Ниточка судьбы

Глава 1

Перелет не утомил Веру. Она заснула тотчас, как опустилась в удобное кресло и заботливая стюардесса укрыла ее пледом, а проснулась, когда корпус самолета завибрировал от соприкосновения шасси со взлетно-посадочной полосой родного Шереметьева.

— Просьба оставаться на своих местах до полной остановки двигателей, — услышала она и облегченно выдохнула: «Дома!»

— А вот и наша спящая красавица! — тут же услышала Вера. — Проснулась! Она проснулась!

Голоса, точно подзадоривающие друг друга, веселые и наглые, мгновенно насторожили ее. Девушка, не поворачивая головы, посмотрела вправо и заметила двух молодых парней довольно странной наружности. Один из них, назвавший ее спящей красавицей, детина с длинными светлыми патлами, смеялся и показывал на Веру наманикюренным бледным пальцем, другой же, по виду репортер или журналист, ловко поднял початую бутылку виски и с редкостной виртуозностью сделал несколько больших глотков.

— Ты поторопился, фукс, — недовольно произнес белокурый. — Я открыл ее в нашем неуверенном и зыбком полете, и я первый, фукс, предложил именно этот драгоценный напиток.

Молодые люди были заметно навеселе. Видать, эти двое уже успели всем изрядно надоесть во время полета, она одна оказалась под защитой сна, и вот теперь эта странная парочка добралась и до нее. Но поздно. Она уже дома. Она сладко отдохнула во время воздушного путешествия и снова полна сил.

«Репортер» внезапно начал насвистывать, как-то потешно подвывая, «Серенаду» Шуберта, а блондин с особенной ловкостью снял свои узкие дымчатые очки и поглядел на Веру в упор. Его лицо показалось ей подозрительно знакомым, вот только где и когда они встречались, вспомнить было трудно. Отчего-то девушка ощутила холод в жилах и тошноту.

Оказавшись в здании аэропорта, Вера автоматически направилась к газетному киоску и первым делом купила «Новости культуры», новую продвинутую газету современной интеллигенции, мгновенно откликавшуюся на все яркие культурные события. Девушка развернула «толстушку» и тут же увидела на развороте свое счастливое, улыбающееся лицо, ворох цветов, слева — скрипачку-американку и где-то сзади — Рудольфа Даутова, физиономия которого была то ли подвергнута особенной ретуши, то ли сама по себе выражала крайнюю степень озлобленности. Таким она не видела Рудольфа никогда. Ей снова стало не по себе. Не прибавила веселья и статья, непринужденно повествовавшая о Международном музыкальном конкурсе имени Грига, победительницей которого стала «наша соотечественница, фантастическая пианистка Вера Стрешнева, покорившая Норвегию». Все это было новой реальностью, к которой следовало теперь привыкать.

Но в этой реальности было что-то слишком зыбкое и даже жутковатое.

Как назло, на глаза попался все тот же белокурый красавчик, теперь без своего «фукса». Не замечая Веру или делая вид, что не видит ее, он купил у наштукатуренной киоскерши целую кипу газет, которые тут же с поразительной быстротой, как бы жонглируя, начал просматривать. Немедленно в его руках раскрылись те же «Новости культуры», и он театрально воззрился на разворот с фотографией Веры.

«Это уже слишком, — подумала девушка панически. — И что все это значит? Неужели всякий победитель конкурса в придачу награждается персональными демонами?»

Вера не глядя пошла прочь от газетного киоска, где странный субъект взахлеб читал статью о ней и пожирал глазами фото. Но мысли о жизни вообще вскоре были прерваны чьими-то радостными восклицаниями.

Навстречу сквозь разношерстную толпу ловко пробиралась с огромным букетом белых афганских роз Танечка Ключарева, или просто Кукла Таня, как ее без всякого злого умысла называла Вера. Стройная, большеглазая барышня, с пушистыми ресницами в три ряда. Нечто кукольное, фарфоровое, присутствовавшее в облике Ключаревой, возможно, в детстве, сейчас, естественно, преобразилось в иной формат — молодой оборотистой актрисы, игравшей лубочных русских и прочих «убойных» красавиц. Впрочем, нежная прозрачность кожи и манера неожиданно широко, словно чего-то пугаясь, распахивать и без того огромные васильковые глаза, говорили о хрупкой кукольной судьбе.

— Привет, подруга! — прекрасно поставленным театральным голосом произнесла Таня. — Я следила за каждым твоим движением, и вот я здесь. Прежде всех и всяческих будущих поклонников. А это прообраз будущих бесчисленных букетов.

— Спасибо, родная, — обрадовалась Вера, с трудом приходя в себя. — Надеюсь, больше никого нет?

— Хочешь спрятаться? — прищурилась Танечка. — Это классно, я понимаю. Ты переполненна впечатлениями и переживаниями, бывает!

Ключарева на ходу вспомнила о своем прошлогоднем пребывании в Дании, выказывая полное и окончательное понимание.

— Но ты не бойся, — смеялась подружка, — здесь у нас не так страшно, как тебе кажется, только декорации другие.

На мгновение Вера почувствовала на себе холодный, пристальный взгляд.

Она вспомнила, что нужно еще получить багаж.

Возвращаясь с любимой дорожной сумкой, Вера еще издали увидела то, что ее неприятно поразило, как и слово «декорации» в устах Татьяны. Подруга непринужденно болтала с тем самым белокурым мачо, Вера даже замедлила шаг от удивления.

«Сейчас явится его «фукс» с пузырем виски», — с раздражением подумала она, представив еще одну неприятную сцену. Но красавчик галантно раскланялся и стремительно удалился, прежде чем Вера мало-мальски приблизилась.

— Ты что, — спросила она, переводя дыхание, — знакома с ним?

— Не думаю, — задумчиво произнесла Танечка. — Эффектный мэн, правда? Спросил, не его ли я встречаю с цветами, и пригласил отужинать в кафе.

— А ты тут же согласилась?

— Я не столь легкомысленна, Верунчик, чтобы встречаться с незнакомцами, даже такими классными… Впрочем, у меня такое чувство, будто я его уже видела, и не раз, только вот не помню где.

— Знаешь, у меня тоже, — ответила Вера, глядя вслед безупречно белому плащу на высокой, статной фигуре. — Бонд, Джеймс Бонд! — И впервые за сегодняшнюю встречу подружки дружно прыснули от смеха.

