Отблеск миражей в твоих глазах

Получаю красноречивое фырканье и смеюсь, не отлипая от него. А потом меня несет каким-то интуитивным потоком:

— Он умный, сильный, ответственный. Учится, подрабатывает в нескольких местах. Набивает руку, чтобы сразу после получения диплома с головой войти в профессию. Ты не представляешь, как его уважают, хвалят коллеги, я была на корпоративе. Барс меня защищает. Заботится. Сам покупает продукты, всё оплачивает. Даже, представь, в быту очень аккуратный. Мне с ним комфортно, — перевожу дыхание, целую дедушку в висок и ладонью провожу по лицу, заставляя посмотреть себе в глаза. — Он сложный. Но ты ведь знаешь, почему. И знаешь, что я тоже не подарок. Я виновата, признаю. И сожалею, что всё вышло неправильно в вашем представлении, вы бы хотели для меня красивого торжества с соблюдением традиций. А мы взяли и отчудили. Просто поверь мне. Пожалуйста. Я в надежных руках. Это ведь самое главное?

И я, черт возьми, ни одним словом не слукавила!..

Хочется добавить, что не стоит судить Барса по прошлым поступкам. Но прикусываю язык. Прошлые поступки — это я и он в машине у дома. Разочарование дедушки и попытка защитить меня. Как тут открыть правду, что рыжая девчонка на коленях Таривердиева — его любимая внучка?..

— Если бы я не был весь седой, с тобой поседел бы за раз, — ворчливо вздыхает вдруг этот строгий мужчина. — Эх, репка…

— Но и до меня хорошенько постарались, поэтому я твоей цветной шевелюры уже не застала, — отшучиваюсь грустно и уже вовсю лезу обниматься.

Плакать охота. Сдерживаюсь, не лить же слезы перед ним.

Мне так жаль, что эта большая сильная скала прошла такой тяжелый жизненный путь, и я добавляю ему испытаний. Но, наверное, без этого никак. Мы же все для чего-то даны друг другу.

— Ладно, поехали пробовать чего там твоя бабка наготовила…

Проворно встает, и не скажешь, что человеку под семьдесят. Улыбаюсь, глядя на него с гордостью. Обожаю.

С этого вечера атмосфера в доме налаживается, дедушка постепенно выходит из хандры, общается, становится прежним.

Я закрываю сессию и со счастливой спокойной душой отправляюсь в Москву, получая напутствий целый вагон и маленькую тележку. Подозреваю, что контроль родных теперь усилится, а не ослабнет, что было бы логичнее. Поводов больше. И я не буду противиться их вниманию…

Хорошее настроение скатывается в бездну, когда на следующий день после приезда я вижу перевод крупной суммы… от Барса. Дожидаюсь его, вылавливаю на кухне и недобро интересуюсь:

— И что это значит? Я же сказала, что не приму денег!

— Расслабься. Это дед тебе прислал, — пьет воду, отмахиваясь от меня, словно от назойливой мухи.

— Тем более ничего не понимаю! — цежу, заводясь от его невозмутимости.

— Что тут понимать? Трать и наслаждайся.

Когда Таривердиев идет к выходу, я бросаюсь следом и дергаю на себя мужской локоть:

— Да объясни ты по-человечески!

А стоит ему развернуться, застываю в оцепенении. Потому что глаза у него горят бешенством — не под стать внешнему равнодушию. Щурится и наступает, нависая грозной глыбой.

— Объясняю, раз ты у нас слабо догоняешь… — ток стреляет по позвоночнику от чеканного тона. — Третий год никак не контактировал с дедом, а тут получил щедрый перевод. Был уверен, что ошибка. Выслал обратно. Но перевод повторился. Пришлось звонить, выяснять. А когда я отказался, мне сухо кинули, что деньги — для моей жены, чтоб ни в чем не нуждалась, а то надежды на меня мало, бедняжку не потяну… Подозреваю, что ты мило пообщалась с моими родственниками, они, кажется, не могут нарадоваться новости.

Прикладываю пальцы к губам в неконтролируемом жесте. Я будто стремлюсь закрыться от него. Такого холодного и жестокого.

Лично я с его дедом не общалась, как он выразился. А вот бабушку к нам в гости всё же получилось заманить один раз. Ей и рассказали о ситуации. Бедная женщина прожила шок, расплакалась. Больно было слушать, как она скучает по внуку.

— Барс, — мой голос дрожит от эмоций. — То есть, твой дедушка сделал первый шаг, чтобы с тобой помириться, а ты… Ты… Ты, блин, нормальный?

Его лицо вытягивается от неожиданности. Барс мрачнеет и склоняется еще ближе, дыша на меня огнем. Жгучие глаза теперь не просто опаляют, а прожигают насквозь.

— О нормальности мне ты будешь говорить? Учить и наставлять меня ты будешь? Бывшая н…

И затыкается. Моргает напряженно. Такое впечатление, что сам не может поверить в то, что прокололся.

— Договори, — подначиваю и тоже делаю шаг вперед, задирая подбородок. — Ну!

Молчит. Только желваки ходуном ходят.

— Бывшая наркоманка? — подсказываю, горько ухмыляясь.

Между нами расстояние от силы сантиметров двадцать. Дыхание смешивается. Пространство пропитывается обоюдной яростью. Зрительный контакт жесткий и болезненный — режем друг друга без ножа, столько претензий невысказанных.

— Уверен, что бывшая? — провоцирую шепотом.

Ведет головой в сторону, пытается совладать с собой. Стремительно отстраняется. Просто разворачивается и покидает кухню. А я бросаю ему в спину:

— Я только не могу понять, как это влияет на тот факт, что ты мудак, Барс?..

И в бессилии оседаю на ближайший стул.

[1] Габитуация — привыкание к чему-либо (в психологии).

36. Барс

Иногда мне кажется, что это другой человек. Я ведь даже не узнал её, когда впервые налетела на меня у курилки. Визуально не узнал. А тело оказалось умнее — моментально среагировало, запустив тактильные вспышки. Рука уверенно легла на поясницу, поддержала, притянула. Сам не всекаю, что за встроенный механизм распознавания.

Сейчас стою у кухонного окна, выпускаю дым в образованную форточку и нет-нет да и поглядываю на Лус исподтишка. Сидит ко мне боком, вся в учебе, внимание исключительно на материале, который считывает с экрана ноутбука. Пара учебников рядом, куча канцелярии. Конспектирует, разрисовывая там что-то разными цветами. Забавная.

И вот снова это ебучее чувство растерянности и сомнения в собственной адекватности: та ли это девушка, что разносила напитки в караоке? Та ли, что на чужой свадьбе херакнула мощный речитатив? Та ли, что выводила меня из строя без особых усилий?..

Словно кадры из прошлой жизни. И по хронологическим рамкам времена фараонов мне кажутся куда ближе и реалистичнее, чем события двухлетней давности. Сюр, блядь, во всем великолепии. И разве это удивительно, учитывая, какая профессиональная конспираторша мне попалась?

Я как раз сбиваю окурок, когда раздается дверной звонок. Лус вздрагивает и поворачивается ко мне. Вопросительно выгибает бровь, по чему становится понятно, что это точно не к ней. Отставляю пепельницу и шагаю к прихожей. Игнорируя глазок, открываю.

В объятия тут же влетает радостная биомасса, в которой только через несколько долгих секунд узнаю собственную бабушку. Причитает счастливо, одновременно плача, создавая в моей картине мира конкретный такой хаос в стиле кубизма Пикассо — яркие красочные фигуры, которые силюсь состыковать вместе. Я машинально прижимаю её к груди, а сам пытаюсь врубиться, что происходит. Откуда она здесь?

На шум выбегает Лус. И бабушка переключается на неё, стискивает, целует, смеется громко. У девчонки тоже шок, хотя она приветливее меня, включается в диалог и начинает расспросы.

— Ой, Барс, там же мои вещи! — бьет себя по лбу и указывает на дверной проем.

Закатываю два огромных чемодана и пристраиваю у стены. Отупело наблюдаю, как Лус ухаживает за нашей нежданной гостьей. Показывает ванную, несет новенькие тапочки, свежее полотенце. Предлагает поесть и попить. Когда всей толпой оказываемся в кухне, наконец-то пристегиваюсь к действительности:

— Что за сюрприз, ба?

— Да, вот это сюрприз! — подхватывает Лусинэ, убирая свои тетради и учебники. — Кто Вас встретил?

В отличие от меня, она задает правильные вопросы.

Бабушка скромно улыбается и машет рукой:

— Что я, в самом деле, на такси не могу добраться? Зато сюрприз удался! Вы не переживайте, я всего неделю побуду, у подруги юбилей, отмечусь там, уговаривала она меня очень долго. Потесню вас, дети, совсем немного.

Я боюсь предположить, что в двух огромных чемоданах, если это поклажа всего на неделю. Мы с Лус воровато переглядываемся.

— Вы нас не стесните! — ударяется в ярую вежливость. — Оставайтесь, сколько хотите. Мы с Барсом только рады.

Нихуя себе, как она четко вживается в роль хозяйки, аж руки чешутся зааплодировать.

— Не суетись, дочка, нас в самолете кормили, — пресекает бабушка её рвение организовать поздний ужин. — Я только устала очень, мне бы лечь, а завтра разберем вещи.

— Да, конечно, я постелю сейчас, — поворачивается и продолжает неуверенно, глядя мне в глаза:

— Помоги мне, пожалуйста.

Откликаюсь и иду следом, в спальне Лус плотно прикрывает дверь и шипит в панике:

— Бабушка Нора будет спать на кровати, это естественно. Но мы с тобой не можем спать вместе на диване…

— Не мороси, Шипучка, — успокаиваю, сам не осознавая, как вырвалось это новое прозвище. — Где-то залежался надувной матрас, покупал для пацанов, когда подгребали ко мне на выходные. Сейчас организую. Ты спи на диване, я устроюсь на матрасе.

— Это просто отлично. Я растерялась, извини. Они ведь не знают, что у нас фиктивный брак. Как-то надо поддерживать легенду.

Меня даже смешит это её облегчение, но не позволяю себе лишних эмоций. Лус берется сдергивать покрывало и белье со своей кровати, я иду на поиски обещанного матраса.

Дальше у нас начинаются бои за койко-место. Бабушка настаивает, что ей будет вполне комфортно и на диване, не надо ради нее съезжать из спальни. Моя сердобольная жена уверяет её в обратном, а я пользуюсь случаем и занимаю ванную. Пока чищу зубы, на губах проступает коварная улыбка. Интересно, она поймет, что я специально не стал вмешиваться?..

Выхожу и застаю тишину. Бабушка уже легла в спальне — проиграла эту битву. Лус копается в телефоне. Когда видит меня, обличительно фыркает:

— Дезертир!

Нагло усмехаюсь:

— Я в тебя верил.

Девчонка исчезает в коридоре, а через минуту слышится шум воды. Возвращается довольно скоро, везде гася свет. И стремительно юркает под одеяло. Так подозреваю, чтобы не впечатлять меня пижамными шортиками.

Пялюсь в потолок, раздумывая о приезде бабушки. Столько времени не видел её. Рад безумно — сейчас, когда ступор отпустил, понимаю это, но вместе с тем признаю, что сюрприз вносит определенные корректировки в быт и дневной график. И будто читая мои мысли, Шипучка выдает:

— Я знаю, что ты очень занят, я обещала ей сходить вместе за подарком для подруги. Мне не проблема, могу пару дней и прогулять в универе, чтобы побыть с ней. Тебе сейчас важнее не пропускать, ты выпускаешься в этом году. Но попробуй, пожалуйста, хотя бы пару вечеров освободить для неё. Барс, она на тебя так смотрит… как на Бога. Ты же не оттолкнешь её, правда?..

Поворачиваю голову к Лус. Она приподнялась на локте и тоже вглядывается в мое лицо в темноте. Если бы не искреннее беспокойство в голосе девчонки, послал бы, как в прошлый раз.

— Не оттолкну. Спи, прогульщица.

А потом я долго еще лежу под мирное сопение рядом, теряясь в лабиринтах сжирающих меня вопросов.

Первое, что вижу, просыпаясь утром от звонка будильника, — сочная задница на расстоянии вытянутой руки, с которой сбилось одеяло. С телом, кстати, намного понятнее, чем с лицом. Оно у Лус всё так же из категории «порно-мечта», не изменилось. Девчонка следит за фигурой, я несколько раз заставал её за занятием то ли йогой, то ли просто растяжкой прямо посреди кухни. В спальне пространство не позволяло никаких лишних движений, мебель стояла впритык, расстояние между кроватью и шкафом едва ли доходило до метра. Мне с этим проще — гостиная вполне просторная, свободно тренируюсь и боксирую.

Осторожно натягиваю одеяло на оголившуюся филейную часть и максимально тихо разминаюсь. Лус спит как убитая. Даже завидую немного.

После ванной нахожу в кухне вовсю активничающую бабушку и даже на какой-то момент не могу поверить этому зрелищу перед собой — слишком давно не видел её готовящей.

— О, доброе утро, мой хороший. Садись, сейчас накрою.

Послушно опускаюсь на стул. На столе в рекордные сроки появляется куча всего: и оладьи, и омлет, и каша, и тарелки с сырным и мясным ассорти. Добавляются хлеб, мед и еще парочка закусок.

— Надеюсь, Лус простит, что хозяйничаю у неё на кухне.

Я поднимаю глаза и слежу за тем, как суетится бабушка, переворачивая очередную порцию оладий. За грудиной натужно вибрирует. Тепло и тоскливо. Взглядом скольжу по уложенным седым коротким завиткам, она не красит волосы с тех пор, как погиб её сын. А я ведь ещё помню, какой красивой была с копной густых вьющихся темных волос. Раньше они были длинными. Почти двадцать лет назад.

— Правда же, не будет злиться? — повторяет бабушка.

— Конечно, нет.

— Такая девочка она у нас славная… Как хорошо, что вы с ней встретились здесь. Как хорошо!..

Она выражает свой восторг всеми возможными эпитетами, пока я завтракаю, обходясь скупыми «угу» и «ага» там, где это необходимо.

Сонная Лус появляется на пороге, когда я уже встаю. Она удивленно хлопает ресницами, глядя на разложенные яства. А когда её приглашают отведать, с улыбкой качает головой:

— Я чуть позже. Сначала мне надо прийти в себя, зарядку сделать.

— Проводишь меня? — недоуменно моргает, но следом торопливо кивает. — Спасибо, ба, всё было вкусно.

— Что-то случилось? — тихо спрашивает в коридоре.

— Сегодня я никак не могу уйти со смены. Попробую отпроситься на завтра или послезавтра. Но если что — звони мне сразу, ладно? Развлеки прогулкой по Басманному, она любит старые улочки Москвы, там в районе сохранились многие. Вечером можете заглянуть в сад Баумана, его красиво освещают.

