Невинное развлечение (ЛП)

Глава 5

Обязательно должен существовать какой-то способ поскорее завершить этот вечер. Она умеет притворяться гораздо лучше Уинстона. Раз уж ему удалось достоверно изобразить простуду, решила Оливия, то она смогла бы сыграть как минимум чуму.

Она ведь и, правда, лучше. В создавшихся обстоятельствах, по крайней мере. Ей нужно придумать не просто что-нибудь ужасное, а еще и страшно заразное. Историческое. А разве всего несколько сот лет назад от чумы не вымерло пол-Европы? У проказы никогда не наблюдалось подобной эффективности.

Несколько мгновений она подумывала приложить руки к шее и прошептать «уж не бубоны[11] ли это?».

Идея была соблазнительная. Чрезвычайно.

А сэр Гарри, черт бы его побрал, стоит довольный как именинник, и выглядит так, будто ни за что ни хотел бы оказаться в другом месте.

Только в этом зале. Только бы ее помучить.

— Вы только посмотрите, — светски произнес он. — Себастьян танцует с мисс Смайт-Смит.

Оливия обвела взглядом комнату, решительно не желая смотреть на мужчину рядом с собой.

— Я уверена, она просто в восторге.

Возникла пауза, а потом сэр Гарри спросил.

— Вы кого-нибудь ищите?

— Мою мать! — Она практически рявкнула. Он что с первого раза не расслышал?

— А… — Он молчал целое благословенное мгновение, а потом: — Она на вас похожа?

— Что?

— Ваша матушка.

Оливия резко подняла на него глаза. Почему он спрашивает? Почему он вообще с ней разговаривает? Он вроде уже все сказал, что хотел, разве нет?

Какой ужасный человек. Может, это и не объясняет кипы бумаг в камине и странной шляпы, но точно объясняет происходящее. Здесь и сейчас. Он просто-напросто ужасный, вот и все.

Самонадеянный.

Заносчивый.

И много чего еще, вне всякого сомнения, только она слишком взволнована, чтобы как следует подумать. Для поиска синонимов необходимо куда более ясно мыслить, чем у нее выходит в его присутствии.

— Я подумал, что могу помочь вам найти ее, — сказал сэр Гарри. — Увы, мы с ней не встречались.

— Она очень на меня похожа, — рассеянно сказала Оливия. А потом, по совершенно неясной ей самой причине, добавила: — То есть, скорее, это я на нее похожа.

Он улыбнулся, очень легко, и у Оливии возникло престранное впечатление, что на этот раз он не смеется над ней. И не пытается ее спровоцировать. Он просто… улыбается.

Это смущало.

Она не могла отвести от него глаз.

— Я всегда высоко ценил точность выражений, — мягко произнес он.

Она уставилась на него.

— Вы очень странный человек.

Ей стоило бы окаменеть от стыда, ведь обычно она не произносила подобного вслух, но он заслужил эти слова. А теперь еще и рассмеялся. И похоже, на этот раз — над ней.

Она прикоснулась к шее. Может, если она ущипнет себя несколько раз посильнее, следы все же сойдут за бубоны?

Последний пункт нельзя считать болезнью, но и он порой может сослужить неплохую службу.

— Потанцуем, леди Оливия?

Как сейчас, например. Жаль, что она слишком поздно об этом подумала.

— Вы хотите танцевать, — повторила она. Его желание казалось совершенно немыслимым, даже более немыслимым, чем его идея, что она тоже может этого хотеть.

— Да, — ответил он.

— Со мной?

Ответ его явно позабавил.

— Я бы пригласил моего кузена, ведь он единственный в этом зале, кого я еще знаю, но это вызвало бы в обществе некоторую сенсацию, вы не находите?

— По-моему, танец закончился, — ответила Оливия. Если это и неправда, то скоро станет правдой.

— Тогда мы станцуем следующий танец.

— Я еще не давала согласия танцевать с вами.

Она прикусила губу. Теперь она похожа на идиотку. На вздорную идиотку, худшую из разновидностей.