— Какой-то он странный, твой Даутов. — Таня виртуозно вела свой старенький «Ситроен» по забытому шоссе. — Я бы ни за что раньше положенного срока из Норвегии не слиняла. Неужели на него так подействовал провал?

— Я тоже рванула раньше. Сегодня вечером должен состояться шикарный банкет для участников. Кстати, откуда ты узнала, что я прилечу именно сегодня?

— Агентурные данные, — произнесла Ключарева голосом диктора телевидения. — На самом деле профессор твой, Соболева, сообщила. Ты ведь ей звонила перед отлетом из Норвегии. Хотела получить очередную порцию поздравлений?

Они заехали к Танечке, забрали кошку, которую мама и бабушка Ключаревой приютили на время отсутствия Веры. Бабушка благодушно попеняла, что, мол, заставила скучать свою питомицу: «Она у тебя славная, Штучка». Потом остановились у большого магазина, купили сыр, баночку красной икры, бутылку шампанского и всякой всячины. «Надо же отметить твой звездный час», — победно заявила Татьяна, словно была непосредственной участницей и соавтором сенсационного триумфа Веры.

Стрешнева не возражала, хотя излишняя восторженность и суетливость подруги были сейчас ей, пожалуй, в тягость. Она успела убедить себя, что во время конкурса в мире, вокруг нее все изменилось, что пора безмятежного существования, плавного, ритмичного хода событий, который она сама определила для себя раз и навсегда, где все дни подчинялись строгому распорядку, не оставляя ни малейшей лазейки никаким случайностям, безвозвратно уходит. И вот-вот должно произойти что-то непоправимое. С ней.

«Мне все не нравится, — думала Вера под болтовню подруги. — И Рудик, действительно странно, уехал, даже не попрощавшись, и то, что случилось во время моего выступления. Ведь произошло именно что-то страшное. Словно из меня какой-то злодей вынул не только душу, но и всю меня, со всеми моими мыслями, переживаниями, воспоминаниями, а взамен не оставил ничего, совершенно ничего — пустая форма, бренная оболочка, которая может только спать, причем мертвецки, без сновидений. Зал громыхал несмолкаемыми оглушительными овациями, а я не могла пошевелить рукой — такая вдруг усталость навалилась».

Они ехали по Бутырской. И дома, и молодая, нежная листва деревьев, в кронах которых играли лучи яркого майского солнца, и только что расцветшие одуванчики на газонах казались Вере как-то по-особенному свежими, умытыми, будто за неделю, что она провела в Норвегии, кто-то всемогущий и всесильный обновил Москву.

Таня лихо обгоняла машины, ни минуты не колеблясь, перестраивалась в нужный ряд, ловко и рискованно подрезая движущиеся рядом авто. Впрочем, и водители, оборачиваясь на темно-вишневый «Ситроен», старались уступить ему дорогу. Вскоре, не застряв ни в одной пробке, они вкатили во двор дома на улице Гончарова, где вот уже четыре года Вера снимала квартиру за умеренную плату.

В первые же месяцы своего пребывания в консерватории, отгородившись от соучеников невидимым, но от этого не менее высоким и крепким забором, девушка решила, что ни за что не будет жить в общежитии, и принялась неторопливо, но настойчиво искать подходящее жилье для себя и своей пушистой любимицы. Это стоило немалых усилий, которые были в итоге вознаграждены действительно превосходным результатом.

Угловая квартира на третьем этаже дома, окруженного густо разросшимся сквером и стоящего вдали от шумных магистралей, была небольшой, но очень удобной. Одно окно выходило во двор, из другого открывался живописный вид на аллею, засаженную пышными кустами сирени и жасмина. Соседи предполагались только справа, но они обеспечили себе и, стало быть, Вере звукоизоляцию, а наверху, в квартире над Верой, вообще никто не жил. Тишина и покой — именно то, что и требовалось для вынашивания стратегических планов о покорении мира. Одно из окон венчала просторная, застекленная лоджия, преимущества коей перед балконом были неоспоримы. Кроме того, и это явилось решающим фактором, квартирная хозяйка, Марья Степановна, болтливая, плутоватая старушенция, не возражала против существования в ее законных апартаментах кошки.

Конечно, не обошлось без ложки дегтя. Во-первых, квартира оказалась пустой, без мебели, а ремонт в ней делался последний раз, по-видимому, при царе Горохе; во-вторых, Марья Степановна обитала в соседнем подъезде и тут же выговорила себе право появляться в жилище квартирантки в любое время дня и ночи. Со вторым условием Вера кое-как смирилась, тем более прятать от всевидящего ока квартирной хозяйки ей было нечего, а первое с рвением принялась исправлять.

Она побелила потолки, покрасила двери и окна безупречно белой эмалью, поклеила кремовые обои с золотистыми ромбиками, пол застелила привезенным из дома пушистым ковром. В новом большом супермаркете «Икеа» приобрела разборные полки, плетеные контейнеры разнообразных размеров для хранения всяческих мелочей, два деревянных разборных столика и такие же стулья, несколько метров льняного полотна на шторы и красивую шелковую ширму с китайским рисунком, которой прикрыла нишу в стене. Туда как раз поместился небольшой раскладной диванчик и смешной шкаф, состоящий из никелированных труб, на которых висели изящные плечики и пластиковые конвертики для белья.

В этот любовно обустроенный мир и вошли Кукла Таня, кошка Штука и она — покорительница Норвегии, «фантастическая пианистка» Вера Стрешнева.

— Вера, без тебя тут все лампочки перегорели, — прокричала из кухни Таня, ловко сооружавшая аппетитные бутерброды.

Сию же минуту раздался звук открываемой двери — и возникла фигура Марьи Степановны.

— Здравствуй, Верочка, и ты, Танюша, здравствуй, — сразу с порога начала бойкая хозяйка. — Я-то думала, что ты завтра прилетаешь, вот и пришла сегодня… поглядеть свою квартиру… У меня для тебя, девочка, неприятное сообщение, уж извини. Приходил ко мне вчера человек, справлялся о квартире этой. Я, конечно, ответила ему, что живут, мол, здесь и все такое, но он так просил, такие деньги мне предложил, просто не могла отказаться. Я ведь вдова, сама знаешь, живу бедно, трудно.

