Ниточка судьбы

Глава 11

На следующее утро она позвонила Кравцову.

— Вера, со дня на день за вами приедет мой человек. Он находится не так далеко от Сетубала, как я.

— Кто? — спросила девушка. — Откуда я узнаю, что это ваш человек? Я что-то, Павел, всего боюсь теперь. Может быть, мне стоит обратиться в наше представительство в Лиссабоне? Тем более что муж моей португальской подруги, Хуан, недавно был там. Дорожка проторена.

— Ни в коем случае! — жестко ответил капитан. — А Хуану передайте, что он поторопился. Пусть из лучших побуждений, но проявил несанкционированную активность. В Лиссабоне работает отец вашего знакомого Даутова. Он может быть крайне опасен.

— Это-го не мо-жет быть, — по складам ответила Вера, чувствуя, как внутри все холодеет.

— Вспомните, кого вы последним видели, и где, и при каких обстоятельствах, — и вам все станет ясно.

— Даутова, — ответила Вера. — Действительно. А фамилия какая неприятная! Как это я раньше не замечала?

— Вы многое не замечали, — говорил Кравцов. — И пусть ваши друзья спрячут вас подальше.

— Сегодня же?

— Да, немедленно. Это можно сделать? Иначе боюсь, что наши враги доберутся до вас раньше друзей.

— Наверное… А как Катарина и Хуан узнают, что это друзья?

Вере хотелось поговорить с Павлом еще. Ведь он был другом Алексея, на нем как бы отпечаталось то недолгое счастье, которое они испытали в Москве. Он видел их вместе — счастливыми.

— Для моего человека вы должны придумать пароль, — остановил ее мысли капитан.

— Пароль — Изысканный Жираф. — Стрешнева немедленно вспомнила их с Алексеем праздник Изысканного Жирафа. Конечно, если нужен пароль, то он должен быть только таким.

После этого разговора Вера ощутила себя жалкой, опрометчивой и недалекой.

В сущности, с ней никто не считался. Ее захотели убрать с дороги, как ненужный хлам. И вся история. Надругались над ее квартирой. На нее напала шпана перед подъездом. Ее хотели ошельмовать, а то и убить в Питере. И в довершение ее просто выкинули из страны, чтобы не путалась по ногами. А самый дикий факт, что о ней никто и ничего толком не знает. Она не успела и не могла проявиться для многих людей, для любителей музыки, наконец, как личность, как фигура независимая и четкая.

А потому писать и говорить о ней можно все что угодно. И прежде всего — любые гадости. Возразить она не сможет ничего. Потому что она никто и звать ее никак. Даже здесь, на чужбине, ее знают больше. Алексей был прав. Надо жить и работать за границей.

Оставалось верить, что восстановится жизнь, простая и целая. И, осознав это, Вера физически ощутила размеры опасности, которая ей угрожала и продолжает угрожать. Она как слепой котенок тыкалась в разные стороны, ища ласки и понимания.

Говорят, что детеныш носорога принимает за своего родителя первый движущийся предмет, который увидит. Один маленький носорог принял за свою мать черный автомобиль. И все тут. Вера подумала, что недалеко ушла от новорожденного носорога.

Но был другой ряд мыслей, взрослых и спокойных. В силу чего-то она угодила под прицел большой злодейской компании, которая стала «работать по ней». Нравственных терзаний это теперь не вызывало. Никакой вины за собой она не чувствовала. Глупость, неопытность, амбициозность — простительные для ее возраста вещи. Конечно, если она переменится.

— О чем ты задумалась? — спросила Катарина, возвращая Веру к фантастической португальской реальности.

— О женихе, — ответила девушка. — Не знаю, как он отнесется к тому, что я оказалась в Сетубале.

— Точно так же, как к твоей поездке в Берген.

— Я не знаю, как он отнесся к мой поездке в Берген.

— Вы разве не виделись после твоей замечательной победы?

— Виделись, — ответила Вера, широко разводя руками. — Но нам было не до этого.

— Вы были счастливы, как мы с Хуаном. — У португалки сверкнули глаза. — Но как же вы успели поссориться? Может быть, ревность?

— Вряд ли, — пожала плечами Стрешнева. — Я отказалась ехать с ним в Кельн, у него там большой дом. Я решила, что он злодей, потому что скрывал от меня истинную свою сущность столько лет.

— А в чем его истинная сущность? — удивилась Катарина. — Он торгует оружием? Занимается контрабандой наркотиков?

— Он злодей потому, — пояснила Вера, — что является одним из самых сильных на сегодняшний день композиторов. Но я не знала об этом — до последнего разговора с ним. Ты что-нибудь понимаешь?

— Кажется, да, — усмехнулась португалка. — Ничего нет проще. Поэтому ты отказалась ехать с ним в Кельн и решила немедленно выйти замуж за железнодорожника.

— Ах, Катарина, Катарина, я сама себя не понимаю…

— Хуан прав, Бог привел тебя в наш дом. Мой муж знает, что тебе угрожает опасность и что тебя придется прятать.

Вера тут же пересказала Хуану и Катарине содержание своего последнего разговора с капитаном.

Три дня она пряталась в горном жилище Хуана.

На третьи сутки Вера уже не ждала ничего хорошего. Она устала от ослепительно красивой чужой земли, от одиночества, неизвестности. Она рано вышла из дома, когда старые родители Хуана еще спали, и отправилась на источник. Вернее, это был ручей, который вытекал прямо из скалы и сбегал по неглубокому каменистому руслу в живописную долину, она называлась Долина ключей, куда устремлялись другие источники из скал.