— Вы согласитесь, — самоуверенно заявил он.

Никогда еще, с того самого момента, как Уинстон наболтал Невиллу Бебруку, что она в нем «заинтересована», Оливии так не хотелось ударить человека. Она, вне всякого сомнения, сделала бы это, если бы думала, что удар сойдет ей с рук.

— Ведь у вас нет выбора, — продолжил он.

В челюсть, или в висок? Что будет больнее?

— И потом, кто знает… — Он наклонился вперед, и глаза его блеснули в свете свечей. — Может, вам даже понравится?

Висок. Определенно. Если размахнуться пошире, он, наверное, потеряет равновесие. Она с удовольствием поглядит, как он растянется на полу. Вид будет просто восхитительный. Возможно, он даже стукнется головой об стол, или еще лучше, стащит на себя скатерть вместе с чашей для пунша и всем резным хрусталем миссис Смайт-Смит.

— Леди Оливия?

Кругом осколки. А может, даже и кровь…

— Леди Оливия?

Раз уж она не может это сделать, она имеет право помечтать.

— Леди Оливия? — Он протянул руку.

Она посмотрела вокруг. Он все еще стоял, ни крови, ни осколков видно не было. Какая жалость. И он совершенно очевидно ожидает, что она примет его приглашение.

К сожалению, он прав. У нее действительно нет выбора. Она может — и, скорее всего, будет — настаивать, что не видела его ни разу до этого самого вечера, но они оба знают правду.

Оливия не была совершенно уверена, что произойдет, если сэр Гарри растрезвонит в свете, что она подглядывала за ним из окна своей спальни целых пять дней, но ничего хорошего точно не случится. Пересуды начнутся ужасные. В лучшем случае, ей придется с неделю прятаться дома, чтобы избежать сплетен. В худшем случае, ее живо выдадут замуж за какого-нибудь невежу.

О, Господи!

— Я с наслаждением потанцую с Вами, — быстро сказала она и взяла протянутую руку.

— Энтузиазм и точность, — пробормотал он.

Он и, правда, странный человек.

Они достигли пространства, отведенного для танцев, и музыканты тут же подняли свои инструменты.

— Вальс, — сказал сэр Гарри, не прозвучало и пары нот. Оливия поглядела на него с любопытством. Как ему удалось понять это так быстро? Он любит музыку? Оливия очень на это надеялась. Это означало бы, что вечер для него оказался еще бо льшим мучением, чем для нее самой.

Сэр Гарри взял ее правую руку в свою и поднял в воздух в соответствующую позицию. Это прикосновение само по себе было бы шокирующим, но другая рука, у нее на спине… Она была теплая. Нет, горячая. И порождала мурашки в самых неожиданных местах.

Оливия станцевала десятки вальсов. Может, даже сотни. Но ничья рука на спине не вызывала подобных ощущений.

Он держал ее крепко и в то же время нежно, и он хорошо танцевал. Нет, он танцевал просто бесподобно, гораздо лучше, чем она сама. Оливия прекрасно это скрывала, но она никогда не умела танцевать, как следует. Ее все хвалили, но только потому, что она была хорошенькая.

Она первая готова была признать, что это несправедливо. Но в Лондоне за красоту очень многое сходит с рук.

Безусловно, это так же значит, что никто не считает тебя умной. Всю жизнь Оливии дело обстояло именно так. Окружающие считали ее чем-то вроде китайской куклы — очаровательной, радующей глаз и совершенно бесполезной.

Иногда Оливия думала, а не поэтому ли периодически она ведет себя не так, как подобает. Ничего особенно серьезного, для этого она была слишком обыкновенной. Но она была известна тем, что говорит чересчур свободно и мнения свои высказывает чересчур прямо. Как-то раз Миранда сказала ей, что ни за что на свете не хотела бы быть такой красивой, а Оливия тогда ее не поняла, не вполне поняла. И не понимала до тех пор, пока Миранда не уехала, и рядом с Оливией не осталось никого, с кем можно было бы действительно поговорить.

