Глава 13

Демьян


— С ней одни проблемы! Отдай девку Мурчику и пусть сам расхлебывает это дерьмо!

— Я не могу ее отдать! Если отдам, то я живой труп, — стою уперто на своем.

— Зорин, что ты мне заливаешь?! Ты успеешь свалить куда угодно, пока они с Мурчиком будут все делить. Хоть на Канары, хоть на Канны. Нафиг тебе сдалась эта земля? У тебя куча бабок!

Он прав. Будь у меня больше ума, я бы просто свалил в закат. И дело с концом. Никто бы не нашел меня, да и не искал бы за пределами страны.

— Все заходит слишком далеко, Дема, — опускается на мое плечо рука. — Речь уже не о земле, а о жизни.

— Моя мать…

— Твоя мать хотела бы живого сына, а не калеку или трупа.

Я уже принял решение. И не собираюсь от него отказаться. Я не верну ее Мурчику.

— Нет, — делаю твердый шаг назад, поднимаю голову. — Я дальше. Ты со мной?

— С тобой, упертый баран, — чертыхается. — Ты хоть знаешь, что она успела натворить?

Качаю головой, потому что за две минуты можно успеть многое. Позвонить в полицию, отцу, куда угодно. А можно было и не успеть ничего…

— Тогда нам лучше сваливать.

Мы рассаживаемся по машинам. Прежде чем сесть в свою, набираю в побольше воздуха в легкие, моля всевышнего о терпении. Но, усевшись, обнаруживаю девчонку без сознания. Опять. Ее нервная система явно барахлит. Отматываю время назад по эпизодам, вспоминая свои действия. Не сделал ли я чего лишнего?

Кажется, она пару раз приложилась головой, но, клянусь, девчонка сама. Чего же мне стоило сдержаться и хорошенько ее не встряхнуть об стенку. Чертова идиотка! Однако сейчас, смотря на нее такую непривычно тихую и смиренную, не чувствую радости. Лишь гребанное беспокойство! Откуда оно тут? Заберите его, мать вашу!

Легонько бью девчонке по щекам. Она мычит, дергается и шипит:

— Отстань, тролль!

В порядке. Она в полном порядке, если не сейчас, то точно будет.

Кислый мне сигналит несколько раз, после чего отъезжает, а за ним и я.

Всю дорогу меня терзают мысли. Девчонка проедает мне плешь даже молча! Вот это я понимаю талант! Павлова хоть и пришла в себя, но виду не подает, лишь ерзает несколько раз, а потом снова закрывает глаза. Похоже, это бойкот. Разве не об этом я мечтал? Тогда почему на душе кошки не то что скребут, а гадят! Черт!

К тому времени как мы подъезжаем к мотелю, я почти становлюсь вменяемым человеком. Паркуюсь, но не спешу выходить. Поворачиваюсь к Павловой.

— Мы приехали.

Игнор. Она сидит, свернувшись калачиком. Ее голова покоится на коленях, повернута к окну.

— Соня, ты сама виновата. Я же просил тебя. Ты ослушалась.

Поверить не могу, но я еще перед ней и оправдываюсь! А ей хоть бы хны! Легче до мертвого в гробу достучаться и получить ответ, чем от этой невменяемой стервы.

— Я тебе рассказал все как есть, но ты все равно не послушала меня.

— А почему я должна верить твоим словам? — слышу ее слабый тихий голос. — Но даже если это и так, то какое мне дело до тебя? Я здесь не по своей воле. Тебя не интересует моя жизнь, а меня твоя.

— Мне почему-то было дело, когда тебя хотели нагнуть те два придурка. И это я пошел за тобой в лес, — буря гнева вновь поднимается во мне.

— Я использовала тот шанс, который был у меня, — наконец-то поворачивается она ко мне.

— Что ты успела сделать?

Но, безусловно, девчонка не собирается мне отвечать. Она только хмыкает. Ослица. Страх потеряла что ли?

Мы выходим. Ну, как выходим. Девчонку я вытаскиваю, а затем ставлю машину на сигнализацию. Беру за руку, таща к входу, отчего она внезапно шикает и выдергивается, смотрит потрясенно на запястья, на которых красуются синяки пальцев. Моих пальцев. Из меня будто выбивают весь дух. Дерьмо! Я не делаю женщинам больно. В физическом плане. Кхм, если они сами не просят. Однако одно дело в пылу страсти и другое… Черт! Тормошу свои волосы, пока она потрясенно осматривает свои руки.