Вера умылась и закрыла глаза, подставив лицо солнцу. Вот так бы и жить всегда, думала она, только не так далеко от дома. Она устала говорить на английском, напряженно вслушиваться в португальский. В другое время девушка просто освоила бы здешний язык. Без проблем и помех. Но сейчас у нее не было на это времени.

Его не было вообще. Потому что Стрешнева столкнулась с предательством в самом древнем и неприглядном виде. И дело не в конкретном Даутове и его приспешниках, Веру предала система.

Отлаженная «индустрия звезд» на поверку оказалась трухлявым пнем.

Возвращение в Москву, которое ей, судя по всему, предстояло, вызывало тошноту. Даже Палашевский рынок, где она обыкновенно покупала рыбу для Штуки, значил сейчас что-то другое. Ведь по одной из версий его название происходит от слова «палач», там жили палачи. Отдельный ряд жилищ, где обитали существа, определенные для казней и разнообразных издевательств.

Впереди Вера для себя не видела ничего. Конечно, пройдет один год, второй, а потом и третий. Произойдут незначительные перемены. В системе никаких изменений не будет. Потому что она безлична и отвратительна этим.

— Чудовище обло, огромно, стозевно, озорно и лайяй, — напела Вера, как это делала иногда для Штуки, объясняя той, что надо опасаться собак.

Она долго поднималась по вьющейся горной тропе, чтобы хоть как-то себя занять. А когда приближалась к дому, солнце уже стояло высоко.

Раздавались веселые голоса. Вера узнала смех Катарины. Португалка, судя по всему, была счастлива возвращению в горный приют. В этом доме она когда-то познакомилась со своим женихом. Потом они расстались. Но что-то превосходящее их силы распорядилось иначе. Может быть, именно этот круглообразный дом, напоминающий и башню, и скалу.

Она вошла в большую комнату и приветствовала всех, кто там был, на португальском, как решила на ходу. Собралась на языке своих друзей произнести еще несколько фраз, чеканных и музыкальных как стихи Луиса Камоэнса, но внезапно замолчала.

Потому что как ни в чем не бывало в кругу ее новых друзей, а также других незнакомых красивых людей, похожих на морских разбойников, сидел Алексей Тульчин — как один из них.

— Праздник Изысканного Жирафа продолжается, — сказал он. — Где ты ходишь?

— По горам, по долам ходит шуба да кафтан, — ответила Вера. — Я изучала виды растений и животных. Я видела испанского зайца. Ты откуда приехал, Алеша? Я в Москву не хочу. Я в Москву не поеду.

— Успокойся, — говорил он, обнимая девушку. — Все позади. А Москва за нами.

Стол был уже накрыт. Ряд замшелых бутылок красовался среди отборной снеди.

— Нам предлагают сыграть немедленно свадьбу, — пояснил Тульчин. — Ты не возражаешь?

— Конечно же нет! — сказала Вера. — То есть я конечно же не возражаю. Но ведь ты не согласишься взять меня замуж. Я это знаю совершенно точно.

Алексей пропустил вторую часть фразы мимо ушей. Он заговорил с Катариной по-французски. Та улыбалась одновременно ему и Вере.

Португальская идиллия развивалась полным ходом. Не хватало только ложки дегтя в пространство этого медового горного дня. Вера догадывалась, что не все столь совершенно в этой истории. Поэтому, когда Тульчин предложил ей прогуляться к источнику, где она только что была, девушка поняла, что разговор будет идти не о свадьбе, не о доме или чем-то столь же приятном, а о тех зловещих силах, которые без ведома и позволения забросили ее сюда, в сказочную, но все же чужую страну.

— Я спрашивала, когда ты приехал.

— Не сегодня, — ответил Тульчин. — А разве ты знала, что это буду я? Впрочем, какая разница. Мне важно было не только встретиться с тобой, но понять еще одну трудную для меня вещь.

— Я не знаю, о чем ты говоришь, — опустила глаза Вера. — Для тебя важно понять, как это меня угораздило здесь оказаться. Как это я позволила так над собой надругаться? Меня вышвырнули из страны на ночном аэроплане.

— Видишь ли, они не могли иначе.

— Они? — спросила Стрешнева. — Я боюсь этого слова с некоторых пор. Да, именно так — «они». Или еще «мы», когда кто-то говорит от «их» имени. Мы наблюдали за вашим развитием и пришли к выводу, что вы на опасном пути. Примерно так. Или — «мы» слышали, как виртуозно она играет, но чувствуется, что это как бы случайно, что тут есть какая-то подмена, а это страшно… страшно…

Тульчин словно бы не слушал ее. Он думал о другом.

— Меня все еще подозревают в краже документов и денег? Я ума не приложу, как и когда я могла это сделать? Это ж… я не знаю, как это назвать…

— Да никак, — ответил Алексей, улыбаясь. — В том-то и дело, что их взял другой человек. Потому что он до предела алчен. Или безумен. Выбирай, что тебе больше по душе. А пока возьми то, что тебе по праву принадлежит.

Тульчин взял свой стильный портфель, который Вера помнила еще по Лефортову, вынул оттуда конверт из плотной темной бумаги и маленькую шкатулку и протянул все это Вере.

Она посмотрела на Алексея растерянно, разорвала конверт, обнаружив там свои документы, а потом открыла шкатулку. И тут же все поняла. Даже не увидела, а сначала ощутила таинственный блеск старинного камня. Это был ее любимый перстень.

— Мама была права, это кольцо нельзя потерять. Как же так?

— А разве ты хотела проверить справедливость этого утверждения?

— Похоже, что да.

