Огонь на снегу

Глава 5

Князь встал, и Алида медленно, словно загипнотизированная, подошла к нему.

Дойдя до камина, она застыла. Князь казался ей большим, высоким, заполняющим все пространство. Помолчав секунду, она произнесла:

— Простите меня! Я не поняла вас!

Их глаза встретились, и вдруг князь неожиданно спросил:

— Кто вас бил?

Алида почувствовала, как яркая краска заливает ее щеки. Отвернувшись к огню, она тихо ответила:

— Мой дядя.

— Как можно бить такой цветок? — задумчиво спросил князь, но Алиде показалось, что она ослышалась, — Может быть, сядем? — тихо предложил он, указав Алиде на кресло, в котором она сидела раньше. Но она опустилась на шкуру белого медведя, разостланную перед камином.

Серое платье мягко облегало ее фигуру. Она сидела так, что князю был виден только ее маленький прямой носик и изящный силуэт на фоне огня.

Он сел в кресло и стал смотреть на нее. После молчания, длившегося, казалось, вечность, князь тихо спросил:

— Почему ваш дядя бил вас? Что вы могли натворить?

— Он ненавидит меня.

Алида чувствовала, что должна сказать князю правду. Он не расспрашивал ее, но она понимала: он ждет ее исповеди. Через несколько секунд она неуверенно начала:

— Может быть, это и не так. Дядя не столько ненавидит меня, сколько…. наказывает за… поступок отца, который он не одобряет.

— Что же такое совершил ваш отец?

В голосе князя не было любопытства, однако вопрос прозвучал как команда, и Алида не задумываясь, ответила:

— Он женился на моей маме… которую дядя не одобрил… — Вдруг она вспомнила, что дядя не велел рассказывать в Петербурге о женитьбе отца. Она повернулась к князю и со страхом в голосе произнесла: — Мне запретили говорить об этом. Пожалуйста, не говорите Мэри, что я рассказала вам!

— Все, о чем мы здесь говорим, останется между нами, — пообещал князь. Немного помолчав, он добавил: — Я попросил великую княгиню привести вас в эту часть дворца, потому что здесь никто не подслушивает.

— Вы хотите сказать, что Третье отделение не узнает о нашем разговоре?

— Вот именно! Так расскажите же, почему ваш дядюшка питает к вам такую неприязнь?

— Кажется… мне не следует говорить о себе. Вы спрашивали меня о господине Таченском.

— Сейчас меня больше интересуете вы, а так как вы уже достаточно рассказали мне, расскажите все до конца, иначе я буду думать, что вы все еще не доверяете мне.

— Я… доверяю вам!

— Я хочу, чтобы вы верили мне!

Она повернулась к князю. В свете камина волосы нимбом обрамляли лицо девушки с большими, тревожными, потемневшими глазами.

— Надеюсь, что никогда не услышу страха в вашем голосе. Только тот, кто страдал, как страдали вы, может так говорить.

Алида беспомощно махнула рукой и наклонилась, чтобы князь не увидел ее лица.

— Расскажите же, — очень мягко настаивал он.

— Моя мама… была… балериной!

Произнеся эти слова, Алида внезапно почувствовала панический страх, что князь, как и ее дядя, сочтет ее существом второго сорта. У нее было чувство, что он загипнотизировал ее, и будь у нее возможность взять свои слова обратно, она бы охотно сделала это. Каждый ее мускул был напряжен, каждый нерв натянут. Она ждала, что князь встанет и уже другим тоном скажет, что их свидание окончено.

Князь наклонился к ней:

— Что же в этом плохого?

Алида подняла голову и посмотрела на него:

— Папа не видел в этом ничего плохого, но дядя считал это зазорным, пятном на… чести семьи.

— Где же танцевала ваша матушка? — осведомился князь.

— В Вене. В кордебалете императорской оперы. Папа познакомился с ней, когда служил там в британском посольстве.

— Теперь понятно! — неожиданно воскликнул князь. — Теперь я понимаю, что поразило меня в вас с первого взгляда!

