Отблеск миражей в твоих глазах

Меня всегда впечатлял этот его поступок. Что-то до боли настоящее, про сокровенные и очень тонкие узы родства.

То, чего лично я была лишена всегда.

Теперь Мила окрепла настолько, что они вернулись домой, к отцу, еще в прошлом году. А когда мы с Адамовым возобновили общение, и он узнал, где я учусь, сразу же с восторгом предложил нас познакомить.

— Она тоже хочет поступить в этот мед, представляешь, — делился удивленно. — И, знаешь, я был бы рад, если бы вы подружились, и у неё был такой человек в окружении.

— Такой человек? — озадачила меня тогда формулировка.

— Сознательный, умный, воспитанный, надежный.

— Няню ищешь сестре?

Мы свели всё к шуткам. Но и потом Марат упоминал, что обязательно надо нас свести.

А сейчас меня это вообще напрягает. Ну как можно поехать к чужим людям домой? И жить там несколько дней? Пардон, но, кажется, я не такая современная, какой себя считаю.

— Ты чего вдруг трусихой сделалась? Там будут мои друзья, парни и девушки, и ты тоже мне… не посторонний человек. Отдохнем, повеселимся. Всё будет культурно, даже по-домашнему, — заливается соловьем. — И никаких отказов! Если хочешь, можешь взять с собой подружку…

Ну это вряд ли. У меня нет таких близких подружек, которых можно попросить составить компанию на подобное мероприятие.

— Марат…

— Лус…

— Я не обещаю, но подумаю. Хорошо?

— Не-а, я заеду за тобой в следующую пятницу к трем…

И Адамов продолжает меня уговаривать.

В какой-то момент я, отчаявшаяся, наигранно возвожу глаза к небесам.

Не знаю, как это происходит, но моментально вычленяю Барса в толпе посетителей на втором этаже. Он стоит прямо у стеклянной балюстрады и разговаривает по телефону. В свободной руке — пакет с логотипом бутика парфюмерии за его спиной.

И внезапно наши глаза встречаются. Будто Таривердиев тоже с какой-то аномальной снайперской точностью видит меня внизу.

Оба изумленно зависаем.

Барс медленно переводит взгляд на моего собеседника. Не вижу эмоций на таком расстоянии, но стойкое впечатление, что он мрачнеет. Снова — глазами в меня. А следом резко отворачивается.

Марат, замечая мой ступор, тоже вскидывает голову в поисках причин. Отмазываюсь тем, что показалось, будто заметила знакомую.

С Адамовым прощаемся спустя еще час.

В квартире стоит тишина, но свет в гостиной горит. Не успеваю даже в тапочки вдеть ноги, из ванной выходит Таривердиев. С влажными после душа волосами и обнаженный по пояс. Он редко так ходит дома. Но в последнее время всё чаще позволяет себе появляться в одних спортивных штанах с низкой посадкой. С эстетической точки зрения — это божественно, потому что у него шикарное тело. А вот морально — это не есть хорошо. Как еще одно доказательство того, что стеснения Барс не испытывает. То есть, забывает о том, что я девушка, и щеголять передо мной полуголым неправильно. У нас так непринято. Я же не ношу при нем свои шорты? Хотя, живя одна, всегда слонялась в них.

— Привет, — произношу и отворачиваюсь.

— Привет.

Вешаю куртку и прохожу в кухню. В спальне некуда ставить цветы, поэтому размещаю их на обеденном столе, где и провожу львиную долю времени, занимаясь. Буду любоваться. Приятно, как ни крути. Красота же.

Барс тоже заходит. Пьет воду и со стуком отставляет стакан.

— С малым общаешься, значит? Еще с тех пор?

— Ты знаешь Марата? — впадаю в ступор от фамильярного «малого».

— Видел же вас вместе тогда у университета.

Вот оно что… ощущение, что это было в прошлой жизни.

— Ну да, просто дружим.

Просто дружим?

Чего, блин?! Я, что, оправдываюсь?!

— Он знает, что у нас? — добивает вопросом Таривердиев, мазнув по моей ладони без кольца.

— У нас? — повторяю тупо, а потом, разозлившись на свои реакции, беру себя в руки. — Зачем ему это знать? Мне пришлось бы объяснять сложную ситуацию, не вижу в этом смысла. Легче не рассказывать.

— Лучше расскажи. Дальше, когда перестанете «просто дружить», это воспримется кринжово. Он не поймет посыла, зная, что ты скрывала от него намеренно. Уверен, ты найдешь такие слова, чтобы донести до него суть сейчас. И избежать проблем в будущем.

Барс, рассматривая цветочную корзину, упирается задом в гранитную столешницу и скрещивает руки на груди. Так обыденно и гармонично, будто мы с ним закадычные приятели и каждый день ведем подобного рода душевные разговоры.

Он мне, блин, советы дает, как общаться с парнем! Он. Мне. Советы.

Иди свои советы советуй нуждающимся!

Такое раздражение берет, аж в груди печет.

— Спасибо за заботу. Очень мило. Но у меня свои соображения на этот счет. Думаю, отношения надо начинать с доверия и искренности. А я к этому еще не особо готова, — слабо пожимаю плечами и делаю шаг к выходу. — Ты ошибаешься, Барс, у меня не получится подобрать слов, чтобы рассказать Марату о том, как похоронила свою честь по собственной глупости пару лет назад. И о том, что на этих похоронах присутствовал… ты.

Разворачиваюсь, направляясь к себе.

Советчик года… мать его!..

43. Лус

Входя в стоматологическую клинику, я всё еще пытаюсь найти логическое объяснение своим действиям.

Барс забыл ключи, но я могла отправить эти ключи доставкой, а не приезжать самой. При этом дилемма — ключи абы кому не доверишь ведь? И немаловажный момент — Таривердиев не берет трубку несколько часов.

Вот и получается, что обстоятельства вынуждают меня приехать. Отдать связку и заодно убедиться, что он в порядке… Да?..

— Какие люди! — я почти попадаю в объятия Даши, которая как раз заполняет документы у стойки администратора.

Тепло здороваемся и перекидываемся несколькими банальными фразами, я озвучиваю причину приезда, а потом она показывает, как пройти к кабинету.

Медленно шагаю и рассматриваю стены с многочисленными регалиями, а также фотографиями коллектива. На парочке из них даже нахожу Барса.

Дико отвлекает запах. Больницы больницами, но в стоматологии будто пахнет по-особенному резко.

У нужной двери торможу, пропуская выходящего мужчину в медицинской форме. Переступаю через порог и там же и остаюсь, наблюдая, как Таривердиев вместе с Настей внимательно изучают результат КТ чьей-то челюсти.

Свое присутствие не выдаю довольно долго.

Разглядываю их, отмечая, как близко девушка наклонилась к Барсу, как естественно и гармонично лежит её ладонь на его плече, как они сосредоточены и сплочены.

Ничего из ряда вон выходящего не происходит. Рабочий процесс.

Тогда почему эта сцена мне кажется до неприличия интимной?..

— Привет… — выпаливаю непроизвольно, когда брюнетка словно прижимается к Таривердиеву еще сильнее. Критически.

Оба молниеносно оборачиваются.

Барс вскакивает и в несколько шагов преодолевает расстояние, пугая меня стремительной реакцией:

— Что случилось?!

Я непонимающе хлопаю ресницами, он какой-то диковатый.

— Я уже несколько часов не могу дозвониться до тебя…

— Да?.. — бьет себя по карманам, рассеянно хмурясь. — Твою же ж… Забыл телефон в раздевалке. Так что случилось?

Настя бесшумно покидает территорию, вовремя вспомнив о такте.

Вот уж спасибо.

— Ничего, успокойся, — стараюсь не пялиться на Таривердиева, которому безбожно идет темно-синий костюм. — Ты ключи забыл, а мне надо уехать. На все выходные. Хотела на такси отправить, но ты не отвечал, вот и пришлось самой. Держи.

Вручаю ему связку, читая в глазах недоумение.

— Куда собралась, можно узнать? — роняет осторожно.

Блин, лучше не надо… Но чего уж.

Чтобы немного оттянуть ответ, пространно киваю и делаю вид, что мне безумно интересен интерьер кабинета. Прохаживаюсь. Опускаюсь на кресло, задеваю пальцем край лотка инструментов и пробегаюсь кончиками по висящим шнурам аппаратов.

— Могу провести тебе консультацию по состоянию полости рта, — предлагает вдруг будущий доктор.

Я не знаю, почему мне хочется ему съязвить.

Прямо просится нечто: иди консультируй тех, с кем собираешься целоваться или настраиваешься получить оральные ласки, чистюля сахарная.

— Воздержусь, благодарю. Жалоб не имею.

Пока я отвечаю, Барс возвращается к ноутбуку и сгибается к экрану. Шибко занятой человек. Ни минуты покоя.

— Я так и думал, — звучит ровно. — Так куда едешь? Там будет безопасно?

— Марат пригласил на день рождения сестры. Семейный праздник загородом. Да, будет безопасно.

Воцаряется тишина. Угнетающая. Вижу, как напрягается спина Таривердиева, и затаиваю дыхание. Но он продолжает молчать.

— Даже если что-то пойдет не так, у тебя же есть приложение с моими геометками.

— Почему не удалила его у себя?

— Не сочла правильным. Пусть останется на всякий случай. Мало ли.

Вот тут Барс наконец-то кидает в меня мрачный взгляд через плечо. Емкий такой. Говорящий. Припечатывающий.

Механически расцветаю в провокационной улыбке.

Он разворачивается, расправляется в полный рост и идет обратно ко мне. Столько неприкрытой агрессии в жгучих глазах.

— Ухажеру своему доверяешь, чекануш?

— В смысле? — изумляюсь вопросу.

— У этого явления бывают какие-то другие смыслы, блядь? — грубит, склоняясь чуть ближе. — У меня есть повод для беспокойства? Или всё под контролем?

— Доверяю, — бурчу, немного подаваясь назад, подальше от аромата его парфюма.

Доверяю, само собой.

Но не так, как Барсу…

Не рассчитываю угол наклона и плюхаюсь на спинку кресла, а Таривердиев нависает надо мной коршуном.

— В любом случае… будь осторожна. Не забывай о последствиях.

О каких, блин, последствиях?!

Что-то нехорошие у меня предчувствия по поводу окончания этого разговора.

— Девочка взрослая, объяснять не надо.

Ар-р-р-р… Как горячо щекам! Скотина!

— И главное — когда пить будешь, закусывай, чтобы не размазало, как в прошлый раз…

Ну, рано или поздно мне должны были это припомнить, верно? Но кто ж знал, что в таком обидном контексте? С экивоками на горизонтальное положение с парнем.

— В последнее время ты раздаешь очень ценные советы, родной мой.

Барс настороженно щурится, кладет руку на подлокотник, практически щекоча кожу моего лица небольшой порослью на своем предплечье.

— Но иногда… стоит задуматься над тем… чтобы промолчать и закупорить бесценное мнение внутри себя любимого…

С олимпийской скоростью хватаю слюноотсос и впихиваю его в рот Таривердиеву, а пока тот, натурально охреневая от происходящего, пучит глаза в шоке, нахожу кнопку и включаю агрегат. Комната тут же наполняется характерными звуками. Барс суетливо дергает тонкий шланг и возится с трубочкой, присосавшейся к языку. Чем я и пользуюсь, соскакивая и малодушно покидая место преступления.

— Ш-шсучка! — летит шипящее следом.

Но сахарная чистюля так занят приступом брезгливости, отплевываясь, что за мной по пятам не бежит.

Наверняка пойдет еще и зубы чистить.

Оказываюсь на улице в считанные мгновения и держу курс к метро.

Параллельно набираю Марату и говорю то, чего еще минут десять назад не собиралась говорить:

— Привет. Если твое предложение в силе, я с удовольствием поеду. У меня планы поменялись, я свободна.

Адамов радостно уведомляет, что заберет меня через несколько часов.

Я прощаюсь и ощущаю, как тяжело становится на душе. Не хотела ведь. Совсем.

Понимаю, как глупо делать что-то назло Барсу или себе.

И тем не менее воинственного настроя не сбавляю.

А на что я, собственно, рассчитывала? Что Таривердиев запретит мне и велит сидеть дома, и мы поругаемся, но я не поеду? Или что аргументирует, почему девушке нельзя ехать к парню, если у них нет обозначенного статуса в отношениях?

Да какая теперь, блин, разница!

Он посоветовал мне не забывать о презервативах и закусывать между порциями алкоголя!

Дал зеленый, черт возьми!

Когда как я…

…кажется, хотела обратного эффекта.

***

Мне приходится звонить в дверь, потому что замок не поддается, с внутренней стороны в скважине ключ.

Барс открывает через секунд десять. Удивленный. В одних трусах. Видно, что спешил.

Я мажу мимолетным взглядом по его телу и вхожу, отворачиваясь.

— Я тебя не ждал, — роняет глухо и запирается.

— Еще скажи, что не отслеживал мое местоположение, ага, — изгибаю губы в невеселой усмешке и сажусь на обувную банкетку, уронив сумку рядом.

Сил нет, извелась. Растираю ладонями щеки. Потрясение не отпускает. Изворотливость жизненных перипетий ввергает в шок.

— Последние несколько часов не отслеживал, ты же должна была остаться там. Эй, — Таривердиев опускается на корточки и заглядывает мне в глаза с беспокойством. — Что такое?

Голос спокойный, почти мягкий — исключительная редкость для этого парня, когда дело касается меня.

Я принимаю его участливый взгляд и зеркалю вайб — тоже рассматриваю мужские черты с особой тщательностью. На что Барс, мрачнея, нетерпеливо выдает:

— Ну!

— Ты на нее очень похож, — отвожу глаза. — На свою маму.

Снимаю обувь, стягиваю куртку и заторможенно топаю в кухню. Эмоции обдирают горло, иссушая его.

Наполняю стакан и залпом выпиваю холодную воду.

Не легче. Черт. Не легче!

Боковым зрением замечаю, как Барс появляется на пороге и обдает хмурой сосредоточенностью. Не приближается.

— Сама догадалась или кто просветил?.. — с иронией.

Я незаметно выдыхаю.

Собираюсь с мыслями.

Изначально я не хотела ехать домой к Марату. Даже в последний момент порывалась позвонить и отменить. Но поняла, что это будет глупо — постоянно менять решения.

И вот… как говорится, всё делается к лучшему.

Когда б еще я узнала, что мать Адамова ему вовсе и не мать, а мачеха… Зато она мать Барса…

— Тебя, блин, только это интересует? — давлю из себя через силу и оборачиваюсь к Таривердиеву. — Кто мне рассказал? И всё?

Он молчит. А я чувствую, что меня снова начинает трясти, хотя всю обратную дорогу я пыталась бороться со своей реакцией на ломанные линии этой гребаной жизни, в которой я пересеклась с людьми, ненароком повязанными между собой.