— Разберемся, не переживай. Удачи.

Салютую, накидывая куртку. А когда берусь за ручку, получаю насмешливое:

— Эй, даже обниматься не будем на прощание, родной?

Царапает, блядь, это её гребаное «родной». Кто-то явно встал с той ноги, мертвецки продрыхнув всю ночь, теперь великодушно демонстрирует радужное настроение.

Я одариваю её небрежным оценивающим взглядом, скользя по домашнему костюму, в которой успела облачиться, и выгибаю бровь:

— Лучше поцеловаться, но ты же зубы не чистила еще.

Фыркает и виртуозно закатывает глаза.

На этом и расходимся.

Возвращаюсь почти в десять и застаю веселье в кухне: бабушка в косынке, Лусинэ в бандане лепят пельмени.

Бабушка снимает очки и тянется ко мне за поцелуем. Я так охреневаю, что стою столбом еще какое-то время после того, как она отступает, прижавшись на несколько мгновений к моей щеке. У нас в семье никогда не было принято выражать чувства. Если только не прощаешься на долгий срок, но никак не в качестве ежедневного ритуала.

Передо мной ставят дымящуюся тарелку, и Лус параллельно вещает:

— Мы ездили за подарком, погуляли на свежем воздухе, а потом бабушка Нора затащила меня в фермерскую лавочку, где мы купили аж десять кило мяса! — тут она делает страшные глаза, нереально выпячивая их. — А потом она узнала, что у нас нет мясорубки, только блендер, которому она не доверяет, и мы заскочили еще и за мясорубкой! Возрадуйся, это подарок нам на свадьбу. Точнее, бракосочетание.

Я ловлю в фокус коробку с вышеупомянутым агрегатом. Бабушка, посмеиваясь, выставляет вылепленные пельмени на тонкую доску, затем отправляет их в морозилку. Тянусь за сметаной, обмакиваю пельмень и дегустирую.

Всё это, блядь, подозрительно смахивает на семейную идиллию из какой-то другой оперы, я чувствую себя странно: будто ошибся дверью и попал не в ту плоскость. Наверное, потому что Лусинэ чересчур бодро подыгрывает инсталляции. Не отпускает ощущение фальшивости. Хотя в искренности родной бабушки я не сомневаюсь.

— А еще, — энергично рассекает воздух девчонка, — купили обратный билет на вторник, я специально взяла ближе к ночи, вместе проводим в аэропорт. Кстати, я оплатила билет из нашего семейного бюджета. И продукты.

Мясо застревает в горле, закашливаюсь.

Пиздец. Семейный бюджет…

Сталкиваемся глазами, строит дерзкую гримасу, типа, выкуси. Мстит мне за перевод. Две недели прошло, тот оборванный разговор так и остался висеть между нами. Оба не поднимали тему, но деньги до сих пор на её счету. Вот и случай предъявить ответочку.

— Молодец, — хвалю, тщательнее прожевывая следующий кругляш.

— Морозильная камера теперь забита полуфабрикатами, там котлеты, тефтели, пельмешки. Я пыталась убедить бабушку, что ты не ешь дома, но у меня не получилось.

— Пусть будет, — мягко наставляет бабушка. — Пригодится в неожиданный момент.

Они заканчивают масштабную операцию. Ба достает уже подмерзшие заготовки, целый ворох зип-пакетов и садится ко мне за стол. Принимается за сортировку, а Лус убирает столешницу. Я почему-то внимательно наблюдаю за ней. И она это прекрасно видит.

То, что отчебучивает дальше эта чеканушка, порождает во мне такой, сука, мощный обвал эмоций, что начинает штырить. Аж вилка вылетает из пальцев и звонко шмякается в тарелку, пока «созерцаю».

Берет пластиковый кухонный шпатель, сметает остатки теста, вытирает испачкавшийся край, а потом… задумчиво застыв у крохотной кучки муки на пару секунд, умело распределяет её в тонкую линию. Как известный всем наркотик.

Собственно, к вопросу о том, бывшая она или действующая наркоманка?

Глазами в меня стреляет пытливо.

Черти из ада шлют пламенный привет.

Лус наклоняется и закрывает указательным пальцем ноздрю, имитируя вдох.

Умом сколько угодно могу всекать, что это провокация чистоганом, а инстинкты всё равно по щелчку взвивают при открывшейся сцене. Ебаная в рот сепарация от разума.

Шутница выпрямляется, щурит на меня нижние веки — зловеще так, мрачно, эпично. Демонстративно макает мизинец в муку и втирает в зубы.

Всё, блядь.

Чеку срывает.

Бомбит.

Я подрываюсь на ноги с такой силой, что стул отлетает назад.

Бабушка в испуге вскидывает голову, а сучка за её спиной поджимает губы, скрывая улыбку.

— Наелся, спасибо. Спать пойду.

— Я уже постелила! — сообщает, мать её, святая наркоша, когда поднимаю стул.

Не смотрю на неё. Сорвусь же. Обязательно сорвусь.

Душ. Смеситель в холод до ледяного потока. Кости трясет, тело морозит, а я никак не могу избавиться от картинки перед глазами. Где это глупое создание лежит полумертвое в своей блевотине.

Спасли. Напоминаю себе.

Спасли. Живая.

Живая и ебанутая.

И нахуй, спрашивается, я снова влезаю в это дерьмо?..

37. Барс

— Ты поговоришь со Згуладзе?

— Смысл? — выдыхаю струю вверх, задирая голову.

Небо сегодня чистое. Весной пахнет. Пора бы уже, начало апреля.

— Дураком будешь, Барс.

— Уже стал им. Когда доверился корешу старика. Второй раз на те же грабли? Ты бы наступил себе на горло, Бек? — направляю на него глаза.

Таубек затягивается, не нарушая зрительного контакта. Смотрит по-мужски прямо, флегматично.

Исключительно располагающий тип. Редко кто вызывает во мне такое чувство. Внешне — чисто Азазель[1], огромный, бородатый и объективно страшный. Но по остальным параметрам — душа-пацан. Первое время я задавался вопросом, как с таким лицом можно соваться к детям? На минуточку, Бек — детский стоматолог! А оказалось, малышня его обожает. Ее не обманешь оболочкой, она нутро чует.

— Может, и наступил бы, если бы дело касалось моего будущего, — выдает задумчиво.

— Со стороны же всегда виднее.

— Обзор лучше, нет слепых зон.

Ударившись в сухую иронию, докуриваем и шагаем к корпусу. В фойе пожимаем руки и прощаемся. Дальше идем в разные стороны.

Ординатура дала мне очень многое. Как и пророчили, стала важным этапом. Я выгрызал опыт, я проживал каждое действие, впитывал нужную инфу, отталкивался от нее в поисках того, что считал необходимым знать. Я почти словил дзен. Нашел общий язык с наставником. И внезапно эта полоса подошла к концу.

А я встал перед лицом насущного факта: нахер ты кому сдался со своими золотыми руками и невъебенными амбициями.

Финишная прямая. Итоговая госаттестация, защита квалификационной работы.

И самостоятельная медицинская практика. Бетонная стена. Корень всех проблем.

К которым примешиваются и семейные проблемы.

Как, мать твою, я должен сфокусироваться на главном, если меня таскают параноидальные мысли? Перманентно дергают, шпыняют, возвращают к тому, что я хочу забыть навсегда?

Лус провоцирует меня на каждом шагу. Ни случая не упускает, взбесилась будто, чеканутая.

За прошедшую неделю пару раз удалось выбраться пораньше, организовал бабушке культурную программу — театр, ресторан, а потом просто гуляли. В процессе осознал, что у Лус доводить меня — это встроенная опция. Она могла ничего не говорить. Только смотреть. С вызовом.

Наши завуалированные дуэли забавляли бабушку. Посмеивалась, умилялась, пока мы с девчонкой протыкали друг друга сарказмом.

— Я рада, что вы счастливы вместе, — ба как-то попыталась перейти в сентиментальный регистр за ужином в ресторане, и это жутко цапнуло совесть за бок.

— Ага, обожаю ее, — кивнул в сторону «обожаемой». — До слез просто.

— Кровавых, — шепнула сучка с обворожительной улыбкой.

Или, когда гуляли по скверу, бесцельно наматывая круги, увидел возле киоска с выпечкой голодную собаку. Купил ей хот-дог, а удивление Лус прокомментировал:

— У нее глаза на твои похожи, не смог мимо пройти.

Я, сука, уже по одной ответной улыбке знал, что меня ждет охуительная феерия полета нездоровой мысли. И оказался прав:

— С каких пор мы перешли от бешеных кошек, с которыми ты любишь водиться, к бездомным собакам?

Кристальная отсылка к ночи корпоратива. Я на это лишь глумливо ухмыльнулся, взглядом транслируя приятные воспоминания и подтверждая, что та кошка действительно была бешеной.

— С тех пор, как мне дорогу перешла чучундра.

Этот укус, первый за два с половиной года, остудил пыл чеканушки, изменив вектор настроения, но в долгу она не осталась. Чуть позже, когда мы уже выдвигались к выходу, остановилась посреди аллеи и спросила бабушку:

— Видите это дерево? Самое высокое здесь. По высоте разве что Вашему внуку в самомнении и высокомерии уступает.

— Или это всё же то, с которого ты рухнула? С проявляющимися до сих пор последствиями.

Мягко говоря, детский сад. Да мы и были такими порой. Словно позволяли себе немного побыть детьми, беззаботными и практически беззлобными, в присутствии взрослого. Неподчиняющееся логике аномальное явление.

А на выходные бабушка уехала на юбилей подруги загород. И контактировать нам с Лус было необязательно. Чем мы и воспользовались, игнорируя друг друга два дня.

Понедельник выдается привычно задротским — загруженным до ночи, изматывающим. Заваливаюсь домой к одиннадцати. Уставший, сразу иду в ванную, отказываясь от еды.

Как обычно бывает, из-за ломоты в теле долго не могу уснуть, сон уплывает. Напряжение всё никак не отпускает мышцы. Лежу в темноте и жду пришествия Морфея. Но вместо этого в комнату юркает чеканутая. Они с бабушкой сегодня будто не наговорились за день, еще и до ночи сидят.

Пару секунд шарканья ногами, мягкий плюх и вновь тишина.

Я уже засыпаю, когда блаженный морок в периферии сознания с треском рвет отчетливый всхлип. Сука, как команда «фас». Рубит зачатки сна на корню, и я усердно прислушиваюсь. Долгое время никаких звуков.

А потом снова — сдавленный писк. И еще. И еще один. Явно человек сдерживает порыв разреветься. Изо всех сил сдерживает.

— Эй, — зову, приподнимаясь, чтобы глаза были на уровне дивана. — Что случилось?

Затихает, отвечает многим позже, когда моё терпение уже у черты:

— Я думала, ты спишь, — голос посаженный, гнусавый.

— Повторяю: что случилось?

— Ничего. ПМС. Тебе не понять.

— Слушай, — присаживаюсь и дырявлю её спину раздраженным взглядом, — мы с тобой как договорились? Жилплощадь в обмен на безопасность. Это не праздный интерес, а попытка выполнить свою часть уговора.

— Отстань, Барс. Спи. Я уже не плачу, видишь?

Да она даже договорить не успевает, а из неё уже вырывается вибрирующее хлипанье.

— Вижу. Сюда иди, блин, мать твою, — подаюсь вперед и хватаю её за руку, стягивая к себе вниз.

Лус от неожиданности легко скатывается, попадая прямо мне на колени, и только потом начинает вырываться, шипя и не переставая плакать.

— Угомонись! — кричу шепотом.

— А ты не лезь! — зеркалит. — Свою часть уговора ты отлично выполняешь. Остальное тебя не касается!

— Это было бы отлично! Если бы меня не будил твой плач!

— Я сейчас уйду в ванную! Извини!

Параллельно с извинением девчонка в ходе борьбы заряжает мне такую оплеуху, что ухо глушит от удара. И сама пугается гулкого шлепка, резко замирая.

В полнейшем ахуе прикладываю ладонь к раковине, чувствуя, как нарастает пульсирующая боль.

— Прости-прости-прости… — делает неуклюжее движение, соскальзывая с моего бедра. И, по инерции смещая центр тяжести вперед, херачит головой мне в диафрагму.

Падаем навзничь. Матрас под нами жалобно скрипит. Я стискиваю зубы и выдыхаю, ощущая, как болезненно рябит теперь и в груди. Это, блядь, девочка-катастрофа, неразбавленный концентрат.

— Ой, — пищит и следом замолкает, лежа сверху.

Ладно бы этим ограничились мои испытания. Но нет. Местная сумасшедшая пускается в рёв, от которого я проживаю шок. Имел «счастье» общаться с ней столько времени, был рядом, когда узнала, что её отец-наркоман жив, и ни в одной подходящей жизненной ситуации она не пустила и слезинки. И внезапно — потоп. Разве такие плачут? И если плачут — то… как страшен повод?

Холодит от этой мысли, вся несерьезность разом испаряется. Картинки мелькают — одна хуже другой. Лусинэ — не та, что будет лить слезы без весомого повода.

Осторожно переворачиваю нас обоих на бок, откидываю её волосы, чтобы по возможности в глаза заглянуть, а она тут же закрывает лицо ладонями и продолжает извергать жесткие рыдания. Выдает крайнюю степень горестного завывания, аж волоски на загривке шевелятся. Я пиздец как впечатляюсь. И цепенею на какое-то время.

— Эй, — касаюсь плеча, встряхивая. Есть подозрение, что ещё чуть-чуть, и Лус откинется из-за нехватки кислорода. — Дыши, а?

Она действительно немного сбавляет обороты.

— Я как-то не очень настроен поутру объяснять наличие трупа в радиусе метра.

Только сейчас замечаю, что наглаживаю большим пальцем плечо, за которое держу её. Круги накручиваю, будто утешить хочу. И, сообразив, что туплю, отвожу руку мгновенно.

Так и лежим минут пять. Тактильно не взаимодействуем. Но расстояние в двадцать сантиметров позволяет ощутить жар маленького тела. Такая мелкая, а эффект — словно энергостанция топит.

Встаю и в полумраке нащупываю салфетки на журнальном столе. Вновь ложусь и кладу пачку между нами. Чеканушка выдергивает пару штук и достаточно сносно высмаркивается. Не вызывает брезгливости.

— Это ты во всем виноват! — прикатывает любопытная заявочка.

— Гхм…

— Дебильная цепная реакция — когда ты плачешь, и кто-то вдруг пристает со своей помощью, происходит сбой системы. Я не собиралась рыдать, это ты виноват!

Женская логика — еще куда ни шло, логика чеканушки — это уже капитальный занос.

— Глубокомысленно, — испускаю устало и зеваю. — Если обвиняют меня, не всё так плохо.

Лус продолжает шмыгать и тоже зевает.