Алида ожидала чего угодно, но только не этого. Ее глаза расширились от удивления.

— Пойдемте, я кое-что покажу вам! — сказал князь.

Он подал ей руку и помог встать. Дотронувшись до его руки, девушка ощутила легкий трепет. Не отпуская ее руку, князь провел ее к письменному столу, стоящему в дальнем углу библиотеки. На нем лежали груды деловых бумаг, стояли богато украшенная золотая чернильница и стакан из лазурита с несколькими белыми гусиными перьями.

Князь обвел Алиду вокруг стола и усадил в обитое бархатом кресло с высокой спинкой, стоящее перед столом. Кроме чернильницы на столе стояла миниатюра в рамке, украшенной бриллиантами и бирюзой, на которой Алида увидела головку изумительно красивой женщины. У нее были волосы рыжего тициановского цвета, так любимого художниками, сердцеобразное лицо и темные, почти фиолетовые глаза.

Князь поднял миниатюру и поднес ее к глазам Алиды. На портрет упал свет двух больших свечей.

— Это моя мать, — сказал он. — А вы кого-нибудь узнаете на этом портрете?

— Узнаю? — не поняла Алида.

В голосе князя, в прикосновении его руки чувствовалось странное возбуждение. Она снова посмотрела на портрет, пытаясь понять его намек. Вдруг ее словно пронзило стрелой: она узнала что-то знакомое в форме и выражении глаз, в длинных ресницах.

— По-моему, — тихо произнесла она, — хоть это звучит очень… самонадеянно, но прекрасные глаза вашей матушки немного напоминают глаза моей… мамы.

Она боялась, что князя шокирует подобное сравнение, но он торжествующе произнес:

— И ваши тоже!

— Мои?

Слова князя ошеломили ее, и краска снова залила ей щеки.

— Какую фамилию носила ваша мать? — поинтересовался он.

— Эйснер.

Князь поставил портрет обратно и вынул из ящика стола длинный свиток. Он положил его на стол, отодвинул перья, часы, календарь и нож для разрезания бумаг. После этого князь развернул свиток.

— Это мое фамильное древо, — объяснил он. — Оно начинается с нашего предка, грека, насколько я понимаю успешно участвовавшего в Олимпийских играх. Он пришел в Грузию как завоеватель и стал царем.

— Грек! — воскликнула Алида. — Тогда, конечно, понятно, почему вы…

Она осеклась, поняв, что чуть не сказала нечто очень личное.

— Заканчивайте же! — попросил князь.

— Я опять не думаю, что говорю!

— Надеюсь, так будет всегда!

Алида робко улыбнулась:

— Я хотела сказать, ваша светлость, что греческое происхождение объясняет вашу красоту…

— Благодарю, — тихо произнес он. — Мне так надоели разговоры о моей внешности, что она меня уже не радует. Я хочу, чтобы вы прочли здесь одно имя, — сказал он и развернул свиток до конца. — Это моя прабабушка. — Он указал пальцем, и Алида прочла четко написанную фамилию «Эйснер»!

Она не поверила своим глазам и дрожащим голосом переспросила:

— Это ваша прабабушка?

— Мне всегда говорили, что моя мать была очень похожа на нее, ведь фамильные черты передаются из поколения в поколение. Так что мы с вами если не кузены, то уж дальние родственники наверняка!

— Неужели это правда? Я всегда знала, что мой прадед обеднел во время войны с Наполеоном, а дед погиб, сражаясь в австрийской армии. Он не оставил своей жене никаких средств, вот мама и стала балериной.

Она с трудом произнесла это слово, которое, как ей долго внушали, означало позор и стыд.

— Так ваша мама была кормилицей семьи, — тихо произнес князь.

— Она часто рассказывала мне, как они бедствовали. Как голодали ее братья и сестры, а мать, все больше худея, все ночи напролет шила, пытаясь хоть немного заработать.

— Это произошло с очень многими австрийскими семьями, — сказал князь. — Но, несмотря на бедность, они всегда были горды, благородны и полны достоинства.

