Незримое

Глава внеочередная, внезапная и запоздавшая История, которую Соня не могла бы узнать

ни из сказок Иеремии Ту, ни из своих детских книжек, ни даже от Анны Маклейн,

поскольку случилось все много позже и не предавалось широкой огласке.

Шаман… раздражал.

Раздражал каждым своим редким словом, каждым тягучим, словно пережеванная ириска, движением, каждым колечком дыма, что выпускал из скукоженного, как попка курицы, беззубого рта.

Казалось, это и не рот вовсе, а отверстие, предназначенное исключительно для мундштука древней и потрескавшейся деревянной трубки, и что эта трубка родилась и выросла вместе с этим дочерна загорелым телом, дабы периодически затыкать это отверстие.

В общем, шаман раздражал.

Хотя, конечно, не так сильно, как предыдущие «духовные наставники» Ярополка, с которыми его свела судьба в лице неугомонной родни.

К первому, бритоголовому монаху в балахоне цвета детской неожиданности, чья лысина блестела на солнце как начищенный пятак и чьи глаза были так же узки, как у самого Ярополка после развеселой встречи с друзьями за кружкой-десятью медовухи… так вот, к первому он добирался несколько месяцев.

Точнее один месяц бродил вокруг неприступной скалы, соображая, как бы половчее на нее взобраться, ведь по всему выходило, что монах ждет его на вершине. А когда наконец взобрался — никакого монаха там не оказалось, лишь выдолбленная на камне надпись, гласившая «УСЕРДИЕ».

Второй месяц Ярополк искал лысого пройдоху уже с совсем иной целью и облазил множество темных и сырых пещер, в кои заводила его путеводная нить, но в результате нашел только очередное послание на одной из каменных стен: «СМИРЕНИЕ».

Третий месяц Ярополк пил, а на четвертый отправился к жалкому человечишке, что посоветовал ему этого монаха, и пригрозил возить его мордой по столу до тех пор, пока монах не объявится. И получил от человечишки давно заготовленный листок бумаги с новым словом: «ЦЕЛЕУСТРЕМЛЕННОСТЬ».

Пятый месяц прошел в тумане ярости и жажды крови, но вот наконец среди заснеженных гор какой-то далекой страны Ярополк сошелся со своей целью лицом к лицу. Монах улыбался, и зубы его сверкали в солнечных лучах не хуже кристально чистого снега вокруг.

«УМИРОТВОРЕНИЕ» — огромными буквами было написано у ног монаха, и Ярополк тоже улыбнулся. Светло и широко, от всей своей русской души. И от этой же души скрутил монаха в узел, ткнул мордой в сугроб и удалился восвояси.

Смирившийся, добившийся цели и умиротворенный.

Ко второму врачевателю — самому настоящему и прославленному психотерапевту — Ярополка отправили маги из Надзорного комитета. Тут с поиском проблем не возникло: очкастый профессор с закрученными усиками, в строгом костюме и с огромным галстуком-бабочкой ждал пациента в своем офисе ежедневно ровно к трем часам пополудни.

И Ярополк послушно таскался в этот офис. Втискивал свое немаленькое тело в узкое и явно не предназначенное для подобных габаритов кресло, отчего то рыдало и скрипело на протяжении всего сеанса, и говорил-говорил-говорил без устали обо всем, что врачеватель желали узнать.

И за две недели визитов не дождался ничего иного кроме покровительственных кивков, задушенных хмыков и веского: «Пнятненько».

На третью неделю врачевателя нашли пациенты — связанного и втиснутого в узкое кресло, а перед ним на столе лежал диктофон из которого вновь и вновь доносилось только одно слово в его же исполнении: «Пнятненько».

Можно было подумать, что у Ярополка проблемы с гневом и именно затем он ищет кудесника-целителя, но истинная боль птицелова лежала куда глубже, чем способен уловить человеческий глаз.

Давным-давно, когда беда только обнаружилась, ее сочли ведьминым проклятьем, так и появился на щеке Ярополка защитный знак — птица, пронзенная стрелой. Но то ли защита оказалась паршивой, то ли поздно ею озаботились… не сработала метка.

Позже лекари говорили, что то не проклятье, а дурная привычка, и избавляться от нее надо, как от всякой привычки — отсечь и заменить другой. И Ярополк пытался. За несколько лет он освоил рыбалку (скука), фехтование (забава для белоручек), вышивку и макраме (но никому не признался), игру на лютне (мухи дохли от такой музыки) и многое-многое другое.