— Ну и? Не хочешь просветить, что с тобой приключилось на этот раз?

— Со мной — ничего.

Она показательно выделяет «со мной», что трактуется: это не моя тайна, отвали.

И меня вполне устраивает такое положение дел. Лезть к ней в душу я не горю. И, раз уж мы выяснили, что ей не угрожает опасность, она не встряла в какую-то историю, то и продолжать расспрос резон исчезает.

Единственная проблема заключается в том, что девчонка клюет носом в моей постели. И пока я размышляю, она уже засыпает, как ни в чем не бывало оккупировав территорию. Это, бля, суперспособность какая-то — её вырубает в считанные секунды. Где-то внутри зафигачен качественный коммутатор деактивации.

Я тупо пялюсь на очертания чеканутой в полутьме и не смекну, как её выгнать обратно. Мелкая стервозина удобно устроилась на моей подушке и прикрыла глаза, придерживая ладонь с салфеткой у носа.

Да и черт с ней, не жалко места, матрас огромной, пацаны тут втроем помещались. А сейчас всего лишь я и одно компактное недоразумение рядом.

Укрываю её своим пледом. Стягиваю с дивана одеяло и подушку Лус, откатываюсь подальше и устраиваюсь спиной к ней.

— Тебе надо помириться с дедушкой, — доносится вдруг бормотание. — Так нельзя, ты же не совсем придурок, и сам всё понимаешь…

Психую. Оборачиваюсь и накидываю ей на голову край пледа.

— Ты передумал насчет трупа? — сонная реплика из-под толстого слоя ткани. — Хочешь, чтобы я задохнулась?

— Хочу задействовать принцип «заткни попугая»!

— Они молчат, если накрыть их? Это разве не миф-ф-ф?..

Голос Лус становится всё тоньше и тише. Последние слова уже почти не слышу. Несколько секунд настороженно жду. Затем медленно убираю плед с её лица.

Мать твою, реально спит, посапывая.

Снова откатываюсь на другой край. И прикрываю веки.

Нехотя разлепляю глаза уже утром. Спросонья силюсь разобраться в конфигурации, частью которой являюсь. Ощущаю нечто инородное на бедре — этим нечто оказывается лихо закинутая на меня нога Лус. А сама девчонка дышит мне в плечо, уютно устроившись под подбородком. Вплотную прижалась. Каждым изгибом. Чувствую, как теплое дыхание щекочет кожу.

Взглядом упираюсь в потолок. Мученически вздыхаю.

Кем же, сука, нужно быть в гипотетической прошлой жизни, чтобы в этой хапнуть люксовую адову кару?..

***

Нас двое в курилке. Закуток у служебного помещения, крохотные два на два. Игнорировать сложно, но миссия выполнима. Дымим методично, пуская струи в открытое окно.

Тарон — один из тех ублюдочных мажориков, которые не гнушаются в любой сомнительной ситуации козырнуть своим топовым положением. Мы учились в одной группе. А потом меня вытурили. Теперь я штатный ассистент, он — уже квалифицированный специалист. Талантами не блещет, но бабло и связи задают вектор и выправляют баланс.

— Ты можешь быть охуительным спецом, пациенты могут целовать тебе руки, но не разгоняйся, доктор Таривердиев. Ты никто. Один звонок — почапаешь в районную поликлинику зубы рвать и пломбы штопать… — благочинно загоняет кудрявый, туша окурок в пепельнице.

Раньше открытых угроз не было. Но, в принципе, я ждал от него чего-то подобного. Наверное, довела Настюша пацана.

— Что, не даёт тебе? — слегка щурюсь при очередной затяжке, боковым зрением отмечая, как дергается собеседник.

Невозмутимо пялюсь на улицу, игнорируя лютый зрительный выпад ревнивого гондона. Совсем озверел со своей одержимостью. Я уже давно выбыл из треугольника, полгода не контачу с брюнеткой и к её решениям отношения не имею. Но уёбку легче поверить в мою причастность к выбору девушки динамить его, чем принять истину — он даже со своими пиздатыми возможностями ей нахрен не сдался. Безответная любовь вне картины мира Тарона, который привычен получать что хочет.

Собственно, я знаю, что он реально может испортить мне жизнь одним звонком. И беда в том, что меня это не останавливает. Не держит тормоза.

— А мне сама отдалась, ни секунды не окучивал, — провоцирую ровно и следом в глаза смотрю. Прямо. — У тебя труба с собой? Звонок прямо здесь сделаешь?

Бить меня не может, камеры пришпилены к углам. Дорожит местом и репутацией. Взглядом только херачит злобным, горит от зависти и беспомощности.

Съебывается в темпе вальса, дверью хлопает, как девчонка.

Что ж я такой фартовый-то, а? Куда ни плюнь — везде «творческие» люди-обиженки готовы мне судьбинушку перекроить на свой вкус.

Эта клиника — одна из престижнейших в своем направлении и крута она обоснованно без пустого пиара. Владельцы, родные сестра с братом, уже два десятка лет развивают её с болезненным пристрастием. Оборудование, материалы — исключительно новейшего поколения и качества. Повышение квалификации, обучение — еженедельный круговорот, в котором поэтапно участвует весь коллектив. Редкий случай, когда руководство по-настоящему рдеет за прокачку скиллов своих работников.

Я рвался сюда с курса третьего. Ваять базу у лучших.

Соглашался на подачки, с высунутым языком носился забесплатно месяцами.

Один звонок. Один разговор. Одно желание кудрявой твари.

И меня выпнут, как то самое слабое звено, потому что в этой цепочке выживают нашпигованные связями и баблом элементы…

Смену дорабатываю на внутренней саморегуляции, система функционирует исправно много лет: никто не должен знать, что творится у тебя за ребрами.

Дисциплинированно заполняю записи, сверяю график. Не колышет угроза Тарона, меня не клинит на мысли, что уже завтра мое место может стать вакантным.

А по дороге домой, концентрируясь на загруженном движении, я до ощутимой боли в пальцах сжимаю поскрипывающий от потуг кожаный руль и, сука, не могу не думать о том, что из-за закидонов собственного деда всю жизнь — всю жизнь, блядь, — я продираюсь к целям по самым беспросветным терниям.

В голове пульсирует и ломится через черепную коробку до тошноты коварная, но и до остроты сладко-заманчивая мысль: я ведь мог бы, как и все выежистые пижоны, решить свои вопросы, пустив в ход семейные возможности — мой дед далеко не бедный человек. Если бы имел к ним, семейным возможностям, доступ.

Отгоняю ее.

Сжигают гипотетические расклады. Из области фантастики. Легко и просто — у меня не бывает. Это для детей с адекватными родителями и родственниками.

Сегодня я возвращаюсь немного раньше обычного, всего девять вечера. В квартире тихо, свет горит в кухне. Захожу и киваю Лус, которая привычно занимается за ноутом. На столе по бумажкам и канцелярии бестолково перебирает карликовыми лапками декоративный кролик. Крошечный черный комок хаотичной энергии. Девчонка привезла его с собой в этот последний приезд, я помню, что у них на заднем дворе целая кроличья ферма. Маячащая поблизости животинка ей в радость, судя по всему.

Уже неделю контактируем с чеканутой на уровне приветствий, после отъезда бабушки нужда в тесном общении отпала. Но меня не покидает ощущение, что Лус исподтишка смотрит как-то испытующе. Не знаю, словно затевает что-то, всё порывается заговорить и блокирует саму себя.

Вот и сейчас та же дичь. Чувствую ее взгляд, пока перемещаю алкоголь из бумажного пакета в холодильник.

— Ого… — комментирует, когда закрываю дверцу.

Еще бы. Пять бутылок вина.

— Сложный пациент, в другой стоматологии импланты дважды отторгались, а у нас всё прижилось. Полгода назад обещал презент в случае положительного исхода. Не обманул. Притащил ящик отменного португальского лечащей его команде, — выдаю сухо и резко, будто автоматной очередью.

— Ясно, — тихо и кротко.

Удивилась моему агрессивному тону. Но глаза не отводит. И снова в глубине — какая-то нерешительность и зыбкость.

И только я делаю шаг к выходу, она останавливает меня:

— Барс, слушай…

Чуйка сигнал подает — сейчас отчебучит. Как пить дать — отчебучит.

Лус встает из-за стола, обходит его и становится напротив. Серьезная, брови хмурит, губы слегка поджимает. Общий сбор выдающих волнение телодвижений.

Напрягаюсь до каменных мышц.

— Барс, по поводу твоего дедушки…

Свистом воздух вылетает через сжатые зубы. Я предупреждающе суживаю глаза.

И её это не стопорит:

— …я понимаю, что ты задет, но два года — большой срок. Может, стóит позвонить ему? Он ведь даже повод тебе тогда дал…

Тру лицо ладонями, силясь не заржать в голос. Это, блядь, что за день крутых «доброжелателей»?..

— Барс, он же твоя семья, самый близкий человек… Помирись с ним. Никому от ссоры лучше не стало и не станет…

— Какая наблюдательность…

— Ты теряешь время! — орет вдруг, и я взвинченно реагирую, убирая руки от лица и вскидывая на неё ошалелый взгляд. — Допустим, ты успешно применяешь копинг-механизмы, подавляя стрессовые паттерны. Отказываешься идти на диалог, глухо закрываешься от всех. А что потом?.. Барс, тебе же самому это принесет облегчение…

Нихуя себе отповедь.

— Уже на первом курсе ведешь частную практику? — обрубаю, обдавая желчным хмыканьем. — Хвалю. Подгоню тебе парочку экземпляров. Их чердаки — твой уровень, хайпанешь гарантированно.

— А твой чердак — чей уровень?..

Смотрю на провокационно вздернутый подбородок, загоревшиеся бешеным огнем глазища и понимаю, что меня ведет цепной реакцией. Я пиздец как хочу наорать на неё в ответ. Вайб прошлых стычек — не уступать и биться насмерть, выгрызая друг другу психику. Казалось, мы к этому никогда не вернемся, делить нам больше нечего…

Огибаю чеканутую, держась на волоске от минного разноса.

Захожу к себе, включаю свет. А она — следом. Нахрапом диким:

— Да что ты за сволочь такая, Господи?! У тебя же кроме них никого нет! Ну включи ты свой мозг, убавь гонор! Подави гордыню!

Аварийные фразы запускают необратимый процесс.

Крышка внутреннего саркофага с грохотом отлетает, выпуская давно бьющуюся в нетерпении неразбавленную злость. Усталость, заебанность, ненависть. Конвейером эти черные эмоции.

Ширюсь в своей ярости до катастрофических масштабов.

Очень медленно оборачиваюсь, будто разлить боюсь даже каплю ядовитого состава.

Примагничиваемся наэлектризованным зрительным контактом.

Жесткие искры фонтаном.

— Ты когда свои советы советуешь, у тебя там серое вещество в резервуарах не меняет курс, пребывая в ахуе? Напомни-ка, кто тут опрокидывал доверие семьи, ночами поскакивая по городским барам, чтобы потом свалить в закат втихую? Ты, блядь, как вообще умудряешься стоять и втирать мне на полном серьезе какие-то ценности?

— Вот и будь умнее меня! — разводит руки в стороны, дескать, капитулирую. А у самой аж крылья носа раздуваются свирепо. — Ой, прости, ты же и так самый умный!..

Воздух между нами вспыхивает адскими разрядами.

Мы взяли слишком стремительный разгон от мирного сосуществования до армагеддоновской сечи. Внешние системы не тянут киловатты выдаваемой мощности. Трещим в порожденном электрическом поле, напитываясь обоюдной агрессией.

Бахнет. Сегодня. Сейчас.

— Был бы самый умный, разве с тобой связался бы? — дроблю с оскалом.

— А вот это очень занимательно! Давай, блин, просвети меня наконец — зачем ты со мной всё же связался?! Вычеркнем идиотскую схему с жилплощадью…

Кровавый замес за грудиной закручивается по новой. В лицо её вглядываюсь — и снова вижу проклятую картину двухгодичной давности.

Запах блевотины. Мрак кабинки. Серая кожа.

Сожаление. Ужас. Вина. Боль утраты — авансом.

Почему?! Почему — я? Почему — она?

И извергаю, выжигая губы словами-углями, что до сих пор горят жутко:

— А как с тобой не связаться?! Как пройти мимо, если ты в руки мне падаешь на каждом углу, дрожа от страха? Я, сука, понять не могу, твой дед из ума выжил, отпуская сюда одну без присмотра? Ты же… ты пиздец какая бедовая. Безнадежно! Крипово! Бедовая! — надвигаюсь на неё рваными шагами, кулаки сжимая. — Я в душе не ебу, нахуй мне с тобой возиться! С какого хера я каждый час отслеживаю твое местоположение, как задрот последний сотню раз тапая по GPS-трекеру! Путаюсь в чащобах ебучих мыслей, представляя, во что ты вляпаешься, если не контролировать ситуацию! Ты еще спрашиваешь — зачем? Может, затем, мать твою, чтобы больше никогда не видеть твою полумертвую тушку в рвоте в сраном ночном клубе?! Чтобы не задыхаться в панике в салоне самолета, молясь куда-то успеть?! Чтобы не гадать, выживешь или испустишь дух на больничной койке?! Какою из этих причин заменим «идиотскую схему с жилплощадью»?!

Чувствую себя так, словно по всему телу прорвались гнойные ранки, болючие и нескончаемо пульсирующие.

Шатает.

Я опустошен.

На нуле.

Швырнул правду и моментально пожалел…

Лус ошеломленно замирает. Перестает моргать. Вперяется в меня с неверием. А потом отходит к стене. Мелкой механической поступью. И прикладывает подрагивающие пальцы ко рту. В немом поражении.

Самое мучительное — её глаза. Потерянные и беспомощные. Как в ту последнюю ночь во время нашей поездки, когда узнала об отце. Тотальная дезориентация.

Совесть обдирает внутренности, выкручивает кишки.

Я не должен был вывалить это наружу. Не должен был!

Застываем двумя тоскливыми изваяниями. Спутавшими все ориентиры.

Палим друг в друга скорбным сокрушением.

Что теперь с этими развалинами вокруг нас делать?..

— Значит, это был ты… — выпускает на грани слышимости, отнимая ладони от губ.

Значит, это был я.

И я хотел бы, чтобы это был кто-то другой.

Потому что… как однажды сказала сама девчонка, она — не моя зона ответственности.

— Барс, — зовет вдруг просительно, и я весь подбираюсь, сосредотачиваясь на ней: в диковинку хрупкой, мягкой и уязвимой. — Давай напьемся? Мне кажется, я умру, если останусь трезвой.

Никогда бы не подумал, что такого рода предложение может звучать бесподобно правильно…

[1] Азазель — падший ангел / демон пустыни.