— Этот человек, имя которого я даже и называть не хочу, оказывается, охотился за твоим талисманом. Он считал, что все твои музыкальные успехи связаны с этой вещицей. Однажды он даже сумел украсть перстень, при помощи твоей злополучной квартирной хозяйки. Это случилось нынешней весной, как раз перед конкурсом в Норвегии. Но вынужден был вернуть, потому что непростая Марья Степановна стала его откровенно шантажировать, запугивать. А за услугу запросила слишком много.

— Это правда, — грустно отозвалась Вера. — Он принес мне перстень, сказав, что я оставила его на пюпитре после репетиции. А кто вообще такая эта Марья Степановна? То-то она была такая проникновенная в последний свой визит ко мне.

— Кровавая Маруся, — усмехнулся Тульчин. — Специфический экземпляр.

— Да, ведь она работала в кремлевской канцелярии…

— И одновременно была видным осведомителем и провокатором.

— Сейчас по ней не скажешь.

— Да все они перелицевались. Знаешь, как это делается со старой одеждой? В этих людях произошли трагикомические перемены. Вероятно, из ревности к тем, кто сейчас занял их место. Они сделались либералами. И для Марьи Степановны семья дипломата Даутова стала очередной кормушкой.

— Откуда ты все это знаешь? — изумилась Стрешнева. — Мне интересны не столько эти чудовищные подробности…

— Они нам сами это рассказали. Старушка и пианист.

— Это была очная ставка?

— Что-то в этом роде, только в частном, так сказать, порядке. Они топили друг друга как могли. Знаешь ли ты, что с самого начала твоей учебы твоя хозяйка шпионила за тобой, получая от Даутова, то есть от его семьи, зарплату?

— Этого не может быть!

— Было, — ответил Тульчин. — Но самое смешное произошло позже. Однажды ты познакомилась с этим богатырем, Владимиром Осетровым. И Марья Степановна безответно влюбилась в него. Это случается с пожилыми дамами.

— Бедный Вовка, — вздохнула Вера. — Отчего же она не отравила меня?

— Она считала, что ты наперсница ее тайны. Это также бывает с пожилыми дамами, прежде работавшими в Кремле. Она решила, что ты ее человек. Старушка продолжала исправно получать деньги от Даутова, но начала всячески вредить ему.

— А он нанял других…

— Да, — ответил Алексей. — Постепенно ты стала главной угрозой существования пианиста Даутова.

— Так это Марья Степановна украла фотографию, где я стою рядом с Крутицким?

— Нет, — возразил Тульчин, — она существо по-своему благородное. В известных пределах. Это сделала другая дама, если ее можно так назвать. Неудавшаяся театральная звезда, одна из пассий пианиста Даутова…

— Похожая на булгаковскую Геллу?

— Не просто похожа, но будто ее специально стилизовали под ведьму или такую своеобразную кикимору.

— Да кому это надо? — все больше изумлялась Вера.

— О, в Москве все надо, — засмеялся Тульчин. — Это такой поход за чужой славой. Но к Даутову ее приставил не кто иной, как…

— Владимир Павлович Третьяков, — вставила Стрешнева, чтоб хоть как-то поучаствовать в открывающейся феерии.

— Ну да, он на протяжении многих лет был эдаким гуру для юного пианиста Даутова, превратил его в свое автономное сознание, причем сильно откорректированное. Он хотел видеть в нем себя, как всякий учитель в своем ученике. Но презирал Даутова, как всех прочих людей. И потому сильно уполовинил своего глиняного человечка.

— Я хочу есть, — ответила Вера, — эта страшилка пробудила во мне зверский горный аппетит. А то нас не поймут гостеприимные хозяева.

— Поймут, — сказал Тульчин. — Они уже поняли и помогли нам с тобой. Ведь в Сетубале были гости из Лиссабона. Они приезжали за тобой. И уехали сильно потрепанные. В доме Хуана все эти дни находились вот эти милые люди, похожие на пиратов. Им пришлось объяснить визитерам, что к чему.

— И все-таки мне совершенно непонятно, отчего так много шума по ничтожному поводу.

— Повод самый серьезный, потом расскажу. Но я тебя умоляю — не надо ничего бояться. Абзац, как говорят военные.

Они шли от источника по извилистой тропинке между высокими дубами, шумное веселье в доме друзей было слышно издалека. С приходом Веры и Алексея застолье сделалось еще более громким. Повод затеять удалую пирушку выдался просто замечательный.

Тульчин произнес длинный тост по-французски.

Катарина слушала, улыбаясь, и переводила соотечественникам речь гостя. Из нее следовало, что Россия и Португалия сестры. А связано такое предположение с общим укладом жизни — гостеприимством, доблестью мужчин и красотой женщин. Компания Хуана встретила этот эмоциональный спич, который Алексей сопровождал эффектными дирижерскими жестами, с восторгом.

Тульчин осушил старинный кубок, наполненный другим бородачом, отчасти похожим на русского, и только тогда Вера почувствовала, что за все это время он не отдыхал ни секунды.

Но прежде чем девушка успела обвинить во всем себя, в ней точно возник алмазный свет, которого раньше не было. Думать о себе отдельно от Тульчина теперь не было никакого смысла. Виновата она или нет, злой рок повелевал ею или всемогущее провидение да какая, в сущности, разница! Эта неизвестность вернула их друг другу.

Катарина говорила о том, что Вера и Алексей просто обязаны поселиться в Сетубале или купить здесь дом, чтобы приезжать сюда как можно чаще. Ведь в Португалии нечто русское видно невооруженным глазом.

По реакции Тульчина можно было догадаться, что он нисколько не возражает. Он хотел бы жить, причем одновременно, в двенадцати точках мира сразу.

