Ниточка судьбы

Глава 2

Про него-то девушка и вспомнила, когда вошла в совершенно разгромленную квартиру, беспомощно опустилась в кресло и заплакала. Все вещи были разбросаны, несколько цветочных горшков разбиты, на полу валялись ноты вперемешку с землей и цветочными лепестками. Вера позвала Штуку, но та не откликнулась. Заглянув во все углы, на кухню, в ванную и в туалет, Вера убедилась, что кошки нет, и похолодела. На старинной люстре висел кусок персидской парчи, из которой она так и не удосужилась сшить наряд. Девушка сняла ткань, взобравшись на стол и думая о том, что злоумышленник был высокого роста.

— Спокойно, — приказала она себе. — Ничего не трогать и позвонить участковому. Самое ужасное, что нет Штучки. Это для меня важнее всего. Не хватало еще, чтобы с ней что-нибудь случилось…

Стрешнева была уверена, что во всей этой зловещей акции таилось что-то нечеловеческое.

Она позвонила капитану Кравцову, который как будто ждал ее звонка. Сказал, что будет с минуты на минуту, и попросил ничего не трогать. Голос «шерифа», как Вера окрестила Павла Сергеевича, ее успокоил. Как бы там ни было, она все делает правильно.

Девушка причесалась перед зеркалом в ванной, в которую, как видно, учинившие разгром вовсе не заглядывали, и тут же в дверь позвонили.

Вера бросилась к двери, думая, что это ее «шериф». А увидела перед собой двух девчонок из соседнего подъезда и свою кошку, задумчиво глядящую на хозяйку.

— Она гуляла сама по себе, — сказала первая девочка.

— А это для нее нетипично, — добавила вторая.

— Киска сбежала от разбойников, — ответила Вера, улыбаясь.

Штука протянула в ее сторону лапу, как маленький медвежонок, и замурлыкала в черные усы.

В это время возник капитан.

— Кошку, как вещественное доказательство, тоже не трогать, — мрачно пошутил он. — Она, конечно, все видела, но рассказывать ничего не собирается. Хотя одна смешная семья, мои друзья, филологи из Тарту, очень ловко переводят на человеческий язык всяческие изречения их замечательного кота. Однако у него другая жизнь.

Между тем они вошли в квартиру, которую участковый окинул профессиональным взором.

— Давайте подумаем, что исчезло, если вообще что-то украдено. Мне кажется, вас просто кто-то неудачно запугивает. По какой причине? Может быть, ваша хозяйка таким образом хочет вас отсюда выжить? Очень остроумно, конечно. Или эта версия кажется вам неправдоподобной?

— Отчего же, — ответила Вера. — Это, кстати сказать, первое, что пришло мне в голову. Правда, после того как вы об этом сказали. Думаю, что лучшего квартиросъемщика, чем я, она никогда не найдет. Бабуля хочет, чтобы я платила больше. Напрямую сказать об этом стыдится. Такой уж она человек. А извращенное ее воображение заставляет безбожно врать про богатого клиента, который якобы хочет снять именно эту квартиру. Правда, клиент этот каким-то образом все же нарисовался.

— Или его нарисовали? У вас есть тайные недоброжелатели? Завистники, враги? Мальчиков у подруг случайно не отбивали, а? — Кравцов добродушно улыбнулся.

— Нет, — ответила Вера, — разве что всякие завистники внезапно начали плодиться с ужасной быстротой. Без всяких на то оснований.

— Вы ведь не курите, — внезапно сказал капитан, поднимая с пола какой-то предмет. Это была пачка сигарет «Данхилл», наполовину опустошенная.

— Я никогда не курила, — ответила Вера. — И даже не пробовала. — Как это я не подумала, что здесь кто-то «кадил дьяволу», как говорил один мой знакомый. Остался тонкий неприятный запах. Знаете, некоторые мои музыкальные способности связаны с миром запахов. Определенные сочетания звуков для меня обладают и ароматом. Сложно объяснить.

— Отчего же, — ответил капитан. — Вещи, конечно, непростые, но мне доступные. Кстати, это сигареты фирменные, дорогие. Я думаю, что посетили ваше жилище двое. Возможно, парень и девушка.

— Как? — изумилась Вера.

— Отпечаток женского каблука на мягкой нотной бумаге. Не вы же здесь танцевали сейчас? А в прихожей, напротив, грязный след кроссовок большого размера. Насколько я понимаю, в квартиру вы заходили не в сопровождении поклонника.

— Может быть, вам даже известна фамилия этой, так сказать, девушки? А ее молодой человек, что вы о нем скажете? Отчего они не запалили здесь костер, например?

— Они что-то искали. И, скорее всего, не нашли. Потому что предмета этого здесь не было. Золото и украшения вы где храните?

— Драгоценности у меня с собой. После того случая, сами понимаете, я захватила их в гости к подруге.

— Правильно сделали, Вера! Смотрите, с каким изуверством вывернуты маленькие ящички, где, по мысли злоумышленников, могли быть спрятаны кольца, серьги, камни. Они, похоже, искали здесь некий тайник.

— Да, я иногда хранила украшения здесь, в персидской коробочке.

— А кто об этом знал? — уточнил Павел Сергеевич.

— В том-то и дело, что никто. По крайней мере, я никого не подозреваю.

— Это вы правильно решили. Шпиономания — занятие утомительное. А то подумаете, что облик преступника или заказчика сидит у вас в подсознании, и сон потеряете, и покой.

— Это я-то? — рассмеялась Вера. — Да меня из пушки не разбудишь, а такого события, чтоб лишиться благословенного покоя, я что-то пока не наблюдаю. То есть вас конкретно я не имею в виду, — поправилась девушка, немного смутившись. — Кстати, я купила великолепный замок.

— Этот вопрос мы сейчас уладим, — мгновенно отреагировал капитан. — У вас найдутся инструменты? Сигнализация будет установлена на днях. А замок я врежу немедленно. К тому же, заметьте, сюда больше никто не придет. Отчего я в этом уверен? Уверен, и все. Первый ночной визит был устроен для того, чтобы вас напугать. Далее: без вас искали что-то — и не нашли. Заметьте, все это произошло непосредственно после вашего приезда. Как будто прозвучала некая команда. Вам лучше знать, кто ее мог отдать послушным исполнителям. Кстати, вы хорошо шьете? Это бабушкин «Зингер»? Этого мышонка вы сами сшили?

— Вы угадали, я шью неплохо, — ответила польщенная Вера. — Правда, сейчас я редко этим занимаюсь. Много времени занимает музыка, но швейное дело тоже своеобразное музыкальное приношение. А мышку мне подарила подруга. Сегодня.

— Подруга? Вы крайне современный человек, Вера, искусство для вас не противоречит жизни, и наоборот. Помните, я говорил вам, что кражи в последнее время стали какими-то подозрительными. Не все, но определенный процент. Не стану предвосхищать события, но здесь мы имеем дело с чем-то подобным. Что же все-таки могло исчезнуть?

— Сначала я решила, что могли похитить ноты, у меня довольно много букинистических редкостей, дарили хорошие люди на долгую память. Есть с автографами Святослава Рихтера, например, Горовица, есть и более ранние. Есть редкие фотографии начала века, вот они-то для антикваров представляют несомненный интерес. Понятно, картинка не какая-то там закорючка на нотной бумаге. Но их не так много, во-первых. А во-вторых, думаю, что они все на месте. То есть сейчас, здесь, на полу.