А «дурная привычка» и не думала отсекаться.

Потом тот самый монах, позже откушавший снежка, заявил, будто узрел истину, и это просто огромная кошка пробежала по тени Ярополка, оставив на ней свой след. Собственно, с целью духовного очищения и удаления отпечатка кошачьей лапы и был затеян весь этот долгий путь, коего птицелов не оценил.

Ну и, разумеется, психотерапевт… Психотерапевт записал в своем блокнотике сакральное: «Эдипов комплекс» и сделал рядышком кучу пометок о неподобающей любви к матери, которая и ассоциируется у Ярополка с неуловимой птицей, а значит, является корнем всех его проблем.

И только шаман, раздражающий загорелый шаман с куриной задницей вместо рта, с порога заявил:

— Болезнь это. Обсессивно-компульсивное расстройство. — Потом подумал немного и добавил: — Десять тысяч баксов, и через десять дней в твоей голове не останется ни одной навязчивой идеи.

Деньги для Ярополка значили мало, а вот возможность избавиться от неуправляемого желания ловить птиц — много. Потому на рассвете в уговоренный срок он притащил в указанное место нужную сумму и стал ждать, очень надеясь, что этот старикан в меховой шапке-ушанке (и это в тридцатиградусную летнюю жару) не вздумает учить его смирению.

Ждал Ярополк на прекрасной лесной поляне в окружении пушистых елочек, пахучей травы, ярких цветов и бабочек и, разумеется, щебечущих птичек. Благо, все они были одного и того же скучного цвета и ловить их совершенно не хотелось.

Он ждал и ждал, солнце поднималось все выше и выше, пока не стало напекать макушку, и Ярополк уже готов был плюнуть на все и идти искать шамана, чтобы собственными руками скормить ему пачку долларов. Но вдруг заслышал шорох, обернулся и увидел объект своих невеселых дум на пеньке всего в нескольких метрах от себя.

Шаман привычно выпустил в воздух колечко сизого дыма, почмокал куриной попкой и протянул руку, куда пыхтящий от злости Ярополк быстро вложил деньги. Купюры молниеносно исчезли в складках не по погоде теплого пальто, и оттуда же на свет божий появилась прозрачная пластиковая бутылочка с мутной коричневой жижей.

— Пей, — велел шаман и вновь затянулся.

— И чего потом? — Ярополк открутил крышку и с сомнением принюхался, но жижа пахла… ничем.

— Потом будешь лечиться. Пей.

— Десять дней, говоришь? — на всякий случай уточнил Ярополк.

— Десять-десять. Пей.

— Ну смотри, старый. Если что, я тебя между пальцев перетру и не замечу.

С этими словами птицелов залпом осушил бутылку, что в его огромных руках казалась детской игрушкой, и напряженно замер, готовясь к переменам.

Десять дней до полного исцеления…

Существенно ничего не изменилось. Разве что в висках вдруг болезненно застучало, и Ярополк поморщился и зажмурился, ожидая, когда неприятные ощущения пройдут. А потом распахнул глаза, дабы высказать шаману все, что думает о его дурацких настойках, но того и след простыл.

Ярополк покружился на месте, поэгейкал для приличия, растерянно почесал затылок и, пожав плечами, зачем-то двинулся в чащу. Именно «зачем-то», потому что в лес он точно не собирался, и явно не после того, как его в очередной раз надули и выставили простофилей. Но ноги будто сами несли к нужной цели, а глаза нет-нет да и стреляли по сторонам в поисках потенциальной добычи.

Да, Ярополк не исцелился и жаждал поймать красивую цветную птичку.

Например, цвета индиго. Или терракотового. А еще он недавно узнал новое название — «мордоре». Хорошо бы было поймать крылатую цвета мордоре.

И наверное, чудесам все же еще есть место в этом мире, потому что стоило пронестись мысли, как с дерева на дерево вдруг перелетела как раз такая птица! В первое мгновение Ярополк даже глазам своим не поверил, но тут она еще и запела, обнаруживая свое местоположение среди ветвей, и он убедился — точно мордоре. Ну или красно-коричневый с золотым отливом, кому как больше нравится.