Она посмотрела на сэра Гарри, пытаясь внимательно разглядеть его лицо, но так, чтобы это не бросалось в глаза. Можно ли назвать его красивым? Да, наверное. Рядом с левым ухом у него проходил небольшой шрам, правда, едва заметный, а скулы выдавались вперед чуть-чуть сильнее, чем это предписано каноном красоты, но что-то в нем все-таки было. Ум? Энергия?

А виски его уже слегка тронуты сединой — заметила Оливия. И задумалась, сколько же ему лет.

— Вы очень грациозно танцуете, — заметил он.

Она закатила глаза. Просто не смогла удержаться.

— Вы нечувствительны к комплиментам, леди Оливия?

Она одарила его суровым взглядом. Он его заслужил. Тон его вопроса тоже был суровым. Почти оскорбительным.

— Я слышал, — произнес он, мастерски поворачивая ее вправо, — что вы по всему городу оставляете груды разбитых сердец.

Она напряглась. Люди очень любили говорить ей нечто подобное, думая, что она этим гордится. Но она вовсе не гордилась. Хуже того, ей было больно, что все так считают.

— Это нетактичное и недоброе замечание.

— А вы всегда тактичны, леди Оливия?

Она устремила на него пристальный взгляд, но лишь на секунду. Он прямо посмотрел на нее, и в глубине его глаз она вновь это увидела. Ум. Энергию. И снова отвела глаза.

Она струсила. Жалкое, бесхребетное, ничтожное извинение для… для… ох! Для себя самой. Она никогда раньше не сдавалась в подобной битве взглядов. И ненавидела себя за то, что сдалась сейчас.

Когда она вновь услышала его голос, он звучал совсем близко от ее уха. Она чувствовала его дыхание, горячее и влажное.

— Вы всегда добры, леди Оливия?

Она заскрипела зубами. Он изводил ее. И как бы ей не хотелось его осадить, она не станет этого делать. Ведь именно этого он и добивается, в конце концов. Он хочет заставить ее отвечать, чтобы в свою очередь ответить ей.

И потом, ей все равно не удается придумать ничего достаточно острого.

Его рука двигалась у нее на спине — легкое мастерское давление, ведшее ее в танце. Они повернулись, снова повернулись, и она заметила Мэри Кадоган, застывшую с широко открытыми глазами и разинутым ртом.

Великолепно. Завтра к полудню это облетит весь город. Один танец с джентльменом не мог вызвать скандала, но Мэри достаточно заинтригована сэром Гарри, уж она-то позаботится о том, чтобы все прозвучало захватывающе и крайне au courant[12].

— Чем вы интересуетесь, леди Оливия? — спросил он.

— Интересуюсь? — повторила она, пытаясь вспомнить, спрашивал ли ее об этом еще хоть кто-нибудь. Вот так прямо — определенно никогда.

— Вы поете? Рисуете акварели? Втыкаете иголку в кусок ткани, растянутую на таком специальном кольце?

— Это называется вышивание, — несколько раздраженно ответила она. Его голос звучал почти насмешливо, как будто он не ожидал, что у нее могут быть хоть какие-то интересы.

— Вы этим занимаетесь?

— Нет. — Она ненавидела вышивание. Всегда. И у нее всегда получалось ужасающе.

— Вы играете на музыкальных инструментах?

— Я люблю стрелять, — резко ответила она, надеясь, наконец, прекратить беседу. Сказанное не было правдой в полной мере, но и не являлось ложью. Она не не любила стрелять.

— Женщина, любящая оружие, — протянул он.

О Господи, да этот вечер никогда не закончится! Она расстроенно вздохнула.

— Это что, какой-то особенно длинный вальс?

— Я так не думаю.

Что-то в его тоне привлекло ее внимание, и она подняла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как он улыбается.

— Он просто кажется длинным. Потому что я вам не нравлюсь.

Она задохнулась. Да, это правда, но он не должен был произносить ее вслух!