Скоро Вера обнаружила все раритеты, о которых говорила.

— Вам, наверное, смешно, Павел Сергеевич, я имею в виду и ситуацию, и эту нелепую квартирку, да и соломенная хозяйка с черной кошкой производит комичное впечатление.

— Ну что вы, — ответил Кравцов, который в это время принялся врезать замок. — Мне есть с чем сравнивать. Беда только в том, что я не очень хорошо представляю ваш круг.

— Да какой там круг, — посетовала девушка, — оказавшись в столице, я, провинциалка, довольно скоро замкнулась, и если какой-то круг и сложился, то я не слишком замечала его. Я хотела играть лучше всех. Всего-то, уж простите мне эту наглость. Потому я просто не знаю, кто и зачем был рядом со мной. Мне казалось, что музыка всех интересует еще больше, чем она увлекает меня. Конечно, я заблуждалась. И вот теперь пожинаю плоды своего неведения. А вы ловко это делаете, я имею в виду замок. Слесарничаете по совместительству?

— Всему научился в свое время. — Кравцов довольно улыбнулся, похвала Веры заметно польстила ему. — И в ПТУ успел поучиться, и армию родную никогда не забуду. А что-нибудь такое вот, необычное, прежде замечали? Какой-то странный интерес либо что-нибудь подобное?

— Может быть, Павел Сергеевич. Но это все было смеху подобно. Даже говорить не стану!

— Ну как хотите, — отвечал капитан рассеянно, щелкая язычком замка, который приводил в движение потайную пружинку. — Замок действительно классный, только вам предстоит научиться с ним обращаться. Впрочем, я покажу… Понимаете, — продолжил он, закрепляя замок в приготовленном для него отверстии, вам никто не говорил, что все ваши успехи будут вызывать только зависть и ненависть.

— Нет, — честно ответила Вера. — Я была выше этих мыслей, как всякая провинциальная дура. Да и какие у меня успехи, если серьезно поразмыслить?

— Здесь вы не правы. Но некто думает о вас именно так: девчонка, выскочка, гордячка.

Вера отдавала себе отчет в том, что Павел Сергеевич пытается выяснить что-то о ней и о людях, которые ее окружают. Она была уверена, участковый ждет, когда она то ли проговорится, то ли назовет кого-нибудь, кого он будет потрошить и выводить на чистую воду. Так она думала, но слишком неохотно. Как только у нее возникли проблемы, этот человек немедленно стал ею заниматься, и это было важнее всего. Подозревать Вера не имела права никого. Все это было слишком чудовищно и вызывало лишь приступ дурноты и ни с чем не сравнимую брезгливость.

— Я выиграла этот конкурс, наверное, не случайно. К тому же в Норвегию я приехала потенциальным победителем. Но, честно говоря, для меня как-то это не было самым главным. Я вовсе не притворяюсь и не кокетничаю. Такое вот было забавное заблуждение. А что касается зависти или ненависти, — по крайней мере, в Москве я с этим, пожалуй, не сталкивалась. Вот раньше, в детстве и ранней юности, всякое бывало. Вы будете смеяться, но тогда мне приходилось действительно несладко. Правда, я не помню тех людей и причин, из-за которых меня преследовали.

Меж тем Кравцов закончил с замком, а Вера собрала ноты, вернула на место горшки с цветами, делая все это нехотя, в расстроенных чувствах.

— Мне страшно, Павел Сергеевич, и знаете почему? Думаю, что я человек бесчувственный, что касается жизни. Достаточно грубый, невнимательный, и наказанием за это может стать только подобная стихия. С чем я, похоже, снова столкнулась. Рок, так сказать. Правда, исправиться я тоже могу. Я не всегда была такой, и это вселяет в меня надежду. А как вы думаете, долго все это будет продолжаться?

— Подойдите сюда, — вместо ответа позвал капитан, — видите эту кнопку? Ее надо слегка отжать, прежде чем введете ключ в скважину. А потом сразу отпустить. Слышите щелчок? Ваш замочек сработал, теперь трудно будет его взломать, если только вместе с дверью. Мне кажется, — продолжил он, удовлетворенно разглядывая аккуратно врезанный замок, — в этой истории вы сами мало что значите. Скорее всего, охотятся не за вами, а за тем, что вам принадлежит или принадлежало. И закончится все тогда, когда это «что-то» найдут. Впрочем, для вас обстоятельства могут обернуться трагически, поэтому я постараюсь найти того, кто пытается смутить ваш покой.

Кравцов попросил позвонить завтра в полдень. Он несколько раз быстро смотрел на часы, после чего столь же стремительно позвонил, достав из кармана объемистую рацию, кому-то из своих подчиненных. Суть разговора Вера не уловила, отметив только, что настроение у капитана хорошее. Потрепав на прощанье за загривок кошку и сказав ей: «Опасно тебе находиться рядом с твоей хозяйкой, малышка», участковый легко сбежал по ступенькам к лифту, крикнув: «Будьте завтра обязательно дома! Придут устанавливать сигнализацию».

Вера быстро сделала уборку, накормила Штуку, укоряя себя в том, что не сделала этого раньше, и приняла душ.

Ни о каких злоумышленниках она больше не вспоминала. На месте этих призрачных персонажей, которые пытались ее обокрасть, возникла легкая тревога и любопытство. И более всего был интересен ей только что ушедший капитан. Участковых она представляла как-то иначе. Этот в обыкновенную схему никак не укладывался. Стрешнева была уверена, что, зайди она в отделение месяц назад, никакого Кравцова она бы там не нашла. Она даже пыталась вспомнить, где и по какому поводу слышала эту фамилию. «Ну вот, началась шпиономания, только с другого боку, — подумала она. — Сейчас еще решу, что он похож на норвежца, ну так и есть, похож. Странно, но я хочу в Норвегию, обратно. Не за славой, просто так, побродить одна».

Но вместо Бергена и Норвежского моря перед глазами вставал Высокий Городок с его странной тысячелетней историей, дом дедушки на крутом берегу Волги, мама на крыльце…

Вера переоделась, отметив, что одежду никто не тронул. Впервые за несколько последних дней посмотрела на себя в зеркало. В принципе она была похожа на свои снимки из газет и журналов. Русская барышня, восходящая звезда. До автоматизма отточенные движения, никакой скованности. Вспомнила без особого энтузиазма о контрактах, о скором выходе ее записей в Германии, Англии, бог весть где еще.

«К океану великой музыки прибавится мое бряцание, — подумала она. — Некий фиорд с косматыми соснами. Но тихо, надо молчать об этом. Будущее совершенно неизвестно, все будет по-другому, и мне уже подается знак».

Кроме того, Стрешнева подумала, что неплохо было бы купить «Фольксваген», чтоб поколесить по Европе этим же летом. Куда только ее ни приглашали, и этим надо воспользоваться, только без лишних глаз, в которых она, Вера Стрешнева, отражается, как видно, неадекватно. Она давно собиралась научиться играть на гитаре, да мало ли чего еще надо сделать! За годы жизни без родителей девушка успела отвыкнуть от них, не привязавшись ни к кому. Даже к знаменитой Соболевой, лучшей ученицей которой она была.