38. Лус

Мы еще какое-то время смотрим друг на друга. Проживаем перемену в пространстве — секунда, когда наша осязаемая агрессия перетекает в эфемерное опустошение. Резкая смена градуса общения выбивает пробки, словно обесточивая всё вокруг. И в одно мгновение застилает тишиной.

А потом, не сговариваясь, оба одновременно шагаем к кухне.

Звонкое молчание не напрягает. Каждый занят своим делом. Барс вытаскивает лед и две бутылки вина. За неимением специального ведерка, высыпает кубики в подходящую кастрюлю, куда погружает алкоголь. Я выуживаю всё, что может подойти в качестве закуски. Вот здесь-то нам и пригождаются запасы деликатесов, целый чемодан которых привезла бабушка Нора. Несколько видов сыра, домашние колбасы, ассорти солений. В холодильнике также имеется виноград. Мою его вместе с помидорами черри. Вспоминаю про крекеры и чипсы. Пытаюсь как-то эстетично расставить добытое на двух тарелках. У инстаграмных див это получается достаточно ловко, а мне приходится повозиться.

Таривердиев в это время курит, традиционно приоткрыв окно всего лишь на ширину ладони.

Заканчиваю, отношу еду на журнальный столик. Затем запираю кролика в клетке в своей спальне, рассеянно трепля мягкую шерстку. Когда он утыкается носом в основание большого пальца, чувствую прилив нежности к черному комочку. Блекло улыбаюсь и направляюсь в ванную.

В гостиной Барс разливает вино по обычным стаканам, бокалов у нас в арсенале нет. Наблюдаю за его отточенными движениями с удивлением. Это выглядит очень эстетично — то, как он слегка склоняет стеклянную стенку, позволяя тонкой бежеватой струйке лениво скатываться по ней.

Поднимает на меня глаза. Моргаю. Пойманная, что ли?.. На чем — сама не знаю. Но укол неловкости — очень даже реальный.

Усаживаюсь в противоположный угол дивана. Сама тянусь к алкоголю, не дожидаясь галантных жестов. У меня скудный опыт в распитии спиртных напитков. Пару глотков красного вина по праздникам — предел. Но сейчас на нервах я залпом выпиваю половину отведенной порции. Неожиданно легко. И понимаю, что мне нравится вкус. Ненавязчивый, благородный, ароматный.

Ух ты…

Повторным жестом добиваю остатки.

Вряд ли девочки пьют вино вот так. Но чего уж. Я же напиться хочу. Предельно четко озвучила желание десять минут назад.

Наверное, хуже просто некуда — что бы ни делала, еще ниже в глазах своего визави уже не упаду.

Боже, меня сжирает чувство стыда. Оно буквально топит. Я же именно его и стремлюсь затушить — залить, если по факту. Горло сохнет катастрофически быстро. Спазматически сокращается оттого, как много слов застревает в нем, не находя выхода.

Таривердиев вновь наполняет мой стакан, не реагирует на скорость, с которой я приканчиваю алкоголь. Вторую порцию пью глоточками. Досадую, что никакого опьянения не наступает. Честно признаюсь себе, что неуклюже пытаюсь убежать от собственной реальности.

Реальности, в которой живу… лишь благодаря человеку напротив.

Обухом по голове. Осознание истины тормозит все процессы в организме. Застываю, упираясь взглядом в стакан, сжатый в пальцах.

— Прости меня, Барс, — тяну первую фразу с предельной искренностью. — Я не имела никакого права втягивать тебя в свои проблемы. Чужие тайны, боль, страхи — это не должно было тебя касаться.

— Я не…

— Пожалуйста, дай мне договорить, — перебиваю порывисто и, считывая изумление на его лице после произнесенного извинения, пригубливаю еще вина. — Я знала, что меня привез какой-то парень, так нам сказали, но личность установить не удалось. Было логичным предположить, что это кто-то из охраны или официантов того клуба. Я ведь даже ни на секунду не допустила, что это можешь быть ты. Несмотря на то, что свой звонок тебе почему-то хорошо помнила. Прости… вот сейчас я будто вижу со стороны, как это выглядело в твоих глазах. Мне очень… слышишь, мне очень жаль.

Мой стакан пустеет. Я рвано выдыхаю алкогольные пары и заграбастываю бутылку, резко вынимая её из кастрюли. Но сильная мужская ладонь отнимает трофей. И сама наполняет стеклянную емкость третьей по счету порцией.

— Лучше ешь, — советует строго и пододвигает ко мне тарелки. — Ударит очень внезапно.

Скорее бы! Жуть как тяжело переваривать эти события трезвой. Почему мне кажется, что пьяной будет легче? Откуда это сомнительное знание?

— Мне безумно жаль, — игнорируя его наставление, шепчу едва слышно, почти как сокровенную молитву. — Господи, мне так жаль, что я тебя втянула в эту историю…

Я не сдерживаю стона. Стыд методично крошит нутро. Выдержка подводит.

Пока я готовила закуски на кухне, в голове очень многое прояснилось. Абсолютно точно сложился пазл, стали понятны мотивы Барса. Его отношение ко мне, оттенки поведения. Сценарий того рокового дня на репите раз за разом пролетал перед глазами. Раз за разом.

Боги… этот парень спас меня. Один дурацкий звонок, кинутая в безотчетном порыве реплика. Моя ошибка. Отчаянный крик души, потому что больше некому было это сказать — что я не справляюсь, что разлагаюсь, встретившись с оборотной стороной жизни.

А он понял! Он бросился ко мне! Он вытащил! Он не отмахнулся!

Как это переосмыслить, ради всего святого?! Я, блин, дышу только потому, что… в него когда-то заложили правильные качества. И Таривердиев по-мужски ответственен, если что-то задевает его по касательной…

— Я расскажу. Хорошо? — поднимаю на него тоскливый взгляд. — Просто для того, чтобы ты знал, что всё не зря.

Барс кивает, безотрывно следит за каждым моим движением. Контролирует.

Подавляю смешок.

Контролирует бедовую девочку.

Которой я никогда не была. Раньше.

— Мне надо было его понять, — некрасиво прихлебываю, спеша смыть с языка это «его», точку невозврата, — Барс, я четверо суток не спала ни секунды. Когда мы с тобой вернулись тем утром, я просто вычеркнула свое существование из действительности. А на пятый день встала и отправилась за первым психотропом. Мне надо было его понять! — повторяю запальчиво и с надеждой заглядываю в жгучие глаза. — Мне надо было! Грызло чувство, что я обязана попытаться. Словно нечто жизненно необходимое. Понять, почему мой отец предпочел наркотики? Предпочел их нормальной жизни. Предпочел их… мне.

— И как? Поняла? — Таривердиев зол, давит тоном.

Ожидаемо осуждает. Еще бы. После всего, что пережил из-за меня. Принимаю его реакцию. Но всё равно болит в груди. Быть чьим-то разочарованием — так себе подвиг.

Быстро-быстро в отрицании качаю головой, губы поджимаю до бескровия.

Дроблю через секунду:

— Вообще. Ни разу…

— Много пробовала?

— Несколько видов психостимуляторов, которые смогла достать.

— И кокаин?

— Только амфетамин и его производные. Таблетки охотнее продают новичкам. До кокаина я не успела дойти.

— Пиздец, блядь, — Таривердиев шокированно выгибает брови, впечатленный моей осведомленностью.

А я задушенно выпаливаю второе извинение:

— Прости, Барс… я бы никогда… не стала бы шутить на эту тему, если бы знала о твоей роли в моем спасении. В тот раз ты обозвал меня бывшей наркоманкой, и я подумала, что ты что-то слышал о моем лечении. Лишь поверхностно слышал и решил задеть. Город ведь у нас маленький — как бы дедушка ни старался скрыть состояние любимой внучки от посторонних, сплетни вполне могли вспыхнуть. И дойти до твоих ушей…

Он прикрывает веки и трет указательным пальцем свободной руки переносицу.

— Есть такой неортодоксальный метод, который называют провокационной или провокативной психологией[1]. Основа — провокация, сарказм, юмор, что идут в противовес классическим направлениям психологии. С тобой иначе не получалось, ты закрытый, обособленный. Мне хотелось вывести тебя на эмоции через вызов. Чтобы услышать правду о ситуации. Зачем тебе со мной съезжаться и прикидываться мужем. Ты реагировал только на мои выходки с наркотиками. Я на этом и играла. Несознательно.

Боже, боже, боже… как вспомню, сколько глупостей натворила, выводя Барса из себя. Как он резко менялся в лице, психовал и отступал… Раскаяние кипящей лавой расплескивается в животе, обжигая, заставляя согнуться от спазма.

Шлифую эти адские ощущения щедрым глотком вина. Облизываю губы и смиренно дожидаюсь, пока Таривердиев раскроет глаза.

И только после этого, сцепившись с ним в прямом напряженном взгляде, выдаю со всей серьезностью:

— Я не наркоманка, Барс. И, как и прежде, я — не твоя зона ответственности.

Щурится и слегка подается вперед, внимательно сканируя меня.

— Мои эксперименты провалились все как один. И остались в прошлом. Я больше в это не полезу.

— Больше не хочешь понять отца? — иронично кривит уголок рта.

— Я нашла безопасный способ, без угрозы летального исхода.

Снова бью на поражение. Он слегка бледнеет. Я — с ума схожу, думая о том, какой он меня тогда видел.

— Освободи себя от лишней ноши, Барс. Мы друг другу — никто. Не надо со мной возиться.

— Мягко стелешь, чекануш. А на деле — что?..

Не верит. Он мне не верит.

Перевожу взгляд на опустевшую бутылку. Беру её в руки, веду по запотевшему от холода стеклу.

В голове щелкает. Безрассудно. Азартно.

— Сыграем? — дергаю бровью в направлении столика, одновременно убирая тарелки подальше от центра.

— В бутылочку? — одаривает красноречивым издевательским смешком.

Я скашиваю на него укоризненный взгляд.

— «Правда или действие». Честно. Откровенно. Позволим себе это один раз, пушистый?

Морщится от выданного прозвища. Впервые за столько времени совершаю вольный выпад, напоминая о минувших днях.

Беру его на слабó.

В конце концов, почему всегда говорю и оправдываюсь только я? Разве Барсик безгрешен?..

Получая после длительных колебаний неоднозначное пожатие широкими плечами, принимаю это за «да» и встаю, чтобы пересесть напротив Таривердиева. В планах — плавно опуститься на ковер.

В реальности — плюхаюсь на мягкий ворс всем масштабом пятой точки.

Удивленная потерей четкости координации.

И с ненавязчивым туманом в сознании резюмирую, что белое вино поистине коварно, как Барс и предупреждал.

Я всё же пьянею.

[1] Речь о провокационной психологии Фрэнка Фаррелли, решившего отойти от общепринятых терапевтических норм. Данную методику практикует достаточно ограниченный круг современных психологов.

39. Лус

— Её надо вытереть, — Барс машет в сторону пустой запотевшей бутылки и встает, направляясь в кухню.

Я тянусь к закускам. Хватаю крекер, помещаю на нем кусок сыра, сверху дополняю помидоркой черри. И всю это композицию целиком запихиваю в рот, пока никто не видит. Жую и впадаю в эйфорический трип. Вроде бы, я не настолько пьяна, но, Боже, мне кажется, что я ничего и никогда вкуснее не ела.

Сооружаю вторую порцию и расправляюсь с ней аналогично.

Таривердиев возвращается с полотенцем и еще одной бутылкой вина. Помещает её в кастрюлю, а ту, что была во льду, вынимает и откупоривает, разливая по стаканам.

Дегустирую прохладный алкоголь. Его аромат смешивается с нотками недавно проглоченной еды и это создает такое совершенное буйство красок на моих рецепторах, что невольно жмурюсь. Опускаю голову, чтобы скрыть своё почти неприличное удовольствие от чревоугодия, и облизываю губы, в уголках которых еще осталось немного крошек.

— Ladies first, — прерывает пищевую мантру Барс, и я вскидываю на него глаза.

Оказывается, он уже успел подготовить игровую поверхность: убрал подальше тарелки, высушил стенки пустой бутылки и положил её в центр стола.

— О-о… — почему-то радуюсь возможности крутить первой. — Играем по-простому. На кого падает стрелка, тот и отдувается, выбирая между правдой и действием. Если задача окажется невыполнимой или вопрос будет таким, что не захочется отвечать, можно перетасовать вариант. То есть, выбрал «правду» — заменил «действием», и наоборот. Игрок, который отказывается выполнять оба варианта в одном ходе, проигрывает. Скажем, желание. Так будет интереснее. Да?

— Не возражаю.

Так. Господи, надо помнить, что играем мы предельно честно. Ладони потеют от этой мысли.

Прислушиваюсь к своим ощущениям. Поела, стало немного легче, туман притупился, но не ушел. А чувство стыда перед сидящим напротив человеком — ничуть не убавилось. К тому же, в отличие от меня, Таривердиев не выглядит и на йоту пьяным.

Не знаю, во что ввязываюсь, но всё лучше, чем запереться в комнате и удариться в самокопание. Я не соврала ему, внутренние радары вопят, что наедине с собой и в трезвом уме мне сейчас никак нельзя.

Злясь на себя, на обстоятельства, на наши с Барсом непутево переплетенные жизни, впиваюсь пальцами в стекло и задаю бешеное вращение. Через секунд десять несанкционированная юла замедляется и постепенно останавливается. Горлышко указывает ровнехонько на меня.

Досадно вздыхаю и смиренно выпаливаю:

— Правда.

Он кивает и на пару мгновений загружается, генерируя вопрос:

— Кто тебя преследует, обижает?

Как бы сильно ни хотелось, взгляд не отвожу. Держу зрительный контакт, максимально сосредотачиваясь на реакциях. Чтобы не выдать себя. Неприятно думать о Немирове.

— Меня никто не преследует и не обижает, — говорю честно, поскольку так и есть. — Иногда я бываю чересчур эмоциональной и произвожу неправильное впечатление. Это к твоим словам о том, что я падала тебе в руки, дрожа от страха. Ты крутишь.

Таривердиев не сразу тянется к бутылке. Еще какое-то время сканирует меня на предмет лжи. И я стойко выдерживаю давление направленных на меня жгучих глаз.

А потом снова впадаю в немилость фортуны.

— Правда, — бубню, ногтем тыча в предательское горлышко.

— Как у тебя получалось меня обманывать в самом начале? Речь о твоей конспирации.

Я улыбаюсь с долей снисхождения. Барс раздраженно дергает бровью, торопя с ответом.

— Всё проще, чем тебе кажется. Я предугадывала твои действия и шла на опережение. Например, с волосами. Помнишь, когда ты схватился за них, чтобы разоблачить меня? Вместо парика в тот день я покрасила их тоником.

— Чем покрасила?

Его неподдельная озадаченность заставляет меня расхохотаться.