«Началось», — подумала Вера, медленно опускаясь на стул, а из кухни, вооруженная кухонным ножом и полотенцем, к Марье Степановне уже двигалась грозная Танюша.

— Что-то не поняла я, Марья Степановна. — Лицо у Тани зловеще вытянулось. Это, видимо, и напугало неуемную старушку, поскольку та начала тараторить без всякого смысла:

— Так ведь я не гоню, я так ему и сказала, что выгонять не имею права, вперед заплачено, что вот, мол, приедет послезавтра квартирантка, я с ней, с тобой то есть, Вера, поговорю. Да только, если уж он оценил так мою квартирку, — снова преисполнясь сознанием своей значимости завершила старушка, — так вот тебе мой сказ: я тебя не тороплю, но жилье ты себе подыскивай другое. Он придет через неделю, я так ему и скажу.

— Что с электричеством, Марья Степановна? — устало спросила Вера.

— Так это я пробки вывернула. Как раз когда тот человек приходил насчет квартиры, какое-то замыкание случилось. Я сразу за электриком побежала на верхний этаж. Починили, но пробки я вывернула на всякий случай. Не знала ведь, когда ты приедешь, вдруг задержалась бы в заграницах.

— Что же, Марья Степановна, вы незнакомого человека одного в квартире оставили? — Вера чуть не задохнулась от брезгливости и негодования.

— И-и-и! — презрительно протянула хозяйка. — Что тут у тебя брать-то, дитятко? Да и человек этот не таков. О-о-очень приличный мужчина. Видать, богатый. Одет с иголочки, а на левом мизинце золотое кольцо, большое. Сразу видно, какого полета птица. В моей молодости эдакими франтами только высокопоставленные чиновники ходили.

— А сейчас бандюгана от чиновника не отличишь. — Таня стояла у стены скрестив руки и с удивлением взирала на пожилую женщину. — Нельзя быть столь неосмотрительной, Марья Степановна, в ваши-то годы следовало бы знать, что пестрые перья совсем не обязательно признак благородства. А за доверчивость можно и поплатиться, причем жестоко.

— Яйца курицу не учат! — недовольно буркнула обиженная квартирная хозяйка. — Я семьдесят лет на свете живу и знаю, кто чего стоит. Вон Вера даром что норковую шубу себе прошлой зимой купила, а все одно видать — голь перекатная. Глазищи ввалились, плечи худые, только что ветром не качает, остриглась под мальчишку — это чтобы времени много на прическу не тратить? А ты вот, Танюша, гладкая, красивая, и подкрашена всегда, и причесана, — значит, дом у тебя хорошо поставлен, быт. И машина у тебя есть, не в метро маешься. И тот такой же, сразу видать — холеный.

— И машина у него есть? — заинтересовалась Таня. — Какой же марки?

— В марках я не очень-то разбираюсь, но вот, знаешь, Вера, какая машина у твоих соседей? Так у того похожая.

Вера и Танюшка переглянулись. «Джип», — шепнула Вера подруге.

Выпроводив угодливую заступницу богачей, подружки перетащили столик в лоджию и, уютно устроившись, принялись за пиршество. Таня, ввиду непосредственной угрозы благополучию подруги, даже забыла расспросить ее о впечатлениях от Норвегии и о событиях конкурса, строя лишь предположения и проекты о возможностях ее дальнейшего устройства. Вера же была молчалива. Тревога, зародившаяся в ней, быстро росла, грозя поглотить все ее существо. Это беспокойство гнало ее из дома, но, по старой привычке, привитой матерью, ставить самой себе диагноз, девушка заподозрила во всем усталость, напряжение последних дней, эмоциональные потрясения и расшалившиеся нервы. Поэтому, когда Танюша стала прощаться, Вера не предложила ей остаться ночевать, о чем вскоре горько пожалела.

Проводив подругу, не раздеваясь, она улеглась на диван, свернулась калачиком, прижав к животу покорную и ласковую по случаю встречи с хозяйкой кошку, и поняла, что единственным занятием, которому она может сейчас предаться, является сон. «Ничего, раньше усну, раньше проснусь», — успокоила себя Вера и тут же погрузилась в сон.

Пробудилась она глубокой ночью, внезапно, как от подземного толчка. Ей почудилось, что кто-то позвал ее. Тревога, терзавшая Веру, превратилась в панику, сердце отчаянно колотилось где-то под горлом. Она прислушалась в полной тишине, точно собираясь найти какой-то звук, послуживший причиной внезапного пробуждения. Все было тихо. Но ощущение этого чуждого звука не покидало Веру.

Девушка медленно встала с дивана, вместе с ней поднялась кошка, вполне довольная тем обстоятельством, что хозяйка проснулась. И вот тогда они одновременно насторожились, — происходило то, чего здесь по ночам не случалось никогда: кто-то пытался открыть дверь, и разбудил Веру именно этот звук.

Она схватила связку ключей и бросилась к двери, чтобы вставить один из них в нижнюю замочную скважину: тогда извне дверь отворить будет невозможно. Все это ей удалось совершить в одно мгновение и бесшумно, сказалась великолепная реакция и точность — свойства любого хорошего музыканта.

Вера замерла перед дверью, стараясь не дышать. Кто-то пытался открыть верхний замок, особенности которого знали только Стрешнева и хозяйка, непосвященный легко мог сломать ключ. Но если это злоумышленник, то он запросто разберется и с этим замком, и с дверью вообще. Вера вспомнила телевизионную передачу, в которой показывали впечатляющий инструментарий домушников. Такими крючьями и спицами можно легко вскрыть главный правительственный сейф, не то что старенькую дверь. Вера тенью метнулась к телефону и сняла трубку. Мертвая тишина была ей ответом. Ситуация становилась настолько страшной, насколько и нелепой. Отсутствие соседей наверху и прекрасная звукоизоляция квартиры, расположенной рядом, превращали теперь жилище Веры в настоящую ловушку. Благословенная тишина обернулась смертельной опасностью.