Кошка терлась о ноги, точно просила не уходить без нее. Вера подумала, что больше всего любит находиться в состоянии выбора, в сумрачной, но достаточно светлой нише, откуда одинаково хорош любой шаг.

Спать не хотелось, слишком сильны были впечатления прошедшего дня. Она посмотрела на часы, было ровно девять вечера, и приняла простое решение — поехала с кошкой в Ботанический сад. Прогулка с любимой хозяйкой привела Штуку в обыкновенное ее состояние — сдержанного достоинства. Даже на матерого дымчато-черного верблюда, которого для развлечения детей расположили перед прудом с уточками, она поглядела как на своего не слишком удачливого собрата, настолько ей было уютно и спокойно.

В маленьком грузинском ресторанчике посреди Ботанического сада Вера пообедала, выпила стакан хорошего грузинского вина и накормила кошку тушеными баклажанами с орехами, деликатесом, который та любила. «Вези меня, извозчик, по звонкой мостовой», — не слишком рьяно неслось из динамиков, и не было привычных посетителей, которых Вера знала в лицо, они собирались тут немного позже. Официантки отлично помнили Веру и ее кошку, ничего не ведая ни о каких международных конкурсах. «Барышня, наверняка из хорошей семьи, выгуливает кошку, норвежскую лесную, сейчас вернется в какой-нибудь дом на улице Королева» — вот что они могли подумать.

Штука внезапно забеспокоилась, шерсть на ее загривке поднялась дыбом, она зашипела, что делала крайне редко. Это произошло после того, как за соседним столиком устроились двое, молодой человек и девушка, довольно приятная парочка, не обращавшая на Веру никакого внимания. Они были заняты исключительно друг другом, заказали кучу всякой снеди, ели, пили, смеялись.

«Я с тобой, Штука, с ума сойду, — тихо сказала она кошке. — Веди себя достойно, кто бы тебе ни был противен. Дромадера не испугалась, а тут на тебе». Кошка утихомирилась, но интерес к прогулке у нее сразу пропал.

«Забавно, что сказали бы филологи из Тарту, друзья Павла Сергеевича? — подумала Вера, вспомнив своего нового знакомого. — Не научилась я, Штученька, понимать твои изысканные речи».

Девушка расплатилась и покинула ресторан, приветливо попрощавшись с официанткой. Как обычно, они миновали барана и пса, чей дружеский поединок входил в расписание ресторанных зрелищ.

«Теперь можешь шипеть и фыркать сколько угодно, — сказала Вера кошке. — Ты ведь их аристократически презираешь». Но Штука не обратила никакого внимания на барана, тщетно пытавшегося забодать носящуюся вокруг него и радостно взвизгивающую собаку.

Вернувшись на улицу Гончарова, девушка решила проверить почтовый ящик. Обнаружила там несколько свежих открыток с поздравлениями и телеграмму из Петербурга, в которой старинные приятели предлагали ей незамедлительно приехать и получить большой денежный приз за песню, которую она им подарила во время оно.

«Деньги к деньгам», — спокойно подумала Вера, разглядывая сумму обещанного гонорара. Цифра стояла отдельно от текста, видимо для того, чтобы не смущать людей, имеющих доступ к телеграмме, столь большим вознаграждением. В дверную ручку квартиры был вставлен букет великолепных пионов. Никакой сопроводительной записки Вера не обнаружила.

Как только она поставила цветы в большую вазу, позвонила со своей дачи в Абрамцеве профессор Соболева, бархатным голосом обязав Веру непременно встретиться с ней через два дня.

— Девочка, я волнуюсь за тебя, — сказала она. — Ты еще не знаешь того, что знаю я.

Вера ценила в профессоре Соболевой эту ничего не значащую, кроме доброго расположения, таинственность, и успокоилась. Похоже, что жизнь входила в нормальное русло.

Пучок событий, исходящий из этой точки, немедленно стал раскрываться, как многолепестковый бутон пиона. Ближе к двенадцати из Парижа позвонила Юлька Сычева, талантливая пианистка, ее подруга, закончившая академию двумя годами раньше. Она, вероятно, была первым дубликатом Соболевой, потому более архаичным и незащищенным. К тому же она никогда не думала о карьере пианистки, а больше любила сам процесс.

После окончания консерватории Юлька буквально на следующий день махнула в Париж, где стала женой знаменитого на Западе литератора, лет двадцать назад эмигрировавшего из России по своей воле. Собственно, прославился он именно на Западе романами, которые с одинаковым успехом писал на английском, французском и даже, в виде исключения, на немецком. От любви к России у последовательной Юли Сычевой осталось только уважение к Соболевой и привязанность к Вере. Потому она время от времени звонила в Москву, на улицу Гончарова, едва ли не всякий раз застигая Веру в ситуации совершенно неопределенной. Вера видела в этом какую-то связь, и втайне была благодарна подруге за всякий звонок.

— Рада тебя слышать, Вера, поздравляю, — первым делом сказала Сычева, — и счастлива была слушать твою игру. Извини, если я неправильно строю фразу. Я говорю по-русски меньше, чем стоило бы. Ты скоро станешь большой русской музыкальной звездой. Это впечатляет даже меня, видавшую виды. Мой муж шлет тебе поклон и спрашивает, когда ты собираешься покинуть свою варварскую страну. Садись сейчас же на самолет, тебя ждет море цветов.

— Как видишь, — в тон подруге отвечала Вера, — мы живем в стремительно развивающейся стране. Прогресс налицо. Даже простые русские барышни способны теперь обрести известность. И для этого вовсе не обязательно демонстрировать длинные ноги или вилять задом. Сейчас выехать не смогу. Вот куплю автомобиль и двинусь в твою сторону.

— Ты больше не хочешь играть? Или у тебя появился личный водитель? Может быть, я его знаю?

— Не совсем, то есть вовсе не знаешь!

— Загадочная ты стала, Стрешнева. Но здесь, могу поклясться, тебе будет значительно проще. Как отреагировала Соболева на все, что с тобой произошло?

Вере почудилось на мгновение, что щелкнул дверной замок.

— Подожди, — быстро сказала она Юльке. — Кто-то пришел.

— Встречай, встречай, — весело ответила та, — но я еще хочу сказать тебе что-то.

Убедившись, что перед дверью никого не было, девушка вернулась в комнату.

— Не спрашиваю, кто к тебе пришел, но думаю, что это превосходный человек, я чувствую аромат цветов. Это, конечно же, восхитительные пионы.

— Как ты угадала? — спросила Вера, немного смутившись. — Соболева пребывает в состоянии триумфального траура. Считает, что таких, как мы с тобой, у нее уже не будет.

— Приезжай, мы обсудим это более живописно. Я совершенно не умею разговаривать по телефону. Мне надо тебя видеть, чтобы толком связать пару слов. На этих варварских европейских языках говорить с невидимым собеседником намного проще. Короче говоря, прими сей череп, Дельвиг, он принадлежит тебе по праву. Не стану тебя отвлекать больше. Хотела сообщить еще одну приятную для тебя новость, но передумала.

— Да врешь ты все, Сычева.