— О чем я и говорю, — развожу руками. — Тебе как парню, далекому от женских уходовых штучек, и в голову бы не пришло такое.

Рассказываю ему про тоник и про то, сколько раз пришлось намыливать волосы, чтобы избавиться от апельсинового оттенка и появиться перед ним с первозданным черным цветом на следующий день.

— С татуировками всё ясно, — тянет задумчиво, — но утоли моё любопытство. Это сколько же одинаковых рисунков надо было купить? И зачем заморачиваться?

— Много! — смеюсь задорно. — Я заказала целый ящик! Ведь собиралась проработать там минимум год до следующего лета, и мне нужны были какие-то отличительные признаки. Всегда существовала вероятность, что кто-то может узнать. Макияжа и парика было недостаточно.

— Ты меняла даже голос, — бросает запутавшийся Таривердиев. — И рост как будто отличался.

— Всё для тебя, родной, — дразню под его недовольный прищур. — Изображать невинную овечку с блеющим голосом и сутулиться, чтобы казаться ниже. Что в этом сложного?

— На звонок тогда ответила твоя подружка? Ты знала, что я наблюдаю?

— Ты был предсказуем… — я прикусываю губу, чтобы не прыснуть. В эту секунду мне невероятно жаль его мужское эго, которое бесспорно задето. — Когда ты взял мой номер, я уже знала, что это еще один способ разоблачить меня. И поменялась с Кети телефонами. Неужели ты думал, что я так легко попадусь?.. Когда ты начал звонить, она написала мне сообщение. И я была уверена, что ты сидишь где-то в зале и наблюдаешь.

— Хорошо. Допустим. А когда я забрался к тебе в комнату? — аж неосознанно подается вперед, увлеченный и азартный. — Как ты изобразила сонливость? Блядь, у тебя же глаза опухшие были, натурально опухшие!

Бедный. Никак не может признать, насколько легко я провела его вокруг пальца. Чувствую себя опытным фокусником, который раскрывает наивному ребенку секреты волшебства.

— Барс… у меня аллергия на мед. Я всего лишь намазала им веки и подождала пять минут. Нацепила дурацкую ночнушку, смыла татуировки и сделала вид, что посреди ночи ходила за водой, внезапно проснувшись. Ты же не думал, что я не замечу, как ты пялился на мои окна, когда мы провожали вас в тот вечер? И ежу понятно, что ты попытался бы застать меня с поличным…

Прячу улыбку в стакане, отпивая вкусное вино. Оно мне нравится всё больше и больше.

Таривердиев переваривает услышанное, на его лице отражается внутренняя борьба. Это выглядит очень мило — принятие, что тебя развели, как малыша. Так и тянет на хи-хи, но щажу чувства своего визави. И так смотрит на меня несоразмерно обвинительно.

— Кстати, а как ты меня поймал? — спохватываюсь. — Как всё понял?

— А что, уже твоя очередь задавать вопросы? — палит грубо.

— Крути, — отвлекаю от кровожадных по мою душу мыслей.

И, черт возьми, снова отдуваться мне. Испепеляю бутылку недобрым взглядом.

— Правда.

— Как так вышло, что тебя отпустили в Москву? Одну.

— После истории с наркотиками у нас в семье многое изменилось. Всем пришлось поработать с моим психологом. И у неё получилось убедить дедушку, что меня надо отпустить. Дел натворить я успела и под носом родных. Расстояние — не показатель. Мы вместе приезжали подавать документы, около двух недель прожили, ища мне квартиру. Он убедился, что район хороший, до университета добираюсь быстро. Взял с меня обещание быть осторожной и отзваниваться несколько раз в день.

— Всё равно не понимаю… — бурчит раздраженно и отпивает добрую половину своего стакана, после чего обновляет выпивку обоим.

— Ты крутишь, — напоминаю, похрустывая крекером, и он застревает у меня в горле, когда горлышко вновь отчетливо показывает в мою сторону. — Да ты, блин, заговорил её, что ли?!

Смахиваю бутылку на ковер. Она неохотно катится по ворсу и застывает в метре от нас. Понимая, что я хочу сделать, Барс молча помогает — мы добиваем изрядные доли своих порций, после чего опустошаем вторую бутылку. Я вытираю её полотенцем, начищая бока с особым усердием под нескрываемый смешок Таривердиева. Кладу её в центр и только после этого удовлетворенно вздыхаю:

— Правда.

— Почему передумала стать послом?

— Мне понравилось копаться в мозгах.

— В своих или чужих? — подначивает.

Я вдруг показываю ему язык. Глупо и по-детски строя гримасу.

— В чужие меня еще не пускают.

— А то тебя это останавливает, — фыркает и без напоминания вращает.

И тут случается чудо — указатель падает на него. Я радостно визжу и ложусь локтями на стол, загадочно поигрывая бровями:

— Правда или действие?

— Правда.

— Почему тебя отчислили? И что ты делал весь свободный год?

— Это два вопроса, — упрямится. — Отчислили, потому что применил силу, разозлившись на преподавателя.

— Ты его избил? За что?

— Немного потряс за грудки. Слух разошелся, что врезал. И избил чуть ли не до смерти, — лениво пожимает плечами. — За то, что он меня обманул. Они со своим приятелем за приличные деньги помогали устроиться в хорошие клиники. Я привез сумму наличкой, как и договаривались, а он мне сказал, что место уже занято. Мол, опоздал.

— Типа… кто-то предложил больше?

Кивает:

— Кинул меня. Гондон старый.

Озвучиваю зародившуюся догадку:

— Об этих деньгах шла речь, да? Дедушка обещал их тебе после помолвки со мной. А что ты с ними сделал, раз не получилось устроиться?

— Пробухал и проебал, — толкает на грани агрессии, не ответив на гипотезу. — Крути давай.

Подчиняюсь. Второй раз выпадает он. Чтобы разрядить накал, задаю нейтральный вопрос:

— Как я записана у тебя в контактах?

Удивленно таращится на меня. Не спешит говорить. И я чувствую подвох. Шутливо щурюсь и наигранно грозно требую:

— Показывай.

Колеблется. Слегка склоняет голову набок, мерно шевеля уголками рта, и бросает:

— Если ты тоже.

Молча выуживаю телефон из кармана домашних штанов и набираю абоненту. Когда ему приходит входящий звонок, оба, словно настороженные дуэлянты с пистолетами в руках, медленно кладем смартфоны на стол друг перед другом экранами вверх.

— Зубной фей?..

— Чеканушка в законе?!

После секундой тишины прыскаем. Я смеюсь до слез. Кажется, меня хорошенько накрыло. Никак не могу остановиться. Кое-как через смех выдавливаю давно успокоившемуся Барсу:

— Но… по-че-му?..

— Сначала было «Жена в законе», когда расписались.

— Потом плавно перетекло в «чеканушку»? У-у-у… — хохочу по второму кругу.

Обстановка действительно разряжается. Игра протекает бодрее. А, может, дело в трех бутылках вина, которое мы успеваем приговорить, приступив к четвертой?.. Таривердиев выглядит адекватнее меня. Хотя в плане дозы алкоголя мы сравняли счет. Но я скидываю своё опьянение на отсутствие опыта и в разы меньшую комплекцию.

Мне хорошо. Очень. Голова легкая-легкая. Я отдаю отчет всем своим действиям, словам. Но мир кажется мне невероятно приветливым, комната — наполненной светом, жизнь — такой прекрасной.

Мы продолжаем задавать друг другу вопросы. Никто еще не выполнял действий. Говорим на нейтральные темы. Барс не любит делиться личным, я поняла. И я не люблю. Но нам приходится. Глубоко в душу не лезем. Как негласное соглашение.

Но в какой-то момент градус нашей шалости меняется.

Горлышко останавливается на мне, я выбираю неизменную «правду» и слышу:

— Скажи о себе нечто такое, чего никто не знает. Факт, секрет. Постыдный. Чем ты ни за что не поделишься в реальности.

Я сначала задумываюсь. Ну… я занималась сексом на слабó. Постыдный факт, который ему известен. Я пробовала наркотики в погоне за призрачным желанием понять биологического отца. Этот факт ему тоже известен. Что еще?..

— О! — провозглашаю жизнерадостно и выпаливаю на кураже:

— Я — бастардик! Прикинь!

И в ужасе от своего же признания прикрываю рот ладонью, беспомощно глядя в глаза опешившему Таривердиеву…

40. Барс

— Хочешь рассказать? — толкаю тихо.

И зачем я об этом спрашиваю, сам не понимаю.

Удивления и тем более шока не испытываю. Исходя из того, что её отец — наркоман, расклад даже кажется вполне закономерным. Но Лус выдаёт новость с такой чумной боязнью, что невольно напарываюсь на её эмоции, и они задевают, протыкая отчаянной искренностью.

Блядь, оно мне вообще не надо.

И, тем не менее, мать твою, я жду. Едва дыша. И не отрываясь от ее широко раскрытых в немой потерянности глаз.

— Я не знаю, — девчонка возвращает себе самообладание.

Отнимая руки от лица, смотрит в сторону, пресекая затянувшийся зрительный контакт. Ерзает, копошится, меняя позу. Уже два часа сидит на ковре, на диван не перемещается, хотя здесь явно удобнее.

— Как о таком расскажешь, Барс? Только если голыми фактами. Моя мать влюбилась не в того человека и залетела от него в семнадцать. Родной дядя пошел разбираться и не вернулся домой — умер от рук обдолбанных наркоманов. Дедушка перевез семью в другой город. То ли чтобы справиться с горем, будучи подальше. То ли чтобы не допустить позора. И появилась я. Как вечное знамя случившейся трагедии.

Всё хуже, чем я думал.

Отрывистые холодные фразы звучат в ушах, пока я отслеживаю ее реакции. Она избегает прямого взгляда, словно чувствует именно себя виноватой в истории двадцатилетней давности. И ей стыдно.

— Ну вот. Ты же произнесла это вслух. Легче?

— Не-а, — хватается за стакан и пьет вино с жадностью, словно не поили неделю.

Мрачно наблюдаю за этой картиной, ощущая, сука, откуда-то взявшуюся жалость, и понимаю, что надо идти за пятой бутылкой. Но Лусинэ меня опережает — сама встает и плетется в кухню. Координация ее немного подводит, однако девчонка не сдается, стойко вышагивая к цели. Возвращается с последней партией вина и пакетом льда.

— У нас там есть какие-то коньяки и домашние настойки, которые твоя бабушка привозила… Принято же повышать градус?..

— Вряд ли тебе это понадобится.

— А тебе? — изгибает бровь дерзко, глаза блестят вызовом.

О, кто-то поплыл окончательно.

— Нам обоим хватит этой бутылки, — давлю со строгостью. — И не забывай есть в промежутках.

Демонстративно отщипывает несколько виноградинок и запихивает их в рот. Жует, набив щеки, пока я наполняю наши стаканы.

— Ты крутишь, — напоминает с обескураживающим энтузиазмом.

По мне, уже свернуть бы эту игру и отправить ее баиньки. Но чеканутая только-только входит в раж.

И я знаю, что ей это действительно нужно.

Увильнуть от злоебучих мыслей. Хотя бы на время. Маленький самообман.

Между нами много чего сегодня прозвучало, этот поток далеко не просто раскидать в черепной коробке по углам.

— Да блин! — возмущается, когда горло бутылки упирается в нее. — Правда.

— Почему ты плакала в ту ночь?

Резко меняется в лице. Хмурит лоб. Напускная искуственная веселость испаряется. Вся подбирается, упрямо выпячивает подбородок и даже спину выпрямляет. После чего решительно качает головой в отрицании. Смешная в этом своем грозном проявлении негодования. Мол, чего пристал, не дамся!

— Действие! — провозглашает торжественно и выжидающе скрещивает руки на груди.

— Окей, — похуистически пожимаю плечами и откидываюсь на спинку, задумываясь над заданием.

Скольжу по ней пытливым прищуром, понять не могу, чего хочется — смилостивиться или проучить. Она по-прежнему раздражает меня горящей в глазах спесью. Но и издеваться над полупьяной девушкой как-то не комильфо.

— Раз уж ты у нас так кипишь своей специальностью… вот тебе задачка: за пять минут нарядись в психологичку. Сыграй достоверный образ. Я ставлю таймер. Если не успеешь — проиграла.

Секунд двадцать растерянно открывает и закрывает рот. В уже нетрезвом взгляде зажигается куча вопросов. Но стоит мне показать экран телефона, на котором идет отсчет, Лус достаточно проворно стартует и исчезает из комнаты.

Слышу, как громко стучат дверцы шкафа в спальне. Грохот вешалок, падающих на пол. И непрерывное девичье бормотание. Пробивает на смех. Я надеюсь, что чеканушка всё же не успеет. И мы свернем игру на данном этапе.

Но она влетает в гостиную за десять секунд до писка таймера. Несется к рабочему креслу, прикладывая усилия, чтобы перетащить его на ковер. Колесики тормозят в ворсе, и перемещение затягивается. Лусинэ хватается за спинку и дергает дородный агрегат на себя.

Я слишком занят созерцанием её сочной задницы, обтянутой черной тканью. Поэтому не вмешиваюсь в процесс.

Срабатывает чертов таймер. Заполняет писком пространство вокруг.

Тапаю, выключая его.

И хаос будто прекращается вместе с наступлением блаженной тишины.

Лус чинно сидит на кресле, плотно соединив ноги и опустив колени вбок под небольшим углом. Так обычно сидят леди. У нее в левой руке что-то по типу толстенного ежедневника темного цвета. Правой — тонкие пальцы сжимают ручку.

Я выпадаю в осадок, во все глаза уставившись на новоиспеченного психолога.

На ней белая рубашка, заправленная в классическую юбку-карандаш по колено и без выреза, пуговицы застегнуты по самое горло. На лице — очки в черной пластиковой оправе очень симпатичной формы. Волосы собраны в пучок у основания шеи. На запястье элегантные часы. Взгляд сосредоточенный и участливый.

Охуеть не встать.

— Вы готовы продолжить, господин Таривердиев? В прошлый раз мы остановились на причинах разлада между дедушкой и Вами…

Сначала я теряю дар речи от выданного тембра голоса — размеренного, сильного, чувственного. А следом не сдерживаюсь и взрываюсь хохотом, сраженный юным талантом перед собой.

Блядь, да у неё даже мимика соответствующая. Зыркает из-под очков со всей серьезностью, слегка щурит нижние веки, словно внимательно слушает. И голову склоняет под идеальным углом — ну просто бери и снимай на плакат ближайшей клиники. Эта та фактура, в которую веришь.

— Круто! — сдаюсь, вскидывая ладони вверх. — Выполнила на все сто процентов.

— Фух… — испускает напряженно и моментально расплывается в улыбке. — Тебе, блин, сложно угодить, я боялась проиграть. Господин Таривердиев…

Теперь уже на ха-ха пробирает обоих.