Можно сказать, что так не бывает. Отнюдь. Именно так и бывает. Особенно если ты живешь в маленьком городке…

— Серьезно, Барс? — развожу руками. — Ты знал, куда я еду! Ты знал, кто Марат! Ты знал, что у меня возникнут вопросы, когда я увижу твою мать!

— У меня нет матери…

— Биологическая мать! — взрываюсь, уточняя. — И я не понимаю, почему об этом узнаю′ не от тебя!

— Зачем мне говорить с тобой на эту тему?

— Зачем?! Ты нормальный, вообще?! Как минимум — чтобы не ездила!

— И ты бы не поехала?.. — насмешливо приподнимает бровь.

— И я бы не поехала! — вылетает из меня отчаянно.

Его лицо вытягивается в изумлении. А я будто гасну после обжигающего нервы крика. Не представляла, что Таривердиев до такой степени асоциален, чтобы не признавать элементарных вещей.

Смотрю ему в глаза и произношу то, что вертится в голове с момента, как соприкоснулась с правдой:

— Я думала, между нами установлен хоть какой-то доверительный контакт. Думала, у меня есть право хотя бы на минимум информации, ведь сама я с тобой была откровенна. Думала, что, пусть мы и не друзья, но нас связывает что-то теплое, — улыбаюсь разочарованно и горько. — Ты… ты, блин… ты мне посоветовал не забывать о презервативах и закуске! Ты! Зная, куда и с кем я поеду! Ты чудовище, Барс! Аморальный кретин!

Обида, бессилие, злость душат меня до реальной асфиксии, я резко отворачиваюсь и снова наполняю стакан. Осушаю, не обращая внимания на то, что половина проливается мне на грудь, стекая по подбородку.

— Я бы во многом поступала иначе. Это было слишком важным, чтобы утаивать от меня… — резюмирую апатично, тихонько восстанавливая дыхание. — А ты мне еще и врал. «Малой», значит…

Не вижу, но прекрасно считываю, как Таривердиев оказывается прямо за моей спиной. Зажмуриваюсь. Господи… для чего именно… это происходит со мной и с ним?

— Чекануш…

— Не смей больше называть меня чеканутой! — шиплю в ярости. — Еще вопрос, кто из нас чеканутый!

— Хорошо… Шипучка… Посмотри на меня. Пожалуйста.

Просительный тон Барса выбивает из колеи. Не сразу, но я всё же подчиняюсь.

Мы стоим непозволительно близко. Я слегка задираю голову, чтобы видеть его глаза. И совсем не ожидаю, что он прикоснется к моей щеке, бережно стирая капли. Сердце сбивается с ритма от этой нежности. Несвоевременной.

И током в темечко — моментально.

Будто черное и белое меняются местами, тасуя понятия этого мира. И сбивая с толку неподготовленные умы.

Иначе с чего бы Таривердиеву так странно смотреть?

— Не поехала бы? И с малым не общалась бы? Ради меня?

Кое-кто решил потешить своё эго.

Но это, пожалуй, не за мой счет. История принимает сложный оборот.

Гнев придает разрушительной энергии. Я отбрасываю его руку от лица и бью ладонями по оголенной широкой груди:

— Красный, Барс. Красный, — выговариваю предупреждающе и безмолвно требую отойти от себя подальше. — Это вопрос, который ты не имеешь права мне задавать после всего. Мы чужие. Нас объединяет только полочка в ванной и твой обостренный синдром спасателя, берущий корни из детства. Повторюсь: я не твоя зона ответственности. Мне жаль, что из-за меня ты пережил столько неудобств и что тебя угнетает мое вынужденное общество. Поверь, я всегда буду благодарна за спасение своей жизни. И на этом всё. Не смею тебя задерживать, родной. Давай закончим этот затянувшийся бред.

Его аж перекашивает от моего заявления.

Я перевожу дух и договариваю:

— Сейчас у обоих загруженный период в учебе, а у тебя ещё и выпуск, поэтому я не настаиваю на разъезде в ближайшее время, но после экзаменов мы обязательно займемся этим. У меня только две просьбы: прекрати ходить по квартире полуголым и не привози больше никаких продуктов. Ни к чему это. Ты даже на таком примитивном уровне не хочешь привязываться, не доверяешь — не ешь дома, не притрагиваешься к тому, что я приготовила. Спокойной ночи.

В спальне плюхаюсь на кровать прямо в одежде и прикладываю руки к ходящей ходуном грудной клетке.

Пока в народе говорят: «Неисповедимы пути Господни», в психологии — вычленяют четкие причинно-следственные связи тех или иных событий. И я просто обязана разобраться в этом клубке. Узнать, что за ниточки привели нашу троицу к сегодняшнему дню.

Немного успокоившись, открываю мессенджер и отправляю Марату короткое сообщение:

«Когда вернешься в город, позвони».

Отбрасываю телефон подальше и сворачиваюсь калачиком.

За стеной протекает бурная деятельность. В первом часу ночи Таривердиев остервенело бьет грушу. Он всегда так делает, если зол. Поразительно, что соседи до сих пор не жаловались…

Сжимаю зубы, испытывая самую настоящую физическую боль. Сначала она напоминает фантомную, как если бы удары наносили по мне — пульсация синхронна звукам, доносящимся из гостиной. Они резонируют внутри.

А потом я прислушиваюсь к себе и понимаю, что болит у меня только под ребрами. С левой стороны. Ноет. Щиплет. Размазывает.

И я беспомощна перед этой болью.

44. Барс

Когда окна кухни выходят во двор, есть большая вероятность стать незапланированным свидетелем интересных сцен в любое время суток.

Я только и успеваю поднести подожженную сигарету к губам, щурясь на вечерние сумерки, как к подъезду прикатывает бомбическая тачка номиналом в лямов шесть. Оттюнингованная по фэншую. Аж засматриваюсь.

А потом из этой тачки выходит никто иной… как моя чеканушка.

Относительно — чеканушка.

Относительно — моя.

Точнее — и вовсе не моя.

Делает два шага к дому, но тут водительская дверь распахивается, — ясен хрен, кого являя, — её окликают, и она резко оборачивается. Волосы залипательной дугой рассекают воздух и ложатся на тонкую спину.

Мой рот произвольно кривится в усмешке, пока наблюдаю, как малой выбегает за ней, неся увесистый букет роз, который Лус забыла в салоне. Девчонка принимает цветы и немного отстраняется, но кавалер двигается синхронно с ней, поэтому расстояние не сокращается.

Держит её за руку.

Он, блядь, держит её за руку и с улыбкой пиздит что-то весьма для себя радостное, раз уж лыба до ушей. Видно, что отпускать не хочет.

А приходится.

Дальше интереснее — Адамов уезжает, а Шипучка будто прирастает к месту, не шевелится.

Умиляюсь — как романтично вслед ему смотрит, провожая взглядом до самого выезда.

Хуярю затяжку, всасывая никотин до дна легких. Так долго вдыхаю, что дым едва из ушей не валит. Чувствую вдруг, как жжет пальцы — мать твою, и не заметил, что докурил до фильтра.

Тушу.

Поджигаю вторую тут же.

Сумерки гуще. Вкус оскомины на языке — ярче. Блядская дыра в груди — чернее.

Лусинэ разворачивается и вскидывает голову. Резким выстрелом в меня. Своими невозможными желтыми — четкий калибр, берет навылет.

Глазами скрещиваемся через толщу пространства этажей.

Нутро ебашит ваттами.

Пять секунд испытания, и я выдыхаю на минималках. А она опускает взгляд и направляется вперед.

У нас теперь только такие контакты — редкие, внезапные, короткие. И энергозатраные.

Черта, что провели между собой, почти осязаема.

Ебучее ощущение дежавю, что я вновь не оправдал чьих-то надежд. Считываю терпкое разочарование, и еще один уродский виток добавляется в давний болевой узел.

Гашу недокуренную сигарету и ухожу к себе.

Отработанный сценарий: избегаем друг друга третью неделю, кроме приветствий ничем не обмениваемся. Я учел её просьбы, не свечусь без тряпья, хоть и не понимаю, в чем прикол. Мне привычно так валандаться по дому. Не представлял, что могу оскорбить чьи-то чувства. И продукты не привожу, вижу, что Лус реально сама перестала есть дома, иначе вряд ли бы послушался. Она была права, у обоих запара в учебе, не до внутренних катаклизм. Внешний мир вынуждает фокусироваться на выживании. Естественный отбор в действии — всё лучшее лучшим. Выгрызать место под солнцем зубами это моя повседневность. Здесь и сейчас я рвусь на части, чтобы добиться желаемой должности. И не проебать успехи на экзаменах.

И лишь фоновым звучанием мысль — скоро съезжать. Совсем немного, и мы с ней разойдемся. Я поверю ей на слово и перестану держать руку на пульсе. Она взрослая девчонка, у неё своя семья, у неё… отношения, кажется? В моей опеке нужды нет, малой справится.

Выдохнуть и идти дальше. Не будет больше тяжести за грудиной, не будет напряга и невъебенных сценариев в башке. Не будет, сука, самолично возложенной на свои плечи ответственности.

Но я, блядь, не понимаю, почему это рождает столько отторжения и паники во мне? Будто бдеть за чеканушкой было моей врожденной миссией, которая неожиданно подошла к завершению, а у меня случился кризис понятий, и теперь я не знаю, чем заняться, чем заполниться.

Скручивает от осознания, что не буду слышать заливистый смех за стенкой, не буду наблюдать красивой улыбки, не застану больше Шипучку за утренней гимнастикой с оттопыренной сочной задницей, на которую якобы не пялюсь, пока хлещу свои воду и кофе.

Отпустить в свободное плавание и не вмешиваться.

Легко.

Этого я и хотел.

Но.

Что во мне перевернулось? Что дало такой смертельный сбой — вместо радости от свергнутой с себя ноши я испытываю тоску, заранее прощаясь с уже привычным бытом. И в этом она была права — нормально мы жили, не мешая друг другу.

Терять установившийся, было, мир… оказывается, пиздец как непросто…

***

Май близится к концу, наш бойкот набирает обороты. Лус даже в сторону мою не смотрит. Только и бросает скомканные «доброе утро» на отвали, бурча себе под нос и пряча глаза. Как и прежде, в её загоне своей вины не вижу. Но и спорить, доказывая обратное, нихера не собираюсь. Ориентир на разъезд.

При всем при этом девчонка продолжает общаться с семьей и моей бабушкой, ничего не рассказывая о перетасованном раскладе. Никто еще не знает, что и без того картонный брак херачит в направлении развала.

Блядь, да я иногда даже стопорюсь в ахуе, оглядываясь на дичь, которую мы с ней накатываем по кругу. Но всё равно не двигаюсь с места. И отыскать нить, что крепко связывает нас, не получается. Я, сука, не могу просто взять и съебаться из ее жизни. Цепляюсь за озвученную ею же отсрочку. После экзаменов. После выпуска. Кормлюсь этими отмазками. Неосознанно делая ставку на пущенный люфт.

И, как невменяемый ушлепок, ищу контакта с Шипучкой. Хотя бы визуального. Но она не поддается.

Как сейчас.

Завалившись в кухню, делаю вид, что меня интересует содержимое холодильника, а сам пялюсь на неё. Сидит за столом, хомячит всякую дрянь и усердно читает материал в ноуте, попутно наяривая конспект. Взглядом инспектирую её. На движущихся губах зависаю.

Аномалия, мать твою.

Так глубоко ныряю во вспыхнувшие флешбэки, что не сразу замечаю, как об мою ногу что-то трется.

Смаргиваю.

Опускаю глаза, натыкаясь на черный комок, и резко спихиваю его подальше. Попутно неосторожным взмахом руки задеваю стоящий у края столешницы стакан с водой. Он разбивается вдребезги аккурат рядом с недоживотным.

Что я там искал? Контакта?

Я его получаю по полной.

— Барс, блин! — тянет мучительно Лус, агрессивно зыркая на мою стопу, которой откидывал её питомца.

Подлетает к нему и берет на руки, стряхивая капли воды ладонями.

— Осколки! — предупреждаю и тянусь к ней, блокируя запястье девчонки. — Не трогай шерсть пальцами, поранишься же. Лучше вычесать.

Собственно, на что я рассчитываю? Она вырывается и отступает. Окатывает ледяным пламенем своих глаз и выходит из кухни.

Оглядываюсь.

Сука, как курить охота. Грудак сечет напряжением.

Но сначала принимаюсь за уборку. Собираю крупные куски стекла, отправляю в урну. Стягиваю несколько слоев бумажных полотенец и вытираю кафель, сгребая мелкие острые частички. Не догоняю, когда успеваю порезаться. С удивлением замечаю багровое пятно, расползающееся по белому полотну. Боли не чувствую, продолжая действия.

Пока Лус не возвращается.

— Молодец, — шипит обличительно с порога. — Мы только советы раздавать горазды, да? Следовать им — не царское дело.

Причитая, выуживает с полки аптечку и хватает меня за руку, вынуждая встать. Пальпирует место пореза:

— Неприятные ощущения есть? Возможно, крупинка застряла внутри?

Хмурясь, тулю истинные эмоции. Сдохнуть легче, чем признать, как штырит от её заботы. Совершенно ненужной, ведь порез пустяковый. Но такой приятной, что шарпает довольством за грудиной.

— Ничего нет, — толкаю ровно.

Клею равнодушие, пока девчонка обрабатывает ранку и пришпиливает пластырь.

— Вот что тебе бедный кролик сделал? — спрашивает обиженно, заканчивая врачевание. — Зачем ты с ним так?

— Всего лишь отодвинул от себя. Зря ты его пускаешь в свободные путешествия. Я мог наступить случайно. И всё.

Наконец-то поднимает глаза, в которых так и светится тихая ярость.

Ебануться можно, как это вставляет. Впитываю. Ну точно — ушлепок.

— Учту, — бросает ядовито.

— Учти.

— Я сама уберу, можешь идти.

— Проконтролирую. Мало ли, тоже надо будет пластырь тебе подать.

Щурится снисходительно и молча пожимает плечами.

А я, блядь, рассчитывал, что будет спорить. Пиздец как скучал, оказывается, по нашим словесным бойням.

Отхожу к окну и прикуриваю. Дымлю в створку, с какой-то унылой обреченностью принимая выстрелившее поражение. Страховочная экипировка дала сбой, мне всё сложнее игнорировать тягу к этой бедовой.

«Мы же не натворим глупостей?».

Очевидно, нет. Уже выбрали самый верный способ избежать их — разойтись в разные стороны.

Оборачиваюсь и наблюдаю за Лус, аккуратно вытирающей пол, который она уже успела подмести, безопасно счесав остаточные осколки. Будто чувствуя мое внимание, тоже вскидывает голову.

Сука… ну что за глаза у этой девчонки… Нигде таких больше не видел. Сгореть в них охота. Чистый огонь.