— Открою вам секрет, леди Оливия, — прошептал он, наклоняясь к ней так близко, как только допускали приличия. — Вы мне тоже не нравитесь.

Несколько дней спустя сэр Гарри все так же не нравился Оливии. И неважно, что она с ним больше не говорила и даже ни разу его не видела. Она знала о его существовании, этого было достаточно.

Каждое утро горничные, входя в ее комнату, отдергивали шторы, и каждое утро, как только горничные уходили, Оливия вскакивала с постели и рывком задергивала их обратно. Она не желала давать ему ни единого повода снова обвинить ее в подглядывании.

И потом, кто ему запретит самому шпионить за ней?

С того музыкального вечера она даже из дому ни разу не выходила. Она симулировала простуду (ведь так просто заявить, что заразилась от Уинстона!) и сидела дома. И вовсе не потому, что опасалась новой встречи с сэром Гарри. Ну, право, какова вероятность, что они одновременно выйдут на улицу? Или, наоборот вернутся домой? Или увидятся на Бонд-стрит? Или у Гунтера? Или на балу?

Она просто не может на него наткнуться. Об этом она почти не думала.

Нет, гораздо важнее было избегать собственных подруг. Мэри Кадоган заехала к ней на следующий же день после концерта, а потом еще через день, и еще через день. В конце концов, леди Ридланд пообещала ей прислать записку, как только Оливия почувствует себя лучше.

Оливия даже подумать не могла, что возьмет и расскажет Мэри Кадоган о своем разговоре с сэром Гарри. Вспоминать о нем — и то было неприятно, а она, похоже, только этим и занималась. А уж рассказывать кому-то…

Этого почти достаточно, чтобы простуда переросла в чуму.

Однако, после трех дней добровольного заточения Оливия умирала от желания вырваться за стены дома и сада. Решив, что раннее утро — лучшее время, чтобы избежать людей, она завязала капор, застегнула перчатки и направилась к своей любимой скамейке в Гайд-парке. Ее горничная (в отличие от Оливии обожавшая вышивание) шла следом, сжимая свое рукоделие и жалуясь на ранний час.

Стояло чудесное утро — голубое небо, пухлые облачка, легкий ветерок. Идеальная погода, ведь правда? И никого вокруг.

— Иди сюда, Салли, — позвала Оливия горничную, тащившуюся в дюжине шагов позади.

— Еще очень рано, — стонала Салли.

— Уже половина седьмого, — заявила Оливия и несколько секунд стояла, подождая горничную.

— Это и есть рано.

— В обычное время я бы с тобой согласилась, но так уж вышло, что я, похоже, перевернула в своей жизни новую страницу. Ты только посмотри, как кругом хорошо. Солнышко светит, в воздухе звучит музыка…

— Я не слышу никакой музыки, — проворчала Салли.

— Птички, Салли. Птицы поют.

Салли это не убедило.

— Эта ваша новая страница — может, вам перевернуть ее обратно?

Оливия подмигнула.

— Все будет не так уж плохо. Мы придем в парк, сядем, насладимся солнышком. Ты займешься вышиванием, я — газетой, и никто не будет нас отвлекать.

Увы, через какие-то жалкие пятнадцать минут к ним буквально подбежала Мэри Кадоган.

— Твоя мама сообщила мне, что ты здесь, — сказала она, задыхаясь. — Значит, ты поправилась?

— Ты говорила с моей матерью? — спросила Оливия, отказываясь верить своему невезению.

— Она еще в субботу пообещала послать мне записку, как только тебе станет лучше.

— Моя мать, — пробормотала Оливия, — исключительно обязательная женщина.

— И не говори!

Салли подвинулась, едва оторвав взгляд от своего вышивания. Мэри устроилась между ними и ерзала туда-сюда до тех пор, пока ее розовую юбку и зеленую юбку Оливии не разделил дюйм скамейки.

— Я хочу знать все, — сказала Мэри низким, дрожащим от возбуждения голосом.

Пару секунд Оливия подумывала, не разыграть ли непонимание, но какой смысл? Они обе прекрасно знали, о чем говорит Мэри.