Алида чувствовала, как слезы подступают к глазам, и, не желая, чтобы князь видел это, ниже наклонилась над свитком, как бы для того, чтобы убедиться в имени его прабабушки.

— В России талантливые музыканты и танцовщики пользуются большим уважением. Ваша матушка, если она жива, всегда встретит в этом доме радушный прием.

— Спасибо вам за эти слова! Но пожалуйста, не передавайте великой княгине мой рассказ. Она может проговориться Мэри, а если герцог узнает, что я его ослушалась, он страшно рассердится.

— Вы хотите сказать, он побьет вас? — спросил князь, — Вот вы говорили о жестокости русских, но я не могу выразить свои чувства к человеку, который может причинить боль и унизить такое маленькое и хрупкое существо, как вы!

— Дядя считает, что все артисты… аморальны. Но для меня мама всегда была самым чистым и прекрасным человеком на свете. — Переведя дыхание, она добавила: — Мне тяжело слышать, как ее поливают грязью, обвиняют в поведении, совершенно чуждом ее натуре.

— Хоть ненадолго забудьте об этом! Что бы вам ни пришлось вытерпеть, это не может продолжаться вечно. Вы выйдете замуж, и дядя потеряет над вами власть.

Наступило молчание.

— Я никогда не выйду замуж, — тихо ответила Алида.

— Что вы имеете в виду? — не понял князь.

— Перед моим отъездом в Россию дядя сказал, что никогда не даст согласия на мой брак. Он сказал, что не посмеет никому… навязать меня, так как… в моих жилах течет порочная кровь!

— Ну, теперь вы знаете, что не такая уж и порочная! — воскликнул князь. — Та же кровь течет и в моих жилах, — кровь семьи, глубоко уважаемой в Австрии.

— Неужели… это действительно правда? — взволнованно спросила Алида.

— Клянусь вам! Я завтра же напишу в Вену родственникам матери и попрошу прислать документы, подтверждающие наше родство. Вы все узнаете о нашей семье и поймете, что нам обоим есть чем гордиться.

Алида сцепила руки и глаза ее загорелись, как звездочки.

— Если бы вы только знали… — прошептала она, — как много для меня значат ваши слова!

Она подняла взгляд на князя, и на какой-то момент оба застыли как околдованные. Алиде показалось, что они говорят без слов и прекрасно понимают все, что не смеют выразить словами.

Вдруг словно ударила молния: Мэри! Ее кузина, на которой должен жениться князь.

Алида часто заморгала и опустила глаза.

Князь произнес так, словно каждое слово давалось ему с трудом:

— Мы еще обязательно поговорим обо всем. Я просмотрю все мои документы, да и ответ из Вены не заставит себя долго ждать. А сейчас нам надо обсудить другой вопрос.

— Господин Таченский?

— Именно! Вернемся к нему. Расскажите мне о вашем коротком знакомстве на корабле.

Алида снова уселась на шкуру белого медведя и спокойно рассказала об обстоятельствах своего знакомства и о чем поведал ей господин Таченский в салоне «Девушки из Гулля». О том, что граф Иван увидел, как тот поцеловал ей руку, и что больше она его не видела.

— Записку я уничтожила, а когда граф Иван спросил меня, куда он исчез, я сказала, что он отправился в Стокгольм.

Князь внимательно слушал каждое слово девушки и наконец произнес:

— Я совершенно уверен, что господин Таченский приедет в Петербург и постарается найти свою мать.

— А вы знаете, где она?

— Я могу только догадываться, но верный человек сейчас наводит справки. Господину Таченскому небезопасно оставаться в России. Да он, думаю, и не захочет этого.

— Как полиция может арестовать его, если он британский подданный?

— Его не арестуют, а просто проводят куда-нибудь для допроса, а там может произойти… досадное недоразумение.

— Неужели такое случается?

— К сожалению, сейчас в стране политический кризис. Те, кто отчаянно, почти фанатично противится освобождению крестьян, делают все возможное, чтобы в народе не было никаких волнений.

