в ванной в коридоре.

— Ты грязнуля, — усмехаюсь я, глядя на его порванные джинсы, покрытые грязью, и серую футболку, которая теперь похожа больше на графитовую.

— Так и есть. Мы сегодня тяжело поработали, — он целует меня в щеку и хватает печенье с охладительной решетки. — Ммм… как вкусно.

— Нравится?

— Да, почему нет? Они восхитительные!

Я прикусываю губу, удерживаясь, чтоб не сильно широко улыбаться. Оливер прижимается телом к моей спине, скользя руками по моим бедрам вперед и сжимая в кулак юбку, когда поднимает ее вверх по моим ногам.

— Тебе нужно в душ, малыш. Ты весь потный и грязный.

— Ммм… может, когда ты закончишь с тарелками, сможешь помыть и меня.

— Может, тебе следует подумать о том, чтобы вознаградить пекаря.

Он целует меня в шею и прижимается своей эрекцией ко мне сильнее.

— Думаю, Шону это не понравится.

— Что? — я хватаю полотенце и разворачиваюсь.

Оливер уже раздел меня глазами, и мое тело ощущается голым под его голодным взглядом. Он становится передо мной на колени и скользит руками по моим голым ногам.

— Какое отношение это имеет к Шону?

Он опускает мои трусики вниз, облизывая губы. Я уже влажная, но я также хочу ответа.

— Ну, ты сказала, что мне следует вознаградить пекаря, и по тону твоего голоса, я понял, что это что-то неприличное. Я представил, что Шон сильно рассердится, если я попытаюсь сделать что-то подобное с Алекс, — он начинает поднимать мою юбку вверх.

Я хватаю его за руки.

— Почему ты думаешь, что это Алекс — пекарь?

Он смеется и целует мою руку, пробегая языком до запястья.

— Потому что она написала мне, что у меня дерьмовые противни.

— Черт бы ее побрал!

Оливер ухмыляется.

— Но я ставлю тебе «E».[60]

Я смотрю на него, но он продолжает двигаться вверх по моим ногам.

— Или вместо «E», могу поставить тебе «О», — его рот накрывает мою плоть, а язык дразнит клитор.

— О боже… — я закрываю глаза и хватаю его за волосы.

***

«О» намного лучше, чем «E». Если это похоже на то, будто я сноб гласных звуков, то пусть так и будет. Я получила свою тяжко заработанную «О» на кухне, а Оливер свою — в душе. Печенье и банановый хлеб, вероятно, не настолько необходимы. Последнее время Оливер возвращается домой в полной готовности и страстно желает пожирать меня, едва сказав мне «привет». Я не жалуюсь, но я бы хотела, что бы он вложил некоторую часть энергии и любви в себя.

Он все еще не упоминал и не пытался иметь дело с комнатой наверху. Я также об этом не упоминала. Я пытаюсь позволить сделать ему это в свое время. По-видимому, мое обещание переехать обратно к нему, когда он справится с этим, не является стимулом, как я надеялась. Разочарована? Очень.

— Нам нужно поужинать, пока мы не впадем в диабетическую кому, — предлагает Оливер, когда мы заканчиваем первую буханку бананового хлеба.

— Ну, я так устала от того, что пекла весь день… — я подмигиваю и усмехаюсь, — …так может нам следует пойти куда-нибудь.

— Индийский ресторан?

— Ты читаешь мои мысли, мистер Конрад.

— Обувайся. Я пойду, накину рубашку, — он целует меня и направляется наверх.

— Пока, Розенберг. Будь хорошим мальчиком, — я целую его и засовываю ноги в свои розовые «Nike».

Звенит дверной звонок, как раз когда я перекидываю ремешок сумки через плечо.

Я открываю дверь и вижу мужчину и женщину, возможно, им около пятидесяти пяти, которые разглядывают меня с загадочными лицами. Она приглаживает свои золотисто-каштановые волосы, будто это нервная привычка. Он морщит лоб, что можно расценивать только как замешательство.

— Чем могу помочь?

Они смотрят друг на друга, затем снова на меня.

— Оливер Конрад здесь живет? — спрашивает он.

— Да, он наверху. Могу я сказать, кто к нему пришел?

— Что, черт возьми, вы здесь делаете?

Мое тело напрягается, и жуткие мурашки бегут по позвоночнику ото льда в голосе Оливера.

— Мы просто хотим поговорить, Оливер, — говорит женщина мягким дрожащим голосом.

— Мне нечего сказать.

— Нам есть что, — отвечает мужчина.

Кажется невероятным, но мне стало еще больше не по себе.

— Вы, должно быть, Вивьен?

Я смотрю на женщину и киваю, когда Оливер обнимает меня собственническим жестом.

— Вы извините меня, но я в неведении.

