Отблеск миражей в твоих глазах

Я сейчас о них и не думаю вовсе.

Укутываюсь в умиротворение, окончательно осознавая, что всё делаю верно.

У моего поступка две причины: Адамовы и Немиров.

Относительно первых — это прямой триггер Таривердиева. Что бы ни говорил, он никогда бы не смог с легкой душой отпускать меня на учебу, где я постоянно вижусь с членами этой семьи.

Вспоминаю, как Барс примчался за мной тогда в больницу, вновь отследив местоположение по приложению. Проснулся почти сразу, когда я оставила его в квартире одного, будто почуял неладное. И тут же поехал следом, даже будучи крайне ослабленным.

И до сих пор. Вижу. Ему беспокойно. Тревожится, представляя наши случайные встречи с Маратом, Назели. Речь не о доверии мне — Таривердиев доверяет. Это другое. Родом из детства.

Я и сама не хочу никаких контактов с Адамовыми. Я хочу комфорта для нас с Барсом на всех уровнях.

А что касается Немирова… Я же собиралась рассказать мужу о преподавателе и попросить совета, но потом произошла драка, и этот вопрос отошел на второй план. И хорошо, что вышло именно так…

Личность Глеба Александровича осталась для меня неразгаданной. Иногда казалось, я преувеличиваю его интерес к себе, а иногда… что эти завуалированные экивоки неминуемо приведут к беде. Мое восприятие обострилось в последнюю неделю, когда я вернулась к занятиям. Профессор вдруг стал частить с прикосновениями. Якобы спонтанными и неуловимыми. То к плечу, то к локтю, то к запястью. Однако стоило мне поднять на него глаза — одаривал непозволительной темнотой во взгляде. И внутри всё переворачивалось от бездонного омерзения.

Я спрашивала себя, есть ли у меня право взваливать на Барса и эту проблему?

Нет. Нет. И снова нет.

В чем резон, если решить дилемму можно добровольным отступлением?

Когда-то маленького Таривердиева заставляли ходить в одну гимназию с пасынком его матери. Обе стороны упрямились и из-за гордыни не желали уступать, увести ребенка в другую школу. И кто страдал в итоге? Только Барс.

Я упрямиться не стала. И раздумывать тоже. Чтобы не доводить до греха. Без того уже накрывала мания преследования, а что было бы дальше? Боюсь представлять.

Один простой шаг избавляет от двух неприятностей.

И я, как и Таривердиев, иду на компромиссы с собой. Ради нас.

Тянусь к стаканчику и снимаю крышку. Делаю пару глотков и отставляю.

Отвожу голову назад и заглядываю в жгучие глаза:

— Есть еще кое-что, — он напрягается тут же, — раз уж ты здесь, и мы всё равно должны будем увидеться с нашими семьями… — кладу ладонь на гладковыбритую щеку, нежностью усмиряя обоюдную тревогу, — не воспринимай это попыткой повлиять на твои отношения с дедом. Просто… ты должен знать. Помнишь последнюю ночь перед отъездом бабушки Норы, когда я плакала?.. Так вышло, что я случайно увидела результаты ее обследования… — киваю в ответ на отражающееся на его лице удивление. — Да, втайне от всех она проходила обследование и подтвердила свои опасения. У нее онкология, Барс.

Опускает веки, пряча от меня эмоции, и я испытываю нечто сродни опустошающему разочарованию. Тоскливый укол. Но одергиваю себя: не всё сразу — он научится не закрываться.

— Она взяла с меня слово не говорить тебе, и об этом вообще никто не знает, в том числе и дедушка, но я впервые в жизни нарушаю данное слово, потому что не могу молчать, это неправильно. Уже полгода грызу себя живьем, — сглатываю, неосознанно с сочувствием поглаживая его скулу большим пальцем. — Из положительного — пока начальная стадия, есть реальные шансы бороться с болезнью. А бабушка отказывается. Ей плевать на себя, она смирилась и не видит смысла заниматься здоровьем.

Таривердиев осторожно приподнимается и отстраняется от меня, вынуждая встать на ноги. Безмолвно выходит из кухни.

Этот его жест бьет по мне адски.

Поникшая и раздавленная, я в полнейшей прострации опускаюсь на стул и стеклянным взглядом утыкаюсь в кафель.

Кинуться следом, обнять и утешить — единственное желание. Но я сомневаюсь, нужно ли Барсу мое проявление сочувствия, если он ушел вот так демонстративно?..

Это всё мучительно сложно.

Так и сижу не шевелясь.

Мысленно — с ним.

И вдруг… Таривердиев возвращается. Входит настолько бесшумно, что, заметив его рядом, вздрагиваю от неожиданности. Ноздри улавливают запах табачного дыма.

Барс плавно оседает на пол в моих ногах.

И кладет голову мне на колени.

Сердце замедляет ритм.

Мои пальцы ложатся ему на макушку естественным и будто отработанным действием. Прочесывают густую шевелюру. Раз за разом.

Его горечь нема и выдержанна.

Но отныне он в ней не один.