Стрешнева всячески хотела отодвинуть свое «я», чтобы этот опытный хищник опять не вывернул все наизнанку, как в прошлый раз. Она старалась не думать о последнем московском разговоре, превратившемся в ссору, которая едва не закончилась трагически. И все-таки с ужасом вспомнила все до мельчайших деталей.

И поначалу испугалась себя. Вере показалось, что где-то внутри зашевелился дракон. Она даже увидела себя со стороны, убегающую отсюда, куда глаза глядят, в руки бандитов, мерзавцев, купленных за большие деньги врачей и санитаров, которые окончательно превратят ее в человекообразное инфантильное отребье. И ужаснулась тому, что однажды уже сделала это. Не так явно и откровенно, как в этом видении, но, по существу, она поступила именно так.

Почему и для чего? Ведь это было бессознательным самоубийством. Она слышала, что люди, стремящиеся свести счеты с жизнью, не обязательно стреляются, вешаются или пьют яд, — есть десятки других эффективных способов. Например, смертельные игры, вроде езды с бешеной скоростью на автомобиле.

Игра со славой или разнообразные подобия ее — едва ли не то же самое. Скрытая форма суицида. Мало ли молодых звезд блистало на европейском небосклоне! А где они? Куда пропали? В каких трущобах или мещанских кварталах влачат теперь свое жалкое существование? Представив все это в мгновение ока, Вера стремительно разрешила для себя все вопросы, чтобы в случае чего Алексей не уловил бы и тени сомнения на ее лице.

Но вышло совсем не так, как она предполагала…

Вечером они с Алексеем отправились в долину ключей. Вера хотела, чтобы Тульчин послушал гармонический шум, похожий на дальний гром подземной кузницы, в которой не покладая рук трудятся сказочные кузнецы и ювелиры, умножающие сокровища тамплиеров.

— Да, здесь все — музыка, — заметил он. — Идеальное место для тебя. Как же ты попала именно сюда? Я тебя не шокирую этим вопросом?

— Да что ты, после того как я потеряла способность помнить о многом, а потом вспомнила все, со мной что-то сделалось. Москва для меня, например, сейчас заселяется вновь. Сейчас в ней всего несколько жителей. Ты да капитан Кравцов, Володя Осетров, моя кошка Штука, Танюшка в своем Тропареве. Соболева сама по себе, не важно, что она профессор и ученица великого Генриха Нейгауза.

— Прости, что я тогда не к месту процитировал Нейгауза, — куда-то в сторону произнес Тульчин.

Он смотрел на солнце, опускающееся за темные дубы.

— Я все простила тебе в тот же вечер. Я расскажу после, как это со мной происходило. Интересно, так я разговаривала сама с собой, как Баба-яга со своей ступой.

— Ты можешь спокойно готовиться к московскому конкурсу, — без всякой связи сказал Алексей. — Тебе никто теперь не сможет помешать.

— Даже всемогущий Третьяков? — без видимого интереса спросила Вера.

— Надеюсь, что нет. Сейчас он под пристальным наблюдением нашего несравненного «шерифа». Оказывается, он был связан с замечательным деятелем, этаким наркодельцом, державшим в руках всю наркоторговлю Сибири и Урала.

— Удивительные вещи, — спокойно произнесла Стрешнева. — Кажется, я даже знаю его кличку. Не Новик ли? Новиков, наверное.

— Откуда ты знаешь? — удивился Тульчин.

— В Питере подслушала. И понимаю теперь, что тот «репортер» с самолета тоже его человек. А если сопоставить некоторые высказывания капитана Кравцова, то получается, что никакой он не репортер, а мент, которого Павел вычислял, Палкин, кажется. Но что-то мне все это теперь, Алеша, не интересно. Конкурс-то будет?

— Еще как будет, — печально сказал Тульчин. — И ты его выиграешь! Я нисколько не сомневаюсь.

— Нет, — возразила Вера. — Во-первых, скандал этот… газетный…

— Никакого скандала!

— Неправда, разговаривали бы мы с тобой вот здесь.

— Ну беседовали бы в Риме, например. Никакого скандала, конкретно — распря двух магнатов — Крутицкого и Новикова. Тебя это все коснулось по другому поводу. Крутицкий заигрывал в свое время с культурой, чем приобрел себе прочный и долгосрочный авторитет. Новикову же этот его авторитет как кость в горле. А поскольку Третьяков у Новикова на содержании, возникла твоя тема. Затеять скандал, опорочить «вливания» Крутицкого в культуру, и все это за твой счет. Да и у самого Третьякова была крупная ставка на Даутова. Ведь до сих пор он не воспитал ни одного выдающегося пианиста. А без этого, как выяснилось, в вожделенную Англию ему путь заказан. Он хочет там преподавать, а ты оказалась сильным соперником его Даутову.

— Алеша, разве так бывает? — посмотрела на Тульчина Вера.

— Только так теперь и бывает.

— А меня-то он за что хотел изничтожить? Я ведь могла умереть или стать калекой.

— Он вас всех считает калеками, — ответил Алексей. — Он один — сверхкумир и супервельзевул. И даже все его подручные вроде юного пианиста Даутова — горстка праха. По этому профилю Третьяков всегда лидировал. Тут ему никто в подметки не годится, включая всех власть имеющих. Ответственность ни за кого он принципиально нести не собирался и не собирается… Лишь бы деньги текли рекой. Постоянно.

— Да он хоть понимает, что из-за меня может угодить за решетку?

— Когда вопрос стоит о власти, причем о власти безграничной, понимание отменяется. Начинается жизнь «по понятиям». А это совсем другое.

— Я давно хотела тебе сказать, Алеша, что я не буду участвовать в этом конкурсе. И в другом не буду. И в третьем.