— Рассказывать особенно нечего, — ответила она, хрустнув газетой в попытке напомнить Мэри, что она пришла в парк почитать. — Он узнал во мне свою соседку и пригласил на танец. Все было очень цивилизованно.

— Он что-нибудь говорил о своей fiancйe?

— Конечно, нет.

— А о Джулиане Прентисе?

Оливия закатила глаза.

— Ты и, правда, думаешь, что он стал бы рассказывать совершенно чужому человеку, да еще и женщине, как поставил кому-то синяк под глазом?

— Нет, — мрачно согласилась Мэри. — Это было бы слишком прекрасно. Клянусь тебе, я ни от кого не могу узнать деталей.

Оливия изо всех сил изображала, что разговор навевает на нее скуку.

— Ладно, — продолжила Мэри, ничуть не смущенная недостатком реакции со стороны собеседницы. — Расскажи мне о танце.

— Мэри. — Это был полустон-полурык. Грубо, конечно, но Оливии абсолютно не хотелось ничего рассказывать.

— Ты просто обязана, — настаивала Мэри.

— В Лондоне, без сомнения, произошло еще что-нибудь интересное, кроме моего короткого скучного танца с сэром Гарри Валентайном.

— Не то, чтобы, — ответила Мэри. Потом пожала плечами и, зевая, перечислила: — Мать Филомены утащила ее в Брайтон, Энн заболела. Наверное, та же простуда, что у тебя.

Вряд ли, подумала Оливия.

— Никто не видел сэра Гарри с того самого вечера, — добавила Мери. — Он никуда не ездил.

Оливия ничуть не удивилась. Скорее всего, он сидел за столом и что-нибудь строчил. И, возможно, на нем была странная шляпа.

Точно она не знала. Она целыми днями не выглядывала в окно. И даже не смотрела на окно. Во всяком случае, не больше шести-восьми раз.

Ежедневно.

— О чем же вы тогда говорили? — спросила Мэри. — Я знаю, ты с ним говорила, я видела, у тебя двигались губы.

Пылая негодованием, Оливия развернулась к подруге.

— Ты следила за моими губами?!

— Да, ладно тебе. Как будто ты никогда этого не делала.

Замечание было не просто правдивым, а неопровержимым, поскольку Оливия проделывала это с Мэри. Но ответ — нет, возражение — было вполне уместно, поэтому Оливия коротко фыркнула и ответила:

— Я никогда не следила за тобой.

— Но могла бы, — уверенно ответила Мэри.

Тоже правда, но Оливия не собиралась ее признавать.

— Так о чем вы говорили? — снова спросила Мэри.

— Ни о чем особенном, — солгала Оливия и снова, на сей раз уже громче, зашуршала газетой. Она уже просмотрела светскую колонку — она обычно начинала читать газету с конца — но хотела еще прочесть парламентский отчет. Она делала это всегда. Каждый день. Даже ее отец не читал парламентских отчетов ежедневно, а ведь он являлся членом палаты Лордов.

— Ты выглядела сердитой, — настаивала Мэри.

«Я сердита сейчас», — хотелось зарычать Оливии.

— Так ты сердилась?

Оливия заскрипела зубами.

— Ты ошибаешься.

— Я так не думаю, — произнесла Мэри тем невыносимо напевным тоном, который использовала исключительно, когда считала, что знает, о чем говорит.

Оливия бросила взгляд на Салли, как раз втыкавшую иголку в ткань и изо всех сил изображавшую, что не подслушивает. Потом снова посмотрела на Мэри, словно давая ей понять — не при слугах!

Это не решало проблему с Мэри, но, по крайней мере, отодвигало ее.

Оливия снова зашуршала газетой и расстроенно опустила взгляд на свои руки. Она забрала газету еще до того, как дворецкий ее прогладил[13], и вся измазалась в типографской краске.

— Фу, какая гадость, — произнесла Мэри.

Оливия не нашлась, что ответить, кроме:

— А где твоя горничная?