60. Барс

Есть такие эпизоды, кривые и стремные, про которые нихера не прокатит риторическое «За что?». Потому что где-то там очень глубоко внутри ты, блядь, прячешь стальное знание: всё происходящее — закономерность, сука. Закономерность, а не исключение.

И пока другие взывают к богам и пускают слезы в пустых поисках ответа на это нетленное «За что?», я принимаю ситуацию… ровно.

Это должно было случиться. И это случилось. Как ожидаемый результат не самой спокойной жизни. А по-простому — эхо ебучего прошлого.

Контрудар.

У бабушки всегда было слабое здоровье. Сначала сын морально изводил ее, а потом своей смертью добил окончательно.

Я хорошо помню первый месяц в доме деда, когда меня забрали после аварии навсегда. Болезненный вид бабушки, ее обесточенность. И отрешенность, с которой она то гладила меня по голове, то кормила вяло, будто из последних сил, то читала на ночь без энтузиазма. В общем, всё — с трудом и нехотя. Потому что надо. Повинность, которую нужно отрабатывать, если родилась женщиной. Дедушке было привычно спихнуть на неё заботу обо мне и самому по-мужски уйти в свое горе. Он предпочитал одиночество в тот период, а бабушке такого счастья со мной не светило. Никто не позволил ей должным образом оплакать сына наедине с собой. На мой взгляд, это довольно кощунственно. Она была измождена, но в то же время вынуждена возиться с внуком.

Когда я подрос, стала посещать мысль, что у них с дедом не хватило любви на меня. Этот ресурс исчерпаем, когда ты проживаешь сокрушительное разочарование. А не оправдавший ставок сын — это даже не сокрушительное разочарование, а целое, мать твою, фиаско.

Потом я понял, что любви как раз хватало, но они приглушили ее после пошатнувшей их трагедии. Чтобы не повторять сценарий, ведь по исходным данным, как они считали, я перенял худшие из генов собственных родителей. По всем параметрам. Вероятность, что превращусь в копию отца, была велика. По их мнению. Вот и воспитывали от обратного…

Я не был близок ни с дедушкой, ни с бабушкой. Но, наверное, во мне автоматически теплилась благодарность за всё, что дают. Дед, удивительно, но никогда не попрекал куском хлеба, однако вдалбливал кое-что важное: надо много пахать, чтобы чего-то достичь. Заслужить. Получить.

И жил я действительно в казарме, приученный к дисциплине.

Бабушка, когда немного отошла от гибели сына, стала проявлять больше внимания, нежности, но вскоре муж ей разъяснил, что «портить» меня, идя проторенной дорогой, категорически нельзя. Запугал тем, что стану еще одной пропащей душой, если давать слабину.

Было ли мне обидно, что эти двое в моем лице выполняют работу над ошибками?

Да, блядь, было.

А потом я свыкся. И опять же — бокс очень способствовал ваянию характера.

Научился сублимировать.

Если с дедом всё было просто — выполняй его условия и получай уровень жизни, то с бабушкой возникали сложности. Чем старше я становился, тем сильнее ломались в ней запреты на выражение любви, она тянулась ко мне, а я — уже сформировался как замкнутый и не дающийся в руки подросток. Грубо говоря, теперь я отвергал ее, расчерчивая дистанцию. Уважал, любил, ценил, но не шел на контакт.

Знаю, что переживала. Знаю, что держала в себе. Знаю, что жалела нас всех.

Она варилась в этой боли двадцать лет. Подобное редко протекает без последствий. И рак — это очень символично.

Только вот… нихуя от осознания данного факта не легче. Новость всё равно подкосила. Оглушила на первые полчаса.

Механически ушел курить и думать. Думать и курить.

Последние три года не было и дня, чтобы я не звонил бабушке. Обещал же. Однако… положа руку на сердце… признаю, что связь наша притупилась еще сильнее. Моя вина, что я позволял себе считать это нормой и запихивал совесть подальше.

Имею представление, почему бабушка не хочет лечиться. Попросту не видит оснований бороться, считая, что здесь ее ничего не держит. Ни одной позитивной причины, по которой захотелось бы цепляться за жизнь…

Блядь…

Возвращаюсь к Шипучке уже с примерным планом действий. А в ноги ей подаюсь в каком-то глубинном фундаментальном для меня порыве. Оказывается, так чердак башляет чище. Моментально проясняется в извилинах.

А потом мы перемещаемся на кровать. Лус не мешает. Ни единого слова не произносит. Лежит рядом, продолжает гладить по волосам и сопит в ухо, успокаивая своим присутствием.

— Если опухоль гормонозависимая, насколько помню, по каким-то факторам положительный исход лечения примерно процентов шестьдесят-семьдесят, — размышляю, проводя раскопки в мозгах.

Шипучка подхватывает мысль, подрывается за телефоном, и мы больше часа читаем статьи и смотрим ролики на эту тему. Она не в курсе конкретики по бумагам бабушки, но уверена, что тогда стадия была начальной.

