Несносная заложница

Глава 10

Соня

Проглатываю тяжелый ком в горле, вытаращившись на бездыханное тело животного. На его месте могла быть я… По моему телу непременно бы прошла дрожь, если бы я его чувствовала. Мои руки превратились в две большие неподъемные льдины, ноги, словно утюги. Хорошие такие. Чугунные. Бабушкины, не в пример нынешним пластмаскам.

— Ну и что с тобой делать? — ворчит Демьян, подходя к телу зверя.

Присаживается на корточки, задумчиво осматривает, смело трогает за шерсть, вздыхает, поднимается и подходит, повторяя:

— Ну и что мне с тобой делать?

Я вжимаюсь в дерево еще крепче, словно пытаясь спрятаться.

Кабздец тебе, Сонька! Добегалась!

Смерть от пасти зверя не кажется такой страшной, когда колючий взор Демьяна устремляется на меня. По крайне мере она быстрая, а этот, поди, всю душу вынет.

Он качает головой, делая еще один шаг ко мне.

— Не под-дходи! — стуча зубами, испуганно восклицаю.

Парень хмурится, останавливаясь.

— Какого хрена твоей заднице не сиделось на месте? — наклоняет голову на бок, заглядывая мне в лицо, но я старательно делаю вид, что его тут нет, не желая встречаться взглядом. Боясь увидеть в его глазах злобу и ненависть, обещание скорой расправы.

Тогда Демьян подходит впритык и насильно поворачивает мою голову пальцами за подбородок, заставляя посмотреть на него.

— Я жду ответа.

Хорош актеришка! Как будто и сам не знает!

— Ты знаешь! Знаешь! — хриплю, вырываюсь, не сильно его отталкиваю непослушными руками, предпринимая нелепую попытку встать на ноги, но они настолько затекли, что я обратно позорно плюхаюсь на задницу. — Не делай из меня идиотку, ваше благородие! — добавляю в последние слова нотки сарказма.

— Природа уже все сделала за меня, — хмыкает в своей исключительной самодовольной манере, — нет необходимости.

— Зато ты у нас самый умный! — накатывает на меня истерика. — Я все слышала! Все! И про пытки и про морить голодом и особенно это твое «лупить»! Думаешь, я бы осталась там? Осталась с психом, который не пойми что со мной собирается делать?! Да пошел ты! — ощетиниваюсь. — Уж лучше я тут сдохну!

— Что ты несешь, дура?! — рявкает, трет лоб, чертыхаясь сквозь зубы. — Что бы я тебе сделал? Да я за эти сутки тебя и пальцем не тронул! И что у меня не было возможности?! Я просто, твою мать, спасаю свою задницу!

— Моей ценой! — хриплю, кашляя.

Слова вертятся уже у него на языке, но он их проглатывает. Что-то абсолютно непонятное мне сдерживает его. Демьян резко встает, кладет ружье и стягивает куртку.

— Иди сюда, — подзывает вполне спокойным тоном, что кажется мне ловушкой, поэтому, не медля, я отползаю, но тут же за ноги он притягивает меня обратно.

Накидывает куртку мне на плечи, не всовывая руки в рукава, и застегивает по самое горло. В этом огромном пуховике я тону, а капюшон падает на голову, закрывая обзор.

— Что ты делаешь?!

— Заглохни.

В следующую секунду земля подо мной исчезает. Он просто закидывает меня на плечо, берет ружье и начинает идти.

— Я не хочу с тобой! Оставь меня!

— Своих в беде не бросают, даже если они балласт.

С каких пор это я «своя» и знать не знаю, но очевидно для этого варвара моего мнения просто не существует. Мои ноги болтаются, плечо неприятно впивается в живот, а рука этого психа не скромно пристроилась ниже, чем того позволяют всякие рамки приличия.

Демьян шагает быстро, не останавливаясь, пробирается через сугробы со мной на плече. Однако через некоторое время его шаг убавляется, ноги поднимаются тяжелее, дыхание становится прерывистым, а руки то и дело начинают соскальзывать.

— Прекрати меня лапать! — шикаю на него, когда в очередной раз его лапа соскальзывает на ягодицу, весьма и весьма пикантно ее сжав.