— Никогда этим не отличалась, — без всякой обиды ответила Юлька. — Просто к нам приезжает… Нет, не ревизор, но тот, кто тебе небезынтересен. Но все, я тебе ничего не говорила. Развлекайся, но не увлекайся. Ты сейчас окружена поклонниками?

Вере показалось, что Сычева звонит не из Франции, а из Ярославля или Ростова Великого, куда приехала все же именно из Парижа. «Ездила в Ростов, да набегалась от крестов», — усмехнулась она. В характере подруги всегда присутствовала необъяснимая прямота, украшенная такой вот странной сложностью. Что за новость, о которой вдруг стало нельзя говорить? Ах да, она решила, что ко мне пришли гости… или гость. В интуиции этой госпоже никогда отказать было нельзя. Цветы действительно здесь, вот только никакого намека на гостя. А жаль…

Девушка вспомнила оглядывающего ее квартиру Кравцова, представив его отдельно от роли опера, и улыбнулась.

Итак, она в родной Москве, домашней и милой, несмотря на полукочевой быт. В этом городе в течение столетий жили ее предки, о которых она знала не очень многое. Зато могла догадываться о тайная тайных, что неуловимо даже любимыми ею древнерусскими миниатюрами. Несмотря ни на что, она исполняет музыку лучше многих, и ее фирменный звук — оттуда, из московского средневековья. Уличив себя в ненужной сентиментальности, девушка затихла и незаметно для себя заснула.

Ей снился морской берег, крики чаек — и больше ничего…

Вера встала в восемь утра под звуки «Маленькой ночной серенады» Моцарта, как только сработал таймер магнитофона. За окном шел дождь, но было не слишком сумрачно. Попыталась понять, насколько она отдохнула, и очень долго умывалась, как обычно делала это в детстве, дома, когда не надо было никуда торопиться.

Квартиру она привела в идеальный, совершенный порядок. Собрала белье и те вещи, которые были разбросаны на полу, решив перестирать все, к чему прикасались руки злоумышленников. «Какая-то мистическая брезгливость, как говорит моя мама», — рассмеялась Вера своей действительно фантастической аккуратности. Вспомнила, что в двери новый замок. Об установке сигнализации подумала тоже, но без особенного энтузиазма.

Наконец, это чужая квартира, которую можно будет потом вспомнить добрым словом. Когда-то, может быть, даже скоро. В нее забрались обыкновенные воры. Как тысячи других жуликов, которые время от времени что-нибудь да крадут.

«Я раньше с этим не сталкивалась. И никогда не столкнусь. Сказал же Павел Сергеевич, что сюда больше никто не придет. Но вот я поеду в гости, домой. И тогда они опять могут прийти и уж точно что-нибудь стащат. А потому нужна сигнализация. Пусть будет сигнализация. Могу я себе это позволить?»

Так она все еще полусонно рассуждала, сортируя вещи и заправляя стиральную машину. Цветной китайский халатик положила отдельно в тазик, потом вытащила и встряхнула. Эта нежная шелковая вещица не должна стираться в машине. Разглядывая синих драконов и золотые маки на черном тончайшем материале, Вера начала напевать песенку на стихи Гумилева — про сердце, которое превратилось в фарфоровый колокольчик, и не услышала, как из кармана халата выпал и закатился под ванну маленький круглый предмет стального цвета.

Завтракать не хотелось. Вера перебрала разнообразные продукты, точно выстраивая ускользающую мелодию, и остановилась на овсяной каше с медом, который купила вчера. Кажется, ей говорили, что мед с акации и черноклена. Что за черноклен такой? Мед оказался превосходным. Нужно его есть больше, решила она. С ним даже эта противная овсянка вполне съедобна.

Сигнализацией квартиру оборудовали на удивление быстро. Вера полагала, что это запутанное и сложное действо, которое снова выведет ее из равновесия, но все оказалось много проще. Двое молодых людей, более похожих на маляров, рассказывая друг другу смешные анекдоты, быстро и ловко опутали всю прихожую проводами и принялись что-то сверлить, приколачивать, ввинчивать. К Вере они обращались подчеркнуто вежливо, что забавно контрастировало с сомнительными анекдотами, которые они тут же травили друг другу.

— И вот мужик открывает дверь. А перед ним скелет, на черепе лиловый цилиндр, а в костяной руке на бечевке желтые и красные воздушные шарики. «Ты кто?» — спрашивает мужик. «Я смерть твоя», — отвечает скелет. «Какая нелепая смерть!» — говорит мужик. Вот так! Ты понял, да?

— Очень подходящий анекдот, — рассмеялась Вера.

— Вам теперь абсолютно ничего не грозит, — успокоили ее молодые люди. — Да и мужику тому точно так же. Это же так, шутка. Любимый город может спать спокойно.

«Наше самочувствие напрямую зависит от направления ветра, — подумала Вера, проводив заботливых рабочих. — Кажется, нынче северо-западный ветер».

Она собралась сделать несколько ненужных звонков, но вдруг поняла, что этого делать не стоит.

Можно было отправиться в театр, в кино, куда-нибудь. Но это было отчасти похоже на те же ненужные звонки. Достаточно несанкционированной телефонной активности парижанки Сычевой.

«И теперь обязательно снова что-то случится, — решила Вера. — Юлечка просто так не проявляется. Это же наваждение какое-то».

В прошлый раз она позвонила как раз перед тем, как Вера задумала бросить все — и Москву, и классическую музыку, и дом родной, и податься куда-нибудь в вольное странствие, тем более что ей сулили неслыханные для нее деньги знакомые рокеры.

Они видели в ней идеальную клавишницу, и одна из песен, для которой Стрешнева в виде исключения «делала» клавиши, стала настоящим хитом, вопреки чудовищно наивному тексту. Пожалуй, Вера прилепилась бы к этой музыкальной банде, тем более что группа была питерская, новая. А в Петербурге она всегда видела нечто превосходное, северное, отличное от московской суетливости.

Но как раз позвонила Сычева и, срывая голос, кричала в трубку на другом конце Европы, что ей приснился дурной сон про несносную Стрешневу. Позже она призналась, что никакого сна не было в помине, а просто на нее такой стих нашел. Но Вера, оказавшись в привычном состоянии выбора, нечаянно спровоцированном подругой, в очередной раз в Питер не поехала, сказавшись усталой и больной, и на том ее реально головокружительная рок-биография, и, как теперь видно, к счастью, завершилась.

«От Питера до Москвы вези меня тепловоз, — напела Вера. — Всего лишь десять часов от Питера до Москвы…»

Внезапно она почувствовала то, о чем забыла в последние месяцы. Это было давление Москвы. Город иногда не схватывался рассудком и казался смертельным ипподромом, по которому мчатся без видимой цели бесчисленные призраки. Разумных очертаний этот устрашающий рой не имел, но силой обладал грандиозной. От этого хотелось спрятаться, как в детстве, невесть куда.

Но Вера знала, что проще выйти в этот странный город, который с некоторых пор считала родным, оказаться в какой-нибудь исторической точке, неважно каким веком она овеяна, и затихнуть, примириться, обрадоваться. Вблизи же улицы Гончарова ничего такого не было, разве что зловещие очертания советского периода, кажется, один из домов Лаврентия Берии, на чердаках которого когда-то стояли пулеметы, и чем это зловещее строение наполнено до сих пор, было страшно подумать.