Прерываю контакт, отворачиваясь.

Оппозиция мыслей буйствует. Как её оставить, Хьюстон?

Но врывается властвующее крыло — а с хера ли не оставить? У нее всё тип-топ. Ухажер пиздатый, жизнь на мази. Нахуй ей я со своим синдромом спасателя, как сама сказала?

И вправду.

Рвано тушу сигарету, зубы сжимая до хруста в челюсти.

Резкими быстрыми шагами прохожу мимо нагнувшейся Лус и заруливаю в гостиную. Херачу поиск по сайтам съема жилья вместо того, чтобы отшлифовать квалификационную работу, над которой столько мудохаюсь.

Приоритеты смещаются, мать твою, с невъебенной скоростью.

И съехать мне вдруг становится жизненно необходимым…

***

Еще несколько недель спустя, конец июня…

Забираю ключи у арендодателя, пожимаю руку добротному мужику и спешу в институт на второй этап итоговой аттестации. В комиссии не самые симпатизирующие мне преподы, опаздывать категорически нельзя. Но и переезд оттягивать уже некуда, я и так дважды из-за работы переносил встречу с владельцем квартиры, хотя плату и депозит внес еще дней десять назад, а собранные вещи громоздятся коробками в комнате и коридоре вторую неделю. Как-то разом всё вокруг стало препятствовать разъезду, загруженность душила. Но всё, справился.

Завтра ставим точку.

Через три с половиной часа выхожу на крыльцо, отстрелявшийся по полной программе. И в хвост, и в гриву, блядь. Но прошедший — главное.

Мать твою, не верю, что без пяти минут выпускник.

Заглядываю в пасмурное небо и нащупываю пачку сигарет в кармане джинсов. Зову пацанов покурить. Небольшой толпой шагаем к местной курилке за одним из корпусов. На кураже пуляем шутками, костерим экзаменаторов, косяки мусолим. Еще не осознаем, что Добби свободен.

— Дождемся остальных и махнем заливаться, — поступает предложение.

— Семь лет… — подхватывает второй однокурсник с черной ностальгией. — Как минимум семь дней не просыхать. За каждый год.

Смеюсь. Растерян и счастлив одновременно. Будто квест закрыл с рекордным результатом. Герой, сука.

Той же гурьбой маршируем обратно. В какой-то момент непроизвольно отстаю, мазнув по ступенькам одного из зданий.

Внутри метательный заряд активируется, когда вижу Лус. Система сбоит, и эта чертова гильза сгорает во мне, так и не выпущенная за пределы тела. Поджигает сервер, и я тупо останавливаюсь, не контролируя заебистое рубище.

Уникальность нашей с ней связи заключается в том, что мы, сами того не осознавая, чувствуем друг друга на клеточном уровне. Шипучка тут же отточенным прицелом находит меня в огромном дворе, полном студентов. Её улыбка гаснет. А ведь до этого светилась вся, смеясь над чем-то.

Держим визуальный градус. Скручивает сильнее. Жжет ощутимо.

Но вдруг в её взгляде, немного смещающем направление, что-то меняется, окрашиваясь в напряжение.

Я ищу причину. И натыкаюсь на малого с огромной охапкой цветов. У неё сегодня официально закончился первый учебный год с последним экзаменом. Поздравляет, романтик херов.

Ебаный же в рот…

Адамов приближается к ней. В щеку, гондон мелкий, целует беспрепятственно. Не вижу его лица, но меня передергивает знатно.

На Лус смотрю, когда он вручает ей презент — не меньше сотки роз, и меня, блядь, шманает от этого зрелища… от того, каким контрастом на её белом воздушном платье отдают эти кровавые бутоны. Чужеродные неуместные штрихи.

Девчонка резко палит в мою сторону потерянным взглядом. Беспомощным, зовущим будто.

Внахлест контачим. Смыкаемся.

Над головой символично гремит первый раскат грома.

Пиздец мне — понимаю четко.

И устремляюсь к ней, расталкивая всех на пути.

Не дышу, пока не оказываюсь рядом. Облегчение в её глазах — фейерверком в груди отдает.

Забираю увесистый букет и, саданув им по рукам малого, извещаю ровно:

— Потеряйся.

Переплетаю наши с Лус пальцы и тяну вниз по ступенькам. Слышу за спиной угрозы, пацан нагоняет нас через несколько шагов.

— Ты что творишь?! — орет, пытаясь отцепить меня от неё.

— Не надо! — вмешивается она, встревая между нами. — Марат, пожалуйста!

— Что — не надо?! И ты просто уйдешь?! Вот так уйдешь с ним?!

Его просто разрывает, глаза наливаются кровью, взгляд бешеный, губы трясутся от ярости.

Я в боевой стойке.

Лусинэ не впечатляется. Сильнее сжимаю её ладонь, когда заговаривает тихо:

— Я тебе уже всё сказала. Ты зря пришел.

Выбор она должна была сделать сама, я не вмешивался. А вот дальше — с потрохами сожру малого, если помешает. Но он в таком ахуе, что не двигается. Мы свободно уходим.

Телефон в кармане вибрирует. Игнорирую. Минут пять молча идем до машины, припаркованной чуть ниже территории института. Дождь накрапывает, ветер поднимается колючий. Спешу. Ладонь не отпускаю.

Что-то значимое хуярит по ребрам от мысли — со мной ушла.

Детали складываю. Значит, отказала ему и до этого. Даже прошлый букет домой не заносила — видел, что нигде нет цветов, значения не придал, сейчас только шарю, что происходит.

Не с ним она.

Как оказываемся в салоне, включаю обогрев. Платье тонкое, замерзла наверняка. Стартую рвано, старый внедорожник дергается возмущенно.

Похуй.

Хочу очутиться с ней в квартире поскорее, в глаза посмотреть, вопросы задать.

Но Лус опережает меня:

— Ну и зачем ты это сделал?

Не нравится её голос. Подавленный, глухой, стертый. Не чеканушка это. Нет.

— Ты попросила.

— Смешно…

— Разве? — отражаю невеселую иронию. — Что здесь смешного? Ты позвала — я пришел.

— Какое благородство напоследок… Даже в последний день одариваешь меня геройскими поступками. Спасибо.

Я поворачиваю к ней голову, взгляд поймать хочу, но она упорно таращится в окно. В салоне, несмотря на тепло, сквозит холодом. С ней что-то не так. Поза сломленная, плечи опущены.

— Что у вас произошло? — стараюсь говорить спокойно и вновь возвращаюсь к дороге.

— Тебе какая разница? — летит раздраженно.

— Ты его отшила, но малой не отстает? — давлю упрямо.

— Не лезь ко мне со своим внезапным интересом, ладно? Ты выиграл, этого ведь достаточно?

— Что выиграл?

Не отвечает. Настороженно кошусь на неё. Ноль реакции. Ребус, блядь.

Вскоре заезжаем во двор, и меня глушит её сбивчивым монологом:

— Я и сама не понимаю, что ты выиграл, — стреляет в меня сердитым взглядом, на секунду поджав губы. — Я ничего не понимаю! Только отстаньте от меня оба, пожалуйста! Я не монета в вашей давней игре, ясно?! Соревнуйтесь с другими!

И выбегает на улицу.

Срываюсь следом, хватаю за руку в паре метров от подъездной двери, жестко тяну на себя и фиксирую, обездвиживая. Ливень хлещет в лицо, намокаем моментально. Но я так зол, что мне плевать на внешние помехи.

— Ты что несешь? — цежу, встряхивая её. — Откуда набралась этого бреда?

— Что не так, Барс? Пасынок твоей матери сегодня остался ни с чем, ты без боя утащил то, чего он якобы усердно добивается с момента, как узнал, с кем я живу. Старое доброе соперничество, идущее из травмированного детства, нет? Ни ему, ни тем более тебе я на самом деле нафиг не сдалась. Будешь отрицать?!

Ей больно. Сука, ей больно. Резонирует во мне эта ебучая агония. Зыбью расходится по коже, оставляя за собой ожоги.

Убью гаденыша… во что заставил её верить, уебок?!

— Буду, — хрипом отражаю.

— Барс…

— Трогал тебя? Я спрашиваю, он трогал тебя? Обижал?

— Никто меня не трогал! — взрывается криком. — И ты меня не трогай!

Застываем. Оба не шевелимся. Но лихорадочно рассматриваем друг друга через толщу воды. В хлам молотит менталку.

Задетая маленькая зараза. На мне решила выместить обиды или всё же есть там что поглубже? И химия между нами фонтанирует, как и прежде?..

— С ним почему не осталась? — толкаю тише.

Раз уж всё равно думала, что игра, могла же поступить иначе. Мне досадить, например.

Ослабляю хватку и перемещаю ладони ей на плечи, вжимая в себя намного нежнее.

— Так захотелось, — вздергивает подбородок. — Тоже, считай, прощальный подарок тебе. Потешишь свое эго на досуге.

Лбом падаю на её лоб:

— Гонишь, чекануш? Правда думаешь, я бы тебя так… унизил? И бьешь побольнее, уже успев отыскать мою брешь?

— Я не знаю, Барс, — шепчет устало. — Как по-другому объяснить твой неожиданный порыв спустя два месяца бойкота? Слушай, я тебя не осуждаю…

— Заткнись. Сказал, буду отрицать, — отрывисто отстраняюсь и ловлю Лус в фокус. — На самом деле… ты мне нафиг сдалась. Очень даже.

Наклоняюсь ближе, впитываю эту долгожданную тотальную растерянность, когда у неё нет слов и расшатан контроль над ситуацией. Дерзость и упрямство плещутся на дне желтых глаз, но этого недостаточно, чтобы сейчас дать мне отпор. Я в разы мощнее. Я теперь цельный. Потому что перестаю сопротивляться самому себе, принимая несомненный исход. Ширюсь в этой своей мощи.

Пора творить глупости. Самое время.

— Ты моя зона ответственности. И просто… моя ты, — разламываю этим заявлением пространство на «до» и «после».

И, сука, наконец-то касаюсь её губ голодным алчным поцелуем.

45. Лус

В первые несколько секунд я просто не верю в происходящее. Напрочь теряю себя, поддаваясь напору Барса. Раньше думала, такое только в кино бывает — два беспечных идиота, которым весь мир нипочем, мокнут под усиленным дождем в шаге от дома. Глупость же. А в груди почему-то сладко ноет от этой глупости. И внутренний жар своей мощью отражает, разбивает внешний холод, превращая нас в комок контрастов.

Его губы на моих губах… Тело к телу. Боже, мне так горячо, будто я прижата к конвектору, обжигающему кожу.

Барс. Целует. Меня. Как же он меня целует… Жадно. Голодно. На грани грубости. А я — отзываюсь, черт, не с меньшей алчностью. Цепляюсь за него крепко-крепко и покоряюсь повальному сумасшествию. В животе всё скручивается во внезапном приступе счастья, под ребрами сердце пускается в новый безумный ритм.

Я не понимаю, как мы оказываемся в подъезде. Игнорируя лифт, поднимаемся на четвертый этаж. Ползем — правильнее. Единой конфигурацией, так и не разомкнувшись. На лестничных пролетах вообще пропадаем без вести, долго-долго смакуя друг друга. Как проходим ступени — тоже не понимаю, сотни раз могли сорваться и сломать шеи. Но никто не включает здравый смысл, нас переклинило, мы застряли в ощущениях. Все действия направлены только на то, чтобы углубить их, расширить. Это какое-то чувственное крещендо — больше, сильнее, безбашеннее.

Заваливаемся в квартиру в буквальном смысле. Как открыли — тоже не знаю. Несуразным кубарем толкаемся по стенам, продвигаясь дальше. Умереть легче, чем оторваться. Жизнь будто зависит только от нашей одержимой сцепки, сохраняется исключительно на спасительном смешавшемся дыхании.

А потом Барс подсаживает меня на высокую коробку — часть его собранных вещей. Он ведь завтра съезжает…

И в моей голове что-то безжалостно щелкает, вышвыривая в реальность.

Начинаю отбиваться, пытаясь отстраниться. Он не сразу осознает, чего я добиваюсь. С огромным трудом отрывается от меня, и мы тут же налаживаем визуальный контакт. Ошалевшие, хватающие ртом воздух, с опухшими ноющими губами. Мокрые, подрагивающие. Совсем дурные, словом. В его взгляде — недовольство, непринятие. И желание.

Ладонями отталкиваю Барса, который успел примоститься между моих ног.

Окатывает жутким стыдом. Что я творю? Раскрылась тут перед ним, как девка последняя. Чуть не отдалась на картонной коробке.

Опускаю глаза и прихожу в ужас от своего вида. Мало того, что тонкое шифоновое платье облепило тело второй кожей, так еще и задралось по самое не хочу, пока Таривердиев перемещал меня.

Тянусь к подолу, но Барс перехватывает мои запястья.

— Эй-эй! Что вот началось, а? — Господи, голос такой низкий, хриплый. — Ты же тоже хочешь…

Кипятком ошпаривает его заявление.

Брыкаюсь.

Не отпускает.

— Барс, пожалуйста…

Он застывает на секунду. Видит, что задыхаюсь в эмоциях.

— Лус, — поддевает пальцами мой подбородок, чтобы посмотрела в лицо. — Скажи, что тебя останавливает?

Что меня, блин, останавливает?! А что тут, вообще, может не останавливать?!

Я решаю упорно молчать и не поддаваться манипуляциям. Безмолвно требую отпустить меня.

И я же следом умираю от той нежности, с которой он в ожидании ответа вытирает мои нижние веки и щеки от потекшей туши.

Замираю. Ресницами хлопаю медленно-медленно, глядя на него из-под них.

— Я тебе никогда не нравилась, — шепчу сломленно. — Ты же меня не воспринимаешь как девушку. Секс ради секса — это не про нас, Барс. Пожалуйста.

Слушает внимательно и серьезно, кивает, мол, принято.

— И эта история между тобой и Маратом… я не хочу никому делать больно. И чтобы мне делали больно — тоже. Не хочу, чтобы меня использовали.

Таривердиев мотает головой и кривится, словно просит не продолжать. Наклоняется ближе и чеканит жестко:

— Забудь о нем. Выброси из головы мысль, что тебя используют. Тем более — я. Ты не можешь в это верить по-настоящему, ты же… пиздец… ты же меня знаешь, Лус.

Верю. Верю и доверяю. Всегда.

Барс напряжен, но сдерживает себя. Впервые, наверное, подавляет агрессию, а не выплескивает. И переходит к остальным моим доводам:

— Я вроде тоже не в твоем вкусе был, — напоминает, щурясь. — Недостаточно брутален, недостаточно мясист…

— О боже… — вырывается из меня приглушенно, когда в памяти всплывает тот давнишний диалог.

— Но что-то есть ведь, м-м? Что-то нас подталкивает друг к другу. Будешь отрицать?

— Барс, а потом? Что — потом?