— А, там, — ответила Мери, махнув рукой куда-то назад. И тут Оливия поняла, что допустила ужасный промах. Мэри тут же повернулась к Салли и сказала: — Ты ведь знакома с моей Женевьевой правда? Пойди, поболтай с ней.

Салли была прекрасно знакома с Женевьевой и отлично знала, что способности последней объясняться по-английски, по меньшей мере, ограничены, но поскольку Оливия не могла вдруг вскочить и закричать, чтобы Салли не говорила с Женевьевой, той пришлось собрать свое вышивание и отправиться на поиски.

— Вот так, — гордо констатировала Мэри. — Чисто сработано. Теперь расскажи мне, какой он? Он красивый?

— Ты его видела.

— Нет, красив ли он с близкого расстояния? Эти глаза … — Мэри поежилась.

— О! — воскликнула Оливия, внезапно кое-что вспомнив. — Они карие, а вовсе не сине-серые.

— Не может быть. Я совершенно уверена…

— Ты ошиблась.

— Нет. Я в таких вещах никогда не ошибаюсь.

— Мэри, я видела его лицо вот с такого расстояния, — заявила Оливия, показав расстояние на скамейке между ними. — Уверяю тебя, у него карие глаза.

Это привело Мэри в ужас. Наконец она помотала головой и сказала:

— Наверное, это из-за того, как он на тебя смотрит. Так пронзительно! Вот я и решила, что у него голубые глаза. — Она моргнула. — Или серые.

Оливия закатила глаза, а потом уставилась прямо перед собой, надеясь, что все на этом и закончится. Но Мэри не так-то просто было сбить с толку.

— Ты так и не рассказала мне о нем, — заметила она.

— Мэри, тут не о чем рассказывать, — настаивала Оливия. Она расстроенно посмотрела себе на колени. Ее газета превратилась в мятую, совершенно нечитабельную груду бумаги. — Он пригласил, я согласилась.

— Но… — выдохнула Мэри.

— Что «но»? — Оливия начала терять терпение.

Мэри вдруг сжала ее руку. Натурально сжала. Сильно.

— Ну что еще?

Мери указала пальцем в направлении пруда Серпентайн.

— Там.

Оливия ничего не видела.

— На лошади, — прошипела Мэри.

Оливия посмотрела чуть левее и вдруг…

О нет! Не может быть!

— Это он?

Оливия не ответила.

— Сэр Гарри, — уточнила Мэри.

— Я знаю, о ком ты говоришь, — рявкнула Оливия.

Мери вытянула шею.

— Похоже, это именно сэр Гарри.

Оливия и не сомневалась, не столько потому, что он сильно походил на означенного джентльмена, сколько потому, что — с ее-то счастьем — кто же еще это мог бы быть?

— Он отлично держится в седле, — восхищенно прошептала Мэри.

Оливия решила, что самое время подумать о Боге и помолиться. А вдруг он их не заметит. А вдруг освещение…

— Похоже, он нас увидел, — воскликнула Мэри вне себя от восторга. — Помаши ему. Я помахала бы сама, но мы не представлены.

— Не смей его поощрять! — прорычала Оливия.

Мэри на секунду повернулась к ней.

— Я так и знала, что он тебе не понравился.

Оливия страдальчески закрыла глаза. Подумать только, все намечалось как одинокая мирная прогулка. Оливия размышляла, скоро ли Мэри подхватит от Энн простуду. И что можно сделать, чтобы ускорить заражение.

— Оливия, — прошипела Мери, толкая подругу под ребра.

Оливия открыла глаза. Сэр Гарри уже находился гораздо ближе и явно направлялся к ним.

— Интересно, а мистер Грей тоже с ним? — с надеждой произнесла Мэри. — Знаешь, он может оказаться наследником лорда Ньюбери.