— Прости…

Мои слова, сказанные в пустоту, подхватывает ветер и уносит, потому что ей все равно на мои извинения. Я для нее враг. Вздохнув, кладу руки ей на плечи, ведя впереди себя.

В просторном холле Кислый уже договаривается за номера с пожилой женщиной. Та с любопытством смотрит на нас, когда мы подходим, и тепло улыбается.

— Какая чудесная пара, — комментирует она.

— Мы не…

Начинает Сонька, но я бесцеремонно обрываю ее на полуслове:

— Спасибо. Мы с моей девушкой давно в дороге. Нам нужен номер и если можно горячий чай.

Женщина кивает, называет цену, и пока я расплачиваюсь, отдает Павловой ключ от номера. Я не против, все равно никуда она от меня не денется. Если нужно будет — наручниками к батареи пристегну.

— Дорогой, проводи гостей! — кричит женщина.

Тут же выходит ее, насколько я понимаю, муж, который и сопровождает нас в номера. Он трещит без умолку, а еще слишком часто улыбается Павловой.

— Эх, молодежь. Мне б ваши годы, я бы из постели не вылазил, — подмигивает. — Женаты? — спрашивает у нас.

— Нет, — отвечаю.

От подобной перспективы передергивает. Женится я не был готов категорически, а уж с такой-то женушкой и врага не нужно. Коньки отбросишь раньше, чем брачная ночь наступит. Жена она, какая должна быть? Покладистая, чтобы мужу не перечила, чтобы заботливая была, очаг берегла, а не хату спалила этим самым очагом, а потом еще вокруг огня этого плясала от счастья.

— И что за время такое дурное пошло? Все тянут и тянут резину. Ты бы, сынок, поспешил, а то уведут невесту! Такая красавица-то!

Павлова, хоть еще и находится в своей обиде, но это не мешает ей слабо улыбнуться мужчине и покраснеть. Почему бармену и старику улыбки, а мне перец с солью в кофе?

К счастью, мы подходим к номерам и мужик с нашей личной жизни, которой нет, переключается.

— Так, это ваш, — указывает, — пятнадцатый. И ваш напротив, восемнадцатый, — уже обращается к Кислому, который с того момента как мы выехали с кафе щеголяет с такой мордой, будто ни сегодня-завтра на эшафот отправится.

— Ну-с чай вам принесут, а вы пока располагайтесь. Если что-то нужно, то в номере есть телефон, набирайте или можете спуститься вниз, — он разворачивается и начинает уходить, как вдруг через спину бросает, — молодые, сильно не шумите! Стены тонкие!

Я усмехаюсь, а Павлова презрительно фыркает, будто сама мысль о сексе со мной ей противна. Стоит ли мне ей напомнить, как сладко она спала в моих объятьях?

Соня открывает дверь и заходит, а я остаюсь стоять с Кислым в коридоре.

— Сегодня уже поздно, но завтра я наберу Летягина и устрою вам встречу. Думаю, прямо здесь. Следи за девчонкой в оба, если ее не будет, то Летягин и пальцем не пошевелит.

— Кислый, ты не должен…

Все что он был мне должен — отдал сполна. Я не могу его просить о большем. Этого парня жизнь и без того потрепала.

— Прекрати, Зорин. Всегда выплывали и в этот раз из дерьма выплывем.

Благодарно хлопаю ему по плечам, а после мы расходимся по комнатам. Если в моей жизни и был человек, которого я смело, мог наректи другом, то только Леха. О дружбе и любви я знал не много. Еще меньше в этом разбирался. Много попоек было в моей дрянной жестянке, много телок, много безбашенного секса. Особенно на первом и втором курсе. Наивный дурак думал, что вырвался из этого ада. Оставил все в прошлом и жизнь заиграет новыми красками. Весь мир лежал у моих ног, думал я. Сейчас остывшим умом осознаю, что все было шарадой. Моим воображением. В номере я застаю Соню, лежащую посреди кровати. Это зрелище пробуждает во мне мужчину. Мужчину, который хочет женщину. Интересно в сексе она такая же строптивая? Или наоборот мягкая? Оставит ли она на моей спине царапины или, возможно, поцелуи?

Прогоняю эти чумные мысли, потому что в баре я был на грани того чтобы трахнуть ее в машине или на столе при всех. Особенно тем смазливым парнишей. Чтобы остудиться топаю в душ. Ледяной душ. Лишь после него позволяю себе расслабиться на секунду. Расслабиться и снять маску циничного козла, чтобы в зеркале увидеть уставшего парня.

Я ехал с одной единственной целью поставить на ноги «Шафран».