Обсуждаем, накидываем версии. Кто бы мне сказал, что с ней это будет настолько увлекательно даже в таком нерадужном вопросе…

Откладывать неминуемый визит резона не вижу. У меня словно включается внутренний таймер, ебашит четким инсайтом — времени терять не стоит.

И поздним вечером рука об руку мы с Лус входим во двор, в котором я вырос… и в котором не был ровно три года.

Первое, что бросается в глаза, это раритетный «Мерс», стоящий у ворот. В ахере смаргиваю и вновь таращусь на машину. Никогда дед не оставлял ее на улице. Относился к ней бережно, сразу отгонял в гараж, если пользовался. Пылинки сдувал — и это не просто избитое выражение.

Шипучка не понимает, почему я завис, и немного нетерпеливо переключает мое внимание, дергая в сторону. Механически поворачиваюсь в требуемом направлении и напарываюсь взглядом на беседку, в которой сидит бабушка.

В сумерках ее одинокий силуэт выглядит особенно тоскливо. Она явно возилась в саду, потому что ладони в перчатках, а на столе лейка. Смотрит на гаснущий закат, понуро сгорбившись.

И меня корежит от этой картины. Ледяным спазмом стягивает грудную клетку.

Вина, которую ощущал, берет жесткий разгон, взметаясь выше. Вспарывает к ебеням. Таскает менталку.

Блядь.

Рубцы, думал, затянулись. А сейчас ноют с прежней мощью.

Одно дело знать, что твои старики не молодеют, другое — видеть, как тлеют.

И это, сука, страшно.

У меня ведь реально только они и есть. Только им я и был нужен.

— Ба? — зову тихо.

Однако она тут же вздрагивает и резко вскидывает голову. Рот приоткрывается в шоке, когда глаза фокусирует на нас с Лус. Проживает изумление, теряя дар речи.

А потом резво вскакивает и несется к нам.

Подхватываю с ходу и впускаю в себя ее первый приглушенный всхлип. Лихорадочно трогает мои руки, плечи, лицо. Не верит в происходящее.

Никто не знал, что я приеду, Шипучка никому не говорила. Мы это не обговаривали, так получилось. И, наверное, оно к лучшему. Когда я садился за руль с целью привезти Лус, вообще не задумывался о встрече со своей семьей. И позже, стоило мысли проскочить, отмахивался. Правда в том, что я не планировал визитов, не собирался на поклон.

Я пиздец как привык жить особняком.

А столкновение с реальностью, на которую давно забил, выстрелило на поражение.

Смотрю на бабушку, и кишки, мать твою, в болевой узел мотает. Сломанный взгляд выцветших глаз полосит нутро. Дыхание стопорится в напряге.

— Мои хорошие… мои хорошие… — копотливо мечется от меня к Шипучке и обратно. — Какие молодцы… приехали…

Внезапно полутьма двора сменяется яркой вспышкой света.

Автоматически оборачиваемся втроем к порогу дома, где, сцепив руки за спиной, в монументальной позе замер дед.

На секунду замерзаем в адской тишине.

Глазами с ним встречаемся. Щуримся друг на друга.

Он молча отворачивается и заходит внутрь.

Вот так. Невъебенно круто. Охуенно.

Кровь пузырится в бешенстве. Зубы сжимаю.

Эффектная демонстрация. Радушный прием. Аж жилы сводит от «восторга».

И тут… чувствую давление в ладони. Взгляд вниз опускаю — Лус сминает своей ладошкой мои пальцы.

Током шарахает.

А следом спокойствием припечатывает.

Контраст разъебывает сознание в щепки, на пару мгновений вышибая мыслительные процессы из строя.

Нихуя себе у этой девчонки власть над моими реакциями.

Заклинательница мелкая.

Ловлю равновесие. Безмятежность накатывает цельной волной.

Я сюда не бычиться нарисовался. И не в контры с дедом играть, как всегда. Шипучка безмолвно напоминает о нашей миссии.

— Ба, накормишь нас? Мы сегодня не ели, — обеденный круассан и кофе не в счет.

— Ой, Господи! — всплескивает руками радостно. — Спрашивает еще!

Идем в дом, пропуская бабушку вперед.

Лус незаметно приникает губами к моему плечу, впрыскивая в организм дозу эйфории. Импульсами фигачит — я с тобой, у тебя есть моя поддержка.

— Бабушка Нора, я Вам помогу…

Выпускает ладонь стекающим с кожи медленным движением и улыбается мне, словно удачи желает. После чего юркает за угол, шагая к кухне вслед за бабушкой.

Зараза. С порога в бой отправляет.

Благословила, мать твою. Пресекаю порыв в голос заржать.

Оглядываю коридор, двигаюсь к гостиной. Интерьер тот же. Всё простенько, практично, уютно. Даже запах сохранился. За грудиной жмет сиротливо. Вроде бы я сам себя лишил дома. А, с другой стороны, был ли у меня выбор?

Дедушка стоит у окна, напряженно изучает стелющуюся темноту.

Выдыхаю бесшумно и присоединяюсь к нему, материализуясь рядом.

Упорно молчим первые десять минут. Пейзажем любуемся. Эстеты, блядь.