Лус снимает очки и кладет вместе с ежедневником себе на колени. Быстро расстегивает две верхние пуговицы и дышит заметно легче.

А я — наоборот. Чуть гуще и тяжелее. Против воли залипая на ее груди. Потом — на голых коленках. Дальше — на ногах в лакированных лодочках на шпильке.

Пиздец. Вот уже реально — этому столику больше не наливать.

Смаргиваю порно-кадр и опускаю взгляд на стол.

Крутить. Точно.

Система дает конкретный сбой. Последующие раз пять стрелка указывает на меня. Вынужденно отвечаю на вопросы. А Лус в это время методично приканчивает четвертую бутылку, приступая к пятой. Ну просто образец целеустремленности — сказала, что напьется, и четко следует плану без огрехов.

— Так как ты понял, что Вика — это я? Ведь поверил мне до этого, я знаю.

Последний вопрос заставляет снисходительно улыбнуться. Вспоминаю помолвку. Какой-то зверский сигнал интуиции, когда под конец стал присматриваться к Лус и её подружке. А потом попросил телефон. Чтобы быстро установить приложение-локатор. Позвонил знакомому пацану, который шарит в этих прогах. За пять минут нафигачил нужное и спрятал иконку под инструкцию кореша так надежно, что сам бы не нашел потом. Была вероятность, что химера просечет подставу, но к тому времени я надеялся уже определиться с тем, кто же она на самом деле.

Да, я поверил, когда застал её в комнате с опухшими глазами, но часть меня противилась такому развитию событий. И, как оказалось, не ошиблась.

— Значит, ты благодаря этому приложению нашел меня тогда? В отключке, — уточняет бесцветно.

Брови девчонки почти соединяются на переносице. На лице отражаются не самые приятные процессы — воссоздаёт пробелы.

— И сейчас по нему следишь. Я же так и не поменяла телефон с тех пор. И особо не копалась в настройках, чтобы обнаружить этот «маячок».

Молчу. Позволяю ей самой прийти к нужным выводам.

Грузится, немигающим взглядом смотрит перед собой около минуты.

Затем внезапно очухивается. Резко выпрямляется и заправски прихлебывает вино прямо из бутылки, схватив ту за основание горлышка.

Она уже хорошенько поддатая. Я давно не притрагиваюсь к алкоголю, поверхностное опьянение постепенно выветривается.

— Я кручу, — вещает, вытерев рот.

И снова выпадает на меня. Выбираю «правду».

— Когда ты начал курить, Барс? — Лус, блядь, интересуется таким тоном, будто уже знает ответ.

А меня жрет эта догадка в её взгляде. Говорить о своей слабости? Ну нахрен.

— Действие, — кидаю отрывисто.

И по тому, как хищно чеканушка скалится, смиренно ожидаю какой-нибудь чухни.

— Станцуй стриптиз. До трусов. Под песню, которую выберу я.

Девочка моя охуевшая, ты уже дошла до такой кондиции?..

В глаза вглядываюсь — ага, дошла. Искрят. Блестят пьяно-пьяно.

Медленно поднимаюсь на ноги, подгоняемый ядовитым азартом. Отхожу на метр от стола и вопросительно вскидываю брови, подначивая. Дескать, готов.

Она явно не ожидала, что соглашусь. Думала, сдамся, и победа у неё в кармане. Не то чтобы меня особо волновала эта игра и её результат, но именно сейчас, сука, я просто не могу и не хочу проиграть.

Чеканутая досадливо прикусывает губу и тянется к телефону. Еще минута на манипуляции с поиском. И звучит композиция, от которой я, мягко говоря, в ахуе…

Безумие заразно. Так говорят. Передается воздушно-капельным путем и поражает жизненно важные участки головного мозга.

Этим я оправдываю свой дальнейший поступок, впитывая веселье, бьющееся во взгляде Лус. В ее абсолютно бессовестной улыбке. В полных предвкушения глазах.

— Носки! Сначала носки! — инструктирует и откатывается на кресле немного назад.

Ежедневник и очки падают с колен девчонки, когда она отработанным движением закидывает ногу на ногу. Расслабляется, ложась корпусом на спинку, и кладет руки на подлокотники, в одной ладони держа смартфон. Принимает позу жаждущего зрелищ театрала. И даже не забывает дернуть подбородком в мою сторону в торопящем жесте.

Хмыкаю. Сам не верю, что делаю это.

Чеканушка включает запись еще раз. И я начинаю шоу.

— Пум-пуру-па-пам, вопилки…

Под причитания Винни-пуха подпрыгиваю в такт, невозмутимо изображая неуклюжего медведя, и неспеша избавляюсь от черных следков.

— В голове моей опилки, да-да-да…

Поворачиваюсь к ней спиной и дергаюсь под мелодию, высекая танец дурачка: кручу задом, подключаю бока, трясу кулаками, как будто у меня там зажаты маракасы.

Мой преданный зритель заливается только так. Я её не вижу, но представляю, как сгибается пополам.

Захватываю край футболки и многообещающе миллиметр за миллиметром тяну наверх. Не забываю пританцовывать при этом. Высвобождаюсь из неё и разворачиваюсь.

Лус, раскрасневшаяся и не перестающая хохотать, палит восторгом в глазах и поднимает большой палец.

Песенка Винни короткая. Приходится ставить её заново. Я, стараясь уложиться в секунды, принимаюсь за джинсы.

Металлическая кнопка. Ширинка. Плавный оборот в профиль. Дразню, выеживаясь, на мгновение вживаясь в роль настоящего стриптизера с соответствующими телодвижениями. Слышу пьяное хихиканье, сам давлю улыбку. Постепенно стягиваю ткань вниз. Снова становлюсь лицом к «залу». Шутливо раскачиваюсь из стороны в сторону, словно меня уносит бит. А затем резко стаскиваю штаны и отбрасываю их на диван.

Даже успеваю сделать поклон. И всё. Песенка заканчивается по второму кругу.

Стою перед ней в одних брифах.

— Подожди! — вопит чеканутая на кураже, а я, уже устав изумляться её закидонам, наблюдаю, как это «милейшее домашнее создание» со знанием дела запихивает мне за резинку трусов два крекера. — Чаевые! Браво!

И столько счастья в голосе. Неожиданно сам ржу от этой выходки. Качаю головой с наигранным порицанием, выуживаю еду и отправляю на стол. Плюхаюсь на ковер и упираюсь лопатками в диван.

Я без пяти минут безработный. С херовой тучей нерешенных проблем в жизни. С грядущими новыми проблемами. И я же, блядь, сижу и улыбаюсь, станцевав стремительный стриптиз под детскую песенку и наблюдая, как это веселит одну неадекватную особу.

И мне, сука, пиздец как хорошо. Здесь и сейчас. Почему-то.

«Честно. Откровенно. Позволим себе это один раз, пушистый?».

Позволим. Что теперь терять?..

— Самый фееричный стриптиз в истории человечества, — всё не успокаивается Лус. — Мои тараканы твои фанаты на веки вечные. Я кручу!

Её экстремальные переходы это просто нечто.

Энтузиазм убавляется, когда отвечать выпадает ей. Кривится, инфантильно надувая губы. Пьет вино снова из горла и кивает мне, дескать, давай.

— Что ты постоянно писала в заметках? В телефоне. Когда мы гуляли.

Вопрос явно застает её врасплох. Мыслительные процессы отражаются на лице, и за этим очень забавно следить.

Под конец сдается и берет смартфон. Так понимаю, листает эти самые заметки.

— У меня два варианта, — поднимает на меня хмельные глаза. — Дополняла список кличек и набрасывала список покупок для конспирации.

Сует гаджет мне, я читаю предъявленный список кличек, как она выразилась, начиная снизу. Узнаю свои: химера, луноликая, миньон… Дохожу до новых: Лунтик, Люсинда, лукошко, Шахерезада… На «люстре» не выдерживаю и ору в голос.

Лус не обижается, наоборот — подхваченная волной, смеется со мной.

— Тебя так называли? Правда? Люстра? Люмьер?

— Угу. Мальчики в школе соревновались даже. Это было очень прикольно.

— Не задевало тебя? — удивляюсь.

— Нет. Почему это должно задевать? Смешно же. Мне нравилось. Я даже шоколадки давала сам изобретательным в качестве приза.

Я отчего-то вспоминаю, как она утверждала, что незлопамятная. И верю. Теперь верю.

— Крути! — тормошит, забирая телефон. — Кто-то же должен победить, блин.

Подчиняюсь. Подтягиваюсь ближе к столу, так и оставаясь сидеть на полу в одних трусах. Никого из нас это не смущает.

— Ура! — радуется, когда горлышко указывает на меня. — Гхм… я уже достаточно пьяна, чтобы задать неприличный вопрос. Да? Да же?

Киваю этой сомнительной затее. Но мне интересно.

— Ты всё пробовал в сексе?

Охуеть — первая реакция. А потом… как-то отпускаю напряжение и ухмыляюсь каверзности ситуации. Сама напросилась. Провокаторша на минималках.

— Я ничего особенного не пробовал. Только скучная классика.

Озадаченно хлопает ресницами. Слегка опускает голову в сторону и скептически щурится:

— Врёшь. Надо отвечать честно.

— Я так и ответил.

— Барс, блин! Ну так не бывает! — бунтует чеканушка. — Издеваешься?!

— Почему не бывает? — давлюсь смешком.

— Такие, как ты… вы, парни, озабоченные… не может быть такого! — возмущается деловито. — Ты мне точно врешь. Какая, нафиг, классика?

Меня взрывает очередным приступом смеха. Девчонка спорит со мной, доказывая, что я должен быть озабоченным гуру секса. Пиздец!..

Капризно хмурится:

— Я так не играю.

— Чекануш, конкретнее давай. Что ты имеешь в виду? Позы, практики, извращения?..

— Тогда мне надо понять, что значит «классика»?

— Засунуть, кончить, высунуть, — инструктирую флегматично.

— Бесишь! — аж переходит на крик. — Ладно, тогда так: БДСМ?

— Нет.

— Анальный секс?

— Нет.

— Оральный? Ну минет же тебе делали? Все мужчины это любят. Даже если девушек сами не радуют.

— Я бы хотел знать, откуда у тебя статистика? — издеваюсь открыто.

— Это очевидные факты, — лупит уверенно, смешная дурочка. — Ты не ответил!

— Я не делал, мне — делали. Не люблю оральный секс.

Беспомощно замолкает. Осуждающе зыркает, мол, обманываю её. Приходится объяснять:

— Сложно расслабиться в процессе, когда твой член у кого-то во рту, а ты знаешь как минимум сотню заболеваний ротовой полости, и они все в этот момент проносятся в твоей голове. И элементарное беспокойство — как она чистит зубы, чистила ли сегодня? Или её рацион, застрявший в зубах, окажется под твоей крайней плотью…

— О боже! — зависает шокированно. — Да ты не просто чистюля сахарная, ты псих!

Пожимаю плечами и щажу её чувства, не продолжая свои мысли по этому поводу.

— Ну, а поцелуи! Поцелуи, Барс! Ты же как-то целуешься!

— Ага.

— Заставляешь их мыть зубы перед этим? — глумливо хихикает. — Господи, какой ужас.

А потом её веселье неуловимо перетекает в прагматичность, и Лус вдруг тихо выдает:

— Ты же понимаешь, что это отмазки. А причина — в отсутствии доверия. Ты никому не доверяешь. Ты всегда выше будто.

— Это не так просто. Найти человека, с которым позволишь себе всё. Голая вседозволенность — роскошь. Наверное, да, здесь речь и о доверии в том числе. Но не только. Как минимум должно возникнуть такое желание — сильное, ослепляющее. И отупляющее. Чтобы ты забылся, — несёт меня в откровенность. — Если думаешь, что я сам этого не хочу, то ошибаешься. Хочу. Но не получается.

Вот тут мы сворачиваем на скользкую дорожку. Секс — не та тема, которую нам с девчонкой стоит обсуждать. Сейчас я отчетливо это осознаю. Вопрос глубже, чем кажется. И связывает нас… не поверхностными пьяными разговорчиками, а ошибкой в прошлом.

— Удовлетворил твоё любопытство? Крути давай.

У нее на лице проступает недоумение — я неожиданно свернул диалог. Но она не сопротивляется.

Послушно крутит.

Сначала бутылку.

Потом кресло.

Лихо наяривает вокруг своей оси. И мне немного дурно при мысли, что её вестибулярка может в любую секунду осчастливить нас фонтанами. Автоматически тянусь вперед и останавливаю Лус. Здесь она решает показать свой характер. Проявляет упрямство.

— Твою ж мать! — цежу, силясь урезонить буйную.

На что Лус пытается оттолкнуть меня, чтобы сделать ещё виток. Понравилось ей на самодельной карусели, видите ли. Веселится, пьянчужка-дилетантка. Смотрит влажными нетрезвыми глазами и отбивается. Причем, очень даже активно.

Так активно, что упускаю момент, как мы оба летим вниз из-за её неуклюжих телодвижений. Ударяюсь головой об пол, не критично, но ощутимо, и всё же успеваю словить бедовую за плечи, когда обрушивается мне на грудь. Мы стукаемся лбами по инерции. Стукаемся и замираем.

Ебаный эпичный щелчок.

Дышим друг другу в губы.

Взгляд напротив — нездоровый, блестит лихорадочно и беспокойно мечется по моему лицу. Выдохи тяжелые, шумные. Бьют алкогольными парами. Дразнят словно.

И я, блядь, реагирую. Очень ярко реагирую на эту близость. Тело отзывается на неё против моей воли, находящейся в полнейшем здравии. Я не пьян в отличие от мелкой пакостницы. Но именно я, сука, дергаюсь за поцелуем.

Чудом за секунду до прикосновения чеканушка накрывает свой рот ладонью. Округляет глаза в ужасе, но я вижу в них ответную тягу. Хочу смести барьер к ебеням, сдираю пальцы грубым выпадом.

Опаляет зверская потребность найти эти чертовы губы своими.

— Мы же не собираемся натворить глупостей, Барс? — паралитически застываю от испуганного шепота.

Следом резко выпускаю её.

Слова — хуже хлесткой пощечины.

Колет под ребрами. Как после забега. Спринтер хренов.

Смотрим и смотрим друг другу в глаза с болезненной уязвимостью. Оба растеряны. Обоих совершенно точно штырит, греховно тянет. Катастрофической вирусной вспышкой. И оба абсолютно четко осознаем, что… это край.

Я, упоротый, сука, в цвет долбарь, который хочет её сию секунду, таращусь на Лус и понимаю, что у меня нет однозначного ответа на прозвучавший вопрос…

41. Барс

— Не натворим же? — повторяет с надеждой, в то время как её глаза говорят мне об обратном.

Притяжение ну просто космическое. Ебучий сбой в матрице. Дрожим мелко. Кроет.