— Но дорога свободна, — заметил Тульчин. — А небольшой налет скандальности только укрепил твой авторитет. Умным людям, а они изредка попадаются на этом свете, понятно, что ты не верблюд…

— …А Изысканный Жираф, который бродит и по ночам прячется в мраморный грот. Так вот — хочу в мраморный грот! А что за бандосы искали меня в Сетубале?

— Люди старшего Даутова. Пытались спасти задницу его сынка.

— Это люди старшего Даутова, — протяжно произнесла Вера. — Семья вурдалаков Даутовых. Обладатель Гран-при Даутов.

— Они хотели как-то все замять, чувствуя, что пахнет жареным.

— Откупиться, например? — предложила Стрешнева.

— И откупиться тоже.

— Во дают! — восхитилась Вера. — Это круто. Большой московский стиль. Послушай, Алеша, где мы с тобой живем?

— Между Марсом и Венерой, в доме каменном большом…

— Там живут Алеша с Верой… А дальше как?

— А дальше — тайна. Устраивает?

— Очень даже. Ни о чем никому не расскажем. Никогда не вернемся домой. У меня это стихотворение время от времени всплывало в мозгу. Здесь, на чужбине. То есть я поняла, что такое не вернуться домой. Никогда. В полной мере. Я ведь даже маму забыла. Вроде бы что-то вспоминала, как я была ребенком, например, и что кто-то со мной был, большой и добрый, красивый. И на том воспоминание отменяется. Остается море, песок, чужие небеса…

— В этом виноват я, — нахмурился Тульчин.

— Да, в этом на тот момент виноват ты. Все тогда было в твоей власти. Это правда. Но теперь, Алеша, нечего помнить об этом. Я не помню. Специально про это забыла. Но в конкурсе я участвовать не стану по другой причине. Понимаешь, не мое это дело. Музыка — отдельно, шоу — отдельно. Пусть там всякие Даутовы шныряют.

— Для него все кончено, — ответил Тульчин. — Гадкий мальчишка оказался по-мелкому жадным. Он решил заграбастать деньги этой Саманты, якобы тобой украденные. И золотые украшения.

— Вот это мне совсем непонятно, — пожала плечами Вера. — Я-то ладно. Он вообще на мне свихнулся, бедный и гадкий. Он недавно собирался превзойти меня как музыканта за сто дней. Или за двести. Как бухгалтер. А как он все пытался объяснить?

— После твоего исчезновения ниточка стала стремительно разматываться. Капитан Кравцов и его друзья действительно люди уникальные, за Новиковым давно охотятся, а сопоставить подлости Даутова с ходами Третьякова не составило труда. Через день после твоего исчезновения допросили Саманту. Американка сначала обвиняла тебя, потом испугалась и призналась, что Даутов готовил какую-то авантюру, чтобы устранить тебя как соперницу Саманты. А дальше — дело техники. Через несколько дней, ранним утром, Даутова взяли на его квартире, где он находился в обществе той, кого ты называешь Геллой, с твоими вещами и документами. И прежде всего — с твоим перстнем. Рудольф был настолько поражен, что для начала во всем признался. Перстень был его основной целью. Только не сказал, мерзавец, что сделал с тобой. Утверждал, что ты напилась, устроила сцену ревности и уехала. И больше он о тебе ничего не знает. Уже после твоего звонка, когда Кравцов пообещал ему не отдавать его под суд, сознался, что опоил тебя и отправил по заранее сделанной при помощи папаши визе. А за этой Геллой, которая на самом деле Алла, наблюдение велось давно. Она причастна к ряду необычных квартирных краж.

— Ах да, мне Павел говорил, что воровской вкус сильно изменился за последний год. Появились воры, которые не метут все подряд, а, так сказать, выковыривают изюм. Ищут волшебные перстни, к примеру.

Солнце давно зашло, скрылось, утонув в море, но в долине было светло от яркой луны, которая отражалась во множестве ручейков, сбегавших со скал и звучащих на все лады. Алексей замолчал, наслаждаясь волшебной картиной, а потом продолжил:

— Кражи эти связаны с предметами, которые относятся к истории культуры. Это было всегда. Просто сейчас новый виток. В начале третьего тысячелетия, после предшествующего хаоса и бедлама, первыми поумнели как раз воры. Олигархи начали вкладывать деньги в крупные культурные акции. А мелкая сволочь стала скрести по сусекам. Благо там полно всяческих допотопных сокровищ, как выяснилось. Остальная часть общества не слишком поумнела и оказалась неготовой к бурной атаке проходимцев.

— Я типичный представитель основной части общества, — с грустью призналась Вера. — Я оказалась неготова ко всему без исключения.

— С тобой все обстоит иначе. Ты сама раритет. Но тебя хотели не похитить, а растворить.

— Довольно, больше не могу, — закричала Стрешнева. — Они добились своего. Я не хочу заканчивать консерваторию!

— Это мы обсудим после.

— Это не обсуждается, Алеша. Я выхожу за тебя замуж, если, конечно, возьмешь. И все. Я хочу жить, как живет Катарина. Любоваться природой, слушать музыку моря, леса, гор. Преподавать музыку детям, воспитывать своих малышей, наконец. Но не для того, чтобы они стали кумирами публики и всяческими секс-символами. А для того, чтобы прикоснулись к таинственному миру. Мне кажется, ты хотел именно этого? Или я не права?

Алексей взял Веру на руки. Она закрыла глаза и мгновенно уснула.