Спасительная мысль пришла внезапно. Как-то на первом курсе Стрешнева устроила здесь вечеринку. Каким-то образом магнитофон оказался в лоджии, и громкая музыка вызвала мгновенное и резкое недовольство тех, кто жил рядом. Вера на цыпочках прокралась от входной двери к балконной, которая была приоткрыта, стремительно развернула удлинитель и включила на полную мощь «Картинки с выставки» в исполнении английской рок-группы. «Полет Бабы-яги» не смог бы разбудить только мертвого. И, к счастью, реакция последовала немедленно. Буквально через несколько секунд ей уже трезвонили в дверь, но злоумышленник успел ретироваться, выдернув ключ из уже открытого верхнего замка.

— Извините, что пришлось беспокоить вас таким странным образом. Кто-то пытался войти в квартиру. Вы ничего тут не обнаружили? — быстро пробормотала Вера, стараясь казаться спокойной, на самом же деле ее всю трясло от перенесенного страха и недоумения.

— Разбирайтесь сами, — в тон ей ответила соседка. — Может, я и видела кого-то, плащ какой-то светлый, шляпа в общем, ничего особенного. А разве у вас не работает телефон? Надо было вызывать милицию.

— Я выбрала самый эффективный способ прогнать злодея, — ответила Вера и закрыла дверь.

Девушку лихорадило, ломило виски, болели мышцы, будто она только что пробежала необыкновенно длинную дистанцию. Выключив магнитофон, она открыла контейнер, где у нее хранились кое-какие съестные припасы, и вытащила из-под консервных банок и пакетиков печенья непочатую бутылку коньяка. Налив полный стакан живительного в таких ситуациях напитка, залпом осушила его. Противная дрожь в конечностях и ощущение сосущей пустоты где-то в солнечном сплетении быстро исчезли. Но перепутанные мысли рвались, сплетались в клубок и никак не хотели обретать хоть сколько-нибудь ясности. Место паники заняли растерянность и страх.

«Итак, кто-то хотел проникнуть в квартиру. Зачем? Убить меня? Или не знали, что хозяйка дома? А тогда что? Ограбить? Но почему именно меня?»

Вера вспомнила леденящие душу криминальные сюжеты, связанные с известными спортсменами, победившими на престижных мировых и европейских соревнованиях. Возвращаясь домой с золотыми медалями и денежным эквивалентом победы, они нередко подвергались рэкету, шантажу и ограблению. Может быть, кто-то позарился на ее премию за первое место? Тогда эти «кто-то» должны были знать, что она приехала и привезла деньги. Ей тут же вспомнился тот белобрысый красавчик из самолета. Он видел газетную статью, и у него было достаточно времени, чтобы идентифицировать Веру с ее фотографией на полосе «Новостей культуры». Но тогда получается, что он следил за ними. Они мотались по Москве — из Шереметьева на Юго-Запад, оттуда в центр и к «Дмитровской» — и наверняка заметили бы столь поразившего Танечкино воображение молодца. А ключ? Откуда ключ? Ведь открывали именно ключом. От квартиры всего три ключа: два — у нее, один — у Марьи Степановны.

Вера подбежала к ящичку с особенно важными мелочами. Он находился в прихожей на тумбочке и являл собой плетеную шкатулку с петелькой и деревянной пуговичкой вместо замка, где находились запасные ключи, квитанции, квартирные счета и прочая, легко теряющаяся мелочь. Вера пошуршала квитанциями, потом вынула их и перевернула ящичек вверх дном, — ключа там не было…

Вера не сомкнула глаз до самого утра. Некоторое время ей представлялось, что она когда-то отдала ключ Рудику, а потом забыла об этом. Но в том-то все и дело, что забыть Вера ничего не могла.

С детства тренируя свою память, Стрешнева постоянно повторяла эти упражнения до сих пор (заметить необычную машину и запомнить ее номер, мельком взглянуть на прохожего и детально воспроизвести его лицо в памяти) и гордилась тем, что одна из немногих исполняет программу наизусть, без нот. Нет, не отдавала она ключ. Перед отъездом Вера оплачивала телефонные счета, а корешки положила в шкатулку, — ключ был там.

За окном забрезжил рассвет, и Вера отправилась в ванную. Ничто, знала она по опыту, так благотворно не действует на организм, измученный бессонной ночью, как очень горячий душ и чашка крепкого кофе.

«Голь перекатная», — усмехнулась Вера, глядя на себя в большое зеркало ванной комнаты. Что-то в ней, однако, неуловимо изменилось. Когда? За прошедший год или за эту ночь? В уголках губ стерлась надменная складочка, в темно-карих глазах растаяли ледяные иголки, и глаза сделались печальными, как у Сикстинской Мадонны.

Конечно, лоска ей не хватает. Угловатые плечи, едва заметная грудь («Как у девочки-подростка», — говорила мать), глубокая ямка между ключицами, плоский живот, узкие бедра, ноги хоть и стройные, но худые, длинные, сильные руки с хорошо развитыми, широкими кистями — не очень-то утешительный портрет. Но вот ловко посаженная головка с короткими шелковистыми каштановыми волосами, изящный поворот длинной шеи, профиль с горбинкой и нежный овал чуть удлиненного подбородка, пожалуй, могут поспорить с кукольной физиономией Танечки, которую все вокруг, и в первую очередь сама Вера, считали настоящей красавицей.

Докрасна растеревшись большим махровым полотенцем, Вера завернулась в халат и пошла на кухню заваривать кофе. Черный, очень крепкий и горячий. Немного. В крошечной чашечке. Но этого достаточно, чтобы зарядиться на полдня энергией.

Почему-то наряд сегодня Вера выбирала особенно тщательно.

«Выходит, — издевалась она над собой, — верно, эта старушенция задела тебя за живое, голубушка». Черные бархатные брючки были отвергнуты мгновенно.

«Не надену я черные брюки, чтоб казаться еще стройней», — перефразировала Вера известное стихотворение юной Ахматовой, непонятно над кем посмеиваясь: над Анной Андреевной, которая с возрастом располнела, окончательно утратив здоровье, или над собой — здоровой, тощей, одинокой.

Выбор остановился на замшевом кремовом костюме, купленном в портовом городе Берген, в Норвегии, куда возили на экскурсию участников конкурса, состоящем из расклешенной юбки, длиной до середины колена, и короткого жакета с закругленными бортами и воротником.