В былые дни, когда в черная полоса в нашей семье прошла, Мурчик вроде как остепенился, бизнес устаканился, да и мы с Саней были уже здоровыми мне четырнадцать, Сане шестнадцать лет от роду. Мать не ходила, а парила. Цвела и пахла. Наш по-настоящему первый семейный пикник, первая вылазка на природу, первая поездка на курорт. Это было неплохое время, хоть я и сторонился Мурчика. Он для меня давно не был примером.

Вот дед! Тот учил нас уму да разуму. И как костер распаливать, и как на дичь охотится, и подзатыльники не забывал давать за то, что матери не помогали. Уважению учил. Правда, моему братцу в одно ухо влетело — в другое вылетело, что называется.

Санька уже тогда косило в другую сторону. Сторону Мурчика. Ему наш батя казался нереально крутым. Мне же главное, чтобы мать была счастлива, а не улыбалась через силу, когда узнавала, что ему в «офисе» отсасывает очередная шалава.

Саня начал подражать Мурчику. Копировал движения, жесты, манеру речи. Что-то удавалось, но в основном это было провалом. Выглядел он нелепо. Стойкость характера не «скопируешь» у человека и не «вставишь» себе, так же как и стержень. Единственно, что у Шурика было свое это грязь под ногтями, сопли в носу и трусость.Однако Мурчику было приятно, что хоть один сын пошел в него.

«Моя порода» — гордо заявлял он, нарочно игнорируя меня. Затем начал таскать на всякие «дела» с собой. Тогда-то наши отношения с братом окончательно полетели в тартарары. Разные интересы, разные компании, разные взгляды на жизнь. Я не был забитым ботаном, и подавно, но далек был от тусовки Сани. Обычный дворовой пацан, который занимался хоккеем, и в те славные времена, мечтал о карьере хоккеиста.

«Вот вырасту, мам, буду гонять за нашу сборную! Тогда Канадцы вообще забудут о победах!» — постоянно твердил я.

«Будешь, сынок, будешь!» — гладила она меня ласково по голове.

Она всегда была против того, чтобы отец вмешивал Саню в свои движухи, но разве он кого-то слушал? Только отмахивался.

«Счастье», если можно его так назвать, длилось недолго. Уже через два с половиной года, когда у Санька совсем башню сорвало, а папенька только и разводил руками и говорил: «Дурак!», мама была в отчаянии. Тогда, чтобы загладить свою вину, отец подарил маме кафе. Об этом она давно грезила. Отмазался, в общем, как он считал. Помимо того, что Шурик скатывался на самое дно, у Мурчика тоже начала происходить неразбериха. Снова движухи, ночные вылазки по ночам, какие-то мутки.

Мать сильно сдала, похудела, побледнела, глаза потускнели. Сперва она пила успокоительные, затем антидепрессанты. Почти перестала ходить на мои игры, чего раньше не случалось. С тех самых пор, как я в четыре года встал на коньки.

Как сейчас помню… Я готовился к сезону. Десятый класс, моя мечта, да что там — цель: вырваться из этого болота. Познать настоящую жизнь, а не тот гадюшник к которому я привык. Я капитан команды, десятиклассник, ехал на финал. Тот финал, который определил бы мою дальнейшую судьбу, как звонок отца и два слова: «Мать умерла». В один миг все оборвалось. Осталась только звенящая пустота.

У нее оторвался тромб. Она оказалась такой же хрупкой, какой и выглядела. Это, конечно, не помешало Мурчику уже через неделю трахать сук и нюхать. Ему, казалось, вообще ничего не мешало.

Тогда я стал пахать еще больше. Я пропадал на льду все свободное время, не знал жалости к себе. Тренировался до тех пор, пока ноги не начинали отказывать. Игнорировал постоянные судороги и напряженные мышцы.

На очередной игре, когда меня толкнули в борт, почти ничего не почувствовал. Пролетел несколько метров и забил шайбу. Последнюю шайбу в своей жизни. Все к чему стремился, все к чему шел, прокладывая путь из бесконечных шишек, ушибов, переломов, пота и боли — накрылось медным тазом, когда, отъехав, я упал. Упал и не смог больше подняться. У меня оказалась раздроблена бедренная кость. Собирали по частям, связки в хлам. О спорте можно было забыть.

Опускаю глаза на свой шрам, по которому медленно скользят капельки воды. Со временем он побледнел, но на моей смуглой коже сильно выделяется. Всю жизнь он будет служить напоминанием того, чего я никогда не буду иметь.

Загрузка...