— Но господин Таченский хочет лишь вывезти свою мать из России!

— Вам прекрасно известно, что дети страдают за грехи отцов. А отец Таченского был революционером.

— И умер в Сибири!

— Его дела не забыты. Таченский будет меченым человеком с того момента, как ступит на русскую землю. И никакое гражданство его не спасет.

— Но вы делаете все, что можете?

— У меня есть план, но тут все зависит от вас.

— От меня? — удивилась Алида.

— Вы понимаете, что только вы и граф Иван знаете, как выглядит господин Таченский?

— Граф Иван! — В голосе девушки слышалась ничем не прикрытая неприязнь к графу. — Что же нам делать? — спросила она. — Как предупредить господина Таченского?

— Если у вас хватит отваги, я бы хотел, чтобы вы опознали его, когда он приедет в Петербург.

— А вы знаете, когда он приедет?

— Корабли приходят лишь раз в неделю. На этой неделе — завтра в семь часов утра. Вот почему мне нужно было сейчас поговорить с вами.

— И вы думаете, господин Таченский будет на завтрашнем корабле?

— Вполне возможно, если только он действительно не отправился в Стокгольм.

— Уверена, он и не собирался туда. Он просил сказать это графу Ивану, если тот станет расспрашивать.

— Я тоже так думаю и уверен: поняв, какую угрозу представляет для него граф Иван, он не станет приезжать под своим именем и с британским паспортом. — Видя удивление Алиды, он пояснил: — Господин Таченский не был бы сыном своего отца, если бы не знал, что во всех монархических странах есть организации, активно противодействующие режиму. Такие организации всегда могут сделать фальшивый паспорт.

— А может быть, он изменит внешность?

— Таченскому незачем менять внешность: ведь он не предполагает, что вы или граф Иван будете завтра на набережной встречать «Босфор».

— Вы хотите, чтобы я была там?

— В Киле вы якобы забыли часть своего багажа. Круглую маленькую сумочку из черной кожи. Ее привезут на «Босфоре» в Петербург и передадут лично вам.

— Под этим предлогом я и отправлюсь на набережную? — догадалась Алида.

— Именно! Вас будет сопровождать одна из верных служанок великой княгини, которая ничего не знает.

— Понятно!

— Прежде чем взойти на корабль за своей сумкой, а она будет у казначея, подождите, пока не спустятся все пассажиры. Если увидите господина Таченского, не заговаривайте с ним, даже не делайте вида, что узнали его, но, когда он пройдет мимо вас, как бы невзначай уроните ваш ридикюль.

— Ясно.

Вдруг она испугалась. А если она забыла, как выглядит господин Таченский? Если пропустит его в толпе? Как ужасно, если он пострадает из-за ее забывчивости!

Словно угадав ее мысли, князь поспешил успокоить ее:

— Не бойтесь! Память — странная штука! Даже безотчетно каждое лицо, которое мы видели, запоминается надолго, и если вы увидите господина Таченского, даже переодетого и загримированного, вы сразу узнаете его!

— Вы уверены?

— Абсолютно! Но что бы ни случилось, вы сделаете все, что можете!

— А если он завтра не приедет?

— Тогда придется подождать недельку, но я почему-то думаю, что он постарается как можно быстрее отыскать свою мать.

— Да, вы правы. Ему не терпится увидеть ее.

Князь задумался:

— По-моему, для каждого из нас мать — совершенно особенный человек. Она занимает в нашем сердце такое место, какое позднее может занять только жена.

В голосе и взгляде князя было что-то, от чего Алиде стало не по себе.

— Вероятно, мне следует идти, — сказала она, поднимаясь. — Великой княгине может показаться странным, что я пробыла здесь так долго.

— В один прекрасный день, быть может, мы сможем рассказать ей о том, что узнали друг о друге!

— Ее высочество, наверное, поверит, но дядя даже слушать не станет. Ему по-прежнему будет ненавистна сама мысль о маме, и… он будет наказывать меня, как и раньше.