— Я не знаю. Я хочу здесь и сейчас быть с тобой. Тебя хочу. Всю. Такую бедово-медовую.

Признания подкрепляет прикосновениями — трется своим носом об мой, целует уголок рта.

Как его такого оттолкнуть?!

Крушит моё сопротивление под чистую!

Нет. Не буду отрицать. Адово тянет к нему. Я тоже хочу. Его. С ним. Нас!

Но…

— Я девочка, выросшая без отца…

Сглатываю, обнажая страхи:

— …я буду нуждаться во внимании.

— Я тоже.

— Я буду много обниматься.

— Я, — обжигает касаниями ладони по спине. — Тоже.

— Я буду ревновать тебя.

— Я тебя — тоже, — хмыкает у самого уха, губами прочесывает мой висок, и меня ведет от этой интимной ласки.

Есть еще кое-что. Давно есть. На что я бы хотела услышать «я тоже». И сейчас горло сдавливает от невозможности произнести это «что-то» вслух.

Прикрываю веки, когда чувствую дорожку поцелуев от подбородка вниз по шее. Хрустальной дрожью по коже.

— И кольцо носить будешь? — сбивается дыхание при последней попытке отговорить нас от крошечного шага к точке невозврата.

Он проходится по моей ключице, не спешит отвечать.

Злюсь.

Резко распахиваю глаза.

Пальцами ныряю в его шевелюру, тяну за корни, заставляя Барса поднять голову.

«Не играй со мной», — транслирую в тишине.

И яростнее оттягиваю густые волосы. Бесконтрольно. Флешбэками — Оля, Настя, другие.

Как сильно ревную. Даже сейчас.

Терпит. Не морщится, не прекращает эту пытку. Не шевелится совсем. Только глазами своими жгучими палит. Душу мне бередит. Красивый… невозможно красивый.

— Если ты тоже, — бросает с вызовом.

Ненасытно повышаем ставки.

Мне нравится.

Вместо слов я просто подаюсь вперед и сама целую.

Сколько раз проделывала. Но впервые в груди так полыхает, что аж звезды искрят под веками.

Статическим зарядом пронимает. Вздрагиваю крупно.

Барс перемещает руки на мои бедра, подтягивает к себе ближе и забирается под платье. Неспешно отлепляет прилипшую ткань, направляясь всё выше и выше. А я трепещу в ожидании большего. И когда его пальцы опаляют внутренние стороны бедер, несравнимо чувствительных к тактильности, я непроизвольно прекращаю поцелуй и откидываю голову назад, давясь рваным выдохом. Корпусом же — наоборот, выгибаюсь ему навстречу. А затем обнимаю за шею, ища опоры.

Боже, да я не знаю, куда себя деть. Трясет невообразимо.

— Пойдем, — бьет по моим губам его низкий шепот. — Ты замерзла, сначала отогреем тебя в душе…

Таривердиев подхватывает меня за ягодицы. И несет в ванную. Я лишь крепче прижимаюсь к нему, не могу и звука выдавить, сказать, что не замерзла, это другое… Но он прав, душ нам обоим необходим. Надо хотя бы чуточку успокоиться, потому что мы искрим. Слишком.

Это мой первый раз. Настоящий. Осознанный. Хочу, чтобы остался в памяти особенным, стер горечь той ошибки, на которую я пошла из чрезмерной гордости и упрямства.

Барс опускает меня на ноги, сам тянется к смесителю и регулирует воду. Чувствую морозец по коже, когда остаюсь без его тепла. Смотрю на него во все глаза, до сих пор не получается свыкнуться с реальностью, где мы решились стать друг для друга… близкими. Сердце больно сжимается при этой мысли, я ведь и вообразить такого не могла, даже понимая, что он мне давно небезразличен.

Еще сегодня утром меня пугало будущее без Таривердиева, я была обижена и зла на него, с ума сходила, представляя, что приду в пустой дом. Думала, что ничего не значу для этого парня.

А вечером он заявляет, что я — принадлежу ему, и сейчас я стою и жду его прикосновений, жду, когда сделает своей…

Боги… как успеть перестроиться?..

Но одно точно… я, кажется, ничего и никогда не жаждала сильнее этого. И меня лихорадит от данной истины.

Я хочу Барса. Как мужчину. Как партнера. Как друга жизни.

Таривердиев оборачивается. Мы замираем в полуметре друг от друга в крошечной ванной, стремительно обрастающей клубами пара. После пятисекундной заминки он сокращает и это ничтожное расстояние, склоняясь ближе ко мне. Цепляет подол платья и плавно тянет его вверх. Я предстаю перед ним в комплекте легкого полупрозрачного летнего белья. Сомневаюсь, что оно, будучи насквозь мокрым, скрывает что-либо.

Не остаюсь в долгу. Тоже ныряю под мужское поло, веду ладонями по торсу, неспешно глажу сокращающиеся под пальцами мышцы. Волнение, удовольствие, смущение — всё смешивается. Барс помогает мне раздеть себя и теперь стоит обнаженным по пояс. Любуюсь. Впервые открыто. Скольжу по рельефам, наслаждаюсь шикарным видом. Раздражало, когда щеголял так по квартире, потому что взгляд всегда убегал в сторону прекрасно сложенного тела. Тогда оно было для меня запретным.

Поднимаю глаза на Таривердиева. У него такое сложное выражение лица, но это не просто похоть. Я вижу. Да и похоть можно удовлетворить с другими. А он здесь. Со мной.

Делаю еще одну ставку. Наивысшую:

— Голая вседозволенность, Барс? Как ты и хотел?

Немного наклоняет голову вбок, слегка щурит нижние веки.

— Никаких запретов между нами, Шипучка. Никаких закрытых тем.

— В сексе?

— Во всем.

Я кусаю губы, чтобы не смеяться в голос от счастья. Ведь это значит — тотальное доверие. Мальчик с обугленной душой и девочка с подбитым нутром ставят всё, что у них есть.

Он готов брать на себя ответственность, от которой я его отговаривала. Я готова отражать эту ответственность, я хочу оберегать, заботиться. Не знаю, что нас ждет дальше, но с ним, пожалуй, я согласна не заглядывать в будущее.

И первый шаг — беспрекословно подаюсь вперед, когда Барс тянет руки мне за спину, высвобождая крючки лифчика. Я веду плечами и позволяю тонкой вещице упасть к нашим ногам. Млею от полыхнувшего мужского взгляда. Нравится, как он смотрит, будто уже ласкает.

Почему-то только сейчас чувствую себя взрослой. Окончательно.

Наивно полагаю, что у меня еще есть власть над ситуацией, но Таривердиев в секунду доказывает обратное — нетерпеливо хватает за талию и перемещает в ванну. Только и успеваю сбросить сандалии. А от трусов спешно избавляюсь, пока Барс возится со своими джинсами. Кидаю в общую кучу нашей одежды на кафельном полу.

Захожу под горячие струи, отвернувшись. Смываю остатки косметики с лица с помощью геля для душа. Сладкое напряжение сковывает тело моментально, стоит только ощутить, что Таривердиев стоит прямо за спиной.

Ловлю непроизвольные флешбэки. Немного страшно.

Он разворачивает меня к себе. Пальцами пленяет подбородок, вынуждая приподнять голову. И целует. Требовательно, крепко, по-хозяйски. Прижимается, даже вдавливается. Заставляет почувствовать свою эрекцию. Низ живота будто током обдает, я взволнованно отстраняюсь. Неосознанно опускаю взгляд. Дышу тяжело и рвано.

— Всё еще большеват мне? — подтрунивает этот гад, тоже вспоминая прошлый раз.

Совершенно внезапно стыдливо прячу лицо у него на груди. Слышу приглушенный смешок, и сама улыбаюсь.

Дальше времени зря не теряем. Намыливаемся, попутно находя друг друга губами. Быстро ополаскиваемся и закутываемся в полотенца. Мне приходится отобрать у Барса и его полотенце, чтобы замотать им волосы. Таривердиев не возражает. Снова единой конфигурацией, но уже босиком направляемся в спальню. Целуемся и целуемся. Невероятно вкусно. Несмотря на то, что губы уже ноют.

Всё внутри сжимается и вспыхивает. Интимные вибрации пробирают насквозь.

В комнате Барс стаскивает мое полотенце и, что-то недовольно бурча, швыряет его прямо на клетку кролика, закрывая её полностью. Я пытаюсь пропыхтеть возмущение, но очередной поцелуй настолько глубокий и жадный, что гневные мысли мигом выветриваются.

Обнимаю его за шею, льну, дрожу от нашей телесной стыковки. Я чувствую Таривердиева так остро, так невероятно плотно — каждым сантиметром кожи, что теряюсь в ощущении близости.

— Дай посмотреть на тебя, — шепчет горячечно мне в ухо, прерывая поцелуй.

Тут же делаю шаг назад. Сдергиваю и второе полотенце с волос, бросая его на пол. Выпрямляю спину. Стреляю в него смелым алчным взглядом. Дескать, смотри, но и я отставать не собираюсь.

Впитываю в себя стать, мощь, мужскую красоту.

И балдею, когда вижу ответные эмоции в жгучих глазах.

Внезапно хмурит брови и возвращает меня к себе:

— Блядь, — выдает мучительно, гладя мои плечи. — Пиздец как хочу тебя…

Напрягаюсь, предугадывая, что за этим последует какое-то «но».

— У меня презервативы в машине…

Я потрясенно хлопаю ресницами.

— Барс, — уязвимо жмусь к нему сильнее, — только не уходи сейчас, пожалуйста, — черт, я пугаюсь, даже не могу представить, чтобы мы прерывались в такой значимый момент. — Не уходи…

Перевожу дух и сбивчиво признаюсь:

— Я ни с кем, кроме тебя, не была, если ты переживаешь об этом…

— Тише, — перебивает, сцеловывая мою дрожь с губ. — Я знаю.

Выдыхаю облегченно. Он ведь до ужаса брезгливый, для него важны нюансы, на которые другой парень в аналогичной ситуации не обратил бы внимания.

— Я знаю, — повторяет нежно, и я таю, благодарная ему за то, что не ставит под сомнение мою «репутацию», за то, что сам это считал, уверен во мне. — Я тоже чист. Но последствия…

— Я тебе доверяю! Ты проконтролируешь… — толкаю бойко и убежденно.

Таривердиев смеется, и я немного расслабляюсь, напоминая:

— Голая вседозволенность, Барс. Отпусти себя. Я тоже этого хочу.

Сумасшедшая я! Рискую ведь больше него. А в голосе столько отчаяния, словно действительно умру, если выйдет из комнаты.

И меня топит счастьем, когда Барс, коротко и нервно кивнув, ведет нас к кровати. С улыбкой падаю на постель и подставляюсь под поцелуи. Боже, ну почему это настолько приятно? По венам растекается томление, воздух пропитывается эротизмом. Я вздрагиваю от первого прикосновения к груди. Захлебываюсь стоном, когда пальцы Барса касаются сосков. Безумно трепетный, возбужденный, он высекает искры на моей разгоряченной коже. Трогает всю, клеймит губами.

Только и успеваю вести сражение за крошечные глотки кислорода. Мне не хватает выдержки и опыта, чтобы влиять на свои реакции. Я беспомощна и честна в них. Выгибаюсь, выкручиваюсь, срываюсь на тихие стоны.

Таривердиев снова и снова возвращается к моей груди, гладит, сжимает. Особое внимание уделяет соскам, то вбирая в себя, то играясь языком. Я запрокидываю голову, хватаю его за волосы, глаза под веками закатываются от наслаждения.

Внутри взвивает столько новых вихрастых ощущений — окутывающих, затягивающих, подчиняющих, что тону в них раз за разом.

Он накрывает мою промежность ладонью, и следом меня прошибает от оголенного контакта. Боже, это невыносимо… невыносимо прекрасно, Барс ласкает сокровенную точку, кружит по ней, доводя меня до чувственного шока. Я словно дышать разучилась, ртом ловлю воздух, ладонями комкаю покрывало, которое от моих потуг сбивается к низу.

Мечусь беспокойно и бестолково.

А потом… резко замираю.

Когда Таривердиев начинает медленно входить.

Раскрываю глаза от неожиданности. Смыкаемся взглядами. Серьезными, напряженными, горящими. Я немного обескуражена тем, что мое удовольствие прервалось… но при этом меня бомбит чем-то намного важнее. Сакральной значимостью происходящего.

Дробит жестко. Грудь тяжело вздымается. Сжимаю губы, ощущая, как Барс растягивает меня собой. Тяну руки к нему. Одной ухватываюсь за шею, вторую — прикладываю к его натужно вибрирующему сердцу.

Он держит вес на ладонях, приближает лицо ко мне, приникает к губам, успокаивает нежностью.

Рассыпаюсь.

Сильно нуждаюсь в нем, поэтому не отпускаю после завершения поцелуя. Обнимаю отчаянно. Делю с ним свои эмоции. Дышу через раз.

Барс уже глубоко внутри, я пытаюсь осознать это. Черт, колошматит.

Прижимается ртом к моему виску и делает плавный толчок. Еще не понимаю, что чувствую. Дискомфортно. Наслаждение ушло.

С прошлого раза я помню только боль. Помню, как хотелось соскочить с него. Завыть в голос. Но тогда всё было неправильно.

Сейчас меня подготовили. Я приняла мужчину, пусть и с трудом. Силюсь привыкнуть, подстроиться.

Таривердиев постепенно наращивает темп. Я — жмусь к нему крепче. Перемещаю ладони на мощную спину, глажу бугристую поверхность, отвлекаю себя. Увы, былых приятных ощущений нет. Но и боли, к счастью, тоже.

Целую Барса в плечо, утешает мысль, что ему хорошо. Он дышит мне в ухо всё свирепее и свирепее.

И вдруг отстраняется. Поднимает корпус, осторожно сползает с кровати, придерживая меня за бедра и вставая на ноги. Двигается, так и не разъединившись со мной. С изумлением наблюдаю за его действиями. Подставляет ладонь под мою поясницу, тянет меня вверх, чтобы поместить туда подушку. Сам вновь забирается на постель, пристраивается. Упирается коленями в матрас.

Толчок. Вдыхаю судорожно. Ощущается немного иначе. Будто острее. Глубже. А вот когда Таривердиев касается еще и горошинки клитора, я затаиваю дыхание, чувствуя, как угольки потухшего, было, удовольствия, вспыхивают с новой силой.

Смотрю ему в глаза. Он далеко. Не могу обнять, поза не позволяет. Я знаю, что старается для меня. Но мне мало тактильности.

Барс считывает эту неконтролируемую панику и свободной рукой находит мою ладонь, сплетая наши пальцы. Я так поражена и покорена его чуткостью, так благодарна… что в уголках глаз собираются слезы, которые остервенело смаргиваю. Припекает в груди.

Низ живота охватывает прежним жаром. Между нами растет сокровенное напряжение.