Любому начинающему птицелову более опытные коллеги будут долго и нудно рассказывать о том, что такое «точок» и как надо изучать повадки да направление кочующих стаек, дабы расставить силки. Но Ярополк был птицеловом от природы и всю эту книжную науку не уважал.

Зачем она, коли он наделен способностью бесшумно и незаметно забраться на любое дерево и поймать добычу собственными руками? Чем и воспользовался, уже через минуту нежно сжимая в ладони трепещущее тельце.

Однако, стоило спрыгнуть на землю и вглядеться в черные выпуклые глазки, как с птицей начало происходить что-то неладное. Она вдруг перестала дергаться и будто вздулась, уже не помещаясь в руке, так что даже пришлось ослабить хватку, а потом и вовсе разжать пальцы.

Распухшая птица полетела вниз, по пути все сильнее раздаваясь во все стороны, увеличиваясь, сбрасывая перья и обретая женские черты. Уже через пару минут у ног Ярополка сидела ослепительно прекрасная юная дева в белоснежном сарафане в алый цветочек, и по спине ее водопадом струились блестящие волосы цвета мордоре.

Дева проморгалась, распрямилась и счастливо рассмеялась, глядя на Ярополка:

— Полкаша, ты чего застыл столбом? Там же ярмарка! Ярмарка, Полкаша! Бежим скорей!

И он побежал — опять же, волею ног, а не разума. Потому как разум вообще отказывался понимать, что происходит, и переваривал одну единственную мысль: «Полкаша? Полкаша?! ПОЛКАША?»

И как-то даже не удивительно было, что после нескольких шагов вместо леса они оказались на ярмарочной площади — шумной, людной, разноцветной. Со всех сторон доносились запахи и крики, над головой летали бумажные журавли, а пестрые торговые ряды вызывали желание развернуться и бежать прочь, но девоптица крепко держала за руку и вела как раз туда. К ненавистным шмоткам.

— Платьишки, Полкаша! Шарфики, Полкаша! Туфельки, Полкаша! — беспрестанно щебетала она, закидывая на необъятные плечи Ярополка тряпку за тряпкой и пихая в его огромные ладони крохотные черевички из мягкой кожи.

Они еще и одного ряда не прошли, а правый глаз новоиспеченного Полкаши уже заметно подергивался. К концу второго — к нему присоединился левый глаз. А когда на плечах и в руках Ярополка не осталось места, а в карманах — золотых монет, девоптица с волосами цвета мордоре недовольно уперла руки в бока:

— Ну как же так, Полкаша, мы же договаривались, помнишь? Тянешь ручки — покупаешь вещички.

— Шаман! — взревел Ярополк на всю площадь, но никто из гуляющего люда и бровью не повел.

— Какой, шаман, Полкаша, ты здоров?

— Шаман, вытаскивай меня отсюда! — завопил Ярополк пуще прежнего.

— Ну ладно, ладно, — сжалилась девоптица. — Вижу, утомился ты, хотя и трех часов не прошло.

— Шаман! — с истерично-паническими нотками в голосе взмолился Ярополк. — Для первого дня достаточно!

И в следующий миг он уже стоял на знакомой поляне, чувствуя на плечах вес «платьишек и шарфиков», а в руках — вес «туфелек» и хрупкой ладони девоптицы.

Ночью Ярополку снилась ярмарка и шмотки. Ночью Ярополк собирался плюнуть на все и уйти в закат.

Но с утра своевольные ноги все же привели его на проклятую поляну к проклятому шаману, уже сидящему на пеньке и пускающему в пространство кольца дыма.

— Какой-то ты неправильный шаман, — проворчал Ярополк, принимая бутылку с жижей — точно такой же, как вчера. — Где костер, танцы с бубнами, песнопения?

— Пей, — равнодушно велел шаман и после первого же глотка испарился.

А птицелов снова очутился в лесу.

Сегодня это был лес знойный, тропический, экзотический. Пушистые ели сменились незнакомыми остролистыми деревьями и болтающимися тут и там лианами, по которым перебирали проворными лапами диковинные зверьки.

Ну а уж разноцветных птиц тут оказалось — не счесть. Рай для птицелова. Ад для Ярополка. Вчерашние события были еще слишком свежи в памяти, потому он упорно отводил глаза от ярких пятен, что мелькали тут и там, будто нарочно дразня и провоцируя.