Когда сэр Гарри приблизился — без своего кузена, возможно-наследника-графства — Оливия изобразила на лице напряженную улыбку. Она отметила, что он здорово держится в седле, и лошадь у него отличная — гнедой красавец-мерин с белыми «носочками». Сэр Гарри был одет в костюм для верховой езды — настоящей, а не ленивой рыси по парковой дорожке. Темные волосы растрепало ветром, щеки слегка разрумянились, он просто должен был выглядеть проще и дружелюбнее, но Оливия с некоторым презрением подумала, что для этого ему пришлось бы улыбнуться.

Сэр Гарри Валентайн не спешил расточать улыбки. Во всяком случае, не в ее сторону.

— Леди, — произнес он, остановившись перед скамейкой.

— Сэр Гарри, — Оливия не смогла себя заставить произнести что-то еще, ей вообще еле удалось разжать зубы.

Мэри ее стукнула.

— Позвольте представить Вам мисс Кадоган, — произнесла Оливия.

Он изящно склонил голову.

— Счастлив с Вами познакомиться.

— Сэр Гарри, — прощебетала Мэри, кивнув в ответ. — Чудесное утро, Вы не находите?

— Весьма, — ответил он. — Вы согласны, леди Оливия?

— Конечно, — натянуто произнесла та и повернулась к Мэри, надеясь, что он сделает то же и обратит все свои последующие вопросы к ней.

Но он, конечно же, этого не сделал.

— Раньше я не встречал Вас в Гайд-парке, леди Оливия, — сказал он.

— Обычно я не выхожу из дома так рано.

— Нет, — проговорил он. — Полагаю, у Вас в это время дня есть необычайно важные дела дома.

Мэри поглядела на нее с любопытством. И впрямь, утверждение выглядело загадочно.

— Разнообразные дела, — продолжил он, — наблюдение за людьми…

— А Ваш кузен тоже ездит верхом? — быстро спросила Оливия.

Он насмешливо поднял брови.

— Себастьяна редко можно встретить до полудня, — ответил он.

— А Вы встаете рано?

— Всегда.

Еще один пункт в списке его недостатков. Оливия не возражала против ранних подъемов, но ненавидела людей, которые им радовались.

Оливия ничего не ответила, нарочно стараясь продлить паузу до неловкости. Возможно, он уловит намек и уйдет. Любой человек в здравом уме смекнул бы, что две леди, сидящие на скамейке, просто не в состоянии вести беседу с джентльменом на лошади. От необходимости так долго смотреть вверх у нее уже затекла шея.

Она подняла руку и потерла шею, надеясь, что он поймет намек. Но тут — поскольку совершенно очевидно, что все в это утро было против нее, даже она сама — на нее накатили чрезвычайно несвоевременные воспоминания. О ее воображаемых бубонах. И о чуме. О ее бубонной разновидности. И, господи помоги ей, она рассмеялась.

Но ей нельзя было смеяться, не сейчас, когда рядом с ней сидит Мэри, а сэр Гарри взирает на нее сверху вниз, и она заставила себя держать рот закрытым. Но смешинка рвалась наружу, нашла путь через нос, и Оливия чихнула. Совершенно неизящно. И щекотно.

И от щекотки в голос расхохоталась.

— Оливия? — удивилась Мэри.

— Нет, ничего, — произнесла та, махнув на Мэри рукой и отвернувшись, чтобы скрыть лицо. — Правда, ничего.

Сэр Гарри, благодарение Господу, промолчал. Правда, видимо, только потому, что счел ее умалишенной.

Но Мэри — с Мэри было совсем другое дело, она никогда не понимала, что нужно оставить человека в покое.

— Оливия, ты уверена? Потому что…

Оливия все еще сидела, уставившись себе на плечо, потому что каким-то образом точно знала, что, как только повернется, рассмеется снова.

— Я просто кое о чем подумала, вот и все.

— Но…

И тут Мэри неожиданно отстала от нее.

Оливия почувствовала бы облегчение, но она знала, дело вряд ли в том, что Мэри неожиданно обрела чувство такта. И она, конечно, оказалась права, Мэри замолчала вовсе не из доброго отношения к Оливии. Она замолчала потому что…

— Ой, Оливия, посмотри! Твой брат!