— Постарайтесь не думать о нем хотя бы здесь. Я хочу, чтобы вы хорошенько развлекались и расцвели, как маленькая орхидея, на которую вы похожи. Я хочу сказать вам, сегодня много бутонов превратилось в прекрасные цветы!

Алида засмеялась:

— Я рада. Это самый красивый цветок, который я видела. А ваше сравнение льстит мне!

Она взглянула на князя и тотчас же отвела глаза, Алида не осмеливалась смотреть ему в лицо и не могла даже мысленно предположить, что он думает.

— Мне пора, — робко повторила она и направилась к двери.

Ей очень не хотелось уходить! Так хорошо сидеть перед камином и разговаривать с князем, слушать его низкий голос, видеть его прекрасное лицо в мерцающем свете огня! Но именно потому, что ей так хотелось побыть с ним, девушка понимала, что надо уйти.

Он проводил ее и открыл дверь в приемную:

— Мне стыдно вовлекать вас в это. Вы никогда не должны сталкиваться с жестокостью и безумием жизни!

— Но я хочу помогать таким, как господин Таченский. И если я смогу хоть чем-то оказаться полезной, то буду несказанно горда!

— У меня тоже возникает такое чувство, когда мне удается спасти чью-то жизнь или просто помочь кому-то.

С этими словами он взял маленькую руку Алиды и поднес к губам. От этого прикосновения девушка ощутила странное, доселе не испытанное волнение.

Что-то на мгновение вспыхнуло, как крошечный огонек. Князь отпустил ее руку, и девушка помчалась в гостиную. Великая княгиня была одна.

— Долго же вы проговорили, дитя мое! — сказала она. — Господин Строенский устал, и я отослала его спать. Он не очень крепкий человек и допоздна работает над оперой, которую, как только она будет закончена, я намерена послать в Париж.

Алида чувствовала, что великая княгиня просто пытается выйти из неловкого положения.

— Идемте же, дитя, — обратилась она к Алиде, прежде чем девушка и князь могли что-либо сказать, — пора спать. В конце концов, завтра я даю бал.

Алида собралась было сказать, что она не сможет появиться на балу, но опомнилась: ведь великая княгиня могла подумать, что она просит дать ей платье.

— Это очень заманчиво, сударыня, — неопределенно ответила она.

В круглом зале их уже ждали санки. Князь помог великой княгине устроиться в них и повернулся к Алиде, но та уже восседала на атласных подушках.

— Спокойной ночи, Владимир! Я рада, что тебе понравилась музыка господина Строенского.

— Лучшего я и не мог ожидать! Надеюсь, нам удастся убедить его сыграть еще раз.

— Не сомневаюсь!

Лакеи толкнули санки и вывезли их в коридор.

Алиде хотелось оглянуться и бросить на князя последний взгляд, но она заставила себя смотреть только вперед, хотя все ее мысли были о нем.

Она удивлялась, что могла даже ненадолго усомниться в его доброте и понимании. В его лице было что-то внушающее доверие, а по выражению глаз она должна была с самого начала понять, что он неспособен на жестокость и совершенно не похож на графа Ивана и его отца. Алида содрогнулась при мысли о тирании генерала в Кадетском корпусе и преследовании графом Иваном господина Таченского.

«Я должна вспомнить, как он выглядит, я должна спасти его!» — твердо решила она, но все же боялась не узнать его лица.

Она вспоминала его слова, когда он с болью рассказывал о еврейских детях и с неожиданной нежностью говорил о матери.

«Мои страдания — ничто по сравнению со страданиями этих людей, — думала Алида. — Я должна быть мужественной. Не надо унижаться, когда дядя Септимус бьет меня. Я не должна кричать». Но, к своему отчаянию, она понимала: у нее не хватит мужества противостоять дяде. Она обвиняла себя в трусости: ведь каждый нерв ее маленького тельца содрогался от этих побоев. Более того, девушка была уверена: когда она вернется домой после свадьбы Мэри, дядя станет обращаться с ней с еще большей жестокостью.