Я закрываю глаза и откидываю голову назад. Отдаюсь нарастающей эйфории. Не могу смотреть на Таривердиева — стягивает дрожью от его жадного темного взгляда. Мое дыхание частит. Тело плавится под мужским напором. До хруста сжимаю его ладонь в своей. Под веками — красочные фосфены.

С губ срывается вытянутый стон за секунду до пика. А после — меня отсекает начисто. Парализует, лишает дара речи. Даже сердце перестает биться на какой-то миг. Долго проживаю свой оргазм.

Когда прихожу в себя, Барс уже лежит рядом. Всё еще стискиваю его руку. Эмоции разрывают в клочья. Без раздумий обнимаю Таривердиева, притаиваюсь на широкой грудной клетке. Восстанавливаю способность жить в этой действительности после чего-то запредельно восхитительного. Вдыхаю терпкий запах, кутаюсь в безопасность.

Кажется, теперь я знаю, что такое настоящая наркотическая зависимость.

46. Лус

На его груди слишком хорошо, чтобы добровольно покинуть её. Делаю обратное — перебираюсь на Барса полностью, в прямом смысле теперь лежу на нем без зазрения совести. Дышу ароматом мужской кожи. После физической нагрузки она пахнет ярче, даже остаточные нотки парфюма раскрываются шире, играют новыми гранями.

Никогда не замечала за собой приступов токсикомании. А сейчас… Боже, да я понимаю всех девушек, постоянно обнюхивающих своих парней. Всех девушек, которых раньше считала идиотками. На деле, получается, я хуже них.

Я пропащая.

Бедово-медовая? Так он меня назвал?

Тепло в животе от воспоминаний. Будто внутренности в восторге скручиваются в затейливые узлы и отказываются раскручиваться, держа меня в радостном напряжении.

Это так странно. Но и… прекрасно?

Несколько минут борюсь с собой, притихшая и слушающая мерное дыхание Таривердиева, который гладит меня по спине то ли лениво, то ли задумчиво — лица-то я не вижу. Возможно, тоже размышляет о случившемся. А потом я поддаюсь клокочущему во мне желанию… и прохожусь кончиком языка по доступному в моем лежачем положении участку его кожи. Губы тянет в улыбке, когда грудные мышцы Барса резко сокращаются, а мужская рука, замершая на пояснице, спускается ниже и демонстративно сминает ягодицу.

— Уверена, что осилишь продолжение? — полусерьезно-полушутя. — У тебя кровь, кстати.

— Да? — удивляюсь и совершаю попытку отстраниться.

Он не пускает. Припечатывает к себе. А всё, информация запущена, меня уже не остановить, и я ерзаю до тех пор, пока Таривердиев с тяжелым обреченным вздохом не поднимается вместе со мной. Но опять же, не дает посмотреть, так и несет нас в ванную. Я только сейчас ощущаю что-то инородно липкое на животе. С каждым шагом оно сильнее размазывается по нам с Барсом, к которому я прижимаюсь. С непривычки не сразу соображаю, а потом доходит, что это то самое «проконтролируешь».

Он так и держит меня на весу, пока включает воду. Почему-то становится смешно, чувствую себя малышкой в его руках. Коварно сую пальцы ему подмышку и щекочу. Хихикаю, когда стреляет предостерегающим взглядом из-под ресниц.

— Ой, это твой телефон? — указываю вниз на ворох нашей мокрой одежды с прошлых водных процедур, откуда отчетливо слышится вибрация и приглушенный рингтон.

Мой смартфон в сумке, которая так и валяется где-то в коридоре, варварски брошенная в самом начале.

— Похоже на то… — тянет Барс и перемещает меня в ванну.

Он наклоняется за гаджетом, выуживает тот на свет и отвечает на входящий звонок. Я в это время отворачиваюсь, изучая пальцами биологическую жидкость на своей коже. Знаю, потом будет легче, но в эту секунду всё же смущаюсь. Смываю её теплыми струями, задумавшись над парадоксом. За свою кровь — не особо стыдно. Быть может, потому что сам Таривердиев как-то адекватно отреагировал? Это безумно облегчает принятие, когда твой мужчина знаком с женской физиологией, и его не пугают такие проявления. Кровь ведь, бывает, появляется первые несколько половых актов. У всех по-разному. Странно, что сама я не почувствовала ничего критичного. Что еще раз подтверждает — в этот раз всё было правильно.

— …нет, давайте без меня, — в который раз повторяет Барс в трубку.

Я беру зажим с полочки, который припасен здесь на всякий случай, и собираю и без того влажные волосы на затылке, чтобы не мочить их. Разворачиваюсь к Таривердиеву, закалывая конструкцию.

И застываю в этой позе, когда его взгляд — тягучий, заряженный, стремительно темнеющий — проходится по мне. Заставляет прирасти к месту и не шевелиться. Так и держу руки согнутыми в воздухе у головы, пока он беззастенчиво любуется.

— …пацаны, я… уже отмечаю. Круче, чем планировал. Давайте, реально, в этот раз без меня. Может, потом присоединюсь, раз вы собирались не просыхать неделю… Всё, веселитесь.

Отключается и не глядя бросает телефон обратно в кучу. Не сводит с меня глаз. Еле дышу под его жгучим вниманием.

Перебирается ко мне, продолжает палить горящим восторгом.

— Нравлюсь? — сглатываю, решаясь опустить затекающие руки.

Вздрагиваю от неожиданности, когда берет мое лицо в ладони. Мечется по нему потяжелевшим взглядом. Хмурится. Становится вмиг серьезным:

— Сотри мои прошлые реплики о твоей внешности, ладно? Я дурак. Ты шикарная, понимаешь?

— Правда? — взбесившееся сердце тарабанит до боли в груди.

— Ты сомневаешься? Не замечаешь, как на тебя все смотрят?

— Меня не интересуют другие.

Барс тут же расслабляется и светлеет, черты разглаживаются, в глазах снова вспыхивает трескучий огонь. Я, завороженная, слежу за этими метаморфозами.

— Красивая… — шепчет мне в самые губы.

Поцелуй мягкий, неспешный, сладкий. Меня от него будто периной заволакивает.

Я всегда трезво оценивала свои данные. Не претендовала на звание красавицы, но и не загонялась по этому поводу. Как-то так получилось, что мне привили верную установку — выигрывает не оболочка, а весь твой образ.

Но в данную секунду я, черт возьми, умираю от счастья, зная, что в его глазах могу выглядеть красивой.

От переизбытка эмоций резво тянусь на носочках, обнимаю Барса за шею и примагничиваюсь к нему всем телом, углубляя поцелуй, переводя нежность в безумие.

— Полегче, воу, — смеется, отрываясь.

Опускаю глаза на его пах. Прав ведь, продолжения не осилю. Между ног легонько ноет, не хочу сейчас рисковать. Но Таривердиев уже завелся. И я спешу искупить свою вину.

Сначала смываю с него остатки алых разводов, затем под заинтересованный мужской взгляд оплетаю член ладошкой. Вскидываю голову, жадно впитывая реакцию Барса, который явно не ожидал от меня такого.

Боже, договорились же — голая вседозволенность. Если я этого хочу, почему должна сдерживаться в ложном приступе целомудрия, да еще и его мучить?

— Блядь… — шипит сквозь зубы, когда очерчиваю большим пальцем чувствительную головку.

У меня в горле пересыхает от этого зрелища — он откидывается назад, подставляя лицо под струи воды, напряженные щеки ходуном ходят из-за активных желваков, крылья носа агрессивно трепещут. По коже стекают бесчисленные капли, сжатые губы подрагивают, кадык дергается.

Залипаю в моменте.

Осторожно двигаю рукой. Таращусь на наслаждающегося Таривердиева во все глаза. Это так… Господи, это так одуряюще потрясно. Обнаженное мужское тело, прекрасное в своей мощи, в своей живописной наготе, и неумолимо готовящееся к экстазу.

Убыстряюсь, не замечая, как сама стала дышать в унисон с Барсом — рвано, резко, поверхностно. Теряю счет времени. Мне важно, чтобы ему было хорошо. Я стараюсь. Неумело, но стараюсь. Очень.

Чем ближе пик, тем ярче у меня в груди полыхает ликование. А за секунду до… Таривердиев распахивает глаза, какие-то совсем дикие, и набрасывается на мой рот, припечатав своим весом к кафельной стенке. Задыхаюсь от эмоций — от того, как безумно сплетаемся языками, от того, как, совершив несколько поступательных фрикций тазом, изливается мне в ладонь, от того, как губы обдает его жарким рыком.

С ума сойти можно.

И я схожу.

Окончательно — когда обнимает меня и прижимает к своей груди, щекоча ухо надрывным дыханием.

— Дай мне теперь помыться в одиночестве. Пожалуйста, — прошу тихо.

Стоим так еще чуть-чуть, и Барс выпускает меня. Быстро ополаскивается, мажет по моему виску нежным касанием и покидает крохотную ванну, в которой, право, не понимаю, как мы поместились.

Выходит. Я задергиваю шторку и принимаюсь намыливаться. С осторожностью обращаюсь с интимными зонами. Лицо трескается от широкой улыбки.

«Я уже отмечаю», сказал он друзьям. Не ушел к ним.

Бьет счастьем в темечко. Голова кружится.

Спешно смываю пену и перекручиваю смеситель. Дышать тут нечем. Спрыгиваю на коврик и замечаю висящее на ручке двери свежее полотенце.

Господи, Барсик мой пушистый, ну нельзя же быть таким идеальным!

Вытираюсь и оборачиваюсь махровой тканью. Выскакиваю в коридор и только теперь дышу полной грудью. После десятка алчных глотков кислорода держу курс в кухню. Уверена, оба голодны. Самое скорое — горячие бутерброды. За их приготовлением меня и застает уже одетый Таривердиев. Мы с такой жадностью поглощаем незатейливый ужин, словно не кормились месяц. Запиваем чаем. Настоящие студенты, Боже. Болтаем о нейтральном. Не хотим вторгаться в хрупкий мир, который создали сегодня. Пусть даст корни. Мы еще успеем обсудить…

Пишу родным, что всё хорошо, сессию закрыла, но сил говорить нет, позвоню завтра.

Время детское, всего половина десятого, но меня нещадно рубит, день такой насыщенный и важный, да и столько сил ушло на подготовку к экзамену. Барс посмеивается надо мной, но тоже уставший и зевает.

Перемещаемся в спальню. Я сдергиваю покрывало, беспощадно измятое в пылу нашего «блуда». Зато постельное белье свежее. Таривердиев притаскивает свою подушку, пристраивая рядом с моей. Начинает раздеваться. Я отворачиваюсь, беру с полки чистый пижамный комплект, состоящий из шорт и топика, стягиваю полотенце, и тут он останавливает меня, ухватив за запястье:

— Оставь так.

Колеблюсь пару секунду. Барс тоже голый.

Собственно, почему бы и нет?

Киваю и выключаю свет.

У нас не возникает сомнений, как мы будем спать. Он просто облекает меня со спины и пристраивает подбородок к моей макушке. Разница в росте здесь играет нам только на руку.

Я гасну с мыслью о том, что засыпать вот так кожа к коже — лучшее, что я когда-либо ощущала…

***

Как только слышу щелчок замка, со всех ног несусь в прихожую, чтобы уже там застыть в нерешительности как вкопанная.

Стою и наблюдаю, как Барс снимает обувь, резво выпрямляется и тоже замирает при виде меня.

Смотрим. Изучаем. Молчим.

Лупим друг по другу зеркально оробелыми взглядами.

Расстояние между нами постепенно густеет от разгорающегося напряжения.

Такая вот интермедия.

Не рискую приближаться. Попросту не знаю, как себя вести. Хочется кинуться ему на шею и честно сказать, что я скучала. И при этом понятия не имею, могу ли я так поступать? Вчера мы сошлись на голой вседозволенности, но может ли эта договоренность уже сегодня ничего для него не значить? Может ли она быть улетучившимся спустя сутки побочным эффектом момента, когда нас накрыло и мы ничего не соображали?

А утро? Утром мы тоже ничего не соображали, да? В особенности — я, проснувшаяся от вибрирующего томления, нарастающего в теле.

Мы так и остались лежать на боку, как заснули вчера вечером. Он всю ночь обнимал меня со спины. Было очень раннее утро, едва ли солнце успело показаться во всю красу, но Таривердиев в той же позе уже ненавязчиво будил меня дразнящими прикосновениями рук и щекочущими поцелуями. Скользил по мне ладонями, иногда останавливаясь на самых сочных участках — бедра, ягодицы, чтобы порывисто смять их и снова двинуться в затейливый путь. Его губы оставляли горячие следы на моих плечах, а потом неспешной дугой перетекали вниз по шейным позвонкам и дальше, прерываясь где-то в районе лопаток.

Я открыла глаза, лишь когда пальцы Барса коснулись полушарий груди, жадно сжали их и задели ноющие соски. Опустила затуманенный взгляд вниз и усилием воли не застонала вслух от этого будоражащего зрелища. Никогда не задумывалась о том, как красиво смотрятся мужские руки на женской груди. Эротично. Сексуально.

Его руки. На моей груди.

Мурашило адски.

Мне нравилось всё, что он делал в те секунды. Только и оставалось ловить свои реакции, погружаться в них и время от времени затаивать дыхание. И в голову не пришло возразить, когда Таривердиев закинул мою ногу себе на бедро и прижался вплотную, пристраиваясь.

Щадящее мягкое вторжение — и губы всё же пропустили дрожащий вздох. Глаза сами собой закрылись, макушка будто под силой притяжения упала назад, найдя точку опоры на подбородке Барса.

Я медленно, но неумолимо тлела, пока мы соединялись и сцеплялись между собой. Его движения были плавными и до сумасшествия чувственными. Ласки, которыми синхронно одаривал мои изгибы и впадины, — нежными и бережными.

— Не надо, — остановила я крепкую руку, искусной змейкой тянувшуюся по животу к промежности, чтобы помочь мне достигнуть пика, как вчера. — Я… хочу чувствовать тебя. Просто чувствовать. Без дополнительных… стимуляций…

Сложно сформулировать мысль в таком состоянии, когда тебя уносит нега, да и ты далека от нужной терминологии. Мне было достаточно его мужской мощи внутри себя, нашего телесного контакта — это уже порождало эмоции навылет, было моим экстазом. Не хотелось, чтобы Таривердиев зацикленно гнался за оргазмами, будто мы ведем какой-то счет.

Он, к счастью, понял меня. Вошел в расслабленность и до самого конца держал этот вайб. Кончил на внутреннюю сторону моего бедра, что лежало на постели. А я вздрагивала вместе с ним, пока Барс сдавленным рыком выдыхал мне в ухо свое удовольствие.

А потом снова поцеловал в плечо, потянулся через меня к тумбочке, стащил бумажные салфетки и вытер мою кожу.

За ребрами будто сад расцвел — так хорошо мне было.