— Что лапать?! — с одышкой проговаривает. — Твой суповой набор?!

Г-гаденыш…

Мы снова молчим, идем и молчим. И я не выдерживаю этой удручающей тишины.

— Мне неудобно.

Демьян лишь игнорирует.

— У меня начинает болеть и кружится голова.

— И что ты мне предлагаешь? — раздраженно рявкает.

— Отпустить меня!

— Чтобы ты опять деру дала? Учти, принцесса, больше я за тобой бегать не буду. У меня ноги не казенные.

— Да не убегу я, — уж совсем жалостливо хныкаю, — отпусти только.

Демьян останавливается и стягивает меня с плеча. Не столько из-за моей просьбы, сколько из-за своей усталости.

— Пошли, — подталкивает меня в спину, — мне еще окно за тобой заделывать.

Нет. И нет. Мне ни капельки не стыдно за свой порыв. А с чего бы? Этот муд.… Простите, индивид держит меня в заложницах, заставляет готовить и сыпет угрозами. Нет. Мне определенно не стыдно. И мне абсолютно до фени, что он без куртки… Что замерз… Что трястись начинает…

— Послушай…

— Боже, за что мне такое наказание — едва ли слышно ворчит себе под нос, закатывая глаза.

— Давай, я тебе куртку дам? — пропускаю его фразу мимо ушей.

Украдкой он бросает на меня подозрительный взгляд, говоря:

— С чего такая щедрость?

— Ты знаешь дорогу, а я нет.… И если ты склеишь ласты…

— То и ты тоже, — заканчивает за меня. — Очень мило с твоей стороны, принцесса. Я ценю твое беспокойство, но, пожалуй, откажусь.

— Думаешь, ты слишком горяч и тебе все море по колено? — бросаю колкость.

— Нет, думаю, что ты сможешь помочь мне дома.

— В твоих снах, разве что.

— Чур, меня! Там тебя еще не хватало.

Вот и поговорили.… Эта перепалка, как ни странно, но отрезвляюще на нас действует. Мы будто заряжаемся энергией.

Время от времени мы останавливаемся, чтобы перевести дух, а после снова идем.

Надо же, как оказывается, у страха глаза велики! Мне казалось, что я убежала совсем недалеко.… Впрочем, мои ноги с этим не согласны. Они такого стресса даже на беговой дорожке не испытывают.

Когда вдалеке виднеется свет, я не сдерживаю облегченного вздоха. Адреналин больше не бежит по венам, да и первоначальный шок прошел. Порез в боку начинает болеть, и последние метры к дому я бреду на дрожащих подкашивающихся ногах, что чудом меня держат. Мой побег теперь кажется несносной глупостью, что могла понести за собой тяжкие последствия.

— Павлова, — доносится до меня голос, будто сквозь туман. — Павлова, — снова слышу, но глаза предательски закрываются, ноги подкашиваются, и последнее что я чувствую это снег под собой.

Демьян

Девчонка падает прямо лицом в снег. Возможно, это было бы довольно забавно, если бы не весь абсурд ситуации.

Твою ж налево…

Подхожу к ней, протягивая руку.

— Давай, Павлова, вставай. Тут два шага.

Однако она не отвечает.

— Павлова…

Я уже готов поднять ее за шкирку, но ее бледность меня останавливает. Она похожа на фарфоровую куколку с этой россыпью золотистых волос на снегу, длинными ресницами на щеках и приоткрытыми губами.

Наклоняюсь к ней ближе, трогаю за щеку, ожидая возмущений, но она молчит.

Как же долго я этого ждал.…Но сейчас настораживаюсь, прислушиваюсь к почти неслышному дыханию, нащупываю на шее пульс.

Медленный, размеренный ритм. Обморок, догадываюсь я.

Бережно подхватываю девчонку на руки, несся к дому, периодически косясь на ее лицо в надежде узреть там признаки жизни.

В доме, не снимая куртки, кладу на кровать, немного расстегиваю и легонько тормошу.

— Павлова, очнись же ты!

Легкий хлопок по щеке и ее ресницы дрожат, а после мучительно медленно распахиваются. Она моргает, но готова снова отключится.