Ну и как клептоман, даже не подозревающий, что уже стянул чужую вещь, Ярополк и не заметил, как в его ладони вдруг оказалась зажата прекрасная желтокрылая птичка с апельсиновой грудкой.

И кошмар вчерашнего дня повторился. И обратилась птица прелестной девой с бронзовой кожей и золотыми волосами. И рассмеялась она, глядя на Ярополка:

— Ярик, солнце мое ясное, ты чего такой серьезный? Улыбнись, Ярик, улыбнись, к нам едет моя мама!

Он готов был сразу орать и звать шамана, но горло перехватило, словно туда песка насыпали, и Ярополк опомниться не успел, как уже бежал с девоптицей под руку к небольшой деревянной хижине, с основы до плоской крыши заросшей пестрыми цветами и вьюнками.

А потом сидел за обшарпанным столом, глядел на неуместную в данной обстановке фарфоровую чашку, куда ему все подливала и подливала чай постаревшая копия девоптицы, и мысленно молился о скорой смерти.

— …И сад сорняком зарос, не следишь совсем, Ярик, — попеняла, очевидно, теща.

— …И баньку б давно срубил, а то ж и отдохнуть никого приличного не позвать, что в вашей глуши делать?

— …И крыша, того и гляди, обвалится. Я вот сижу-сижу и прямо чувствую, как она трещит надо мной, грозя похоронить здесь навеки.

Ярополк с надеждой возвел глаза к потолку…

— …А детей в такой обстановке растить нельзя. Негоже приводить в этот мир детей, коли сами на ногах едва стоите…

— Так мы и не собираемся, мама! — вмешалась золотоволосая девоптица.

— Как это не собираетесь? — возмутилась теща. — А я, по-вашему, вечная? Мне, по-вашему, внуков понянчить не хочется?

— Но ты же сама сказала, мама…

— Я сказала, что б вы на ноги встали, а не про детей забыли.

Ярополк гипнотизировал взглядом чашку, в которую с крыши действительно летела какая-то шелуха, отчего по бурой поверхности шли круги.

— …И работу пора нормальную найти, а то много ли он подымет на своих кокосах?

— Шаман!

На сей раз умолять не пришлось, и уже через секунду Ярополк стоял на прекрасной лесной опушке, чувствуя, как бешено колотится сердце, а на языке горечью оседает невкусный тещин чай.

Птица парила над водой. Крохотная, пестрая, будто совместившая в своем оперении все возможные оттенки неба и моря, и Ярополк не смог удержаться. Он плыл на вручную сколоченном плоту, казалось, целую вечность.

И сначала у него были весла, а потом — только воля великого океана.

Сначала его сопровождал азарт погони, а потом — только затмившая разум жажда обладания.

Сначала он не понимал, что творит, а потом увидел в своей руке небесную птичку и сокрушительно вздохнул. Через несколько мгновений на мокрых досках рядом с ним стояла бледная дева с нежно-голубыми глазами и короткими пушистыми волосами цвета морской волны.

Но не смеялась она, как прежние — катились слезы по фарфоровым белым щекам.

— Яр, мой Яр, — причитала девоптица, — ты совсем меня не любишь. Океан для тебя всегда важнее.

— Яр, мой Яр, — всхлипывала девоптица, — над городом тучи собираются, в такую погоду мне всегда тоскливо.

— Яр, мой Яр, — рыдала девоптица, — сердце мое пронзила стрела отравленная. Больно мне, Яр! Дышать больно, жить больно, думать больно…

А потому уже не было ни плота, ни океана. Точнее, океан остался далеко внизу — бился суровыми волнами о неприступные скалы, рвался на другую сторону, да никак пройти не мог.

И стоял Ярополк бок о бок с девоптицей на высокой башне белокаменного замка, что высился на краю обрыва. И считал Ярополк слезинки, что падали из прекрасных лазурных глаз.

— Это все ветер, Яр, он задевает какие-то струны в моей душе…

— Это все солнце, Яр, оно так невыносимо прекрасно…

— Почему ты не говоришь, что я тоже прекрасна, Яр?

— Ты не любишь меня, Яр! Я знала, что ты меня не любишь! Ох, утешь меня, Яр, утешь своим поцелуем!

А потом и слова потонули в сплошных рыданьях, так что уже непонятно стало, что вызывает слезы — ветер, солнце или отсутствие заверений в вечной любви.

— Шаман, — тихонько прошептал Ярополк, практически не открывая рта — ну чисто чревовещатель. — Ша-ама-а-ан, я тут все.