Рассуждения с кошкой на руках были прерваны телефонным звонком. Вера подумала, что это капитан Кравцов, но ошиблась. Звонил знакомый журналист, который по-приятельски решил написать о ней нечто вроде очерка. Правда, он отличался тем, что писал для заработка книги в серию «Тайная Россия», в чем преуспел. Он был, что называется, книжным червем, умевшим извлекать из архивов страны нужную ему информацию с поразительной цепкостью и точностью.

— Меня уже сдали в архив? — спросила Вера.

— Да что ты, — гудел сильный бас Владимира Осетрова, — такой юной ты еще не бывала.

— Если ты свободен, то приезжай часа через два. Мне еще оперу надо звонить, — прибавила Вера.

— Свободен — не свободен, откуда я знаю. Но через два часа, пожалуй, загляну. Жаль, что в сутках двадцать четыре часа, а не триста. Жить стало бы лучше, веселей. А в какую оперу ты собралась звонить?

— Да нет, знакомому менту.

— Извини, я неудачно пошутил. Я-то думал, ты хочешь билеты заказать в оперу. А что случилось? Ладно, при встрече расскажешь. Но так я и знал, Вера, так я и думал, что добром твои смелые достижения не кончатся!

Бас растворился в гулком телефонном зуммере.

Вера, посмотрев на часы, позвонила капитану Кравцову:

— Здравствуйте, Павел Сергеевич, это Стрешнева. У меня все в порядке. Связисты свое дело сделали. — Она старалась говорить внятно и отчетливо, как женщина-офицер израильской армии. Как вести себя с Кравцовым, она до сих пор представляла более чем смутно.

— Здравствуйте, Вера, — приветливо ответил капитан. — Я знаю, что все в порядке. У вас великолепная кошка. Она не только ест все, что ей дает хозяйка, но умеет разговаривать. Правда, вы не все подряд научились понимать.

Пока Вера пыталась как-то интерпретировать слова Кравцова, он говорил уже о другом. Спрашивал, не обнаружилась ли в последний момент какая-нибудь пропажа. Даже пустяковая.

— Да вроде бы нет, — задумчиво сказала Вера, — все как бы на месте, все проверила — чайник, ложечки, вилочки и, конечно, сковороду, да еще патефон с пластинками…

— Вы отдохнули и способны шутить. Что-то должно было исчезнуть, Вера, — невозмутимо продолжал допытываться капитан. — В некотором роде знаковое, именно к вам относящееся. Вы сказали вчера, что все ноты целы, но вы уверены в этом?

— Честно говоря, нет. Дареные сокровища, так сказать, антиквариат нотный точно цел. А вот мои собственные исчезли. Но кому они могли понадобиться, Павел Сергеевич! Обыкновенные ноты, да еще исчерканные моим педагогом и мною, разрисованные, так сказать.

— Пропасть могли не только ноты, — заметил Кравцов, который, в сущности, находился в двух шагах, и оттого разговор выглядел еще более странным. — Кроме того, посмотрите, не появились ли какие-нибудь вам не принадлежащие вещи, кроме сигарет, конечно?

— Вы хотите сказать, что в мою квартиру могли подбросить бомбу?

— Это вряд ли, подобные предметы обычно подкладывают в подъезд. Не хочу вас пугать, но бывают случаи, когда вымогательство предваряется шантажом. Вам могли подбросить такой маленький пакетик с белым порошком…

— Я обязательно все переворошу, — ответила Вера. — Мне самой интересно.

— А мне-то как интересно, — пошутил капитан. — Звоните мне в любое время. Записывайте номер.

— Подруга звонила из Парижа, — продолжила Вера. — Это к делу не относится?

— Думаю, что нет, подруга-то хорошая?

— Худшая из лучших, как она себя называет. Положительная.

— И еще, Вера, входя или выходя из квартиры, вы будете звонить на пульт и сообщать свой пароль. Необходимо сделать так, чтобы при этом возле вас никого не было, ни подруги, даже самой положительной, ни друга, каким бы хорошим он вам ни казался.

— Это же как дважды два.

— И все же не забудьте. Иногда и дважды два оказывается пять, а не четыре.

— Слушаюсь, мой капитан!

— Конец связи, — рассмеялся Кравцов. — А баклажаны с орехами для вашей кошки я как-нибудь предоставлю.

Вера задумалась. Ее видели в Ботаническом саду. С кошкой, которую она кормила столь необычным для норвежской лесной блюдом.

В это время позвонили в дверь. По звуку можно было догадаться, что это или Танюша, или кто-то случайный, вроде мальчишки со срочной телеграммой.

На пороге стояла счастливая, как всегда, Ключарева. И даже более чем обыкновенно.

— Памятник музыкальной культуры, охраняемый государством, — приветствовала она Веру, которая на этот раз не слишком обрадовалась подруге. Более того, визит показался ей малоуместным. Тем более что Осетров, который мог нагрянуть в любую секунду, на Ключареву смотрел ну просто как на пустое место. Но все объяснилось тем, что Танюша ехала из телецентра Останкино, где была на собеседовании по поводу какой-то подработки.

Вера приняла решение ничего не рассказывать подруге о случившемся. Пусть для Танюши все остается как есть. Так будет спокойней.

— Я вижу, ты мгновенно оклемалась, — довольно заметила Танюша. — Скоро начнешь врастать в бешеный московский ритм. Хотя для тебя это теперь не обязательно. На какое-то время.

— Отчего же, — ответила Вера. — Как раз вот и собираюсь пустить корни. Для начала вот эти электрические, а дальше — больше… Подумываю, не переехать ли поближе к тебе, в Тропарево. Что это я так долго здесь прохлаждаюсь? Пора становиться на рельсы. Штуке там будет даже спокойнее среди раскидистых дубов птичек ловить будет. Котика подходящего встретит. Котят продадим, обогатимся.

— Кажется, я выхожу замуж, — неожиданно поведала Танюша, — и не смогу столь часто видеться с тобой.

— Вот тебе раз, Ключарева! Кто бы говорил! Кто мне клялся, что на пушечный выстрел ни одного взломщика не подпустит, не ты ли?

— Жениха привезла мне ты, — нараспев ответила Танечка, — из Нор-ве-ги-и. Ведь если бы я тебя не встретила, я не встретила бы и его.

— Этого Джеймса Бонда? Ты шутишь?

— Мне не до шуток. Я нашла свое счастье. С твоей помощью. И он так тебе благодарен, та-ак благодарен!

— Да звать-то его хоть как?

— Леонид, — округлив глаза, произнесла Танечка редкостное имя.

— И Леонид под Фермопилами, конечно, умер и за них, — констатировала Вера полное безумие подруги. — Ты говорила, что он видный журналист.

— Да, что-то вроде, — небрежно бросила Ключарева. — Не это главное. Но тебе не понять. Это песня судьбы.

— Тебе конец, — вздохнув, ответила Вера. — Доигралась, доездилась на сивых кобылах в картонных доспехах.

— Ничего подобного, скручу его в бараний рог, — холодно ответила Танюша. — Что ты меня доспехами какими-то укоряешь! Зато у меня сердце стальное. Мне полная гибель без мужика.