— Простите, Джеки рассказала мне о вас. Она сказала, что вы с Оливером действительно счастливы вместе.

— Э, да, так и есть, — если мама Оливера рассказала этой леди о нас, то я предполагаю, что она родственница или друг семьи.

— Я — Лили, а это мой муж — Дуг. Мы родители Кэролайн.

Оливер прижимает меня сильнее. Не знаю, хочет ли он удержать меня или сам держится за меня.

— О, я думала, вы живете в Портленде.

— Так и есть. Мы прилетели сюда, чтобы поговорить с Оливером.

Я гляжу на Оливера. Желваки ходят на его скулах, когда он удерживает свой смертельный взгляд на них.

— Ну, входите, — я отступаю назад, чувствуя легкое сопротивление тела Оливера.

— Спасибо, — они проходят в гостиную.

— Я буду… — я показываю головой в направлении дома Алекс, — … там, если понадоблюсь.

— Думаю, будет лучше, если вы останетесь, — говорит Дуг, сидя на диване. — Теперь это и вас касается.

Оливер качает головой и слегка подталкивает меня к двери.

— Может, мне все-таки стоит остаться?

— Нет.

— Оли…

— Что бы они ни сказали, тебе это не нужно слышать.

— Нам нужно, чтобы ты вернулся в Портленд, — голос Дуга заставляет все тело Оливера затрястись от злости.

— Думаю, я остаюсь, — я шепчу и прохожу мимо Оливера, чтобы сесть на пуф, примыкающий к дивану, где уже сидят Лили и Дуг.

Оливер неуклюже заходит в комнату и садится рядом со мной. В нем бурлит ярость, и я уверена, что мое решение остаться не помогает в этой ситуации. Он берет меня за руку. Я крепко сжимаю ее в надежде, что та небольшая сила, которая осталась у меня, после слов Дуга, передастся Оливеру. У меня странное ощущение, что она ему понадобится больше, чем мне.

— Кэролайн спрашивала о тебе, — продолжает Дуг. — Лили и я пытались объяснить, что ты подал на развод, но она находится в стадии отрицания. Затем мы сказали ей, что ты вернулся обратно сюда, и с тех пор она снова пытается покончить с собой. Она говорит, что если потеряет и тебя тоже, то ей больше незачем жить.

Хотела бы я прочитать мысли Оливера. Мы никогда не обсуждали его чувств по отношению к Кэролайн. Что он чувствует, услышав это? Я помню тот вечер, когда он разбил свой телефон и теперь задаюсь вопросом, был ли это звонок от нее, что вывел его из себя.

— Вы же понимаете, что она, вероятно, никогда не выйдет из этого заведения, верно?

— Да, мы знаем, это длительный процесс, Оливер, но мы ее родители, а ты ее…

— Никто. Я никто для нее. Муж, только по закону, но это ненадолго.

Дуг кивает, а Лили вытирает слезы.

— Перед тем, как ты уехал, ей начали уменьшать дозу медикаментов. Доктора были настроены оптимистично по поводу того, что она может выздороветь через время. Теперь она… — глаза Дуга наполняются слезами, — … она оболочка, пустой сосуд и… мы просто хотим вернуть свою дочь.

Оливер отпускает мою руку, затем ставит локти на колени, повесив голову на руки.

— Не знаю, какое отношение это имеет ко мне.

— Ты ей нужен! — сдерживаемые эмоции Лили вырываются отчаянной мольбой.

Дуг притягивает ее в свои объятия и поглаживает по спине.

— Мы думаем, она вернется к нормальной жизни, по крайней мере, станет дочерью, которую мы помним, если ты будешь там. Если она будет думать, что ты не обвиняешь ее, она найдет силы пройти терапию снова и начнет общаться с другими людьми. Она найдет… силы и желание жить.

— Я не могу… я… не сделаю этого.

— Оливер, пожалуйста! Как только ей станет лучше, мы сможем объяснить ей, что ваш брак закончился, и она будет более сильной, чтобы выдержать это, если ты будешь немного ближе к ней, вместо того, чтобы просто обвинять ее. Ты не можешь сделать этого для нее? Для нас? Для… Мелани?

Я чувствую, как ярость Оливера вырывается наружу еще до того, как он начинает говорить.

— Убирайтесь нахрен отсюда! Не смейте просить меня помогать Кэролайн во имя моей мертвой дочери! Она задушила ее подушкой! Вы понимаете это? Двухмесячный ребенок убит собственной матерью! Почему, ради всего святого, я должен пытаться помочь Кэролайн сейчас, когда она не хотел помогать ей тогда?

Слова Оливера как безжалостная пощечина Лили и Дугу. Их лица искажает болезненная гримаса.

Оливер встает и меряет комнату шагами, упершись руками в бедра.