«Буду вся круглая, как моя пухленькая кошка Штучка, — пропела девушка зеркалу, — и пусть теперь эта заступница богатеев попробует сказать, что я не ухожена и не одета», — потому что именно к квартирной хозяйке Вера намеревалась зайти в первую очередь. Она хотела задать старушке один важный вопрос, положительный ответ на который был последним шансом обрести хоть какую-то устойчивость во внезапно пошатнувшемся мире. Но Марья Степановна ответила то, что Вера и предполагала услышать, — запасной ключ она не брала. А это означало, что человек, приходивший к ней, действительно выказал интерес к квартире Веры, но интерес совершенно иного свойства, не тот, на который уповала наивная старушка. И вот в этом Вере и предстояло теперь разобраться.

Утро выдалось пасмурное и недружелюбное. Тучи цеплялись за шпиль Останкинской башни, прозрачный туман висел в воздухе, оседал на траву и листья крупными каплями. Вера направилась в кафе, расположенное неподалеку от общежития литераторов, позавтракать и составить план действий.

«Раз меня втянули в игру, правил которой я не знаю, — девушка заказала лазанью и теперь воевала с этим вкусным итальянским блюдом при помощи ножа и вилки, — и речи быть не может, чтобы оставаться в этой квартире. Поиск жилища надо начать незамедлительно, а пока поменять дверной замок. Да и в милицию заявить лишним не будет. Пожалуй, я с этого и начну. А потом — к Татьяне».

Вера как-то не заметила, что во все ее планы не вошел звонок родителям.

Сонная, полная дама в милицейской форме с густо накрашенными глазами и взбитыми обесцвеченными волосами, сидевшая в дежурном помещении отделения милиции Бутырского УВД, отреагировала на заявление Веры с удивительной отрешенностью.

«Может, это ваш поклонник приходил, — хихикнула она. — Через двадцать минут придет ваш участковый, ждите».

Женщина указала девушке на длинный коридор, вдоль стен которого, покрашенных синей масляной краской, стояли древние, скрепленные между собой кресла, какие были в заштатных театрах, когда Вера под стол пешком ходила.

Несмотря на ранний час, в коридоре было полно народу. Группа вьетнамцев, не обращавшая ни на кого своего азиатского внимания, оживленно переговаривалась между собой, долговязая, расфуфыренная девица откровенно дрыхла в обшарпанном кресле, вытянув ноги в черных ажурных чулках и запрокинув голову со сбившимся набок париком.

По коридору туда-сюда шнырял подросток, вид которого привлек внимание Веры, ибо все остальные персонажи не вызвали в ней и тени интереса. Парень же этот был весел, уверен в себе, того и гляди, начнет насвистывать, и что он делал тут в столь ранний час, было полной загадкой. Он даже похлопал по плечу какого-то озадаченного мужика: ничего, мол, батяня, все у тебя будет ништяк.

Вера наблюдала бы за ним еще, но перед глазами внезапно мелькнула фигура, которая ввергла ее в панику. Это несомненно был тот тип из самолета, показавшийся ей репортером или журналистом. Первым безотчетным желанием ее было спрятать лицо, пока он ее не заметил, вторым — напротив — явно проявиться: если он следит за ней, пусть видит, что она побывала в правоохранительных органах. Но ничего делать не понадобилось, «репортер» как появился, так и пропал, будто его и не было. Вездесущий подросток тоже исчез, сильно обесценив тем общую картину отдела милиции.

Молодой участковый в высшей степени заинтересовался всем, что рассказала Вера. Это был колоритный русоволосый мужчина, высокий, — это чувствовалось по тому, как он сидел за столом, как бы скрадывая свой рост, — длинными, подвижными, сильными руками, он то искусно вертел в пальцах какой-то блестящий предмет, оказавшийся в конечном счете стильным, узким портсигаром, то, сцепив свои клешни, глубокомысленно и мрачно смотрел на Веру не без участия. На лице его отражалось, по ее мнению, одно желание — немедленно поймать этого мерзавца, одновременно напугав его до поросячьего визга, ну и все такое прочее.

— А прежде, Вера Дмитриевна, вы ничего подозрительного не замечали? Постарайтесь припомнить. Если не сможете сделать это сейчас, может, вспомните на днях… В квартире есть ценности какие-нибудь, ну семейные, подарки, золото, камни?

— Да ничего особенного, — честно призналась девушка. — Какие-то мелочи, никаких там сногсшибательных колье или колец с бриллиантами. Перстенечки, правда, есть, старинные и довольно-таки красивые. Но ведь только для меня они имеют ценность.

— Это не факт, Вера, — после короткой паузы ответил капитан, — с вашего разрешения, я закурю. За последнее полугодие выросло число весьма странных краж, я бы сказал, каких-то парадоксальных. Не стану вводить вас в курс дела, это ни к чему. Воруют не для продажи, не для обогащения, а для чего-то непонятного, на наш взгляд, конечно.

— Может быть, это как-то связано с тем, что я буквально на днях стала обладательницей довольно большого денежного приза?

— А? — поднял брови капитан, скорее по своему обычаю, нежели от удивления. — Докладывайте.

— Я победила в Международном конкурсе имени Грига. В Норвегии.

— Ну это понятно, что в Норвегии, — улыбнулся капитан. — Хорошо там? Можете не отвечать. Культурные у нас воры пошли, ничего не скажешь. Или кто-то их довольно своеобразно просветил.

— Но деньги в банке, мне посоветовали это сделать сразу же. Правда, злоумышленники об этом могут и не знать.

Участковый задумался. Вера представила, что для него все абсолютно ясно и что ему от этого сделалось невероятно скучно. Несколько классных движений — и он находит этого незнакомца, трясет его как грушу и так далее.

— Стоит сменить замки, — вопреки ожиданиям Веры, посоветовал капитан, — и снабдить квартиру сигнализацией. Но если заметите что-либо подозрительное, только не переусердствуйте, немедленно дайте знать капитану Кравцову Павлу Сергеевичу, мне то есть. Оставьте заявление, как положено, и спокойно занимайтесь своими делами. Всего хорошего.

После разговора с участковым в девушке что-то переменилось. Что именно, сформулировать Вера не могла. Похоже, что она вовсе не приспособлена к пониманию определенных вещей. Вся эта ситуация казалась нелепой, выдуманной, но существовала помимо ее страстного желания, чтобы все случившееся оказалось дурным сном.