— Сейчас придет Володя Осетров, который знает всех, и мы выясним, что это за Леонид необычайный и с чем его едят.

Осетров появился через несколько минут, мощный, с окладистой дымчато-черной бородой, на которой блестели капельки дождя.

— Шел дождь, и перестал, и вновь пошел… Здравствуйте, девочки, — пробасил он, первую часть фразы заранее приготовив, как видно, для Веры, а все остальное, включая вальяжное недоумение, по праву принадлежало Танюше Ключаревой, которая буквально расцвела под его прищуренным взглядом.

Танечка всегда была влюблена в него как кошка и млела, буквально таяла при встрече с ним, не замечая или не желая замечать холодноватой иронии в обращении с ней Владимира. Некоторое время она просто бегала за ним, стараясь при любом удобном случае броситься ему на шею.

Осетров, как человек крайне благожелательно настроенный ко всякому, как он говорил, человеческому материалу, Танюшино обожание принимал благосклонно. Он водил ее в рестораны, возил к приятелю на дачу, с палаткой, костром, шашлыками и дурацкой, по определению Веры, романтикой на тихую подмосковную речушку под названием Сетунь. И вместе они представляли бы уникальную пару, что-то вроде архидиакона с супругой из старинной драматической повести с открытым финалом: дескать, жили долго и счастливо и умерли в один день.

Но Володя никаких шагов далее совместных развлечений не предпринимал и вскоре на решительный вопрос Татьяны ответил ехидным прищуром и красноречивым молчанием. Таня для начала возненавидела его, обзывала козлищем, идиотом, дураком и прочими лестными прозвищами, потом успокоилась, вышла замуж в первый раз, во второй, а затем вовсе оставила матримониальные поиски, заявив, что она создана для сцены, а все мужики — взломщики и не родился еще на свет принц, который был бы достоин ее небесной любви.

— Я, пожалуй, поеду, — смутилась Ключарева. — У вас свои секреты.

— Не торопись, сейчас Володя выдаст нам справку о твоем избраннике. У Танюши, видишь ли, новый приключенческий роман назревает. А герой этого романа мне до крайности подозрителен. Фамилию, пожалуйста, поведай, — приказала Вера Татьяне.

— Да ладно тебе, — угрюмо ответила Таня, — ну неказистая у него фамилия. Не то что у некоторых. Фамилия его Тетерин. Зато псевдонимов завались, аж около двадцати. И публикуется он там, где захочет.

— Иван, что ли? Или, может быть, Игорек?

— Да Ле-о-нид! — выпалила Вера.

— Такого борзописца не слышал, — ответственно произнес могучий Владимир Осетров. — Я их, кабанов, всех знаю по роду своих занятий печальных. Можно сказать, это мои клиенты. Я знаю все их ловушки, ходы-выходы, страшилки и дурилки. Этот блистательный легион мне воистину известен и капитально неприятен, начиная от старцев зловредных, кончая, извиняюсь за выражение, барышнями бестрепетными. А, собственно, о ком речь? Скажите, девушки, а не то я выйду из себя и не вернусь.

Осетров влюбленно глядел на Веру, как петербургская сторона Высокого Городка, вместе с пятишатровым собором над волжским обрывом, похожим на тибетское плато в миниатюре, смотрит на московскую сторону, на ее в чудесной излучине расположенный великолепный древний Успенский монастырь. Не добраться одной к другой, не слиться в пламенном поцелуе — между ними Волга.

Вера захохотала.

Танечка не дрогнула.

— А вместо сердца — пламенный мотор, — заключила Вера. — Ты сам-то сейчас про кого говорил?

— Про журналюгу по фамилии Тетерин.

— А что он новый Танюшин поклонник, это ты пропустил?

— Извини, Татьяна-свет, сразу не понял. Впрочем, может, именно этот — славный малый и педант. Хотя не слышал такой фамилии, не знаю. Может, какой-нибудь из его псевдонимов мне знаком? Назовите хоть один.

— Николай Майоров, Илья Некитаев, — Танечка морщила лоб, старательно припоминая вычурные имена. — Иван Нескромный, Денис Леонидов, Капитон Бабаван…

— Довольно, я все понял. — Вера с удивлением наблюдала за реакцией Осетрова. Первые два имени заставили его сердито нахмуриться, потом в уголках губ появилась ироническая усмешка, и теперь саркастический Володя уже откровенно потешался над растерянной Татьяной. — Все имена борзописцев похожи друг на друга как одна капля дерьма на другую. Если тебе, Танюша, зачем-то понадобился журналист, флаг в руки. Но если ты соблаговолишь послушаться совета старинного приятеля, и умного, надо сказать без скромности, отправь этого борзописца в отставку, и немедленно.

— Я тебя ни с кем не знакомила, подружка. — Вера вдруг честно призналась себе, что эта история ей категорически не нравится. Но не потому, что она может обернуться для Тани очередным разочарованием, а потому, что именно ей, Вере, во всем этом изначально отведена какая-то роль, которая может серьезно Грозить ее благополучию и даже жизни. Откуда взялась эта уверенность, Вера не смогла бы ответить, но она существовала, вне зависимости от ее рассудка, и укреплялась в ней. — Боярин Осетров дело туго знает. Он тебе вставит в надменную твою головку пропущенную главу. Я его специально пригласила для этого. Или ты думаешь, что случайно оказалась у меня нынче в полдень? Подумай, подумай. Ты все-таки едешь?

— Никак нельзя, — ответила Таня, сделав театральную паузу перед второй половиной фразы, — мне оставаться. У Володи сегодня особенное расположение духа и он отрицает всех иных мужиков.

Она странно улыбнулась и пропала за дверью, в проеме которой исчезала много раз, но ровно столько же раз являлась снова.

Сейчас новое появление не было полностью гарантировано. Вере стало вдруг безумно жаль Ключареву, такую глупую куклу.

— Танюшка играет в новой ландшафтной пьесе. Теперь это урбанистический пейзаж, полный московских закоулков.

— Меня это пугает меньше всего, — ответил Осетров. — Да ты никак заступаешься за нее? Ты всегда порицала ее выходки. Не стану предвосхищать события, но в этот раз все может повернуться иначе.

Осетров отличался обстоятельным знанием самых разнообразных вещей, полагая, что это естественно для многих, и ничуть этим не гордясь. Он мог с разной степенью осведомленности судить о тысяче городов, их истории, тайнах и безысходно искаженной яви, о сотнях исторических персонажей, открытых ему с неведомой стороны. Странно, что он почти никогда не бахвалился этим знанием, скорее, наоборот — был исполнен печали оттого, что знает некие сокровенные пружины.

Наверное, он скучал бы от своих книжных занятий, помноженных на бесчисленные поездки, если б не был столь спокоен от природы и столь щедро одарен физически. Вере он всегда представлялся сказочным Алешей Поповичем, не тем, с картины Васнецова, но каким-то другим, подлинным, поповским сыном или внуком, которого позвала иная дорога. Вероятно, так все и было. Родословная приятеля Веру мало интересовала и складывалась больше из бесконечных его исторических бестселлеров, которыми зачитывался широкий круг любителей загадочных древностей.

— Я наблюдала за тобой. — Вера произнесла это тихо, будто боялась, что на вопрос, высказанный более громким голосом, Володя не ответит. — Тебе знакомы эти псевдонимы?