Сквозь сон девушка слышала, как Алексей вносит ее в дом и что-то весело говорит горцам. Различала одобрительный гул голосов и обрывок красивой старинной песни. Но не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. И это Веру совершенно не тревожило. Зато проснулась она раньше всех. И решила, что они должны составить подробный план дальнейших действий. Вместе с Алексеем. Но сначала надо попробовать сделать это самостоятельно. Нельзя жить без всеобъемлющего плана, потому что только тогда ты вправе сам корректировать события или их отсутствие. Иначе начинают корректировать тебя, не прилагая к этому никаких особенных усилий. Ты просто-напросто наполняешься чужой рутиной и становишься мертвым чучелом. И какая разница — стоишь ты в углу, висишь на стене или играешь на фортепьяно.

Вера подумала на всякий случай, что это мысли из прошлой жизни.

Она вышла из башни и тут же представила, что находится в Высоком Городке.

Видение было настолько ярким, что девушка потерла глаза. Пейзаж был иным, но свет, воздух, зелень и синь — все было оттуда.

Алексей нашел Веру в Долине ключей немного встревоженный.

— Ты успел привыкнуть к тому, что со мной постоянно что-нибудь происходит, — заметила Стрешнева. — А я умудрилась за несколько дней отвыкнуть от этого. Сначала мы поедем к моим родителям. Нельзя ли сделать это как-нибудь поскорей? Скитаться по чужим углам, даже если они так причудливы и великолепны, слишком большой труд. Я и так сделалась португалкой. Разве ты не заметил?

— Еще как заметил, — в тон ей ответил Алексей. — То есть ты опередила себя на триста лет.

— Да, — серьезно согласилась Вера, — я это сделала. Я тебя догнала. Ты не передумал за ночь, которую мы снова провели отдельно, жениться на мне? Ты всю ночь пил вино с этими разбойниками и жалел, что связался со мной?

— Поживем — увидим, — неизвестно чему улыбаясь, ответил Тульчин.

На следующий день они были в Сетубале.

— Это моя вторая родина, — сказала Вера Катарине. — И ничего не могу с этим поделать. Я здесь снова родилась. Думаю, что мама простит мне этот казус. Я так смешно бродила по вашему городу, думая сначала, что я американка, даже вспомнила свою родную реку — Миссисипи. Вполне серьезно.

Алексей сделал короткий звонок капитану Кравцову. Только тогда Вера поняла, что к ней вернулся подарок Осетрова — ее мобильник, украденный вместе с документами.

Она тут же позвонила матери и сказала, что скоро приедет. И не одна.

— Невероятно, — ответила Марта Вениаминовна. — Не было ни гроша — да вдруг алтын! Поздравляю на всякий случай. Не знаю еще — с чем, но, кажется, догадываюсь…

Вдвоем с Алексеем они долго прогуливались по Сетубалу.

— Дом присматриваешь? — обнимая Алексея, смеялась Вера. — Знаю, знаю, стал бы ты меня так долго водить по этим извилистым улицам!

— Музыку сочиняю, — ответил он. — Маленькую серенаду — для тебя. Фа-минор. Не зря ты водила меня в долину ключей. Удивительно, что мы встретились именно в этих сказочных горах, будто тебя некто мудрый и сердитый перемещает ради меня.

— Почему сердитый? Просто — мудрый. Я такого старика видела тогда в Питере. И он что-то важное сказал обо мне, словно видел меня насквозь. И я тогда испугалась себя и не хотела ехать к вам с Кравцовым, хотя и не знала, что ты в Москве, а собралась бежать в Высокий Городок. Но как будто старик, тот самый, меня на расстоянии остановил. Может, он и сейчас где-то здесь. Смотри, вот же он!

— «Это он, это он, ленинградский почтальон!» — радостно воскликнул Тульчин.

— Алеша! — засмеялась Вера. — Что ты так кричишь?

— Только поезд! — ответила девушка голосом, не терпящим возражений, на предложение купить билеты в агентстве Аэрофлота, которое попалось им по дороге. — Мы должны ехать через Пиренеи, как во сне, который я здесь видела. В том сновидении был ты, такой же — как раньше и одновременно такой же — как в Москве. А еще ты был деталью пейзажа, апельсиновым деревом, домом в мавританском стиле и целым городом, который внезапно разворачивается на черной и зеленой равнине… А потом, я хочу хоть краем глаза увидеть Мадрид. Я полюбила Португалию, но в этой любви много печального. Все это нужно разбавить пространством. Ты понял?

— Мудрено говоришь, милая, — ответил Тульчин. — Но в твоих словах слышится тайное желание мир посмотреть, впрочем, мне это только на руку, и я покоряюсь. Но тогда придется делать остановку в Париже. Впрочем, это для меня тоже полезно. Может наконец выберешь место своего дальнейшего жительства.

— Ты надо мной смеешься, Алеша. Не надо смеяться над той, которая еще недавно была столь несчастной. Вот в этой корчме я пожирала сардины и пила здешнее вино, когда себя не помнила. Понимаешь, я стала уникальной. Я помню, как однажды не помнила себя. И вот, не помня себя, я как бы вглядывалась в другое пространство. Знаешь, была такая картинка в учебнике по астрономии — как любопытный человек проломил головой сферу Птолемея и увидел такое! Бесчисленные какие-то созвездия для начала. Оказывается, что я в беспамятстве узнала о себе самое главное. Где угодно, только с тобой… А ты говоришь — место…

— Да все это ты сама говоришь, — радуясь тому, что сказала Вера, отмахнулся Тульчин.

До Лиссабона русских гостей довез Хуан на своей большой машине, провожала их в Сетубале вся компания новых друзей, опять пили портвейн, кричали, смеялись. В Лиссабоне Хуан посадил Веру и Алексея на самолет, следующий в Мадрид. В этом городе они провели всего несколько часов.