Стрешнева остановила такси и назвала адрес: Девятый микрорайон Теплого Стана, там жила Ключарева. В машине она мечтала, что запросто может теперь купить приличный автомобиль, например девятую модель «Жигулей», что деньги на этом не закончатся, что еще можно купить то-то и то-то… Но тут размышления обрывались. Она ничего не хотела покупать и вполне равнодушно думала о том, что сегодня ее можно назвать состоятельной, вопреки диким измышлениям Марьи Степановны.

Ключарева, думала Вера, даже по своей фамилии как никто другой годится для решения вопроса с замками, сигнализацией, а если понадобится, то и с новой квартирой. Впрочем, как правильно подметила Стрешнева, если ее начали пасти, то найдут в любом районе Москвы, где бы она ни обосновалась.

Поэтому поиски квартиры на сегодняшний день неактуальны. Следует заняться замками. А Танюше стоит только ножкой топнуть, как все тут же исполнят в самом лучшем виде — и замки неоткрываемые врежут, и провода хитрые наплетут. Впрочем, подруге она ничуть не завидовала, ну есть у человека способность режиссировать массовые сцены без особенных на то усилий, значит, так и должно быть.

Танюша встретила ее в своей обычной домашней манере. Напоила превосходным кофе на кухне, оплетенной длинным извилистым растением с белыми восковыми цветами, и сообщила то, что повергло Веру в еще большее недоумение.

— Знаешь, кто позвонил мне сегодня?

— Какой-нибудь режиссер, шотландец, он непременно хочет видеть тебя в роли дикой и своенравной шотладской девы.

— Нет, — уже без той загадочности и довольно-таки скучно ответила Ключарева. — Тот самый красавец из Шереметьева. Доложился, что видел меня в этих ландшафтных спектаклях в Изборске. Я поражена его настойчивостью, это что-то нездешнее. То, что он следил за мной, — факт. Помнит фотографию на обложке «Театрального журнала» годичной давности. Он даже знает, что я в разводе и все такое. Информация исключительная.

— Откуда у него твой телефон? — удивилась Стрешнева.

— Я спросила его об этом в первую очередь. Он узнал номер телефона у моего продюсера. Он, видишь ли, журналист, какой-то внештатный, работает на ряд изданий. А может, брешет. Но какая потрясающая осведомленность и настойчивость! Просил меня об интервью.

Вера, начав с того, что собирается немедленно нанять частного сыщика, внятно и отчетливо поведала подруге о происшествии, внезапно осознав, что ничуть не сгущает краски. Живописно изобразила и свой визит в милицию и завершила это захватывающее повествование тем, что не представляет даже в самой малой степени, как ей теперь поступить. Искать ли новое жилье, бежать ли во все стороны сразу… Танюша что-то отвечала, но Вера, различая отдельные слова, не могла связать их.

Неправдоподобная цепь событий, более похожая на низкопробный голливудский триллер, чем на причудливое, но естественное сплетение житейских мелочей, сделалась для нее невыносимой. Она потерла глаза, чувствуя, что все расплывается и сосредоточиться на чем-либо невозможно. Чашечка кофе, крохотная, белая на черной полированной поверхности стола, оказалась последней, но тщетной опорой, за которую долго цеплялся взгляд.

— Эй, подружка, да ты носом клюешь, — услышала Вера поставленный голос Тани. — Дай-ка я уложу тебя.

Напоследок девушка успела подумать, что ехала сюда, на Юго-Запад, именно затем, чтобы отдохнуть в полной безопасности. Засыпая, она окинула взглядом большую, уютную комнату подруги в огромной родительской квартире. Книжные полки, несколько старинных офортов, большой стол, два скрещенных меча на белой стене — это было последнее, что она умиротворенно проводила глазами, не чувствуя своего тела и буквально растворившись в прохладных льняных простынях.

— Вставай, красавица. — Таня влетела в комнату, принеся с собой запах весеннего воздуха и свежей типографской краски. — Ты проснулась знаменитой! — пропела она на мотив хита семидесятых «Как прекрасен этот мир…» и бросила на постель Вере кипу газет и журналов.

— Ты что, киоск ограбила? — Девушка с трудом возвращалась из уютного, целительного сна.

— И не один.

— Раз-два-три, фигура замри! — ответила Вера, протирая глаза. Она имела в виду не Таню, но, скорее всего, себя. Нужно было учиться ходить, думать, смеяться, наконец. Однако на веселье сил не было. Ворох разноцветной бумаги, которую принесла ей заботливая подруга, ровным счетом не имел никакого значения. Думая о себе отстраненно, как о некой другой Стрешневой, Вера пролистала сообщения о победе на всемирном конкурсе какой-то странной барышни, соизмеряя себя то ли с молодой, эффектной теннисисткой, то ли с шахматисткой-китаянкой, как бы вышитой на шелковом полотне и, стало быть, до предела детализированной. Она не без удивления рассматривала фотографии с присутствовавшей на них «фигурой», в которой можно было различить черты Веры Стрешневой, рост 164, вес 51, размер обуви 36, характер нордический с элементами надрывной русской сложности, чеканный профиль, как говорил ее давний друг Алешка Тульчин, композитор и преподаватель по классу композиции в… Но вспоминать Вера ничего не могла или не хотела. Она поставила ноги на мягкий ковер, сбросив, как ненужную одежду, ворох газет, принесенных Таней, с изумлением разглядывая подругу, которая явно ею гордилась. Это было новостью для Стрешневой.

— Верочка, посмотри, какая ты здесь забавная, — говорила Таня, взявшаяся как бы ниоткуда. — Так сфотографировать тебя могла бы только я.

— Это смешной пожилой англичанин меня щелкнул. Сам он похож на картинку Викторианской эпохи.

На этом снимке из газеты «Таймс» Вера выглядела маленькой, смешной англичанкой, которая, как ребенок, ловит бабочек, но только без лужайки и сачка. Перед ней порхали клавиши неизвестного инструмента, мало похожего на рояль, скорее, это был клавесин или «Корг», на котором она играла когда-то эксклюзивную партию для питерской рок-группы… Там был, кажется, бесподобный гитарист Славка-Слон, который позже ушел в монастырь, где-то на русском Севере.