— Кроме Капитона Бабавана, эта фигура мне ни разу на страницах прессы не встречалась. А об остальных могу сказать пока одно: все они принадлежат разным людям, которые в действительности честно пашут на разные серьезные и полусерьезные издания, не отличающиеся особенной желтизной. И при чем тут какой-то Тетехин…

— Тетерин, — поправила Вера.

— Ну да. Прикажешь выяснить?

— Конечно, если можешь, и немедленно.

Выражение лица Осетрова говорило о том, что вот сейчас, тут же, он кинется выполнять эксклюзивное поручение своей владычицы и повелительницы, не взирая на абсолютную невыполнимость этого задания, но вместо этого он вдруг охнул, развел растерянно руками и с криком «Тупой осел!» ринулся в прихожую, откуда принес букет влажных цветов. Это были восхитительные мелкие алые розочки с твердыми зелеными листочками, колючие, шевелящиеся.

— Тебе, — прогудел Осетров. — Я как раз оказался в одном из великих русских монастырей, под Калугой. Эх, какая это была обитель когда-то! Там какие-то бывшие моряки построили теплицы, выращивают для монахов овощи и все такое прочее. У меня ощущение, что розы там развиваются сами по себе, вышли откуда-то из-под земли.

Владимир был в своей традиционной роли, давая через себя выговориться и расхвастаться руинам, деревьям, тем же цветам, извилистым дорогам.

— А со мной тут всякого наслучалось, — сказала Вера, все еще разглядывая сами по себе шевелящиеся розы с блестящими серебряными каплями влаги.

— Мы с тобой одной крови, ты и я… но боги азбучных истин — вот боги на все времена, — без важности произнес он обыкновенное свое приветствие из любимого Киплинга, которого знал, как многое другое, наизусть. Больше всего он любил роман «Ким», как видно сожалея, что по сложению, происхождению и воспитанию не мог быть изворотливым английским подростком Кимом, выросшим в Индии и талантливо играющим в Большой Шпионской Игре на милом сердцу Востоке.

Вере показалось, что Володя многое знал о новом женихе Танюши Ключаревой, а бархатно так задирался перед той специально, чтобы заставить двигаться в определенном направлении. Возможности своего богатырского обаяния он оценивал адекватно, расходуя их как бы нехотя, как будто это вовсе не он, а некто другой, старательно работающий над идеальной линией в миниатюрном пейзаже, который вмещает весь мир.

— Ты для чего так потратился! Знаешь ведь, я ем как мышка. — Вера разбирала огромный пакет со снедью, который Осетров принес с собой.

— Зато я люблю покушать. А тебя объедать, хоть ты и стала знаменитой и богатой, у меня не хватает совести. Кроме того, в этом милом пакетике есть кое-что, что ты, точно знаю, очень любишь. У-стри-цы, прямо из Атлантического океана, маринованные в собственной, так сказать, среде.

— Я люблю свежие, впрочем, спасибо.

— Извини, никогда не знал, как их открывают порядочные люди, и не предполагал это знание в тебе.

— Мы с Татьяной, когда ходили парой, нарочно научились этому искусству, чтобы невзначай не опарафиниться на каком-нибудь фантастическом высоком приеме, который нам грезился в недалеком и светлом будущем.

— Ну для тебя-то это будущее стало настоящим.

— Да, только я потеряла интерес к любым приемам. Вот еще новость будет, — заметила как бы между делом Вера, раскладывая на фарфоровые тарелки розовую форель, круассаны с паштетом из гусиной печенки, большие черные маслины, свежие, пупырчатые огурчики, поставила тонкостенный бокал для себя и большой фужер для Володи. — Ключарева приревнует меня к тебе… Раньше она была звездой и смотрела на меня как на подшефную из младших классов. А теперь я как бы стала знаменитой, могу себе позволить невозможное прежде. С большими людьми пить наедине вино из большой глиняной бутылки, на этикетке которой значится… Что там значится? Ага, Цацалашвили, Давид, человек, который это вино приготовил специально для большого человека и маленькой подруги его.

— Нет, — сказал Осетров, внимательно поглядев на Веру и улыбнувшись, — для Танечки всяческая ревность в прошлом. Ненависть ее к тебе возрастет просто так, без меня. На автопилоте.

— Ты так думаешь?

— А позволь такой вопрос — не в первый ли раз ты поссорилась с ней? И по твоей ли это было инициативе? Думаю, что она сама пробовала делать это, но всякий раз прибегала к тебе.

— Ну бывало, конечно. Не стану скрывать. Я никогда не считала себя специалистом по общению с подругами, а потому все списывала на свою резкость.

— Верочка, я пришел к тебе не для того, чтобы говорить о Татьяне, нашем милом идеале. Не дай-то бог, чтоб пришлось говорить о ней после, но только не сейчас.

— Интервью в становлении? — рассмеялась Вера. — И ты незаметно включил миниатюрнейший японский диктофон, величиной с мизинец?

— Вот мой диктофон, — постучал Осетров указательным пальцем по своему широкому лбу.

— Что ж, рада это видеть. Ты прав, я, верно, переменилась за последнее время, год, полгода, где-то так. Я не узнаю себя. Все время страдаю невесть с чего, живу как-то механически и сама становлюсь в определенном смысле куклой, это к тому, чтобы согласиться с тобой и окончательно пресечь разговор про Татьяну.

Осетров ответил не сразу.

— Подожди, — сказал он, внимательно оглядев Веру с ног до головы, будто видел ее впервые. — Мой диктофон не выдержит таких признаний. Тем более — от тебя. У-у-фф! Давай-ка выпьем доброго вина. За успехи на движущейся музыкальной лестнице. Я всегда говорил, что ты играешь лучше всех!

— Это правда, говорил, — согласилась Вера. — Признаюсь, в моей победе есть и твоя заслуга.

— Да ладно, — добродушно отреагировал Осетров. — В моей одинокой берлоге ты прослушала множество превосходной фортепьянной музыки, пластинки всякие пыльные и исцарапанные, которые ты любезно приводила в порядок, да как-то они все к тебе и перекочевали.

— Ну было дело, — непринужденно рассмеялась Вера. — За это я тебе, Володя, очень благодарна. С тобой рядом можно было совершенно спокойно постигать пляски музыкальных теней, не рискуя окостенеть или напугаться.

— А рядом с другими или с этим… твоим… — замялся Володя.

— Кого ты имеешь в виду? — холодно спросила Вера.

— Закрытая тема? — удивился Осетров, погладив свою роскошную бороду, словно кошку.

— Темы бывают разные — синие и красные. — Вере стало неуютно от того, что пришлось изворачиваться. Осетров нечаянно выводил ее на обсуждение вопроса, который теперь представлялся ей неподъемным. Но она не хотела, чтобы Володя догадался об этом. — Впрочем, если ты о Тульчине, то давно не имела от него никаких известий, кроме разве что букета пионов, который стоит на моем ночном столике. Да и то не уверена, что это от него. Ты ведь знаешь, однажды я приняла решение. Не знаю, может, поступила глупо, но тогда только это было для меня важным. Я должна была стать музыкантом, вопреки предсказаниям разных шарлатанов и хулителей. Хотела доказать всем, и в первую очередь самой себе, что женщина может встать на высокую ступень мастерства наравне с мужчиной. Это же я сказала Алексею в ответ на его предложение руки и сердца.