— С кем ты говоришь, Яр? Почему ты никого не говоришь со мно…

А вот и родная поляна. Спасибо, шаман.

Обошелся без птиц.

Ярополк и сам не понял, как удержался. Не то шаман отправил его в мир, лишенный соблазнов, не то лечение и вправду уже давало свои плоды.

Поляна. Шаман. Колечки дыма. Бутылка. Уже привычно, уже без слов.

Ярополк вознамерился повторить подвиг предыдущего дня, но все пошло не так с первых секунд.

Во-первых, он очутился в пустыне. В жаркой пустыне, и куда ни глянь — до самого горизонта одни барханы и ни следа хоть какой-нибудь жизни. Даже завалящего кактуса или, там, вездесущей ящерки…

«Ну тут уж точно птиц не будет», — самодовольно подумал Ярополк, и вот тогда-то случилось во-вторых.

Точнее, не случилось ничего. Шаман не откликнулся на зов, ноги не спешили вести хозяина к цели, разум вяло отмахивался от любых вопросов и растекался лужицей в черепной коробке.

Ярополк плавился от жары.

Он пробовал идти, куда глаза глядят, но то и дело натыкался на собственные следы и понимал, что бродит кругами.

Он пробовал кричать — но барханы проглатывали его слова и топили в песках.

Он стянул футболку и повязал ее на голову в надежде избежать солнечного ожога и теплового удара, но, наверное, слишком поздно, потому что, отчаявшись, вдруг узрел величайшее чудо в своей жизни.

Прекраснейший пруд с кристально чистой водой, в которой отражались плывущие вдаль облака. Над водой, почти касаясь поверхности длинными листьями, склонялись уставшие пальмы, а в небе над ними мельтешила стайка зелено-коричневых птичек, песней заманивая Ярополка в свои сладкозвучные сети.

И он пошел. Не к птицам — к воде. Хотя в данной ситуации это почти одно и то же.

Нырнул в пруд с разбегу. Вскрикнул радостно, когда неожиданно холодны капли освежили тело и прояснили разум. Глянул в небо и захохотал как сумасшедший.

— Заигрался, шаман! Ахахахаха! Не нужны мне твои птицы, мне и водицы хватит!

А потом почувствовал, как трепыхается что-то в ладони. Глядь — а там сразу пяток пернатых уместился. И все раздуваются, расширяются, лысеют, что деревья по осени.

Секунда-две-три — и сидит уже Ярополк под пальмой, а вокруг него пяток девиц крутится. Кожа — что глина коричневая. Глаза — что листва зеленые. Улыбки белозубые, узоры на гладких головах занимательные.

— Не трогай Яро, глупая, устал он, не видишь что ли? — шипит одна, отталкивая вторую.

— Сама бы лучше шкурами занялась, чем тут ошиваться, не твой сегодня день, — возмущается третья.

— Так и не твой, Яро сегодня мне обещан, а вам бы морды умыть — красные от песка, — влезает четвертая.

А пятая молчит да плечи Ярополку наминает, да по животу рукой гладит. Второй, третьей, четвертой. Э-э-э…

— Яро сам решит, кто ему сегодня ужин готовит, а кто танцует.

— Вот и не мешай ему решать, вот и не распускай свои лапы загребущие.

— Это у тебя загребущие!

— Эй, а ты куда полезла!

— А ну-ка все разошлись, Яро мой!

— Ты в гладь до водную взгляни на рожу свою змеиную, а потом зарься на чужое!

Если б были у девоптиц волосы, то таскали бы они уже друг друга за них, как пить дать. А так только по рукам шлепали, да пинались, через несколько минут, похоже, окончательно забыв и про Ярополка, и про шкуры, и про ужин.

И вновь шамана он звал шепотом — ни к чему привлекать к себе внимание.

Благо, хоть слух у этого старого хрыча хороший.

На шестой день Ярополк подумывал схитрить. Не выпить жижу полностью да посмотреть, что из этого получится. Но прозорлив шаман, ой, прозорлив. Глянул так строго своими глазами бесцветными, трубкой взмахнул и выпустил кольцо дыма прямо птицелову в лицо.

И вот уже… и не в лесу, и не в океане, и не в пустыне. А в квартире. Обычной, городской. Чистенькой, спокойной, тихой. И никакого птичьего щебета, и никакого бабского гомона.