— Не смей! — грозно предупреждаю и, дождавшись легкого кивка, несусь в кухню, где набираю немного воды в кружку, чтобы затем прыснуть на девчонку.

Между всеми этими действиями гадаю… Где же я в этой жизни так накосячил?! Что это? Карма? Иначе, за какие грехи мне послано ЭТО недоразумение?

— Очухалась? — наклоняюсь ближе к ней.

— Х-холодно, — шепчет в ответ.

Губы у девчонки синющие, а сама она трясется. Ее конкретно мондражит. Температура в доме, учитывая разбитое окно, не сильно отличается от улицы.

— Конечно, холодно, Рембо, — беззлобно усмехаюсь, смирившись с этой белобрысой напастью.

Дотрагиваюсь до ее лба. К счастью, он не горячий. Хоть эта беда нас миновала, во всяком случае, пока. Затем ощупываю ее лимфоузлы, отчего она дергается и стонет.

— Больно…

— Здесь? — трогаю за ухом.

— Н-нет, — морщится, — бок…

Расстегиваю куртку дальше и задерживаю дыхание от увиденного. Ее кофта буквально пропитана кровью.

— Вот, что бывает когда не слушаешься старших, — бормочу, между тем аккуратно задирая свитер.

Порез не глубокий, что не может не радовать, но достаточно длинный. Кровь вокруг него засохла и все это представляет картину, скажем так, не радужную. Однако, и я не из робкого десятка. Видал и похуже, поэтому с невозмутимым видом ей говорю:

— До свадьбы заживет.

— Если бы, — фыркает.

К чему была эта фраза, я не интересуюсь. Да и нет мне никого дела, честно говоря. Честное слово. Никакого. Не-а.

Прежде чем встать, словно не своими пальцами (мои так точно не могли) нежно провожу вдоль пореза, как привороженный рассматриваю родинки на кремовой коже около впадинки пупка. Сглатываю, заставляя себя отвернуться и встать. Отсутствие секса на мне дурно сказывается.

На кухне наливаю горячую воду, разбавляю и несу в комнату. Промываю ее рану, поражаясь своей бережности. Должно быть, я никогда в жизни не был таким нежным. Откуда это взялось? С этой девчонкой, как на качелях. Еще не так давно я был твердо уверен в том, что придушу ее, а сейчас боюсь лишний раз сделать больно. С окна задувает, отчего ее кожа покрывается мурашками. Мне же становится душно. Невыносимо душно.

— Еще чуть-чуть потерпи, — когда добираюсь до самой раны, прошу. Засохшая кровь хреново оттирается, а рана, похоже, глубже, чем я предполагал.

Черт! Если не обработать, то может быть заражение.

Роюсь во всех шкафчиках, вспоминая где-то на зарубках своей памяти, что у деда она была. Я нахожу ее в серванте потрепанную временем, кожаную, советскую аптечку с красным крестом. Внутри нее бинт, ватка, зеленка, спирт и йод.

— Я не собирался тебя «пытать» и «лупить», — решаю заговорить ей зубы, промачивая ватку зеленкой.

— Тогда о чем же ты говорил по телефону? — выдавливает из себя.

— У моего друга отвратительное чувство юмора, — отвечаю, прикладывая ватку.

— Твою дивизию! — выкрикивает она, отнюдь не по-женски. Вертится и хнычет, — не надо, пожалуйста. И так нормально.

— А я уже хотел тебя похвалить, — неуместно шучу (с юмором у меня всегда были жесткие проблемы). — Давай же, Соня, осталось чуть-чуть потерпеть.

— Тогда расскажи мне, почему я здесь, — просит, не требует. Этот ее тон мне не знаком, но он подкупает и безотказно работает, поэтому мой язык развязывается.

— В тот вечер я хотел отвезти тебя твоему отцу, но не стал. Догадываешься почему?

— Не понимаю, — озадаченно хмурится, — он бы тебя поблагодарил. Мой отец не остается в долгу. Он и сейчас…

— Я сын Мурчика.

Павлова далека от этого, теперь я в этом уверен. Все сомнения исчезают, когда она непонимающе хмурится. Она представления не имеет кто такой этот Мурчик. Павлов держал ее как можно дальше от всей грязи, и его нельзя за это винить. Но рано или поздно ей придется снять розовые очки.