— Ну, Вера, а что же плохого в этих условиях, тобой принятых? Да, потом, это как-то само собой получилось. Как вообще все у тебя всегда получается.

— Нет, Володенька, за всем стоял тяжелый, изнуряющий труд и мрачные раздумья. Нечеловеческое напряжение, я говорю вполне серьезно. Есть такое выражение, которое произносится с горьким вздохом и особенной гримасой на лице: «Я уже не девушка». В какой-то момент я могла изобразить на лице более скорбную мину и сообщить, что я уже не женщина, а эфирное, мифическое создание, порхающее по клавишам. Но весь этот бархат и трепет с живым миганием — всего лишь поверхность, под которой нечто уродливо-неземное, живая и неизвестная структура…

«Вот-вот, именно это я почувствовала на конкурсе, когда отзвучал последний аккорд»…

— Ну с Богом, ура! Кипящая бездна под нами! — засмеялась Вера, поднимая бокал с тягучим, как мед, янтарного цвета вином.

Владимир медленно осушил свой фужер, замер на мгновение, как бы оценивая восхитительный напиток, и обернулся к нише, где возле диванчика на тумбочке стояла круглая белая фарфоровая ваза, а в ней пышный букет белых пионов.

— Эти, что ли, цветы? С поздравительной открыткой?

— Открытки, записки, визитной карточки — ничего не было. Как в шпионских фильмах.

Вера не думала, что цветы от Тульчина, она просто мечтала, чтобы это было именно так. Ей всегда хотелось, чтобы он как-то проявлялся в ее жизни. Она часто ловила себя на мысли, что ищет в толпе на улице знакомый силуэт. И тогда, выбежав из ресторана, она искала Алексея, рванув до стоянки автомобилей, потом до входа в метро на Тверской.

Это было в прошлом году, осенью, теплой и прозрачной, как весна, если бы не ворохи золотых листьев под ногами. Состоялся первый сольный концерт Стрешневой в зале консерватории. Алексей позвонил неожиданно, после почти полуторагодового молчания, сказал, что был на концерте, и поздравляет с успехом, пригласил в ресторан.

Но после концерта она встретила Рудика и напрочь забыла о своем обещании. По какой-то дьявольской подсказке они пошли именно в этот маленький ресторанчик на Бронной, заказали чешское пиво и морской коктейль. Весело болтали, обсуждая последние новости, вылавливая из блюда то мидию, то креветку и раздавая им смешные морские имена. Когда подошел официант, спросил ее имя и сказал, что ей передали коньяк и коробку конфет, она сразу поняла, что это от Алексея.

Выбежав в розоватые сумерки, Вера кляла себя на чем свет стоит. Где-то у поворота на Тверскую на мгновение возникла его высокая фигура, поворот головы, профиль, и все. А теперь вот цветы… Они должны быть от Алексея, иначе все не имеет никакого смысла.

— Иначе волк, — сказала она вслух.

— Вот это правильно, — неизвестно что имея в виду, произнес Осетров. — Что-то не клеится у нас с тобой разговор на заданную тему. Я сегодня не в ударе. Плачу и рыдаю от радости, увидев тебя. Есть еще одно обстоятельство, почему-то я стал бояться за тебя.

— Это предчувствие, Володя, — ответила Стрешнева, — что уж тут поделаешь. Это выше нас.

Вера говорила вполне серьезно, предполагая, что только вот эта спасительная серьезность избавит ее от немедленного же его признания в любви.

Но гений исторического сыска победил в нем героя-любовника.

— Помнишь, как ты рассказывала мне о своих детских страхах, не вполне обыкновенных?

— Конечно, помню, они всегда со мной. Но теперь страхов изрядно прибавилось. А вот о них-то я ничего достоверно тебе сказать не могу. Какая-то бесовщина с ворами, преследователями, убегающими поклонниками… Нет, и предположить не могла, что успех будет сопряжен со всем этим безобразием.

— Может, уехать, хотя бы на время?

— На неделю, не больше. Я не могу находиться дома. Мне все скучно, все там раздражает.

Выбраться из провинциального городка для Веры было делом чести, доблести и геройства. Это вне всякого сомнения. Хотя о том она совершенно не задумывалась. Как вообще не думала о Доме. Не о родительском, о своем, который нужно было как-то воображать, приближать ниоткуда. Где и как она собиралась жить? Еще год в Москве, ибо академию следовало закончить, домучить, сдать в архив. Наврать потом Осетрову с три короба о тайнах этого Музыкального Дома, пусть дальше потешает дурней загадочными повестями из русской жизни.

А дальше-то что? «Вот и стало обручальным нам Садовое кольцо»? Плодиться-размножаться? Она не думала ни о чем. До этого вечера. Думать — это не жить ли, собственно, как бог на душу положит?

Но что-то чуждое вклинивалось сейчас в достаточно стройную ситуацию. Вера как будто все делала правильно, но в этом коренилось что-то, может быть, жуткое. Она слышала в свое время от того же Осетрова, воспринимая как одну из его фантастических теорий, что жизнь отдельного человека напрямую зависит от роковой ошибки, однажды совершенной. От одной-единственной. Это так называемая «ошибка земного пути». Частная версия первородного греха. Вычислить эту ошибку крайне сложно. Где гарантия, что это будет именно она? Впрочем, гарантия-то есть — как в рекламе, перемена жизни к лучшему.

— Впрочем, я только сейчас поняла, что сегодня я бы хотела уехать в Питер. Окликнуть Север над Невой, прах отрясти норвежской ноты…

— А что там в Питере конкретно?

— Я должна получить гонорар. Ты не слышал этой моей песни? Я процитировала там одновременно Билли Джоэла, Джо Кокера, Стинга, одну забытую, но великолепную английскую арт-роковую группу «Десять лет спустя» и некий фрагмент Баха. Все это легло на электрические клавиши. Получился хит, на котором ребята неожиданно для меня обогатились. Каждый из них сможет сейчас купить квартиру, собаку и автомобиль. Меня пригласили телеграммой за призом. А мне как раз будет полезно покинуть Москву. Что-то я слишком к ней привязалась. На эти мысли нечаянно навел меня ты, мой милый друг. Давай-ка к делу. Время не ждет, надо подготовиться к поездке. Спрашивай обо всем, кроме личного. И о моих детских переживаниях не вздумай упоминать!

Однако вопросы Володи вертелись как раз вокруг ее детства и первых преподавателей. Вера старалась отвечать как можно более пространно, рисовала себя обыкновенной девочкой, которая отличалась от сверстников лишь тем, что ходила в музыкальную школу.

Но услужливая память с маниакальной настойчивостью предлагала яркие, как рождественские открытки, и болезненные подсказки. Проводив Осетрова, Вера рухнула на диван, обхватив Штуку поперек ее теплого, пушистого живота, и немедленно раскаялась в том, что согласилась встретиться с Володей. Все, старательно и давно заглушаемые воспоминания теснились теперь в ее комнате, и даже убаюкивающее урчание кошки не рассеивало призраки. Девушка зажала ладонью виски и постаралась немедленно задремать.