Прерванный сон укрыл, словно одеялом, и я отключилась с улыбкой на губах под удивленно-насмешливое таривердиевское:

— Досыпай… а я на работу.

И вот целый день прошел. Я ждала, отдаваясь перебоям сердца в минуты воспоминаний. А сейчас оно предательски затихло.

Я вглядываюсь в Барса и не могу поверить, что всего сутки назад мы будто были с ним другими людьми. Кончики пальцев вибрируют в нетерпении — как же хочется провести ими по мужскому лицу и проверить, проступила ли уже совсем свежая щетина?

Эмоциям тесно внутри.

А я всё стою в робкой нерешительности, такой непохожей на меня.

Но ведь и правила установлены новые. Я еще не разобралась, как делать ход.

И вдруг… рот Таривердиева однобоко дергается в дерзкой ухмылке. Ей вторит провокационно изогнутая бровь…

Барс приглашающе раскидывает руки в стороны, зазывно улыбается — и я тут же несусь к нему, стартуя без раздумий.

Подхватывает меня, надежно удерживая на весу. Я свисаю на нем, оплетая шею ладонями, жмусь плотнее, подрагиваю непроизвольно и… трусь щекой об его щеку.

Так и есть — уже колючий, щекотно и… одуряюще приятно.

Хихикаю радостно.

Приветственный поцелуй сначала осторожный, невесомый, почти как целомудренный чмок. Но очень быстро выходит из-под контроля, и вот мы уже шатаемся, как пьяные…

— В душ пойду, — шепчет Таривердиев, отрываясь.

Цокаю насмешливо, кто это у нас тут сахарная чистюля?.. Не изменяет себе.

— Ты… поешь потом? — интересуюсь, когда опускает меня на ноги. — Ужин еще теплый.

Одаривает сложным выражением своих жгучих глаз. И кивает.

Исчезает в ванной, а я давлю припадочную улыбку, шагая в кухню. Сервирую стол, внутри взрываются торжествующие фейерверки. Ничего не знаю о пищевых паттернах Барса, мы с ним всего пару раз ели вместе во время приезда его бабушки. Этот негласный принцип не есть дома бесил меня жутко. Таривердиев даже на таком уровне не хотел иметь со мной точек соприкосновения, что было обидно.

Теперь немного волнуюсь. Понравится ли?

Через десять минут пахнущий свежестью он входит и сразу садится за стол. Никак не комментирует блюда, но принимается за еду с огромным аппетитом. Я и не рассчитывала на сюсюкающие благодарности и восхваления, не тот типаж мужчин.

Устраиваюсь напротив и приказываю себе не выдавать слишком явного счастья от происходящего. Поэтому… нейтральным тоном сообщаю:

— Наши домой зовут.

— Наши? — абсолютно ровно.

— Угу. Твои и мои. Звонили поздравить. Настаивают, что обоим надо отдохнуть хотя бы пару недель. Я сказала, что с дипломом ты котируешься еще выше, и тебя с руками и ногами отрывают на работе… Надеюсь, что руками и ногами ограничиваются, — строю невинные глазки в ответ на блеснувший в глубине его глаз предостерегающий огонек. — У меня практика ближе к концу июля, закончится в двадцатых числах августа… и, если тебе тоже будет удобно, можем хотя бы на неделю вырваться туда. Они скучают, Барс. Нуждаются в нас…

— Мне там нечего делать, — кидает небрежно, прожевав.

— Барс…

— Ты, если хочешь, езжай. Я же не против.

Ар-р-р!..

Высекаем искры визуальной дуэлью.

— Ладно, — отступаю примирительно, не развивая опасную тему. — Вернемся к этому позже. В любом случае… знай, что без тебя я никуда не поеду. Я так и заявила, что не брошу своего мужа на произвол судьбы.

Ну вот что за человек, а? Меня задевает, что он настолько легко на этой стадии отсылает подальше, будто так и надо. Я ведь хочу обратного — быть рядом, быть нужной и полезной. Вижу, какой у него загруженный период, опять возвращается не раньше девяти, хотя ушел часов в восемь утра.

— Как прошел твой день? — смеюсь, когда корчит вопросительную рожицу, мол, ты ли это, мать?.. — Да что?! Я стараюсь быть хорошей женой.

— Тебе не идет, — ворчит наигранно, продолжая уплетать мою стряпню и стрелять в меня издевательским взглядом.

— Ну и пожалуйста, — пожимаю плечами и встаю.

Якобы обиженно отворачиваюсь от него и вожусь с утварью на плите, распределяя по нужным емкостям, чтобы убрать в холодильник.

Не дура, понимаю, что такие сложные темы мы не будем щелкать, как семечки. Самое больное — семья. Отношения с близкими.

Барс гордый. Правильный в своем представлении. У него сложный характер. И у меня, черт, ничем не лучше этот характер. Кто-то должен хотя бы иногда уступать. Смиренно принимаю — сейчас компромиссы на мне.

В самый разгар моей бурной деятельности наглые загребущие руки ложатся на талию и тянут меня назад, впечатывая спиной в каменный торс. Млею оттого, как обнимает, немного раскачивая нас.

Сволочь, ни разу за день не написал. У меня живот сводило от переживаний, растерянно мерила углы по квартире, грызла себя, не зная, что делать с вещами в коробках. Никто не говорил, что будет просто, но и я не готова во всем переступать через себя. Тоже не посчитала верным писать ему первой.

Злилась, блин, думая, что брюнетка всё время рядом с ним…

Тяжело. Не могу же я его прямо просить хотя бы иногда писать и звонить. И… быть подальше от бывшей?

— Ты теперь… — шепчу, растворяясь в наступившем умиротворении и прикрывая веки, пока амплитуда раскачки становится чуть шире, а макушку обдает теплом приставленного к ней подбородка. — Ты будешь есть дома? Можно мне тебе готовить… завтраки, обеды, ужины?..

— Ты этого хочешь? Правда? — после небольшой паузы.

И ведь хрен признает, что ему приятно. Потому как горделивый и привыкший сам о себе печься.

В груди щемит от нашей какой-то очень домашней позы, лицо пестрит довольной улыбкой.

— Я этого хочу. Хотя бы немного заботиться о тебе. Как ты обо мне всегда.

— Хорошо.

— А можно… собирать тебе еду на работу? — поджимаю губы в волнении, благо, Барс не видит этого.

— Можно, Шипучка.

— Тогда поедем завтра за набором нужных контейнеров? Я присмотрела один… — посмеивается, не давая договорить.

— Лады…

Разворачиваюсь, не размыкая объятий.

Срываюсь на эмоции и порывисто оставляю теплый след на губах Таривердиева.

Снова и снова обжигаясь об его взгляд…

Часть III. «Пассаты»

47. Лус

Месяц спустя, конец июля…

Сначала казалось, что в вузе будет скучно проходить практику, со стороны нам пророчили перебирание бумажек вместо ленивых сотрудников, которые обязательно спихнут на нас всю неугодную им работу, как это везде обычно и происходит. Но предсказание не сбылось. Мы нырнули в настоящую научную деятельность и даже, черт возьми, попали наблюдателями на один скрытый эксперимент! Да у меня внутри всё лопалось от восторга!

Омрачался он только присутствием Немирова, с которым приходилось контактировать время от времени. Я уже запуталась в поведении преподавателя, мне иногда казалось, что все эти завуалированные поползновения — плод моего воспаленного воображения. А иногда, стоило ему только начать вновь активно цепляться ко мне, думала, что профессор всё же самый настоящий маньяк под стать Лектеру[1], и меня мастерски маринуют, а я об этом и не догадываюсь. В такие моменты пробирало до ужаса. Я об этом даже поговорить ни с кем не могла, в группе бы посчитали сумасшедшей, а Барс… не хотелось создавать проблем на ровном месте. Он бы точно отреагировал слишком горячо. Да еще и с таким анамнезом — своей историей с отчислением по вине препода.

Оставалось просто быть начеку и не поддаваться панике, ведь прямой угрозы я еще не получала…

Мы с двумя одногруппницами стоим в атриуме института и бурно обсуждаем сегодняшние события. Туда-сюда снуют немного потерянные абитуриенты, часть из них с родителями. В воздухе витает взбудораженность, толика страха и бешеная суматоха. Но я отчетливо слышу своё имя в этом хаосе и резко оборачиваюсь:

— Люси!

В исполнении Милы это звучит так слащаво, что хочется скривиться. Я сдерживаю себя, приподнимая уголки губ в пластмассовой недоулыбке. Сестра Марата, напротив, улыбается так широко, что слепит меня, приближаясь. Звонко чмокает в щеку и принимается за ничего не значащий трёп. Об институте, о факультете, о том, куда лучше податься.

Я дико растеряна. Блин, я не помню, чтобы Адамов говорил, что его младшенькая собирается поступать на психолога. Когда речь шла о мединституте, я представляла себе какие-то другие специальности. А после поездки к ним домой на пару часов и личного знакомства с этой избалованной девочкой и вовсе была уверена, что ей дорога в косметологи — модно, дорого, престижно.

Вообще, Милана неплохая и не вызывает у меня отторжения, но между нами будто непреодолимая пропасть. Разница в возрасте всего три года, а отношение к жизни — противоположные полюса Земли. Она малость высокомерная, но это и не особо удивительно, учитывая, как её боготворят в семье. И плюс… какая у неё родительница… кстати, именно в эту секунду подходящая к нам.

— Здравствуйте, — приветствую сухо и максимально отстраненно.

— Привет, дорогая. Как твои дела?

У меня, мать твою, по ощущениям… ком размером с булыжник застревает в горле от дружелюбия в её голосе.

— Я сейчас, — Милу зовет кто-то из своих, и она упархивает.

Мои девчонки тоже ушли пару минут назад, поэтому вынужденно остаюсь наедине с Адамовой-старшей.

— Спасибо, всё хорошо… — мне бы ради приличия дать обратную связь и спросить то же самое, но не могу… не могу…

— Марик рассказывал, что ты бросила всё там и приехала поступать сюда, вырвалась из захолустья. Это очень похвально. Да еще и сама и на бюджет без всякой помощи… Ну просто чудо. Ты умница.

— У меня было много времени, чтобы подготовиться. И прекрасные репетиторы, — отбиваю бесцветно, чувствуя раздражение.

Так всё перевернула, будто я несчастная деревенская лохушка без гроша, у которой не было никаких шансов на нормальную жизнь, но я выгрызла себе путь зубами. Почти Ломоносов, дошедший пешком до своей мечты.

Да и столько снисходительности, будто сама не из того же захолустья перебралась в столицу.

Я пытаюсь быть объективной и не примешивать сюда Барса. Не получается. Боль за него — душит меня невидимой удавкой на шее.

Медленно закипаю рядом с этой невероятной красоты женщиной. Её даже зовут соответствующе — Назели, что в переводе — красивая, грациозная, хрупкая. И при этом мне неприятно находиться в её обществе. Смотрю на неё и вижу лицо Таривердиева. Они безбожно похожи.

К слову, именно эта схожесть и заставила нутро бить тревогу, когда я приехала на праздник Милы. Марат мимолетно познакомил меня с семьей, а потом я в течение нескольких часов ловила на себе заинтересованные взгляды его матери из разных углов вечеринки среди огромной толпы. И не могла понять, почему кожу сковывает льдом. Адамов представил нас друзьями, не делал намеков на что-то большее, то есть, мамуля не должна была ревновать сыночка ко мне. А, с другой стороны, я ведь в общей компании не тусовалась, держась особняком, и было нетрудно догадаться, что никакого отношения к кругу «Марика» я не имею… По глазам женщины ясно, что она далеко не дура. Змеи… вообще… славятся своей мудростью.

И лишь позже я узнала, почему хозяйка дома кажется мне до жути знакомой…

— Ты нас всех впечатлила, не скромничай. Миля тоже в восторге, — продолжает настойчиво хвалить.

Боже, да меня даже её манера речи вымораживает. Делано-светски-интеллигентная. А с «Милей» мы пересеклись от силы минуты на три в день её рождения. Откуда взяться восторгу? Что вот происходит, а? Что этой Назели Прекрасной от меня надо?

— Я не скромничаю, озвучиваю факт — у моей семьи была возможность нанять мне лучших репетиторов. Я готовилась тщательно. И достигла цели. Если бы не прошла на бюджет, поступила бы на платное.

— Знаю, что у тебя хорошие родные. Достойные люди, Марат говорил.

Я, блин, не пойму, с какого хрена «Марик» обсуждал меня с ней?

Злость впрыскивается в кровь мгновенно, хоть внешне я себя и контролирую.

Природная сучность заставляет меня улыбнуться во все тридцать два и выдать:

— Ну, не совсем. Отец у меня наркоман, например.

Молодец она. Ни один мускул на лице не дергается. Только взгляд становится цепче и внимательнее. Наверное, комбинирует варианты, как отвадить такую шваль от сыночка. Да только этого и не требуется, а бедняжка и не в курсе, что зря извилины напрягает.

— Мне пора. Всего хорошего.

Ответа не дожидаюсь, разворачиваясь ровно на сто восемьдесят градусов.

Выдыхаю, только когда покидаю здание. Как оказывается… зря. На внешней парковке, через которую шагаю к метро, передо мной материализуется Марат. Я хлопаю ресницами и не представляю, что делать.

— Привет… с днем рождения. Я писал тебе.

Писал. Еще ночью. Только я так и не открыла сообщение, оставив висеть его непрочитанным на экране. А потом смахнула все уведомления.

— Привет. Спасибо. Удивительно, что ты помнишь.

Моя дата рождения во всех социальных сетях скрыта. У Адамова память хорошая, мы в самом начале знакомства, около пяти лет назад, говорили об этом невзначай.

— Шахерезада, слушай…

— Пожалуйста, — перебиваю мягко, но уверенно, — не называй меня так. Марат, я же была с тобой честна. Не надо искать встреч, писать, звонить. Наше общение невозможно.

Стараюсь не грубить. Он-то мне ничего существенного не сделал. Может, правда, просто использовал из каких-то личных соображений. А, может, Барс прав, и я себя лишь накрутила.

— Остановись, — резко хватает за запястье и тянет назад, когда я пытаюсь обойти его. — Давай поговорим.

Бьюсь бедром об машину Адамова, и вспышка боли ставит точку в моем терпении. Мимолетно окидываю поверхностным взглядом капот с эмблемой, мысленно подсчитав, сколько стоит такая «малышка». И вдруг вспоминаю, что за прошедший месяц старый внедорожник Барса дважды ломался по разным причинам. А Таривердиев сохранял спокойствие и вбухивал деньги в колымагу, на которой ездит вот уже семь лет.