— С лицом что? — якобы отстраненно подает голос.

Последствия драки до конца еще не сошли.

— С родственницей в столице пересекался. С ее семьей, точнее, — добавляю с сарказмом, красноречиво хмыкая.

— И часто… пересекаетесь? — после небольшой паузы бросает осторожно, почву прощупывает, в объяснениях не нуждается.

— Встреча была прощальной.

Замолкаем снова.

— Ты оставил «Мерс» на улице? — возобновляю занимательный диалог.

— Гараж занят.

— Занят? — поворачиваю голову и хмурюсь на его профиль.

— Потом увидишь.

Выгибаю бровь. Странно, конечно.

— Сам жену привез?

— Да.

— Молодец. Это правильно.

Скупая похвала неожиданно обескураживает.

— Значит, справляешься? С семейной жизнью? Обеспечиваешь ее? Сурен говорил, не даешь себе помочь.

— Не жалуюсь, — подтверждаю коротко.

С дедом Лус мы как-то быстро тему замяли, он тогда и спорить не стал, удивив меня. Знаю, что эти двое контачат, наверняка не раз прошлись по мне.

— Вы у Шахназарянов остановились? — толкает с эмоциональной отчужденностью, а я просекаю, как его задевает мысль, что мы можем жить у сватов, а не здесь, как положено по неписаным законам.

— Нет. В другом месте. А с ними еще не виделись, сначала к вам пришли.

— Сюда почему не привел жену ночевать? Это твой дом.

— А, да? — ухмыляюсь насмешливо, выдержка опасно потрескивает вдоль швов. — Надо же, я и не в курсе.

— Твое ребячество неуместно, Барсег.

Дедушка, до этого не отрывающий взгляда от стекла, внезапно оборачивается полубоком и в глаза смотрит. В упор, блядь. Будто я тот же мальчишка, которого надо поучать и осаждать. И которого этой неподъемной тяжестью, бьющейся в глубине зрачков, еще можно подавлять.

— А что уместно? — отражаю невозмутимо.

Парадокс, но его поведение меня больше не злит. Я вижу, как подрагивают крылья крупного носа, как устало опускаются уголки рта, где скопилось немало морщин, появившихся за эти годы, как сдал дед — что вблизи считывается явственно.

Стать не потерял, держится ровно и с выправкой. Но, блядь, время никого не щадит. Он действительно слишком сильно постарел. И меня снова будто ледяными канатами перекручивает, спирая дыхание. Спесь кувырком на спад идет. Я вдруг понимаю, что больше не буду отвечать ему той же монетой.

Охуеть.

Но…

Мне хочется мира.

Как-то отчетливо и самому — мира с человеком, выстроившим мой фундамент.

— Ужинать пошли, — выдает дедушка бескомпромиссно в своей манере после долгих переглядываний.

Синхронно идем к ванной, руки моем и заходим в кухню.

Он обнимает и целует Лус в лоб. Ничего не говорит, но в глазах искренняя радость. Девчонка ему улыбается широко и смущается внимания.

Наблюдаю, как она помогает бабушке, ловко выполняя те или иные действия, благодаря которым стол наполняется едой, и мне… так хорошо делается. За грудиной теплота вспыхивает и разносится по телу.

Как-то разом обухом прилетает — я, сука, реально теперь семейный человек. Женатый. Влюбленный. И любимый.

Головой качаю, губы сами собой в улыбку складываются. С ума сойти. Меня ведь не просто всё устраивает… я — счастлив.

Ужин протекает весело, Шипучка обеспечивает вайб, она — живой суперклей, которым заполняются трещины между мной и семьей. Я расслабляюсь в штиль и никак не препятствую процессу воссоединения.

Сдаюсь, примеряя дзен.

Минорная атмосфера дома исчезает, пространство оживает.

К себе прислушиваюсь. Непривычное состояние немного сбивает с толку. В этих стенах разве когда-нибудь так много смеялись? Жили, блядь, в этих стенах?..

В глаза желтые пялюсь неотрывно, сдохнуть готов. В них так света много, огня.

Согревает.

Одно не втыкаю, это я повзрослел и дошел до нужной кондиции, когда больше не топлю за поиск правды и сути, или… эти изменения — дело рук Лус, молча выдернувшей меня из дремучего леса и вручившей козырь: все ответы во мне, вся суть и вся правда во мне, выбор — во мне.

Склоняюсь к тому, что первое вытекает из второго. Без этой девчонки меня бы здесь не было. Я бы всё еще варился в агрессии и никчемной обиде на жизнь. Она нейтрализовала отравленную кровь. Толчок за толчком. Фоновыми переливами.

— Что приготовить: чай или кофе? — бабушка принимается убирать со стола.

— Чаю заварите, ночь на дворе. Мы сейчас вернемся, — дед встает и делает знак идти за ним.

Напоследок схапываю ободряющий взгляд Шипучки, она не скрывает своего восторга от моего общения с дедушкой.

Вышагиваем к гаражу. Заходим внутрь, срабатывает сенсорный датчик, включается свет.