Она стала перебирать газеты и цветные журналы: быстро вспоминая знакомые по Норвегии лица, прочно врезавшиеся в ее память. Девушка сразу узнала лицо фотографа-англичанина, сделавшего удивительный снимок: на нем Вера была так похожа на себя, новую, неизвестную ей самой. Сам фотограф стоял в окружении колоритных норвежских барышень, олицетворявших прочность, северную изысканность и гостеприимство. Он немного скучал от этого, должно быть, привычного для него выставочного зрелища. В Китае рядом с ним стояли бы непременно рослые, тренированные, чуточку желтые топ-модели, в Африке — лакированные, улыбающиеся, шоколадные, несколько похожие на юного Пушкина эфиопки, ну и так далее — по всем континентам, где он успел побывать. Примерно одно и то же, тема с несколькими плутовскими вариациями.

«Приятное лицо у этого англичанина, — решила Вера, как будто прежде думала иначе. — Он мне сразу понравился, тем более что я никогда не общалась с профессиональными фотографами и даже не любила их за отвратительные специфические качества, без которых им не обойтись: выпучив глаза, лезть с фотокамерой куда попало, как будто именно они главнее всех. Да, впрочем, он же гениальный дилетант и обычный английский миллионер, на его заводах варится превосходный эль, а он странствует по свету из любви к искусству, собирая потрясающую фотоколлекцию. Глядишь, через полгода издаст очередной альбом, и я там буду красоваться среди огромного всемирного зверинца, как мягкая русская игрушка».

Стрешнева увидела на снимках целый выводок ее сверстников, — француженку с гобоем, польку с виолончельным взглядом и тяжелым подбородком, кажется скрипачку, меланхоличного китайца-пианиста, превратившего этюды Шопена в плавное, но тревожное рокотанье волн Янцзы или Хуанхэ.

А вот юный германец, сидящий на полу подле белой стены, в строгой черной водолазке и темных джинсах, похожий больше на отдыхающего аквалангиста, только что поднявшегося с большой глубины. Альтист из Италии, светловолосый, похожий на норвежца или псковича, по ходу дела игнорирующий камеру. Крайне симпатичная юная гражданка Соединенных Штатов, Саманта Уайлдер, словно только что вышедшая из общества Тома Сойера, несколько повзрослевшая и загадочная, потому что в Норвегию она приехала простой туристкой. Говорили, что она переиграла обе руки и временно отрешена родителями и менеджером от музыки. Хотя, как представительница всемогущей Америки и просто очень хорошая молодая пианистка, незадолго до конкурса Саманта была причислена к негласному списку фаворитов.

Впрочем, все эти журналистские штучки энергичную мисс из Нового Света мало волновали. Ей, так же как Вере, очень понравилась Норвегия. Да и вообще, Вера и Саманта были отдаленно похожи друг на друга. Они почти подружились в конкурсной суете, словно бы завязались нити какого-то странного сюжета, будущего соперничества, наконец, или простого сосуществования в сфере мировой музыки. По крайней мере, так все выглядело для непрестанно лакействующей прессы, когда ей не отдано приказание нахамить и вывалять в грязи.

Вера улыбнулась. Какие славные люди, какие прекрасные лица! И вдруг на общем снимке конкурсантов и журналистов, который был сделан в Бергене во время экскурсии на яхте, взгляд ее, только что слегка скользивший по знакомым и забытым лицам, остановился на странной, здесь вовсе не уместной фигуре. Веру как будто током пронзило. Это был, несомненно, тот белокурый мачо из самолета. Вера даже на секунду усомнилась, та ли фигура перед ней, задумчиво-наглая, позирующая без всякой на то причины не только снимавшему группу музыкантов и гостей, но и всему норвежскому миру. Несомненно было одно, этот красавец, столь непохожий на ее знакомого, фотографа-миллионера, ничуть не реже посещал мировые города и поэтические захолустья старой и сытой Европы, и именно там, в Бергене, видела его Вера. По всей вероятности, мельком, не запомнив и не отметив для себя хоть сколько-нибудь.

Снова на снимке мелькнул Рудик Даутов, чертивший свой автограф в чьей-то большой тетради. Вера вспомнила, как по-особенному он расписывается, точно взаймы дает: эти «Р» и «Д» с вертикальными маленькими «у». На фото игралась именно эта хорошо поставленная мизансцена.

— Пробудилась, душечка, — обрадовалась Танюша. — Пока ты спала, я успела увидеть тебя по ящику. Наш новый министр культуры не по годам зрел и заботится о нас с тобой. Ты хоть помнишь, о чем ты поведала журналистам в этом сюжете?

— Таня, я плела им что угодно. Кто дома кроме нас? Зачем ты принесла столько бумаги? — удивилась Вера.

— Знаешь, дорогая, сколько ты проспала?

— Извини, что я оставила тебя одну в столь трудное время. Как же ты обходилась без меня?

— Меня грела твоя слава. Мне показалось, что я тоже получила кусочек лакомого пирога. А что за фотограф-англичанин, о котором ты говорила? — поинтересовалась Таня.

— А! Это очень смешной человек и большой чудак. Он… как бы это сказать… не профессионал, разъезжает по всем подобным конкурсам, коллекционирует изображения молодых звезд, какие-то музыкальные сюжеты. Владелец нескольких заводов, которые исправно печатают для него фунты. А он путешествует по белому свету с фотокамерой. Пробует заснять музыку как таковую. Говорят, что он дальний родственник знаменитого Бенджамина Бриттена, и любовь к музыке проявилась у него таким вот своеобразным образом. Кажется, он сейчас в Москве, продолжает пополнять свою коллекцию… Хотел непременно запечатлеть Плетнева, Башмета, Спивакова — в общем, всех, кого на месте застанет. Спрашивал совета у меня… Подожди-ка, Танечка, это еще что за новости?

Вера потрясенно уставилась на один из снимков, словно не узнавая себя или, напротив, увидев что-то невероятное. На фотографии она была окружена незнакомыми людьми самой мерзкой наружности. По крайней мере, первое впечатление было именно таким. Она вспомнила тот день, который виделся иным, не таким странным и тяжелым, как на этой картинке. Это было вечером после ее триумфального выступления.

— Тьфу ты, нечистая сила, — как же это меня угораздило? — воскликнула Вера.

— Что-то не так? — удивилась Танюша.

— Да нет, все нормально. Сама виновата!