— Все разглядим по дороге, — попросила Вера. — Я хочу в поезд. В поезде как в доме, да еще куда-то едешь. Я иногда прихожу в восхищение от неизвестной дороги как от чуда.

— Я никогда не путешествовала в двухместном купе, — удивленно говорила Стрешнева, когда они вошли в аккуратный, чистенький поезд, удивительно узкий по сравнению с российскими составами. — Это столь же странная вещь, как то, что ты рассказывал про капитана Кравцова. Я так и не осознала, кто он такой? Частный детектив? У него сыскное агентство закрытого типа с ограниченной ответственностью, как сейчас говорят? У кого вы отобрали тогда фантастически красивый аккордеон? Это ведь штучная работа?

— А ты знаешь, кому принадлежал этот аккордеон и сколько он может стоить? — спросил Алексей.

— Наверняка это аккордеон Лаврентия Берии, — ответила Вера. Он играл на нем своему другу маршалу Жукову. В сороковом году. А стоит он полмиллиона долларов. Я угадала?

— Почти, — засмеялся Тульчин.

Меж тем поезд незаметно тронулся, и Мадрид, своим размахом вытеснивший Сетубал, сам схоронился в неизвестности. Вместо него пред глазами стал медленно разворачиваться легендарный испанский ландшафт, известный Вере до мелочей по знаменитому роману Сервантеса, который она несколько раз прочла еще в детстве.

— Сейчас где-нибудь появятся мельницы, которые Дон Кихот так потешно сокрушал, приняв их за злобных гигантов. Вот уж не думала, что детские впечатления имеют такую страшную силу. Я до сих пор представляю эти картины так ярко, что в глазах рябит.

— Но ты же говорила, что поезд — это дом, где спокойно и уютно.

— В том-то и дело, уютно, как в детстве, ты прав. Только иногда можно будет отдыхать от дорожных впечатлений в твоих объятиях?

— Хоть все время, — улыбнулся Тульчин. — Мы будем закрывать эти очаровательные шторки, и у тебя перестанет рябить в глазах.

Скоро вместо апельсиновых рощ, древних каменных зданий и желто-серых равнин появилось уютное, домашнее пространство вагона, этой стальной капсулы, несущейся навстречу европейской ночи.

— Слава Богу за все! — сказала Вера. — Мы все-таки здесь и сейчас, и вдвоем. Может быть, лучше этого вообще ничего нет…

В Париже Алексей и Вера провели три дня. Юлька Сычева ничуть не удивилась их совместному появлению.

— Давно бы так, — молвила она, втайне радуясь, что можно будет поболтать на родном языке.

— Наша героиня, Верочка Стрешнева, — представила Юлька подругу своему мужу, Никите Афанасьеву, элегантному питерцу, который давно сделался парижанином.

— Очень рад, — ответил тот. — Юля все уши мне прожужжала, много выдумывая о вас.

Никита и Алексей по-братски обменялись рукопожатиями и вскоре укатили по делам на белоснежном «Форде» с огромным багажником.

— Я невыразимо страдала, думая о тебе, Стрешнева. Никто тебя не знает так, как я! И не обижайся, ведь это чистая правда. Я потеряла покой и сон в последнее время. Где ты шлялась, дозвониться до тебя невозможно? Раз дозвонилась, но мне ответила какая-то зловещая старуха. Это Баба-яга, я не ошиблась? Я была уверена на сто процентов, что ты по легкомыслию вляпалась в какую-нибудь скандальную любовную историю. И ужасалась тому, что это может дойти до Алексея. Я знаю, как он следил за твоими успехами и всей прочей информацией о тебе.

— Не говори ничего, пожалуйста! — взмолилась Вера. — Ты почти угадала.

— Все это глупости! — Сычева, ловко орудуя ножом, резала на тонкие ломтики кусок свежего парного мяса, собираясь готовить «традиционное блюдо этих лягушатников», как она выразилась, бифштекс с кровью. — Ты, как захудалый отпрыск московского боярского рода, однажды решила покорить эту Москву. Вернуться из своей провинциальной бездны на белом коне. Пустая и ложная затея. Как ты не свихнулась от гордыни, ума не приложу. И все у тебя было подчинено этому возвращению. Может быть, бессознательно. Но тем страшнее был твой поход.

— «Иду в поход, два ангела вперед, один душу спасает, другой тело бережет», — вспомнила Вера песню, которую слышала однажды в электричке, ее исполнял мальчишка, искусно аккомпанируя на старом баяне. Он совершенно не был похож на публику, которая обыкновенно подрабатывает таким нехитрым способом. Наверное, потому эти строчки и запомнились навсегда. А может, еще почему-то.

— Она еще и поет! — удивилась Сычева. — А я из-за тебя ночей не спала. Я знала точно, что тебя эти твои увлечения заскорузлой мистикой доведут до известного состояния.

— Никакой мистики, — парировала Вера. — Я хотела выйти в люди, не скрою. Правда, ни системы, ни метода у меня не было и быть не могло. Кроме детской бесчеловечности, которой я, конечно, отличалась.

— Когда мой муж Никита познакомил меня с Алексеем, — важно произнесла Юлька, — и я узнала, что ты когда-то сбежала от него в Москву, я тебя похоронила. Поняла, что ты способна на самоубийство, что у тебя это в крови.

— Да чепуху несешь, Юлька, — обиделась Стрешнева. — К тому же я переменилась настолько, что ты можешь молчать обо мне. Дай-ка я лучше помогу тебе справиться с этой разъяренной сковородой. Как вообще можно что-либо готовить на таком огне!.. Когда ты уехала из России, — продолжала Вера, делая безуспешные попытки перехватить инициативу приготовления пищи у подруги, — я немного растерялась. Проложенная тобой дорога мне показалась слишком уж обыкновенной, тривиальной, что ли. Многие идут таким путем — выходят замуж за границу. Мне хотелось достичь чего-нибудь самой, понимаешь? Но теперь это уже не имеет значения.