И я застываю, видя перед собой новенький «Х-6». Когда-то я мечтал об этой машине, даже плакат в комнате висел, мощь вдохновляла. «БМВ» как с той картинки сошел — один в один. Стальной цвет, точеные изгибы, зверский настрой покорять.

Никогда я не лелеял надежд, что она достанется мне просто так. Когда я поступил в мед, дед купил с рук дохлый внедорожник «Вольво», который был старше меня самого. И я был уверен, что этим жестом он измывается надо мной. Указывает мне место.

С другими этот старик таким скрягой не был. Родственникам помогал на ура. Всегда бесило, какой он щедрый с ними и скупой — со мной. Я не просто так завидовал всем этим мажорам-выблядкам. Дело же не только в цацках и финансовой подушке, дело — в отношении. Пока их родители обеспечивали им безлимитный комфорт, меня вынуждали довольствоваться малым. Чисто по-спартански. Щелкали по носу, заставляя верить, что недостоин чего-то большего.

А ведь дед всегда располагал возможностями. Когда управление санаторием перешло к нему, он превратил затхлое никому не нужное местечко в конфетку, впахивая ломовой лошадью. Знаю, что в девяностые у него даже пару раз пытались отжать должность, но старик выстоял. Поговаривают, что в свое время к нему инкогнито приезжали лечиться чуть ли не первые лица Советского союза. Достоверно не знаю, но не исключаю этой версии, потому что курорты Кавказа всегда пользовались популярностью.

Дедушка никогда не хвастается, живет партизаном. По-мужски скрытно. И главное — скромно. «Мерсу», который на улице стоит, скоро полтинник. Дому — и того больше. Его, конечно, облагородили ремонтом, техникой, но это то же старое жилище, доставшееся ему от своего отца.

Санаторий — не единственный источник дохода семьи. Дед человек умный и дальновидный. Есть несколько вложений, которые приносят ему немало лавэ долгие годы. По уровню его существования и не скажешь, что владеет целыми капиталами. Он будто в экономном режиме, и это раньше раздражало меня. Наверное, сейчас я смотрю на его позицию с другого угла и проникаюсь выбором жить не в вычурном достатке, а жить — с достоинством.

И именно поэтому недоуменно разглядываю поблескивающий бампер перед собой, не врубаясь в происходящее.

Дедушка протягивает мне раскрытую ладонь, на которой лежит смарт-ключ от машины и еще одна связка простых ключей.

Поднимаю на него взгляд. Упрямо смотрит на меня и ничего не комментирует. Тогда сам начинаю:

— Вторые от чего?

— Помещение взял… под стоматологию подходит.

Я, блядь, впадаю в паралич.

И не облегчает же мне восприятие, черт возьми. Продолжает стойко молчать, мать твою.

— Ты меня купить решил? С чего это?

— За языком следи, парень. Подарок… подарки. На свадьбу. И на юбилей тебе.

Мне только через месяц стукнет двадцать пять.

— Грехи замаливаешь? — впрочем, дроблю беззлобно.

Старик мрачнеет. Глаза суживает в неоспоримом превосходстве и чеканит — тоже без проявления обыденного снобизма, скорее для проформы:

— Наглый щенок.

И я неожиданно взрываюсь хохотом.

Когда замолкаю, еще с минуту сверлим друг друга пытливыми взглядами.

— Не воюй со мной, не враг я тебе, — произносит дедушка надломленно.

Горло обдирает спазмом.

Лус была права, в силу характера дед ни за что не попросит прощения прямо. Но уже столько месяцев подряд по-своему провоцирует меня на контакт и подстегивает к перемирию.

Да и вообще… за что ему просить прощения?..

Медленно подаюсь вперед и сжимаю его плечо. Не сразу, но я обязательно отпущу прошлое. Насовсем.

Дед совершает какое-то неуловимое движение, и вот уже я стиснут в медвежьих объятиях, охреневая в цвет. Не помню, чтобы мы когда-либо обнимались.

Он быстро отстраняется. Неловко топчется. Шумно выдыхает.

Я слежу за его реакцией — такой красноречиво потерянной.

И не знаю… что сказать.

— Гараж чтоб освободил, — принимает свой будничный тон, поборов смущение от проявленной в его понимании слабости. — Сегодня.

Всучивает мне ключи и спешно покидает помещение.

Механически провожу пальцами по металлу.

Гордость брыкается. Всё еще.

Подарки…

В памяти всплывают слова Шипучки. Что это не мне одному надо. Что старик задет моим поведением не меньше. И что только мы и есть друг у друга.

За ребрами продолжает разматываться ебучий клубок застарелых нитей.

Наверное, нужно время. Чтобы устаканить состояние.

Сегодняшняя встреча — неожиданность. У нее была определенная цель, но поворот… вполне себе годный. Ни на миг не забываю о здоровье бабушки, тасую расклады, как без подозрений забрать её, чтобы там уже продолжить диагностику и подтолкнуть к лечению.

Мир с дедом — отличное начало. Дальше идем по плану.

В кухню вхожу, когда за столом вовсю идет веселое чаепитие.