Ненароком провожу параллели за пару секунд. Прихожу в ярость от мысли, чего был лишен и до сих пор лишается мальчик, оставшийся сиротой при живой матери. Мальчик, несправедливо отвечающий за чужие грехи. Гордый, сильный, несгибаемый. И во мне нет ни капли жалости к нему. Я, блин, бесконечно рада, что он такой. А вот желание убивать — колоссальное. Это ненормально, но я хочу собрать в кучу и сжечь всех, кто имеет отношение к судьбе Таривердиева.

И это желание так велико, что пугаюсь себя.

Я такой никогда не была, не болела кровожадностью.

Слепая ненависть накрывает внезапно, и я стискиваю зубы.

У меня будто плоть разрывается где-то в солнечном сплетении от неожиданно мощного спазма. Осторожно выдыхаю, словно боясь, что оттуда может вывалиться внутреннее содержимое.

Вырываю свою руку и оборачиваюсь к Марату:

— Мы не будем говорить. Повторю еще раз: нам нечего обсуждать. Я замужем и считаю наше общение неприемлемым. Всё.

— Давай откинем нахрен этот бред с фиктивным браком…

— Брак больше не фиктивный.

Адамов четко считывает твердость и правдивость моего тона. Застывает потрясенно, постигая суть. Я лишь пожимаю плечами напоследок и удаляюсь, оставляя его переваривать новость.

Брак уже месяц как не фиктивный. Да.

Пока еду домой, прокручиваю в голове эти события по новой.

Уже не удивляюсь хитросплетениям жизни. Заведено, что пути Господни неисповедимы. А случайности не случайны.

Несмотря на то, что в психологической науке подобные явления обличительно именуют иллюзорными корреляциями, — чем больше анализирую нашу с Барсом ситуацию, тем больше убеждаюсь в силе, что на ступень выше нашего разума.

Значит, я должна была поехать на день рождения Милы. Очутиться среди незнакомых людей, чтобы узнать правду об очень даже знакомом человеке.

Назели в какой-то момент подошла к Марату, когда мы с его друзьями вяло что-то обсуждали, демонстративно обняла его, одарила бесконтактным поцелуем в щеку и выдала с улыбкой:

— Спасибо за праздник, родной. Ты чудесно организовал всё.

Кстати, да. Адамов постарался на славу. Роскошное торжество.

Когда она отошла, один из парней в компании ехидно хмыкнул:

— Меня так даже мать не любит, как тебя мачеха.

— А за что тебя любить, ты ж конченный, — подхватил другой, вызвав всеобщий смех.

А у меня внутри что-то оборвалось. Вдруг.

Марат, увидев замешательство на моем лице, отгородил нас, встав спиной к веселящимся, и пояснил:

— У папы, как и у мамы, это второй брак. Она воспитывала меня с четырех лет. Мы с Милой сводные.

— У нее тоже есть дети от первого брака? — я не знаю, зачем это тогда спросила, оно само вырвалось.

— Да, — скривился недовольно и тряхнул головой. — Но это осталось в прошлом. Они с сыном не признают друг друга почти двадцать лет. Там очень нехорошая ситуация была в семье.

С сыном.

Мне почему-то стало еще тревожнее, чем было до этого весь вечер.

— У твоей мамы очень знакомое лицо, я все не могу понять, где ее раньше видела… — произнесла задумчиво.

— Город у нас был маленький. Могли где-то пересечься, — не отрицал он.

— Она очень красивая, я бы запомнила…

Да у нее даже рост модельный, Назели выделялась из общей массы моментально. Стройная, эффектная, слишком молодая для своих лет. Ну просто сногсшибательная. И глаза такие знойные, жгучие. Редко люди могут оставлять за собой долгоиграющее послевкусие.

Вот на жгучих глазах я и прозрела.

Мозг ассоциативной цепочкой произвел скудную информацию, которую я как-то выведала у бабушки, она ведь продолжала общаться с бабушкой Барса после нашего расставания. Многим позже, когда я уже закончила сессии с психологом и окончательно отошла от истории с наркотиками, как-то вспомнила фразу «Моя мать жива. И она — шлюха», это не давало мне покоя. Спросила, а бабушка нехотя ответила в двух словах, что, да, его мать жива и счастливо вышла замуж за… друга своего покойного первого мужа.

— А… — облизнула губы в волнении, вскинув глаза на Адамова, — семья… та семья… — сглотнула, ощущая, как сердце налетает на ребра. — Это… Таривердиевы?

Взгляд Марата зажегся изумлением. Но он быстро взял себя в руки:

— Говорю же, город маленький.

Ощущение, что меня огрели добротным мешком, выбив дыхание из легких, было катастрофически реальным. Нужно было срочно заново учиться дышать. Я просто кивнула и забилась куда-то подальше. В тот миг самым ужасным казалось именно открытие, что Барс меня обманул. Растоптал своим поступком — даже зная, куда еду, так и не признался, что Адамовы… не совсем посторонние люди.

Обуявшая меня злость искала выхода, я сказала Марату, что мне срочно надо вернуться домой, самочувствие подвело. Он долго уговаривал остаться, прилечь в отведенной комнате, но я не согласилась. В итоге сошлись на том, что уеду с их водителем, а не на такси. Это было меньшее из зол.

А уже в пути меня немного отпустило.

Обида никуда не ушла, но фокус сместился на другое.

«Спасибо за праздник, родной».

Родной.

Сколько неподдельной любви было в ее голосе…

А как же… действительно родной сын?

Не имея представления, что там между ними всеми произошло, я, тем не менее, чувствовала дикую боль за Таривердиева. Боль предательства. Почему-то совершенно не сомневалась, что его предали. Откуда такая уверенность? Не знаю. Ведь тогда эта пушистая сволочь даже не удосужилась ввести в курс дела хотя бы поверхностно.

Мы, кстати, и сейчас пока избегаем этой темы. Я всё еще могу только гадать, что разломило их прошлое.

Но Назели мне заведомо не нравится. Необъяснимо. И я ничего не могу поделать с этим.

После того как мы с Барсом разругались в тот вечер, я написала Марату, предлагая встретиться. Мы увиделись спустя неделю. Я не мешкая описала ситуацию, свое нынешнее семейное положение, его причины. Без подробностей. Сухо и скупо. Объявила, что наше дальнейшее общение невозможно, и ушла. Для себя я уже успела поставить крест и на Адамове, и на Таривердиеве.

Но первый сделался очень настойчивым в своих ухаживаниях, и его активность наталкивала на мысли о соперничестве. Было унизительно ощущать себя ставкой в чьей-то игре.

Допускаю, что могу ошибаться. Нас с Маратом когда-то тянуло друг к другу, я знаю, что нравилась ему. Однако… той острой потребности в общении мы давно не испытывали. И его внезапная тяга ко мне после моего откровения не могла восприниматься естественно.

А теперь… всё это неважно.

Спускаюсь в метро и запрыгиваю в вагон. Еле удерживаюсь за поручень в общей давке. Попробуй тут думать о чем-то, кроме выживания.

В какой-то момент отвлекаюсь на пришедшее сообщение:

«Я освобожусь на час раньше. Приедешь?».

Позволяю чувственной улыбке растянуть губы. Строчу короткий ответ и убираю телефон.

Боже, да. Приеду, куда скажешь. За тобой — хоть в бездну ада.

Потому что важен. Только ты и важен.

[1] Ганнибал Лектер — персонаж книг о серийном убийце Ганнибале Лектере, автор Томас Харрис.

48. Лус

Дома тщательно принимаю душ, смывая с себя негативные эмоции. В голове всё крутятся какие-то инсайты вперемешку с воспоминаниями, но я гашу их, будто убавляя звук. Тише и тише.

Немного играюсь с крольчонком, чищу клетку, обновляю питье и корм. Забавно, что мой маленький друг в немилости у Барса, он не выносит, когда я вожусь с пушистым в его присутствии. Не признает никаких домашних животных.

К восьми подхожу к зданию роскошного отеля. Таривердиев сегодня участвовал в какой-то крутой конференции по профилю. Организаторы арендовали не менее крутой зал для своего мероприятия. После интенсивной официальной части всегда следует неофициальная, наверняка уже начался фуршет. Барс говорил, что не останется на него, вместо этого мы куда-то пойдем вместе. Поэтому попросил приехать раньше.

Я думаю, он встретит меня уже на улице, но внезапно прямо на подходе получаю смс подняться наверх. Удивляюсь. На ресепшене выполняю инструкцию Таривердиева. Называю наши имена, отдаю паспорт, сообщаю, что меня ждут. Администратор минуту пробивает что-то в компьютере, затем дружелюбно протягивает электронный ключ. Называет этаж и номер.

К слову, этаж последний. Пентхаус.

Еду в лифте всё еще уверенная, что направляюсь на вечеринку уставших за день стоматологов.

Нужная мне дверь оказывается открытой. Тишина за ней кажется странной. Я осторожно толкаю полотно и заглядываю внутрь.

Никого нет.

Это сбивает с толку и заставляет тянуться к телефону, чтобы позвонить Барсу.

Неожиданно зазвучавший голос вынуждает вздрогнуть и резко вскинуть голову:

— Заходи же…

Не понимаю, как не заметила его сразу.

Таривердиев стоит у окна спиной ко мне. Мое появление наблюдал в отражении стекла, но так и не обернулся. Медлит отчего-то.

Скольжу по нему неспешным взглядом. Белая рубашка, обтянувшая внушительный разворот плеч, классические черные брюки, идеально сидящие на его длинных ногах и… шикарной заднице. Руки в карманах заставляют ткань натягиваться сильнее в этой области, и не обратить внимания невозможно. Наверное, я видела Таривердиева в подобном только в день нашей помолвки. Сама вчера вечером гладила ему вещи, но утром заценить не успела. Так залюбил меня ночью, что я проспала всё на свете и чуть не опоздала на практику.

А сейчас откровенно наслаждаюсь. И это еще не вижу его лица.

Делаю пару шагов вперед, вынуждая его всё-таки обернуться.

Ух, как сердечко трепыхается в груди.

Барс очень… очень привлекательный парень. В обычной жизни он тоже одевается стильно, но классика бессмертна и вне конкуренции. Ему так идет, что слов нет. Таращусь без стеснения с глупой улыбкой, захватившей губы.

Обмен приветственными взглядами заканчивается его насмешливо вздернутой бровью и легким небрежным движением головы в сторону. Мол, ничего больше посмотреть не хочешь, бедовая?

Повинуюсь призыву и замираю в изумлении, натыкаясь на белую каменную ванну овальный формы прямо посреди номера у подножия широкой кровати. Специально под ванну пол в этой части выстлан мраморной дорожкой и оснащен изящным продолговатым трапом. Из золотого краника стекает горячая струйка, от которой отдает паром. А из самой ванны уже выглядывает воздушная шапка вкусно пахнущей пены. Чуть дальше накрыт стол на двоих. Тарелки с закусками, пара блюд с металлическими клошами на них, запотевшее шампанское в ведерке со льдом.

Только в эту секунду осознаю, что мы никуда не пойдем. Мы уже пришли.

Настороженно перевожу взгляд с прекрасной манящей картинки на задорно поблескивающего глазами Барса.

— И это?..

— Сюрприз.

— Мы что-то отмечаем? — он не знает, что у меня сегодня день рождения.

— Угу… — приближается с ленивой текучей грацией, вынимает ладони из карманов и обрамляет ими мои щеки, отчего пульс мигом взлетает. — Меня утвердили в штат… на постоянной основе. Теперь считаюсь полноценным молодым врачом…

Не даю договорить, взвизгивая от неконтролируемой радости. Подпрыгиваю и со звонким смехом чмокаю Таривердиева десяток раз подряд. Обнимаю за шею, хриплю поздравления, голос на эмоциях срывается. Это невероятно важное событие.

Ловлю губами его шальную улыбку, пока он подводит нас к кровати и опускает меня на неё, нависая сверху. Сумочка с грохотом слетает с моего плеча на пол, мы смеемся после короткого испуга.

Разочарованно выдыхаю, когда Барс отходит на несколько метров. Рывком приподнимаюсь, щурясь на его непонятные действия. Он пятится назад, не прерывая зрительного контакта, на мгновение исчезает за светлой дверью. Предположительно — ванной. И оттуда весело произносит:

— Вообще-то, взяли еще неделю назад… — появляется в проеме с огромной мягкой игрушкой в руках, — но не мог же я упустить шанса приколоться над тобой с поводом сюрприза… — тащит её ко мне и торжественно вручает. — С днем рождения, что ли, бедово-медовая…

Теряю дар речи на целую секунду. Следом меня разрывает от смеха. Хватаю одноглазого миньона почти с меня ростом, рассматриваю детали с непрекращающимся диким хохотом. Рыженькие хвостики на голове, платьишко в горошек, привязанные к лапке воздушные шары с поздравлениями и главная фишка — надпись «Чеканушка в завязке» на груди монстрика. Слезы брызжут из уголков глаз, а я всё никак не могу остановиться. Жмурюсь от счастья, прижимая к себе неожиданный подарок. Невероятно ценный, безмолвно рассказывающий нашу с Барсом историю.

— Спасибо, — лепечу, успокаиваясь.

Откладываю девочку-миньона, вскакиваю на ноги и со всей дури врезаюсь в Таривердиева, крепко обнимая его за спину. Распластываюсь щекой на мужской грудной клетке, прикрывая веки, когда чувствую ответные объятия.

Мурашки грызут живьем, я в шоке, тело дрожит в треморе.

— Значит, не было никакой конференции?

— Должен же я был придумать причину для своего дресс-кода, чтобы не запороть задумку, — усмехается лукаво куда-то мне в темечко.

— Это… это очень хороший сюрприз, Барс.

Я не хотела отмечать, это первый день рождения вдали от семьи, и мне грустно. Несмотря на тягу к самостоятельной жизни, какая-то пустота в душе не отпускает при мысли о родных.

А Таривердиев… он безумно внимательный, пусть и выкобенивается, что безразличен ко всему вокруг. Даже запомнил, что я жаловалась на отсутствие нормальной ванны в доме, и в сюрпризе умудрился сделать акцент именно на этом.

Вот как так? Я совсем не ожидала… Была уверена, что не знает или забыл. А напоминать не стала.

Боюсь думать о финансовой стороне вопроса. Дорогой отель, пентхаус с волшебным видом на город, другие мелочи… Для обычного студента это… Боже, невообразимо много. Барс никогда не признается в трудностях, я знаю. Помимо основной работы у него есть подработка. А, может, и две. После окончания института мы видимся еще реже. Его занятость это не только попытка совершенствоваться в навыках, но и стремление быть на плаву в столице. Так живет большая часть приезжих, которые не имеют поддержки.

С одной стороны, неимоверно горжусь этим замкнутым сухарем. С другой же, меня до белых вспышек перед глазами бесит вся ситуация в целом. Его разрыв с семьей, отказ от помощи деда. Иногда гордость больше во вред, чем на пользу.

Таривердиев наклоняется вбок и закручивает смеситель. Вода прекращает литься, в номере становится тихо на секунду.

— Пойдем.