«Господи, ну как это вынести?» — думала она в тишине своей спальни. Она задула свечи, но заснуть не могла. Слова князя не давали ей покоя.

«Если бы только я могла сказать маме, что ее родственник — один из самых влиятельных людей в России! Если бы она знала, что на свете есть люди, которые уважают ее и не стыдятся того, что она танцевала на сцене, чтобы прокормить семью».

Ей было тяжело думать, какие оскорбления терпела мать от семейства Шенли, с каким презрением ее родственники относятся ко всем артистам.

Алида была уверена: ее отец никогда не сожалел о прерванной дипломатической службе, но ему, наверное, было очень больно сознавать неприязнь брата к своей жене. За все время жизни в Париже никто из семьи Шенли ни разу не посетил их. И все же родители были счастливы, как могут быть счастливы двое любящих.

У них было очень мало денег — только небольшая ежегодная рента, завещанная им тетушкой отца, но и она прекратилась после его смерти. Однако родители были счастливы!

Их маленький домик, расположенный не в самом фешенебельном квартале Парижа, всегда казался Алиде пятном солнечного света. Они были окружены друзьями — талантливыми, умными, думающими людьми, писателями, артистами, художниками, учеными, дипломатами. «Таких же людей, — думала Алида, — великая княгиня принимает в своем дворце. Интеллигенция во всем мире одна и та же!»

Однако ее не отпускала мысль о том, что ее пребывание здесь, среди интересных, восхитительных людей — всего лишь передышка перед полной мрака и страданий жизнью в замке. Как только Мэри выйдет замуж, Алида сразу отправится домой самой дешевой и быстрой дорогой, и весь этот прекрасный, манящий мир останется лишь в воспоминаниях!

«А к одному человеку меня, кажется, тянет больше, чем к другим!» — шептал ее внутренний голос.

— Он принадлежит Мэри! — сурово отвечала ей ее совесть.

Уткнувшись в подушку, девушка боролась со слезами, невольно набегавшими на ее глаза.

На следующее утро Алида вернулась во дворец, сопровождаемая тихой и почтительной служанкой великой княгини.

Было восемь часов утра, так как корабль прибыл вовремя. Сделав свое дело, Алида со служанкой сели в сани и поехали по почти безлюдным улицам. Сани весело скользили по первому снегу, выпавшему за ночь.

Алида вспомнила, как утром проснулась от тихого стука в дверь. В спальню вошла горничная и отдернула шторы, впустив в комнату тусклый свет серого, облачного неба.

Не зажигая свечей, Алида торопливо оделась, боясь разбудить Мэри и графиню, мирно спавших в соседних комнатах. За дверью ее уже ждал лакей, чтобы проводить к другому выходу. В прихожей с боковой дверью во двор ее уже поджидала пожилая женщина в теплой накидке и темной шляпке без полей, выдававшей в ней старшую служанку.

Женщина сделала реверанс, и они с Алидой вышли во двор.

— Снег! — воскликнула Алида. — Я знала, что выпадает снег, но так рано!

— Мы ждем зимы с начала октября, мадемуазель! Теперь до весны придется кататься на санях!

— И мы сейчас поедем на санях? — воскликнула Алида. — Как чудесно!

Им были поданы шикарно отделанные сани, искусно украшенные резьбой, в которые были запряжены четыре лошади одной масти.

Алида удобно устроилась в санях, лакей покрыл им колени меховой полостью. Когда они выехали на улицу, служанка протянула Алиде муфту.

К тому времени как они подъехали к пристани, солнце уже начало пробиваться сквозь облака, и Алида подумала, что никогда еще не видела ничего красивее шпилей, куполов и дворцов, покрытых снегом, обильно выпавшим за ночь. Она подумала, что Петербург похож на волшебную страну, но тут же вспомнила о жестокости, терроре, страхе и нищете, скрывающейся за внешним блеском.

Ранним утром набережная выглядела мрачноватой, но на ней ключом била жизнь, и Алида, впервые с тех пор как приехала в Петербург, смогла посмотреть на простых людей.