Сажусь рядом с женой, руку кладу на спинку её стула. Второй рукой беру чашку и отпиваю остывший чай. Лус настойчиво придвигает ко мне одну из вазочек со сладостями:

— Бабушка сказала, ты с детства только их любил.

Стреляю глазами в содержимое. На смех пробирает. Пиздец.

Я и забыл…

Сто лет не ел эти леденцы.

Хватаю оранжевую «Шипучку», раскрываю и отправляю в рот, глядя в лукавое лицо девчонки:

— Я их… её и сейчас люблю. В разы… сильнее.

Она принимает посыл, губу кусает, пряча улыбку.

Через полчаса выдвигаемся. Обещаем и завтра показаться.

Выкатываю «Х-6» из гаража, «Мерс» загоняю на законное место.

Упиваюсь шоком Лус, хотя и сам пока в эмоциональном раздрае.

— Это твой? — проводит пальчиками по заводской пленке на панели, когда трогаемся.

— Угу… можешь содрать.

Отрицательно качает головой, словно боится что-то сломать в новенькой машине. Потом поворачивается ко мне. Сцепляемся визуально.

И никаких объяснений не требуется. Она понимает… что и к чему.

Ужин тоже не обсуждаем. Мы просто… дышим моментом, когда всё внезапно вдарило в баланс. И дальше, скорее всего, пойдет по феншую. Как смазанный механизм.

— Слава Богу, ты избавишься от этой колымаги… я сомневалась, что мы доедем на ней, — фыркает дерзко.

— Эй, я её вообще-то переобул и в порядок привел… — отстаиваю честь припаркованного у дома Кети «Вольво».

— Увы, сути не меняет, — продолжает дразнить меня.

Колесим по городу. Тест-драйв устраиваем малышке. Мотор ревет, и у меня внутри всё отзывается на зверюгу под капотом. Шипучка улыбается моему невъебенному довольству. Радуется.

К полночи забредаем на смотровую площадку. Никого нет, поэтому рулю к самому краю склона. Выходим, подсаживаю Лус на теплый металл, сам локтем приваливаюсь рядом.

Огнями любуемся.

Шпарит чем-то правильным. Настоящим. Вот теперь всё как надо.

Шипучка прикладывается своим лбом к моему, шепчет мягко:

— Барс, ты молодец. Лопаюсь от гордости за тебя…

Слегка выкручиваю шею в сторону и сцапываю её губы. Охуенная моя. Сладкая. Вкусная. Нежная. Родная.

Притягиваю девчонку ближе, давя ей на затылок ладонью, и перегруппировываюсь, устраиваясь между стройных ног.

Когда в легких не остается и грамма воздуха, прерываемся. И я задвигаю:

— А выходи за меня замуж?..

61. Барс

— Родной, ты же вроде не пил… — посмеивается зараза.

По глазам загоревшимся вижу — понимает, о чем речь, но проживает первичный шок. Вот и реакция такая — отшутиться.

— По-человечески хочу, Шипучка. Свадьбу. Тебя в платье и с фатой. И фамилию чтобы мою носила.

Главная мышца в груди тарахтит на разрыв. Откуда-то берется волнение, неуместный страх пробивается ростком. А вдруг она сама не хочет?

Лус молчит, только взглядом посерьезневшим лупит по мне.

Нервы натягиваются от непонятной тишины.

Нетерпеливо сгребаю свое мелкое счастье, вновь сажаю в машину и трогаюсь.

Безмолвно катим к нужной локации. Завожу озадаченную девчонку в пустое помещение, немного провозившись с замком. В двух словах объясняю, что это еще один подарок деда. Расположение идеальное. Почти центр. Ровные голые стены запускают полет фантазии.

— Ты разве готов вернуться, Барс? — шелестит на грани слышимости и опоясывает меня со спины, щекой прижимаясь к лопатке.

Сука, еще не привык, что она на раз-два считывает мои состояния. Лучше всех знает. И вопросы задает… в самое яблочко. До сих пор поражаюсь этой способности видеть меня насквозь.

— Если да, вернешься со мной? — оборачиваюсь и ловлю ее в кокон.

Вскидывает свои невозможные глаза. Я, блядь, по-прежнему в них теряюсь моментально. Шарахает нокаутирующим разрядом в темечко. Слишком глубокие. Слишком насыщенные. Слишком прекрасные.

— С тобой — куда и когда скажешь, — произносит без тени сомнений.

— Откажешься от своей цели ради меня? Ты уже и так ушла из института. Бросишь учебу и пойдешь со мной в неизвестность? — пиздец как меня сводит с ума осознание, что я так много для нее значу.

— М-м… в неизвестность? Как минимум у тебя есть территория под стоматологию. У меня родился коварный план. Замутим прибыльный бизнес дверь к двери. Я арендую соседнее помещение и открою кабинет психолога. Людям после трат на лечение зубов точно потребуется психологическая поддержка, чтобы выйти из депрессии…

Твою мать… Нас выносит безудержным смехом, давимся и никак не можем успокоиться.