Упал Ярополк в мягкое кресло, веки смежил и размечтался уже отоспаться здесь, как вдруг слышит:

— Чирик.

— Ну уж нет…

— Чирик…

— Ни за что!

— Чирик-чирик… чирик-чирик… чирик-чирик…

И с каждым разом все жалостливее, все заунывнее.

Не выдержало огромное сердце гиганта Ярополка. Пошел он на звук да у окна очутился, а за ним — птичка. Тоже простая, обычная, серенькая, каких сотни, тысячи, миллионы. Лапки у нее в леске запутали. Птичка взлететь пытается, а леска к оконной ручке привязана — крепко держит, не отпускает.

— Горе ты, — пробормотал Ярополк и строго так добавил: — Я только путы ослаблю, а тебя трогать не буду. Не нужна ты мне, поняла? Хватит с меня птиц, довольно.

— Чирик-чирик…

Да только кто ж спрашивал птицелова? Одна рука к леске потянулась, а вторая за крыло ухватила. И вот уже сидит Ярополк на полу, а рядом птица в конвульсиях бьется — в очередную деву обращается.

Сероглазую, русоволосую, грустно-серьезную.

Но не плачет она. И не ругается. И вообще внезапно молчит.

Пригляделся Ярополк — хороша все-таки, хоть и обычная.

Улыбнулся — она робко улыбнулась в ответ.

Ладонь протянул — она ухватилась. Встали оба.

Миг-два в глаза друг другу смотрели, и вдруг Ярополк уже за столом сидит, борщ уплетает, а девоптица у плиты стоит и ворчит-ворчит-ворчит без продыху.

— …И картошку купил ужасную — одни глазки, рук моих тебе не жалко совсем.

— …Хоть бы мусор вынес, вонь стоит — дышать нечем.

— …Опять дружок твой заходил, все зазывает куда-то. По барам? По кабакам? С лестницы я его спустила, чтоб неповадно было семьи рушить.

— …Пришел, носки по всей квартире разбросал, а я собирай. Неужто сложно хотя бы в одном месте их оставлять?

— …Просишь, просишь, а в итоге все самой делать. Кран течет, машинка сломалась… а все потому что руки у тебя из одного места растут…

Ярополк последние капли с тарелки хлебом собрал, ложку облизнул и улыбнулся:

— Вкусный борщ, благодарствую. Шаман!

— Красива ли я, Ярополк?

— Да.

— Любима ли я, Ярополк?

— Разумеется.

— Умна ли я, Ярополк?

— Безусловно.

— Я толстая, Ярополк?

— Нет.

— Ты… ты что, на меня посмотрел, прежде чем ответить?

— ШАМАН!!!

Славный выдался денек. Солнечный. Безветренный. И даже места глухие, безлюдные, птицами наводненные, настроение Ярополку не испортили. Они и кружили над ним, и на плечи пытались усесться, а кто-то и гадил мстительно, но птицелову все было нипочем.

Бродил он тропками нехожеными. Наслаждался остервенелым пением девоптиц неразвоплощенных. И руки вот ни капли не чесались к ним прикоснуться.

Даже когда обычные лесные птички сменились экзотическими и разноцветными. Даже когда среди них он заметил те, что давно мечтал найти. Вроде «авантюрина», «бедра испуганной нимфы», «афалина», «дрокового» и «могово-гуляфного».

Ладно, что уж греха таить, чесались руки. Но Ярополк стойко держался до последнего луча солнца, с которым и вернулся на уже родную поляну.

— Ну вас, баб! — орал Ярополк небу, которого и не видно было из-за целых туч галдящих пернатых. — Наловился!

И смеялся зловеще. И неприличные жесты показывал.

А потом просто носился по округе и все вопил и вопил:

— Ну вас, баб! И не смей забирать меня, шаман, понял? Я им все выскажу… я им выскажу!

Высказывался Ярополк, опять же, почти до заката. А как окрасился горизонт алым пламенем — уснул под деревом.

Счастливый. Спокойный. Умиротворенный.

На десятый день шамана на поляне не оказалось. Лишь на старом трухлявом пеньке под камнем лежал измятый пожелтевший листок всего с двумя словами, написанными разномастными прыгающими буквами:

«Умиротворение, понятненько?»

ТЕПЕРЬ ТОЧНО

КОНЕЦ