И ситуация — патовая. Девушка доверяется тебе на милость и порядочность. А у тебя в хлам разъебанная менталка, снесенная внезапным спермотоксикозом. Кончики пальцев жестко опаляет желанием залезть ей под юбку. Я контролирую себя с невъебенной силой, выдержка висит на волоске.

Это помутнение, какой-то психологический трип чистоганом.

Закрываю глаза и делаю несколько медленных вдохов-выдохов.

Да, глупости творить не стоит. Только глупостей нам сейчас не хватает. И как самый веский аргумент — у меня здесь и кондомов нет под рукой.

Чуть отпускает. Я же не шизанутый… чтобы практиковать незащищенный секс. Хотя минутой ранее меня и это не останавливало.

От греха подальше приподнимаюсь, одновременно отрывая от себя совсем потерявшуюся в эмоциях Лус. Облегчение, разочарование, смирение — делим на двоих, окончательно разъединяясь.

Принимаю прежнюю позу, сажусь на ковер и упираюсь спиной в диван. Незаметно поправляю ткань трусов, как-то упаковывая боевую стойку. Девчонка в это время без тормозов прикладывается к бутылке. Глотает крупно. Пятая почти на исходе.

Отбираю у неё алкоголь и сам дохлещиваю в одно рыло. Сухость в глотке приятно смачивается элитной выпивкой.

Всё. Нам удалось обойти рискованный поворот, никаких пагубных шагов. Можно смело выдохнуть. Не обостряем внимание на критическом происшествии.

— А? — бросаю вопросительно, когда ловлю на себе её немигающий пораженный взгляд.

— Брезгливый Барсик пьет со мной с горла? Или у меня галлюцинации на фоне опьянения?

И правда. Но ресурсов на осмысление нет.

Если тебя не смогли развести на секс, значит, не так уж ты и пьяна. А вслух:

— Задашь пару-тройку глубоких психологических резонов и по этой теме? Мне приготовиться?

Чеканутая несколько раз медленно моргает. Потом устало вздыхает и принимается ладонями тереть лицо. И вдруг подается ко мне ближе, с грациозностью спелой картохи плюхаясь своим затылком на моё бедро.

— У-у-у… — жалуется, потирая темечко. — Нихрена ты не пушистый, каменный весь…

Улыбаюсь вяло, помогая ей распустить волосы из тугого пучка, чтобы удобнее было расположиться. Она откидывает копну назад, создавая мостик через мои колени. Кончики падают на ворс, длина приличная, под метр где-то.

Ложится основанием шеи на твердую мышцу. Затихает на крохотный миг, но почти сразу вновь затевает бурную деятельность. Всё неймется ей. Ногами отодвигает стол, чтобы комфортнее вытянуться. Залихватски сбрасывает туфли, заставляя меня залипнуть на красивых икрах. Опасный трюк. Снова мысли не туда.

Но выруливаю быстро.

Наконец-то Лус устраивается, как душе угодно. Улеглась и сверлит потолок. В глазах поволока, черты напряжены. Я не двигаюсь. Правдоподобно играю роль подушки.

— Пришло время для серьезного разговора, м-м? — шелестит и скашивает на меня взгляд. — Что будем делать дальше, Барс? Какой смысл продолжать фикцию, если мы всё выяснили и причин больше нет?

— Да ну?

— У тебя гиперобостренное чувство ответственности за меня. На основе моих прошлых ошибок. Поэтому ты предложил съехаться. Теперь в курсе, что это ни к чему, и я в состоянии себя контролировать. Отбой всем твоим геройским порывам. Какой у нас план?

В общем-то, чертовски верный вывод.

— Не знаю, — сжимаю переносицу, одолевает апатия. — Ты хочешь, чтобы я съехал?

Молчит.

Раскрываю веки и восстанавливаю зрительный контакт.

— Дело не в этом, — звучат нотки грусти. — Ты мне не мешаешь. Я тебе тоже не мешаю. Мы живем вполне неплохо. Но в чем суть? Обманывать родных, затягивать фарс. А итог?

— Для не особо трезвой чеканушки ты толкаешь очень даже правильные вещи, — ухмыляюсь, не удержавшись. — Куда торопишься, родная?

— Так тебе свободу дать, родной, — в тон, дерзко выгибая бровь. — Оно тебе надо? Фиктивно женатый молодой парень. Ни по девкам открыто не сходить, ни друзьям не рассказать…

— Заботливая какая, — хмыкаю. — Был бы уверен, что справишься, и спорить не стал бы. А пока… давай оставим всё, как есть. Решим, когда поймем, что договоренность себя исчерпала.

— Ну… она бесспорно имеет свои плюсы в моем случае. Кольцо на пальце служит мне оберегом. И я спокойно себя чувствую, когда ты поблизости. Мужчина в доме и всё такое. Но мы же не можем ставить на кон только мои интересы. А как же ты?

— А мне локация нравится. Удобная квартира.

— Фу, альфонс!

Дотягивается рукой и шутливо шлепает меня куда попало — по плечу, по диафрагме.

Смеемся, немного гася важность беседы.

— Интересно, если тебя погладить, ты замурчишь? — озадачивается в моменте, притормаживая.

У-у-у, хмель всё же прет из неё время от времени.

Беру её ладонь и прикладываю к поросли на груди:

— Только если не против шерстки.

Выдает децибелы истерического смеха, аж слезы выступают в уголках глаз. Вытирает их и строго цокает:

— Ша, Барсик.

— Сучка мелкая, — с напускной угрозой.

И снова хихикает пьяно. Заодно и меня заражает долей беспечности. В какой-то степени отпускаю себя, подключаясь к позитивному вайбу. Завожу пятерню в гладкие волосы девчонки, прочесывая их с удовольствием.

День вот-вот сменится, стрелка близится к двенадцати. А мы после недавнего апокалипсиса беззвучно коммуницируем. Она упирается затылком в моё бедро, я — наглаживаю черные пряди. Странная картина. Но тепло от этого за грудиной. Как не было очень-очень давно.

Отстраняться нужды нет. Непривычно.

Мы вроде как поняли и приняли друг друга.

Лус прикрывает веки, уголки ее рта едва заметно дергаются в проекции улыбки, но тут же опадают. Будто сдерживает реакцию.

Я скольжу взглядом по измененной форме губ и неожиданно тяну к ним руку. Безотчетно повторяю пальцами изгибы, чувствуя подушечками, как плоть напрягается от моих касаний.

— Губы-то ты зачем сделала? — они сейчас крупнее, но удивительным образом выглядят естественно, нет искусственной припухлости.

— Замуж никто не звал, — юморит. Типа. — Рискнула преобразиться.

— А нос чего оставила в первозданном виде?

Посмеиваюсь и веду выше, невесомо проходясь указательным пальцем по профилю. Потираю горбинку.

— Так ты ж замуж позвал, не успела. Вот разведемся — лягу под нож.

И хрен поймешь — прикалывается или серьезно.

Меня холодит от ее заявления. Хочу возразить, сказать, что ей это ни к чему, потеряет свою изюминку, став шаблонной. И осекаюсь.

Какого хера происходит? Мне какая разница? Да пусть хоть всю себя перекроит — дело не мое.

Лус по-прежнему остается для меня безликой. Лишенная красоты девчонка с заурядной внешностью. Единственная поправка — при нашей первой встрече я грешил и на фигуру, но фигура — самый сок.

Обычная среднестатистическая нацменка. Таких в московских толпах — пачками пакуй. Не привлекает сочетание широких скул, заостренных черт и выделяющегося носа.

Просто не мой типаж.

То, что я испытывал к ней полчаса назад, это телесный голод. Ничего общего с симпатией он не имеет. Животный инстинкт размножения, заложенный в человеческом коде самой природой. Как еще реагировать здоровому самцу, когда рядом единственная в зоне доступа женская особь, а у него несколько месяцев не было секса?

И тем не менее… не признать, что чеканутая действительно преобразилась, не могу. Этот глоу-ап носит иной характер. Не просто однодневная примерка образа, а перманентные изменения. Женственность, завлекающая энергия, мягкость в поведении. Словно постигла свою истинную суть, убрала пацанские замашки, поубавила гонор.

К слову, я поэтому её не узнал тогда у института в первый раз. Губы другой формы, прическа новая, стиль радикально отличается. Я постоянно вижу Лус в платьях, юбках. Со сдержанным и очень идущим ей макияжем. С обрамляющими лицо уложенными прядями — как удлиненная челка, но лоб открыт. И внимание обращаю на обувь. Элегантную, всегда на каблуке.

Красиво. Эстетично.

Облик цельный, интригует даже. У девчонки получилось безошибочно выйти на свой стиль, прощупать что-то индивидуальное, не акцентируясь исключительно на моде. И это меня очень подкупает. Она теперь реально девочка-девочка. Даже если не в моем вкусе. А все её несовершенства при этом раскладе очень гармоничны и трогательны.

— Мне делали экстренную операцию, собирали губы по клочкам, — не сразу вникаю в прозвучавшую фразу.

А когда смысл проникает в сознание, застываю. Отнимаю руку от лица Лус и мрачно жду продолжения.

— Когда проснулась после того, как меня спасли, впала в шок. Такое убийственное ощущение, ты будто в кошмаре очутился. Незнакомое место, писк датчика, куча трубок, какие-то приборы, пришпиленные к тебе. Бесцветные стены, химозные запахи. И никого рядом, чтобы успокоил. Меня жестко накрыло, Барс. Очень жестко. Вплоть до бреда, перетекшего в двигательное возбуждение. Я дергалась, срывала всё, сама не понимала, что причиняю себе вред. Мало того что вспорола губы катетером, когда истерично размахивала руками, так еще и случайно скатилась с кровати и напоролась на угловые железные вставки со всего размаху. Нелепость, но… Губы и подбородок превратились в месиво. Пришлось оперировать, вот форма и изменилась. У меня тут даже маленький шрам остался, — хватает мою руку, которая так и покоится у неё в волосах, и переносит себе на подбородок, давит на пальцы, заставляя нащупать неровность. — Все думали, что у меня ломка, и я так буйствую. Но анализы опровергали эту версию. Врачи потом объяснили, что у меня случился послеоперационный психоз. Хотя операцию как таковую не делали, а реанимировали. Но я долго была без сознания… и, короче, история вышла невеселая. Зато губы красивые.

И хотел бы что-нибудь сказать, но не получается. Воссозданная в моем воображении картина потрясает.

— Нос делать не буду, — выдвигает воинственно, перечеркивая свои же шутки. — Наркоз и реабилитация вообще не мое. Чеканутая чеканутой рознь. Я добровольно к хирургу не сунусь.

Бля, как меня пробирает на смех после её заявления! Аж голову запрокидываю и генерирую мощные грудные вибрации.

Качели. Качели. Качели. С ней, мать твою, как будто всегда так: то ржать в голос охота, то на луну выть.

— Чеканутая ты моя, давай уже баиньки? Миссия выполнена: ты пережила переломный момент, напившись. Не умерла трезвой. Сворачиваем поляну.

Вижу, как её рубит. Помогаю аккуратно приподняться.

— А у тебя есть волшебные таблеточки на утро? Чтобы голова не бо-бо… Если что.

— Я оставлю их тебе на тумбочке, лады?

— И водичку? — канючит.

— Целый стакан. Бубенчиками клянусь.

— Хороший Барсик… — сюсюкается дурашливо и щекочет ногтями волоски на моей груди, ну совсем уже подшофе.

Пытаюсь потянуть Лус наверх, чтобы встала на ноги, как вдруг происходит непоправимое. Хмельной взгляд натыкается на поверхность стола, фиксируется на лежащей бутылке, и я прямо вижу, как в реальном времени в глубине желтых глаз вспыхивают угольки остаточного азарта.

Ой блядь…

— Я хочу доиграть.

Ну, что и требовалось доказать.

Решительно трет веки и смачно шлепает ладонями себе по щекам, силясь ободриться.

— До победного! — манифестирует.

Делаю вид, что не слышу. Опоясываю талию девчонки и совершаю еще одну попытку увести её. План простой: добросить до кровати, где она точно вырубится за три секунды, как только ляжет в постель и коснется подушки.

А вот и нихрена.

Артачится дико. Отталкивает меня, устраивается задницей на своих пятках, коленями утопая в ворсе. Машет на столешницу, жестикулируя и страшно округляя глаза в осуждении, мол, ты тупой, что ли, я тебе говорю, играть хочу.

Ну и мимика, еб твою…

С пьяными спорить бесполезно, это аксиома. Особенно если и в миру они не самые разумные индивиды. Провожу ладонью по своему затылку в злой беспомощности.

Вот же овца упрямая.

Предъявляет мне возмущенно, обвиняя заплетающимся языком:

— Эй, я же крутила и не успела закончить! Горлышко указывает на тебя!

Действительно указывает. Четко так указывает.

Цежу в нетерпении выбор:

— Правда.

Получаю удовлетворенный кивок, дескать, вот видишь, чего выделывался.

Пока чеканушка размышляет над вопросом, туго зависая в одной точке взглядом, я снова группируюсь в прежнюю позу, садясь на ковер и подпирая спиной диван.

Согласен уже уступить и проиграть, лишь бы скорее уложить её спать.

Но никак не готов к тому, что услышу:

— Ты бы хотел поговорить с мамой?

Я мог бы скинуть эту наглость на опьянение. Если бы не читал в данную секунду полнейшую серьезность в глазах Лус. У неё как-то получилось собраться, несмотря на свое состояние, и она точно отдает себе отчет, что лезет за черту, нарушая негласные запреты.

— Действие, — буквально швыряю ей в лицо грубо.

И чувствую, как в кровь моментально впрыскивается мощная доза яда, которая травит меня флешбэками.

Вся теплота, что испытывал к ней до этого, мигом испаряется в яром разочаровании. Но я наученный же, блядь, опытом, и в совершенстве познавший умение не демонстрировать внутреннюю смуту с сопутствующей разрухой. Поэтому стараюсь не поддаваться и не срываться на глупой девочке, метко попавшей в цель.

Уверен, она ощущает перемену в моем настроении.

Но пиздец какая упоротая — напролом прет в своем невъебенном упрямстве:

— Поговори с дедушкой, Барс. Просто поговори. Это очень, очень важно в первую очередь для тебя. Позвонишь ему утром?

Палит мольбой в голосе, и это словно по-настоящему рикошетит мою выдержку, вызывая лишь ответную злобу. И кем только себя возомнила? Куда замахнулась?

— Нет, — уже и не скрываю гнев. — Фиксируем: проиграл. Озвучивай желание и спокойно иди спать.

Искорки надежды в глазах Лус гаснут. Я даже не понимаю, на что она рассчитывала. Бред же.

Тоскливо озирается по сторонам, медленно и поникши, после чего натуральным образом подползает ко мне, косолапо передвигаясь на четвереньках.