— Бифштекс с кровью готовится только на таком огне, и не лезь со своей помощью, только мешаешь. Лучше хлеб нарежь, сделай бутерброды с паштетом, — вон там, из гусиной печени, и вымой листья салата. — Юля заняла выгодную позицию у плиты, оттеснив Стрешневу к холодильнику.

Потом они весело и изысканно накрывали стол. Белоснежная скатерть, тонкое стекло, серебряные приборы, — Вера отметила про себя, что все в доме у Юльки было безукоризненно.

— С каждым днем все возрастающими темпами повышается уровень жизни эмигрантов, — голосом диктора телевидения советских времен произнесла Вера.

— Когда я увидела тебя по телевизору, — продолжала гнуть свою линию Сычева, — думала, что упаду в обморок. Для твоего внутреннего устройства столь шумный успех — это несчастье.

— Отчего же? — удивилась Стрешнева. — Зато сразу же приехал Алексей, которого я было навсегда утратила. Думаю, что это как-то связано.

— Связано-то связано, — мечтательно ответила парижская подруга. — А помнишь ли ты мой звонок после твоего возвращения из Норвегии? Я угадала, что на твоем столе роскошный букет пионов.

— Как сейчас помню, — важно ответила Вера. — Уж не хочешь ли ты сказать, что приезд Алексея устроила ты?

— Ни в коем случае, просто он как раз гостил у Никиты, и мы довольно часто говорили о тебе. Потом он моментально исчез, позвонил из Москвы и спросил у меня, какие цветы ты любишь больше всего в это время года.

— Мне кажется, ты сочиняешь про меня роман и хочешь, чтобы я занялась тем же.

— На самом деле все просто. Нужно не идти против себя, а совершать поступки. Пойми одно, чтобы не пропасть в этом мире, нужно прицепиться к сильному, умному, талантливому, удачливому мужику. И только тогда, когда ты будешь под его абсолютной защитой и покровительством, можно подумать о самостоятельном творчестве. Запомни это, подруга. Вот я взяла и приехала однажды к Никите в Париж. Он знать обо мне ничего не знал. Я возникла как чертик из табакерки. И была уверена, что он оценит мое диковинное появление. Вся моя поклажа состояла из его нового романа, написанного на французском, и серебряного браслета на левой руке. Эта книжка мне ужасно понравилась, а я ужасно понравилась Никите. «Ты будешь моей женой», — сказал он и сжал мне запястье, на котором красовался серебряный браслет.

— У нас с Алешей все было совсем не так…

В окнах за темными кронами деревьев блеснула молния. И это сияние не прервалось сразу, а причудливо разбежалось в изменившемся пейзаже, прежде чем послышались мощные удары грома.

К ужину вернулись мужчины. Они еще некоторое время оживленно обсуждали что-то, чем, видимо, были сегодня заняты, и лишь после этого Никита обратился к женщинам:

— Итак, Алеша будет руководить моим оркестром. Только что мы заключили контракт. Кстати, Верочка, хочу раскрыть вам секрет, — выбор этот был сделан Алексеем из-за вас. Он подумал, что вам будет легче жить в Париже, поскольку здесь ваша старинная подруга и моя прекрасная жена Юлия. Так что именно вам я обязан счастьем в течение года работать с моим хорошим другом.

Вера поняла, откуда в Афанасьеве эта чудесная способность писать книги на нескольких языках и при этом быть пианистом-виртуозом. Чего бы он ни касался, мгновенно обретало строй, порядок и завершенность.

С удивлением заметила девушка, что ее Алексей во многом похож на своего парижского приятеля. И когда разговор коснулся этого их сходства, Афанасьев, не мудрствуя лукаво, высказал свои взгляды, совершенно космополитические, нисколько не смущаясь, как они будут восприняты.

— Деление на так называемые нации весьма условно. Есть более устойчивые звенья. И называйте их как угодно — семьи, кланы, цеховые какие-то единства, — это справедливо будет только в одном случае, если за всем этим конгломератом будет четко просматриваться древо общей истории и культуры.

— Пожалуй, это можно понять на примере музыки, — заметил Алексей.

— Ну да, — смеясь ответил Никита. — Ничего нет проще музыки. Она вненациональна, если говорить о ее понимании. Ведь австрийскую, например, музыку не надо переводить на русский язык. Так что мой тост за материк, на котором мы встретились, то есть за мировую культуру как таковую, сотворившую нас, вне зависимости от того, где мы располагаемся, и сделавшую нас удивительно похожими друг на друга при абсолютном личностном различии. Первая симфония Тульчина как раз подтверждает мои мысли. Образы, которые заявил Алексей, имеют отношение только к любви. А она — явление божественное, всемирное. Разница только в том, как конкретный человек переживает это космическое явление. Фортепианная партия этой блестящей симфонии, кстати сказать, — несомненно это вы, Вера, ваш образ. И мне особенно приятно сейчас напрямую общаться с мелодией, то есть с вами.

Вере оставалось только соглашаться, ведь о тайнах мировой жизни размышляют многие люди. Но прикоснуться к этим тайнам, разгадать их можно только практически. И наиболее совершенный ключ — конечно же любовь. Или творчество, замешанное на любви. В эту ночь Вера, как тогда в Москве, пробралась в комнату Алексея, и все было как прежде, может, только чуть больше грусти прибавилось да появился оттенок бережной нежности в его поцелуях.