— Мой ответ — да, — продышавшись, выдает Лус уже совершенно другим, каким-то до неприличия проникновенным и низким голосом. — И про свадьбу, и про фамилию, и про вернуться с тобой…

Кладу ладони на бархатные щеки, веду по ним большими пальцами.

Бедово-медовая моя.

Клято люблю. До ломоты в костях нуждаюсь в ней. Уже не могу без нее и дня. Такая вот занимательная химия.

— Нет, про вернуться ты права, Шипучка. Нам с тобой пока нужна столица. И вообще… я до сегодняшнего дня был уверен, что никогда не вернусь. Не будем торопиться. Пойдем по ощущениям. Я хочу взять от жизни всё.

— Ты это заслужил, родной.

— Мы, — качаю головой, накрываю ее губы, оставляя на них горячий след. — Мы заслужили. Ты тоже должна осуществлять мечты. А я буду рядом. Страховать.

Возвращает мне поцелуй. Порывистый, взрывной, восторженный.

Как много в ней неподдельных живых эмоций.

И любви. Которой я напитываюсь.

***

Могила ухожена, как всегда. Стабильно раз в месяц бабушка приезжает, возится с растениями, высаженными вдоль ограждения, прибирается.

Я здесь не был очень много лет.

Поначалу мы приезжали вместе на каждую годовщину, а потом я перестал заниматься лицемерием. Потому что по моему внутреннему протоколу этот человек мне никто. Бабушке с дедушкой он сын, они его растили, любили, тяжело проживали смерть. Стоять и делать вид, что скорблю с ними, абсолютно не хотелось, претило.

В принципе, ничего с тех пор во мне не изменилось в этом плане. Но почему-то сегодня ноги сами принесли сюда. Зачем? Хороший вопрос.

Всматриваюсь в фотографию на камне. Чувствую пустоту. Единственное, что хоть как-то вызывает во мне эмоции, это мысль, что он нелепо и бездарно ушел из жизни. А следом приходит другая мысль — блядь, но жил-то припеваючи. В свое удовольствие. То есть, за короткие годы на Земле успел насладиться благами, которых лишена огромная часть людей. Иди и пойми — что в этом случае верно: существовать в нищете до старости или погаснуть молодым, но успев взять свое?..

Сзади слышится шорох, резко оборачиваюсь.

С дедом удивленно смотрим друг другу в глаза.

Поразительно, что нас обоих одновременно потянуло в это мрачное место.

Он встает рядом. Взглядом упирается вперед.

Молчим.

Солнце припекает всё сильнее, день близится к полдню.

В какой-то миг из меня непроизвольно вылетает вопрос:

— Твоя работа над ошибками теперь завершена?..

Дед чуть погодя вздыхает до оскомины горестно. Заражает меня тоскливыми вибрациями.

— Эх, Барсег… — печальным выгоревшим шепотом.

— Да я… в общем-то… без претензий, — толкаю на полном серьезе, спеша как-то утешить старика. Искренне.

Он кладет ладонь на мое плечо, сжимает, затем легонько похлопывает.

На этом в нашем противостоянии, длившемся два десятилетия, можно поставить точку. Железно.

* * *

Пока Лус сдавала сессию, я наметил миссию организовать свадебный движ за неделю. Для других — это невыполнимая в такой срок задача, а мне она казалась вызовом, азартным квестом, и я его успешно прошел. Велел Шипучке озаботиться только платьем, а остальное — подогнал самостоятельно.

Венчание, зал, торт, съемочная группа, ди-джей плюс музыканты на часть вечера, гости и всякие другие мелочи.

Мы проводим этот день по всем канонам. Забираем невесту из отчего дома, где, подняв фату и бросив в нее первый взгляд, я захлебываюсь топящим меня триумфом. Любуюсь ею. Залипаю на длинных черных ресницах, подрагивающих на щеках, когда прячет глаза. Губами прикасаюсь ко лбу, приветствуя. И под грохот аплодисментов беру под руку.

Полтора часа тратим на веселую фотосессию в городе под искрометные комментарии друзей, составляющих нам компанию.

В церкви же, наоборот, все впадаем в тишь. Меня глушит важностью происходящего. Трижды, как и положено, повторяя вслух по требованию священника, что теперь Господин ей, мысленно клянусь сделать Лус счастливой, как и она делает меня. Торчу, когда слышу ответное «Я покорна». Для нас с ней это не просто слова. Обещания душевные. Чувствуем. Проживаем.

Позже уже в зале веселимся по полной.

Все родные и близкие рядом. Кети и Леха стали нашими шаферами, приехали вчера, мы с Шипучкой освободили им квартиру, в которой она прогенералила, чтобы обеспечить мелкому чистоту. Марк с Зарой, которая прилетела ради торжества несколько дней назад. Остальные пацаны — кто в паре, кто пока в поисках. Бабушки, дедушки, родственники, сумевшие вырваться из соседних городов.

Основная часть программы чисто традиционная. Тосты, еда, песни, танцы.

К десяти-одиннадцати старшие поколения оставляют молодежь зажигать дальше самой.