Настороженно наблюдаю за ней, настроенный на любую ересь в её исполнении.

Виновато тупит взгляд, перемещает ладони мне на плечи, находит в них точку опоры и отталкивается, чтобы приподняться и взобраться на бедра. Молчу и выжидаю, пока далеко не грациозно опускается пятой точкой прямо на мой пах.

Дубасит грустным вздохом в ухо и следом выдает приглушенно:

— На самом деле… ты хороший. Глубокий. И раненый.

Сползает чуть ниже и тычет пальцем мне в грудь, куда-то в район сердца:

— Пусть у тебя перестанет болеть. Моё желание.

Ловлю её, когда почти теряет равновесие. Не перестаю удивляться тому, как практически в щелчок отключается. Сверхспособность засыпать в одни взмах ресниц входит в чат нежданчиком.

Удерживаю в кольце рук, вынужденно прижимая к себе. Тут же обдает сопением, примостившись губами к моей ключице.

Вот что за девка бедовая такая, а?

Опять пошатнула эмоциональное равновесие, а сама слилась.

Хоть убей, не верю, что Лус можно на данном этапе оставить одну. Интуитивно чувствую, что должен присматривать за ней. Съехать всегда успею. А зачем мне это — по ходу, вопрос уже из категории риторических.

Доношу чеканушку до кровати, ступая по разбросанным по полу спальни вещам. Образ будущей психологички требовал таких вот беспорядочных жертв. Опускаю на постель и накрываю одеялом. О том, чтобы раздеть, даже не думаю. Не вариант.

Обещанную воду и аспирин оставляю на тумбочке.

На пороге резко торможу, остановленный пьяным шепотом:

— Прости…

— За что? — даже не оборачиваюсь, зная, что этот сонный треп через мгновения оборвется. — Ты уже дважды просила прощения по делу. Сейчас что?

— Просто. Мое третье прости — авансом, — бормочет и затихает.

А мне нравится эта идея. Просить прощения авансом на будущее.

Улыбаюсь, закрывая дверь.

Еще десять минут расходую на уборку игрового беспредела.

Извилины интенсивно шпарят, логистика происшествий прошедшего дня в самом разгаре. Мыслительные процессы не отпускают даже после душа.

Я так и не засыпаю до самого утра.

Слишком много блядских размышлений, ворошащих нутро.

На работу собираюсь вялым и дико уставшим. Накатившая апатия сжирает весь запал. Незадолго до выхода отчетливо улавливаю пробуждение чеканушки. Она так громко зевает и произносит заветное «Боже, какой кайф», явно высушив стакан воды залпом, что такую феерию пропустишь только будучи глухим.

Слышу, как громко стучит дверь ванной. Неспешно одеваюсь и иду в коридор. Обуваюсь, хватаю телефон и ключи, как вдруг рядом материализуется заспанное чудо с опухшими веками. Давлю смешок и выжидательно кошусь на неё, переодевшуюся в домашний костюм. Пахнет мятой и какими-то другими ароматами уходовых средств.

Пытливый взгляд прожигает во мне дыру. Выгибаю бровь, торопя в нетерпении. Ну же, чего тебе еще?..

Внезапно вскидывает руку с оттопыренным мизинчиком и смущенно роняет:

— Мир?

Вижу, как напрягается в ожидании.

Не отказываю себе в удовольствии пощекотать ей нервы. Заслужила.

Нарочито небрежно прохожусь по ней сверху вниз и обратно. Изображая глубокие сомнения относительно её предложения. Лус мрачнеет, немного опускает руку, начиная сдаваться. Тоже ведь гордая, что бы ни заливала по поводу меня самого.

Неуловимым движением цепляю своим мизинцем конфигурацию, подтягивая выше в воздухе:

— Дружба. Жвачка.

Физически чувствую её облегчение. Такие живые эмоции.

Резонируют во мне.

Разъединяемся.

Напоследок внимательно смотрим друг другу в глаза. В желтых недрах, кажется, окончательно рассеялся отблеск миражей, которые манили меня с первых встреч. Лус сейчас открытая, не выпячивает иголки.

Нам должно быть легче в дальнейшем общении.

Киваю ей, прощаясь, и выхожу из квартиры.

Миражи-то рассеялись.

А манить от этого её глаза меня меньше не стали…

42. Лус

— У тебя тут автомат накрывается медным тазом, Шахназарян, — выводит меня из отупляющего загруза насмешливый мужской голос рядом. — Кстати, ты еще не поменяла фамилию? Муж не настаивает?

Я настолько охвачена своими мыслями, что первые несколько секунд вообще не идентифицирую собственную фамилию. Пока девчонка рядом не пихает в бок, намекая, что с другой стороны парты кое-кто явился по мою грешную душу.

Ошалело вскидываю глаза на Немирова.

— Не поменяла, — отвечаю озадаченно.

У него на лице отражается такая токсичная снисходительность, что желание скривиться бьет в мозг острым сигналом.

— Что я сейчас сделал, группа? — продолжает стоять рядом, но вдруг обращается к аудитории, самодовольно изгибая бровь. — Одним бестактным вопросом, который не стыкуется с учебным антуражем, вынудил вашу подружку усомниться в адекватном восприятии реальности. Быстро назвали мне описанное действие четким термином!

— Газлайтинг! — кричат вразнобой, и я вздрагиваю.

— Манипулятивное поведение, направленное на подрыв уверенности в собственной адекватности. Робин Стерн — кстати, это женщина — популяризировала термин в начале двухтысячных. А ключевые моменты темы нам на следующем занятии поведает Шахназарян, если хочет сохранить возможность получения зачета автоматом. С тебя, — бросает в меня скучающий взгляд с ноткой холодного превосходства. — Сжатый доклад максимум на пять минут. С чувством. Толком. Расстановкой. Так, чтобы твои собратья по разуму слушали тебя, ни разу не отвлекшись. Задача ясна?

Киваю и наконец-то выдыхаю, когда профессор покидает свой наблюдательный пост, возвращаясь к интерактивной доске.

Доклад — мелочь, это вообще не трогает. Но всю дорогу в метро я анализирую перфоманс Немирова, делая два неутешительных вывода. Первый — его пристальное внимание ко мне не убывает, но с каждым днем приобретает черты самого настоящего газлайтинга: я после общения с ним в какой-то степени чувствую себя глупой и никчемной, ощущаю, что разочаровываю его, и всё вкупе оставляет жесткий осадок. Вот уж реально манипулятор. Второй — как бы то ни было, не могу не признать, что преподаватель он от Бога. Любую ситуацию в моменте перекраивает в показательный урок, облегчающий восприятие материала.

Досадно, что гениальный ментор параллельно еще и твой личный кровопийца.

Дома, пытаясь сконцентрироваться на лекциях, непроизвольно отвлекаюсь на мелкий инцидент. Я к ним уже привыкла, но обычно минимум сутки не отпускает.

Часам к десяти признаю поражение и иду набирать ванну, чтобы понежиться в пене и расслабиться. Люблю этот вид релакса, жаль только, что сама ванна в этой квартире маленькая, даже я со своим незавидным ростом не помещаюсь в ней толком. Приходится сгибать колени, которые торчат из воды пирамидками, чтобы мои верхние «пирамидки» как раз-таки уходили под воду. Компромиссы, чтоб их!..

Вдеваю наушники. Сегодня в них лирика. Прикрываю глаза и уношусь далеко. Поддерживая температуру, пару раз немного сливаю остывшую воду, затем добавляю горячей. Млею, постепенно отпуская напряжение.

Теряю бдительность, черт возьми.

Потому что в один момент, когда глазные яблоки под веками улавливают перебои света в ванной, распахиваю глаза и вижу перед собой обнаженную спину Барса.

Резко ухожу вниз, отчего колени торчат еще сильнее, зато я полностью убираю грудь под белую толщу с ароматом лаванды. Следом вынимаю наушники и кладу на телефон, что лежит на бортике.

Таривердиев увлеченно чистит зубы.

Раскрываю рот и… слова не успеваю сказать, как он ровно излагает, поймав мой гневный взгляд на серебряной глади:

— Я уже полчаса как пришел и жду, пока ты освободишь ванную. Спать хочу… ну просто до усрачки. Дай хоть зубы почистить. Я на тебя не смотрю.

— Блин, Барс, можно же было попросить, чтобы я вышла! — возмущаюсь тихо. — Обязательно вламываться?!

— Потрясающая идея, и как же я сам не додумался? — сочится едкостью.

— Если ты звал и стучал, значит — недостаточно громко! Я не слышала!

— Еще одно потрясающее заявление в твоем исполнении! — моет щетку, откладывает в выемку, полощет рот и лишь после завершает мысль, раздражая меня этим еще сильнее:

— Учитывая, что даже я оглох от громкости в твоих наушниках, когда вошел. Ты целую минуту меня не замечала в своей блаженной нирване.

Бесит, что меня видели в такой интимный момент — когда я наедине с собой.

— И решил, что можно не оповещать о своем присутствии?

— Всё к этому и шло. Еще пару минут — я бы свалил нерасшифрованным.

— Очень смешно! А один раз лечь с нечищенным ртом — не судьба, да? Для такой сахарной чистюли!

Барс берется за ирригатор и какое-то время игнорирует меня, поглощенный процедурой. И доводит этим до бессильной злости. Боже, ну что за… животное!

Зыркаю на него в ярости. Дыру прожигаю. И совершенно не волнует, что он обнажен по пояс, а из-под приспущенных в вальяжности штанов торчит резинка трусов.

Господи, это параллельная вселенная? Что за треш?

— Я же говорил, что знаю минимум сотню заболеваний ротовой полости, — заканчивает, невозмутимо умываясь. — Или забыла?

Забудешь тут феерию недельной давности!

Вытирается своим полотенцем и оборачивается ко мне.

Я вся подбираюсь в неловкости, но автоматически вздергиваю подбородок выше. Типа, ой посмотрите, не я тут голая перед парнем лежу.

Замечаю следы усталости на его наглой морде — нижние веки впалые и чуть темнее, чем кожа в целом. Понимаю, что не врет, действительно уставший, но всё равно сержусь безумно. Ну кто так делает, а?

— Не мороси, чекануш, — склоняется чуть ближе. — Зато ты чистенькая ляжешь в постель, а я — нет. Квиты, лады? Не обессудь.

И я как-то пережила бы шок… если бы Таривердиев вдруг не зачерпнул ладонью воды и не брызнул ею мне в лицо. Задевая пальцами кожу моего бедра под пеной.

Пока я отплевываюсь, чистюля покидает поле боя, ответного марш-броска не случается.

Насупливаюсь и больше не могу расслабиться. Выжидаю минут пять, сливаю свой похеренный лавандовый кайф в канализацию и встаю под душевую лейку.

Бедро в том месте, где прикасался Барс, почему-то горит. Еще и спустя столько времени. Ну или на фоне эмоционального скачка это что-то фантомное.

Зато вывод, что Таривердиев меня всё-таки не воспринимает как девушку, очень даже — реальный.

И черт его знает, с какой стати это так дико задевает…

***

Глупо было думать, что Барс, как все нормальные парни его возраста, будет вести странички в социальных сетях. Зная его характер и общую загруженность, можно догадаться, что Таривердиев приверженец закрытой жизни.

Но я, черт возьми, упорно ищу какие-то упоминания о нем на страницах его друзей или просто людей, на которых он подписан.

На аккаунт пушистого и смотреть нечего, четыре фотографии за три года. Это не просто мало, это — скудная скуденщина. Ради такого случая и новое слово придумать не грех.

У этого парня отсутствует даже минимальная активность. За неделю — ни одной «истории» в профиле. А вот у его коллег — да-да, я проштудировала и страницу клиники — проскальзывают рабочие будни. Особенного у того кудрявого Тарона, который мне не очень понравился.

Даже не знаю, по какому кругу листаю эти несчастные четыре фотки, каждый раз увеличивая их и всматриваясь в мужское лицо на экране. Что за сыщик во мне проснулся? И главное — чего рыщет?

Откладываю телефон и пью свой капучино, оглядывая посетителей кофейни. Я пришла пораньше, люблю так делать. Спокойно подготовиться к встрече, а не влетать впопыхах и эмоционально растрепанной.

Я всё еще не знаю, как мне вести себя с Маратом. Всё еще немного зажимаюсь в его присутствии. И всё еще испытываю вину, что оборвала наше общение, ничего не объясняя.

Вплоть до моего переезда в Москву мы с Адамовым больше не контактировали. А потом он увидел в моем профиле упоминание об учебе в столице и написал. Предложил встретиться, так как сам живет здесь. Я не отказала. Вот с тех пор и видимся время от времени. Очень редко, вернее. Наверное, раз в пару месяцев.

Сегодня договорились пересечься в торговом центре. У фирмы его отца здесь небольшой офис, Марат сказал, у него дел на пару часов. А я как раз хотела пройтись по обувным.

И вот теперь полчаса сижу за столиком милой кафешки в атриуме здания. Иногда слегка закидываю голову и наблюдаю за народом на верхних этажах.

Адамов появляется минут через двадцать с милой деревянной корзиной цветов. Я приподнимаюсь, принимая презент, а он склоняется ближе и клюют меня в щеку в приветствии, нежно сжимая плечо при этом.

Наш разговор протекает нейтрально. Часто смеюсь, у Марата отменный юмор, да и на любой случай отыщется веселая история. После окончания университета он работает у отца в компании по логистике и много общается с людьми, поэтому в казусах отбоя нет.

А потом Адамов задает вопрос, после которого всё мое спокойствие мигом слетает:

— У Милы в следующую пятницу день рождения. Восемнадцать. Мы устраиваем грандиозный праздник в загородном доме на все выходные. Я тебя приглашаю, как раз познакомлю с ней.

— Я…

— Только давай без твоих сказок, Шахерезада, — он так понимающе улыбается, будто мысли мои читает о том, что я хочу отказаться. — У тебя будет отдельная комната. Ну, максимум — будешь делить с какой-нибудь девчонкой, если всем мест не хватит.

Да уж ясно, что не в его спальне ночевать буду, если поеду, но…

— Марат, ну как ты себе это представляешь? Я не знаю вашу семью, я вообще там никого не буду знать. Давай ты нас познакомишь в более комфортной обстановке как-нибудь потом?..

Милана — его младшая сестра, которую Адамов ну просто обожает. Он ради нее даже несколько лет жил в наших краях, потому что у девочки с детства было слабое здоровье, а в тот период всё обострилось, и врачи рекомендовали горную местность и бонусом — Суворовские термальные источники. Марат оставил столицу в самом своем критическом возрасте, в пятнадцать, когда другие мальчики, наоборот, стремятся к сепарации и начинают отдаляться от семьи. А он добровольно уехал вместе с сестрой и матерью, чтобы быть рядом. И даже университет окончил местный вместо престижных вузов Москвы.