Ведет меня к противоположной стороне кровати, у которой расположено высокое зеркало на колесиках в золотой оправе под стать кранику над ванной. Тянет подол моего легкого платья вверх, я помогаю снять через голову, и он отбрасывает его на покрывало. Это всегда очень волнительно — когда Барс раздевает, распаляя кожу мимолетными касаниями. До сих пор дух захватывает от трепетных ощущений.

Внезапно разворачивает меня к серебряной глади, позволяя рассматривать наше отражение. Стою спиной к нему, вжимаемая в сильное мужское тело до предела. Под гипнотическим эффектом момента залипаю на том, как одна рука Таривердиева плавной дугой очерчивает мои плечи и стекает вниз к ключицам.

На мне нижнее белье, босоножки, ненавязчивые тонкие украшения. Волосы распущены, взгляд беспомощный с поволокой. Он — полностью одет, источает мощь, власть над происходящим и палит жгучим сочетанием интереса и похоти в глазах. Разглядывает меня с поразительным бесстыдством.

И, Господи, как это адски красиво в зеркале…

Барс свободной рукой начинает гладить моё бедро, а второй — продолжает затейливые круги по телу. Добирается до пупка, задевает его, пуская тысячи горячих импульсов в паху, от которых непроизвольно сжимаюсь, и возвращается обратно, дразня прикосновением к ложбинке груди. Следом и вовсе с ума сводит, сминая полушарие с первобытным собственническим посылом во взгляде. Меня ведет от него. Неизменно.

— Вода стынет, — напоминаю тихо, взмахом ресниц разрубая визуальные нити между нами.

Мягко, но решительно высвобождаюсь, чтобы окончательно не потеряться в его объятиях. Это запросто. На ура даже имя свое забываю.

— Залезай, я сейчас, — предлагает щедро.

Разуваюсь, избавляюсь от белья, бижутерии в ушах и на запястье. Оставляю золото на пальцах и шее. Кое-как сооружаю на голове пучок, чтобы не мочить волосы. И с детским восторгом забираюсь в ванну. Сажусь посередине и полностью подтягиваю к себе ноги, громко вздыхая.

Как мало девочкам надо для счастья. Иногда.

Блаженство топит. Укутываюсь вкусным парфюмерным ароматом пены.

Эта ванна по сравнению с нашей просто огромная.

Таривердиев возвращается с полотенцами и банными халатами, кладет их в зоне досягаемости, потом прикатывает передвижной столик и кидает на него телефон, пачку сигарет, зажигалку. Находит пепельницу и помещает там же.

Целует мою коленку, торчащую из-под воды, и тоже раздевается, чтобы присоединиться ко мне. Тут же откидываюсь спиной ему на торс, будто только этого и ждала, и вытягиваюсь под толщей во весь свой незавидный рост.

Накатывает несравненный кайф. Я расслабляюсь до состояния желе и закрываю глаза, безнадежно падая в наслаждение. Рисую ладонями узоры на бедрах Барса по обе стороны от себя.

Темнота становится гуще, свет не включаем. Закатное солнце через панорамные окна всё еще приглушенно освещает помещение.

Состояние сакраментальной неги делим на двоих и молчим минут пять.

Мне кажется, я успеваю даже уплыть в сон на пару секунд, а выплываю из него, почуяв сигаретный дым. Разворачиваюсь лицом к Таривердиеву, теперь лежу на нем грудью, запрокидывая голову. Хлопает в воздухе, активируя потолочную подсветку, чтобы разбавить мрак комнаты. И я любуюсь им. Мужская энергетика будто просачивается в меня через поры и пьянит похлеще алкоголя.

Эти размеренные движения во время курения, ленивый прищур, изгиб губ, придерживающих сигарету. Ар-р-р… слишком сексуально и мужественно в исполнении Барса. Жаль только, что привычка крайне вредная.

Хватаюсь за бортики и поднимаюсь, меняя позу. Сажусь на него верхом, выпрямляясь. Низ живота простреливает, стоит лишь почувствовать явные признаки возбуждения Таривердиева. Стараюсь не выдавать своих реакций. По организму начинает циркулировать какое-то горючее вместо крови. Это, черт возьми, перманентная побочка от нашей близости. Доказано опытным путем в течение месяца.

Играюсь с воздушной шапкой, зачерпываю пригоршнями и сдуваю. Игнорирую опасный блеск в жгучих глазах, когда пена частично сползает с моей груди, постепенно обнажая ту.

Дурачусь, деловито налепляя на щеки Барса белую субстанцию. Творю бороду, получая снисходительный хмык.

Не сомневаюсь, ему безумно пойдет солидный возраст с проявлением седины.

Я застываю от проскочившей пронзительной мысли — хочу видеть его таким. Взрослым, состоявшимся, успешным. Счастливым, довольным жизнью.

Моим.

Как хочу, чтобы был моим…

Боги…

— Что такое?

— А? — включаюсь в реальность, моргнув.

— Зависла, говорю, почему? — спрашивает, стряхивая рукой пену с лица, она мешает ему курить.

Наличие кольца на безымянном до сих пор вызывает у меня дурацкую улыбку. Барс тогда разобрал вещи, нашел кольцо и надел при мне. Не снимает. Даже на работе. Я однажды заходила к нему, перчатки стаскивал в моем присутствии, и оно было на месте.

— Нет желания бросить? — игриво прохожусь пальчиками по его подбородку, шее и спускаюсь ниже, вороша влажные волоски. — Когда хочется закурить, разрешаю себя целовать. Сублимируй, родной.

Смеется, весь вибрируя, и я подхватываю, продолжая поглаживать мужскую грудную клетку.

Он не говорит, да и тогда не ответил, но во мне сидит ужасное стойкое впечатление, что курить Таривердиев начал не просто так. И я к этому, быть может, косвенно причастна. Боюсь, очень боюсь, что могла сломать или добить что-то уже сломанное в нем, совершая неразумные поступки.

Повторно спросить не решаюсь.

Мы с ним ладим, но в то же время похожи на профессиональных акробатов, шагающих по натянутому канату. Каждую секунду есть вероятность сорваться вниз. Голая вседозволенность — это ни разу не легко и не круто с такими отягощениями в прошлом, как у нас. Ответственность за последствия зашкаливает.

Привыкаем друг к другу, притираемся. И это чертовски приятный, но сложный процесс.

— Разрешаю, — передразнивает меня, туша сигарету, и выдыхает финальную дымку, оборачиваясь ко мне с ухмылкой. — Разрешает она, ты посмотри…

Берет за талию и подтягивает на себе выше, выуживая меня из воды по пояс. Резко наклоняет голову и губами пленяет правый сосок. Пляшет языком по ареоле, прикусывает горошину. Вбирает, облизывает. То же самое — с левым.

Сбивает дыхание, заставляет выгибаться в рефлекторных порывах и вцепляться ему в шевелюру на эмоциях. Как же люблю убийственную беззастенчивость его прикосновений, восхитительную тактильную честность, безудержность.

Задыхаюсь от накатившего удовольствия. Сладко ноет низ живота. Бедра сжимаю безотчетно. Сминает мои ягодицы, усиливая ощущения.

Как-то рано мы нацелились на переход в горизонтальную плоскость, нет?..

— Почему мы не пьем за мое здоровье? — подначиваю, еле-еле фокусируясь расплывающимся взглядом на бутылке шампанского. Голос выдает мое состояние аль денте. — М-м-м, Барс?

— Потому что, — прерывается, направляя на меня острый взгляд исподлобья, — я собираюсь сделать с тобой кое-что на трезвую голову…

И одним слитным движением, намертво притиснув к себе, встает и покидает ванну. Опускает мою разомлевшую тушку на ворох махровых тканей и принимается нетерпеливо высушивать.

Я лишь и могу что сосредоточиться на бьющемся где-то в горле сердце. Ба-бах. Шарахает от него импульсами и раздается по всему телу электрической рябью. Ба-бах.

Закончив со мной, обтирает себя, ни на секунду не прекращая наш адский зрительный контакт.

И я почему-то так пугаюсь, глядя на темную решительность в его взгляде. Совсем беспросветную. И на грех наводящие глаза и губы… Что начинаю непроизвольно отползать назад. Делаю это неуклюже и заторможенно, вызывая смех Барса. А вот мне самой не до веселья.

Сложно объяснить атаковавший хаос в мыслях и душе. Я доверяю Таривердиеву. И не он меня страшит, а осознание, что мы с каждым разом всё больше и больше подходим к некой грани. И вот что будет за этим рубежом — не знаю. А если разочарование? А если боль? Неизвестность ворошит нутро точенными штырями…

За прошедший месяц у нас было много секса. Очень много — если вспомнить, что до этого у меня его не было вообще. Мы успели выучить предпочтения друг друга, например, любимая поза Барса — наездница: он обожает касаться губами моей груди в процессе, и это лучшее положение для действий. Ему нравится, когда я смотрю прямо в глаза, зарываюсь в его волосы, оттягиваю в самые напряженные секунды. А я люблю, когда он отпускает себя в абсолютной расслабленности и шепчет какие-то бессвязности. Будто дает выход чему-то тайному внутри себя. И это всегда меня обезоруживает, вызывая ярчайшие эмоции. Мы учимся достигать одновременного пика. Прислушиваться к желаниям друг друга.

И с каждым разом незримая связь становится… крепче. И вместе с тем — уязвимее. Меня тревожит, что её можно потерять…

— Дезертир… — ловит мою лодыжку, посмеиваясь, и тащит обратно вниз.

Я отбиваюсь, переворачиваюсь на живот, чтобы убегать проворнее на четвереньках. И тоже заливаюсь смехом в ходе нашей шуточной борьбы. Вскоре терплю поражение и возмущенно ойкаю, почувствовав довольно болезненный укус в ягодицу.

— Эй! — кричу, когда укус повторяется, и дергаюсь под ним сильнее.

— Это что за жопка такая вкусная… — протягивает издевательски и кусает в третий раз.

— Господи! И он еще считает себя брезгливым!

— Зря я тебя, что ли, отмачивал и отмывал заранее? — хмыкает эта коварная сволочь.

А потом бережно целует пострадавшие места. С моих губ слетает судорожный выдох. Нежность Таривердиева это всегда нокаутирующий меня бонус от нашей близости. Он обычно так резко переходит к ней после жадности и грубости, что меня еще долгое время потряхивает на контрастах. Это как высшая награда. Словами мы не умеем. Ни он, ни я. Всё самое важное, трепетное и хрупкое происходит только осязательным путем. Наверное, поэтому мы и вспыхиваем мгновенно рядом друг с другом. Как качественные спички.

И я очень хотела бы исправить это в будущем. Освоить и вербальное выражение чувств. Так уж вышло, что ни его, ни меня к подобному не приучали. Мы немного дефектные. Оба. Но мы стараемся. И мы честны.

Таривердиев продолжает оставлять горячие следы на моей коже. Я расслабленно млею, уплывая от плавных поглаживаний по бедрам. Утрачиваю бдительность. И через секунду оказываюсь перевернутой на спину. Безбожно раскрытой аккурат перед лицом Барса. Предугадывая мои действия, тут же разводит ноги в стороны и фиксирует своими лапищами, не давая мне сжаться, спрятаться от него.

Дышу громко, нервно. Впиваюсь в потолок лихорадочным взглядом, только бы не смотреть на Таривердиева. Смущение топит к чертям всю смелость, дерзость, выдержку. Сбрасывает прежние договоренности.

Маринуюсь в своей тотальной дезориентации. Время тянется, а он ничего не предпринимает, и это вызывает новые волны стыда. Боюсь взглянуть вниз.

— Ты, блин, стоматолог или гинеколог?! На чем там можно зависать так долго!

— Бля-я-я… — промежность овевает потоком теплого воздуха от его вздоха, и я пускаюсь на крупную дрожь. — Помолчи, а?

Легко сказать. Это не он лежит причинным местом перед кем-то.

— Зачем ты это делаешь, вообще?.. — перехожу на дробленый шепот.

— Чш-ш-ш… — шикает. — Не мешай, я знакомлюсь с твоей мадам.

Абсурдность ситуации вырывает из груди безудержный смешок. А следом я начинаю смеяться в голос. И немного расслабляюсь, отбрасывая мысль об отступлении.

Окончательно сдаюсь, когда он, медленно ведя губами, осыпает чувственными поцелуями внутреннюю сторону сначала одного бедра, потом и второго. Отпускает мои ноги, поняв, что я больше не препятствую происходящему и не обороняюсь. Его руки кочуют ко мне на живот одним стройным пластичным транзитом от самых колен. И достигают груди, умелыми прикосновениями разжигая мой внутренний огонь.

Сонм мурашек стартует в дикий пляс, в паху рождается жар, который разрастается паутинкой напряжения по всему телу.

Я закрываю глаза, так и не осмелившись принять визуальную картинку. Дышу ощущениями. Скребу ногтями по покрывалу. Готовлюсь… к большему.

Барс кладет ладонь на мой лобок, слегка давит и одновременно с этим проходится языком по лону снизу вверх, завершив действие острым точечным ударом по горошине клитора. Меня подбрасывает тут же. Выгибаюсь, устремляясь грудной клеткой куда-то вперед. В ночное небо, быть может. Разделить с ним муки своей восхитительной сексуальной пытки.

У Таривердиева на меня другие планы, он крепко удерживает, увеличивая напор рта. Исследует вульву бесстыдно и беззастенчиво, губами собирает мои волнительные колебания. Выписывает нечто прекрасное, повторяет интимные изгибы кончиком языка.

Давлюсь всхлипом. Прессую пальцы в кулаки, остервенело захватывая ни в чем не повинную ткань под собой.

И вдруг всё резко обрывается.

Секунд десять жадно впускаю в себя кислород, после чего распахиваю веки, через мельтешение наблюдая тот же потолок. Любопытство пересиливает, и я, чуть приподнимаясь, стреляю инспектирующим взглядом вниз.

Барс, оказывается, только этого и ждет. К этому меня и подводит. Даже требует беззвучно.

Прямой ядерный выброс глаза в глаза — и аминь.

Можно выносить мой свежий трупик после реалистично прогремевшего в ушах и вмиг сжегшего меня к чертям взрыва.

Таривердиев невидимой неподъемной цепью приковывает к себе визуально, и я не могу, не смею шевелиться. Вновь приникает к клитору, повторно убивая меня теперь еще и порочной демонстрацией. Рисует мое удовольствие наглядно, делит момент на двоих. Он первый у меня. Я первая у него.

Боже…

Я не знаю, понравился бы мне оральный секс, если бы между нами не было нашпиговано таких жестких эмоций. Если бы… если бы вдруг это был кто-то другой. Не знаю.

И Барс сейчас не умениями своими берет, а взаимной неумолимой тягой и бесхитростной душевной обнаженностью друг перед другом. У нас с ним безумная легковоспламеняющаяся база, мы не можем не реагировать…