Мужчины в основном были высокими и прекрасно сложенными. Они носили теплые огромные сапоги и просторные овчинные шубы, удачно сочетавшиеся с их длинными бородами. Женщин было мало, но все они были приземистыми, закутанными до кончиков носов и казались похожими на толстые коконы.

Спустя несколько минут корабль, обогнув излучину реки, стал причаливать к пристани.

— Это «Босфор», мадемуазель, — обратилась к Алиде служанка.

Алиде показалось, что судно не очень впечатляет и, конечно, не выдерживает сравнения с английской «Девушкой из Гуляя».

Откуда ни возьмись появились люди, кричавшие что-то своим друзьям на корабле. Тут же слонялись равнодушные носильщики, не рассчитывающие прилично заработать в такой ранний час.

Однако, несмотря на убогий вид корабля, пассажиров на нем было много: сильные молодые крестьяне в овчинных шубах и толстых высоких сапогах, офицеры самых различных родов войск, купцы с окладистыми бородами и в длинных кафтанах. Были и совершенно не поддающиеся описанию суровые личности, которых никто не встречал, лица которых не выражали восторга оттого, что их путешествие закончено.

Как только спустили сходни, Алида со служанкой вышли из саней. Не объясняя, почему она не торопится на корабль, девушка просто стояла у сходней и смотрела на пассажиров, спускающихся со своим багажом.

Сначала появились пассажиры первого класса, и Алида почему-то решила, что господина Таченского не будет среди них. Ведь если он скрывает свое имя, то, конечно, не станет путешествовать первым классом: это наведет на размышления. За пассажирами первого класса — а их было немного — стали выходить почтенные купцы и другие люди, аккуратно одетые, с тщательно причесанными бородами и в дорогих меховых шапках.

Наконец настала очередь четвертого класса: женщин с младенцами на руках, стариков со слишком тяжелыми для них узлами, усталых, изможденных детей и, наконец, тех, в ком Алида безошибочно угадала крепостных. Некоторые из них были малы ростом, некоторые слишком высоки и, казалось, стыдились этого. Среди них шел невысокий человек с узлом на плече.

Алида сразу же узнала его. Господин Таченский был небрит, одет нарочито небрежно, но Алида узнала бы его среди тысячи лиц. Когда он сошел на берег, девушка уронила ридикюль. Вскрикнув, она наклонилась, чтобы не встретиться взглядом с господином Таченским.

— Как я неуклюжа! — воскликнула она.

Служанка подняла ридикюль и передала Алиде. Та поблагодарила ее по-французски.

Ничего не подозревая, господин Таченский шел по пристани. Незаметно поглядывая ему вслед, Алида увидела, как какой-то человек подошел к нему и взял за руку. Что-то говоря, он подвел Таченского к дешевым саням, запряженным всего одной лошадкой. Алида догадалась: это человек князя, готовый везти Таченского к матери.

Со вздохом облегчения она поняла, что ее задача выполнена, но вдруг вспомнила о багаже, который должна получить на корабле, чтобы объяснить свое присутствие здесь. Алида быстро получила свой пакет в конторе казначея, поблагодарила его, а ее спутница расплатилась с носильщиком, отнесшим пакет в сани.

Обратно они мчались с такой скоростью, что Алида не могла разговаривать со служанкой: казалось, холодный ветер сдувал слова с губ. Уткнув нос в теплую муфту, Алида восхищенно смотрела на прекрасный, величественный, волшебный город.

В свою комнату она поднялась по той же лестнице, по которой спустилась час назад. Посмотрев на часы, девушка поняла, что Мэри еще не проснулась, а значит, никто не узнает, где она была и что делала.

Все происшедшее казалось ей похожим на сон — с обычными людьми такого не случается! В одном она была уверена: с помощью князя господин Таченский найдет свою мать и оба смогут благополучно покинуть страну.

«Хоть один человек будет свободен!» — подумала Алида. Сама-то она никогда не будет свободна и до конца своих дней останется пленницей дяди.