— Да в чем же дело? — все больше удивлялась Танечка. — Мировая слава, успех — это же не хухры-мухры. Я слышала сообщение, что о тебе снят целый фильм. Ты ехала на конкурс в таком музыкальном облаке, за которым следят в тысячу биноклей. Естественно, это утомительно для столь нежной барышни. Но привыкай, привыкай. То ли еще будет! А что тебя немного этот процесс подкосил, не страшно. Как-нибудь развеешься. В мальчонку влюбись какого-нибудь, простого, без всяких интеллектуальных наворотов. В конце концов, жизнь прекрасна!

— А эти странные личности на снимке? — не унималась Вера. — Это же нечисть какая-то. Вот это что за статуя?

Стрешнева указала на бравого молодца, как две капли воды похожего на блондина из авиалайнера, которого только что видела на другом снимке. Но это был другой человек, рассеянный, безразличный ко всему, точно с похмелья.

— Какая-то зловредная мистификация. Я окружена двойниками. Где мой дом, где мой сад? Можно я маме позвоню? Она меня, наверное, потеряла.

Марта Вениаминовна, казалось, ждала звонка именно в эту минуту.

— У нас гроза, — издалека говорила она. — Ты обещала позвонить сразу, как прилетишь из Норвегии. Что-нибудь случилось?

— Нет, — заверила мать Вера и сама внезапно успокоилась, точно эти двести километров рассеяли ее тревоги по туманному ландшафту.

— Заболел твой учитель, — ровным голосом, как бы укоризненно, говорила мать. — В тот самый день, когда ты получила приз. Куда-то делся Алексей. Он больше не преподает в училище — оказывается, давно. Никто не знает, где он. Ходят разные слухи. Что еще? Все говорят только о тебе. Ты стала, так сказать, почетным гражданином нашего города. Спрашивают, когда приедешь. Собираются тебя наградить. Кстати, а когда ты будешь у нас? Мне кажется порой, что уже никогда.

— Не знаю, мама, — честно призналась Вера. — Я ничего на этот счет сказать не могу. Пожалуй, на некоторый срок я уйду в подполье. Как ты думаешь?

— Это проще сделать дома, — не очень уверенно произнесла Марта Вениаминовна.

— Нет, это будет сложнее. Думаю, что меня как слона будут водить на показ. В Москве таких, как я, навалом, и тут спрятаться проще.

— Ты что-то недоговариваешь, — укоризненно заметила мать. — Впрочем, ты всегда была очень скрытной. Я тебя люблю. Целую тебя, деточка моя. Все же звони каждый день, ладно? Может быть, я что-то забыла.

— Мамочка, ты права, — сказала Вера напоследок. — В том смысле, что проще спрятаться дома, в пещере наконец, как-никак восемьдесят километров этих самых пещер — и прямо под городом.

— Вот то-то же, — засмеялась Марта Вениаминовна. — Ты умнеешь прямо на глазах.

Закончив разговор, Вера заметила, что подруга напряженно смотрит на нее, словно что-то придумав.

— Как видно, — сказала Вера, — придется нам с тобой расстаться.

— Навсегда? — спросила Танюша как бы издали. — Я скоро перестану тебя понимать. Что вообще с тобой происходит? Я что, не человек? Ты думаешь, что мне от тебя что-то нужно?

Она вертела в руках красивую мягкую игрушку, мышонка в испанской шляпке и красном кафтанчике.

— Что за прелесть! — восхитилась Вера.

— Ты угадала, это мой тебе подарок, бери и помни. Однако, что мы собираемся делать? — спросила Ключарева.

— Да ничего особенного. Можешь подбросить меня в мою нору. А сама-то как будешь строить жизнь?

— Есть небольшой планчик, после расскажу, если хоть что-то выгорит.

Автомобиль Таня вела с особенной сосредоточенностью, всю дорогу молчала.

Вера пыталась рассмешить подругу, но та лишь загадочно улыбалась.

— Ты сейчас похожа на одну шофершу с эстонской границы. Там такие маленькие автобусики, они ходят по проселкам, собирая людей с грибами, поросятами и прочей живностью, и этими автобусиками управляют сосредоточенные женщины разбойничьей внешности, у них такие перчатки стильные, из которых торчат лишь кончики пальцев, они как бы перебирают невидимые клавиши, когда крутят баранку. Ты меня слышишь?

— Ага, — ответила Таня. — Крепче за шоферку держись, баран. Мне очень лестно это слышать. Я такая и есть. Быть может, истинное мое призвание водить такие автобусики, прочно сидя в эдаком седле и двигая пыльными бровями. Эх, задала ты мне задачку! — неожиданно завершила Ключарева.

Что Таня имела в виду, Вера уточнять не стала. Бывают слова, которым доступны многие смыслы сразу, но какого-то определенного значения эти фразы не имеют. Потому без определенных побуждений Вера попросила подругу остановиться за несколько кварталов от улицы Гончарова. Они деловито попрощались, и Танюшин «Ситроен» стремительно исчез в неизвестном направлении.

Вера была уверена на сто процентов, что подругу ждали, но кто и зачем, Таня, похоже, ни за что бы не сказала. Вероятно, она спешила на свидание. Слово «свидание» вызвало у Веры недоумение и тоску. Это было теперь слишком далеко от ее забот и тревог. «Москвичи, — думала она, — отчасти напоминают норвежцев, все-таки мы живем в северной стране, как-то раньше я не замечала этого. Медленная северная страна, в которой жить нужно обстоятельно, долго и без суеты». Так ли жила она сама, понять было трудно. Но похоже, что ответ готов был явиться в самом близком будущем.

Девушка зашла по дороге в несколько магазинов, купила продукты, долго рассматривала забавную мебель, заранее думая о том, какой подарок сделать родителям. То, что надо съездить в Высокий Городок, впервые за последний год не вызывало сомнений. Вера купила новый замок, выбрав совершенную, на ее взгляд, игрушку из огромного арсенала. Ее развеселили многочисленные несгораемые шкафы разных габаритов — от огромных до миниатюрных, в которых можно было бы хранить деньги и украшения, если бы она была по-настоящему состоятельной.

Когда Вера подходила к дому, из двора вывернул кремовый джип с затемненными стеклами, отчего он казался загадочным маленьким домиком на колесах. «Странно, — подумала Стрешнева, — у соседей машина была с простыми, прозрачными стеклами, да и жена хозяина джипа терпеть эти укромные стекла не может. Верно, это приезжал мой таинственный ночной визитер».