— В тот день, когда я нашел ее… самое большое мое сожаление — это то, что я позвонил 9-1-1. Вы не знаете, как сильно я хотел взять нож, который был в ее окровавленной обмякшей руке и воткнуть его в ее беспощадное сердце.

Лили всхлипывает, Дуг помогает ей подняться. Он открывает входную дверь и поворачивается.

— Я тебя просто не узнаю, Оливер. Ты не тот любящий мужчина, за которого вышла замуж наша Кэролайн, — Дуг переводит свой взгляд на меня. — Удачи, Вивьен. Она вам понадобится.

***

Оливер

Вивьен сидит на стуле, держа Розенберга на руках. Я не понимаю, почему она все еще здесь. Я признал то, чего никогда не осознавал — я хотел, чтобы Кэролайн умерла. Даже более того. Я не хотел просто стоять и смотреть, как она истекает кровью. Я хотел убить ее.

Она встает. Вот оно, прощание, которое отправит меня прямиком в мой собственный ад, из которого я только начал выбираться. Я прижимаю ладонь к груди, чтобы удержать сердце, которое собирается выпрыгнуть; оно знает, что она — это ритм в котором оно бьется.

Я закрываю глаза, когда она подходит к двери, где стою я. Из всех мысленных изображений Вивьен, которые останутся со мной навсегда, то, как она выходит из моей двери… из моей жизни — не может быть одним из них.

Ее рука на моей щеке, такая нежная, что разрывает меня на части.

— Я пойду выгулять Розенберга. Затем мы пойдем и поужинаем. Ладно, малыш?

Я открываю свои наполненные слезами глаза и делаю дрожащий вздох, такой отчаянный, что мои легкие переживают физическое воспоминание дня, когда я родился.

Она вытирает большим пальцем слезы у меня под глазами, а ее губы растягиваются в жесткой болезненной улыбке.

— Вивьен… — я пытаюсь проглотить эмоции.

— Оли… — она склоняет голову набок — …не отступать. Помнишь?

Я парализован ее голосом. Я знаю, что если пошевелюсь, то проснусь, поэтому стою спокойно — и молюсь, чтобы это мгновение длилось вечно.

— Пойдем, Розенберг, — ее голос затихает, когда она выходит на улицу.

Я останавливаю песнопения в своей голове. Это всегда одно и то же. Ты не заслуживаешь ее. Ты не заслуживаешь ее…

И заменяю это слом, повторяющимся снова и снова. Спасибо! Спасибо!

— Готов, малыш? — она ставит Розенберга на пол и берет сумочку.

Я не могу прекратить глазеть на нее. Это ненормально. Часть меня чувствует, будто я вижу ее впервые. А другая часть — будто я знаю ее всю свою жизнь, эту часть я называю своим сердцем.

— Я готов, — я протягиваю руку, и так же уверенно как утреннее солнце поглощает тьму, она берет ее.

***

— Оли? — ее ангельский голосок будит меня. Я целую ее в макушку, которая лежит у меня на груди. — Думаю, тебе нужно поехать в Портленд.

Я вскакиваю и включаю свет. Мы сидим лицом к лицу.

— Что ты на это скажешь? — она смотрит вниз и обводит пальцем рисунок на простыне. — Я думаю, тебе нужно покончить с этим.

— Мне нужно, чтобы мой бракоразводный процесс закончился.

Она смотрит на меня.

— Это что-то большее.

— Нет, — я выключаю свет и падаю на спину, закрыв глаза рукой.

Она тянется через меня и снова включает свет.

— Да. Оли, ты потерял ребенка, и хочешь ты в это верить или нет, ты потерял свою жену в тот же день.

— Я… — Она прикладывает палец к моим губам.

— Не потому, что ты хотел, чтобы она умерла, а потому, что в тот момент Кэролайн, на которой ты женился, была потеряна навсегда. Я знаю тебя, Оли. Ты бы не женился на ней, если бы не любил. А когда люди теряют того, кого любят, это ранит. Ты не можешь отпустить боль, пока не позволишь себе почувствовать ее сначала. Я знаю, это ужасно и невероятно, но тебе нужно познать это. Тебе нужно прочувствовать это. Я не думаю, что ты можешь сделать это здесь, в тысячи миль, на другом краю страны от Кэролайн и напоминаний… воспоминаний о Мелани.

Я вздыхаю, положив руку ей на ногу.

— Если я поеду, что будет с нами?

Она наклоняется и целует меня, ее губы такие мягкие, ее прикосновения такие до боли знакомые.

— Мы будем безнадежно влюблены и отчаянно скучать друг по другу.

Я усмехаюсь.

— Я действительно скучаю по тебе, — я перекатываюсь на нее и беру ее тело, будто оно предназначено для моих прикосновений, моей любви, моей вечности.