— Сын того человека, что украл тебя, — разъясняю. Под впечатлением от моих слов она даже не замечает, как я приподнимаю ее за талию, начиная перевязывать.

— Тогда зачем…

— Помог тебе? — обрываю на полуслове. — Можешь не верить мне, но я не мой отец. Я не веду так бизнес, но наши отцы, — мнусь, не желая посвящать ее во все грязные подробности. Да и нужно ли ей вариться в одном котле с нами? Девчонке студентке с мужиками, что давно просрали свою совесть?!

— Наши отцы кое-что не поделили. И я тоже, поэтому… — неловко пожимаю плечами. Впервые испытываю нечто похожее на стыд, потому что мои слова звучит так, будто я прикрываюсь женской юбкой. Что не так уж далеко от правды.

Завязываю красивый бантик, словно он загладит вину, и встаю, хлопая себя по коленям.

— Будете жить, пациент.

— Мой отец не пойдет на уступки, — огорченным голосом произносит. — Он не такой. Для него его «слово», — горько усмехается, — важнее всего. Даже собственной дочери.

И вновь непонятная фраза, что интригует, однако я не решаюсь спросить. Вместо этого иду менять воду на чистую и теплую.

— Нужно отогреться, — присаживаюсь на корточки около ее ног, снимаю насквозь промокшие носки, но дальше не рискую. Надоело быть подонком. — Тебе нужно снять мокрые вещи.

— Отвернись, — настаивает, но вместо этого я собираюсь выйти из дома. — Стой! — окликает. — Возьми куртку, — поспешно снимает с себя. — Я замотаюсь в одеяло.

Без лишних вопросов надеваю куртку и выхожу. Стараюсь отнестись как можно проще к тому факту, что в доме почти обнаженная девушка. Что я баб голых не видел?! Пфф! То ли ещё было.… Но, тем не менее, сигарета заканчивается быстрее обычного.

Когда возвращаюсь обратно, Соня уже отпаривает ноги, закутанная в одеяло по самые уши.

Миленько…

Дерьмо! Я что действительно подумал, что закутанная в пуховое одеяло женщина это миленько?!

Похоже, у меня горячка.

Мотаю головой, будто пытаясь выбросить эту чушь из головы. Не то чтобы это помогло. Единственное что помогает, это когда она потирает свои плечи в тщетной надежде согреться. Поток моих мыслей переключается, и я начинаю искать хоть что-то отдаленно похожее на то, чем бы можно было бы замуровать окно. В итоге у меня есть несколько идей. Доски, которые можно прибить, старое покрывало и пленка. Я останавливаюсь на третьем варианте. Прибить пленку не занимает у меня много времени, но когда дело сделано на улице начинает светать. Большую часть ночи мы бродили по лесу, я устал как собака. Если Кислый найдет номера завтра, то нам еще ехать к черту на кулички.

Спать. Определенно мне нужен сон.

Поворачиваюсь, стягиваю куртку, но тут же натягиваю обратно. В доме бешеная холодрыга.

Кидаю взгляд на спящую Павлову, прикидывая в уме, отобьет ли она мне яйца, если я самым наглым образом заберусь к ней под одеяло?! Наверняка нагретое, теплое, уютное. Кошусь на свою постель такую одинокую, холодную и неприветливую. В итоге здравый смысл приказывает долго жить, поэтому я снимаю и кидаю куртку на свою кровать, хватаю одеяло с подушкой и пристраиваюсь на односпальной кровати, на которой места разве что для одного маленького ребенка, не то что для двоих взрослых. И, тем не менее, я ужиком мостюсь около девчонки.

— Что ты делаешь? — раздается ее тревожный голос на несколько октав выше обычного.

— Подвинься, принцесса, — в край наглею.

— Не буду я двигаться!

— Мы окоченеем до утра. Кстати, по твоей милости. Просто давай спать, — зевая, устало обороняю.

— Если ты будешь распускать руки, то будешь спать на полу.

— Конечно, — лгу, а сам откидываю край ее одеяла, залезаю под ее возмущенное сопение и накрываю нас сверху еще своим.