И вот тут мы начинаем отрываться, как в последний раз.

На кураже в какой-то миг подбиваю Лус повторить ту ее читку «Годзиллы», девчонка дико удивляется, но выполняет просьбу. Готовится минут десять, а потом взрывает нас сумасшедшим рэпом. Все в ахере, а я самодовольно скалюсь, транслируя: ага, она у меня такая. Неповторимая. Чеканутая. Любимая.

Когда врубают медляк, мы с Шипучкой, обнявшись, медленно топчемся на месте. Уставшие и довольные.

— Классная у нас вышла свадьба, — вздыхает в противовес словам грустно. — Жаль, что уже заканчивается. Спасибо тебе, родной.

Краем глаза наблюдаю за сияющей Лианой, ее сестрой, которая тогда, три года назад, сопровождала нас как дуэнья. Девочка светится от счастья, поймала букет невесты. Ей едва исполнилось восемнадцать, но перспектива замужества, по ходу, ни капли не пугает.

Целую Лус в макушку.

Сама бы она никогда не призналась, что хочет такого праздника. Знаю. Блядь… помню, как они с Зарой болтали об этом, когда мы встретились вчетвером, и дрогнувший голос Шипучки, которая сказала: ну, у нас получилось так, просто расписались. Сука, как меня вывернуло тогда. Всмятку разъебало. Адской неправильностью ситуации. Как девочка она заслуживала иметь «свой день», и подарить ей его стало для меня еще одной целью.

Не думал, что так скоро получится воплотить задуманное. Однако события наложились идеальнейшим образом. Спонтанно, зато охрененно.

Лус говорит, эти две недели, что мы дома, стали для нас медовым месяцем. И фиг с ним, что медовый месяц прошел раньше свадьбы.

Удивительно, но мы всё успевали: и быть наедине, и тусоваться с друзьями, и посещать семейные сборища. Параллельно Шипучка сдавала сессию, а я мотался по организационным вопросам, и только в эти часы мы с ней вынужденно расставались.

Теперь можно выдохнуть. Завтра вечером выдвигаемся. Снова через Краснодар, ребят подкинем и, быть может, повторим однодневный подвиг с морем.

Расходимся глубокой ночью, благодарим всех, кто осилил веселье до самого конца. Уезжаем ко мне домой, бабушка с дедушкой великодушно отдали его нам в распоряжение, договорившись остаться у сватов.

Ступаем внутрь с каким-то особенным чувством — когда умиротворен, пусть и вымотан, а также уверен, что впереди ждут лучшие твои дни.

Идем в мою комнату. Я быстро избавляюсь от пиджака и рубашки и помогаю Лус раздеться, пока она разбирается с прической, высвобождая волосы. У нее изысканное приталенное платье по фигуре, никакой вычурности. Молния вшита сбоку и скрыта под кружевной вставкой. Шипучка упрямо отказалась от белого цвета, заявила, что это кощунство — надевать белое платье, когда твоей невинности и след простыл. Меня это только рассмешило, спорить не стал, раз ей это так важно. Молочный, почти переходящий в беж, тоже красив. Она меня заворожила, пока плыла в нем по залу, исполняя танец невесты.

Откладываю платье на стул, сажаю жену на кровать и опускаюсь перед ней на колено, чтобы по очереди стянуть телесные чулки в тон. Медленно скатываю тонкий капрон, приглаживая нежную кожу. Между нами неизбежно вспыхивают интимные вибрации. Закончив, осторожно сцеловываю дрожь с внутренних сторон ее бедер. Затем принимаюсь за белье. Обнажаю Лус полностью. Укладываю ее на постель. В моих действиях нет подтекста на секс. Только забота.

Я пьян, батарейка на нуле, во мне буйствуют новые ощущения, сбивающие с толку, и Шипучка тоже без сил. Мы с ней сейчас ни на что не способны. Разве что лежать и смотреть друг другу в глаза с трепетной преданностью. Что и делаем.

Улыбки — беспечные. Близость — космическая. Нега — безбрежная.

Одновременно протягиваем друг к другу руки, прикладываем ладонь к ладони.

Раньше мы обжигались, соприкасаясь раной к ране.

Теперь — плавимся, стыкуясь счастьем к счастью.

62. Барс & Лус

Около пяти лет спустя…

Барс

Суматоха вокруг смахивает на будний день в дурдоме. Давненько я не был на таких масштабных традиционных свадьбах. Отвык от колорита, мать его. Над ухом орут регулярно и качественно. Решалы в виде теток и матери невесты раздают одновременно по сотке указаний любому, кто попадается им на пути.

Всё, сука, не так. В их понимании. Шторы криво висят, еды ни за что не хватит, шампанское теплое, солнце на два градуса жарче, чем требуется…

Фраза, которую слышу с частотой в минуту: Боже, мы опозоримся…

Зато Лиана, счастливая невеста, спокойно готовится к приезду жениха, с небрежной веселостью отдаваясь манипуляциям стилиста и визажиста. Случайно увидел это зрелище, когда на секунду открылась дверь её комнаты, откуда пулей выскочила Лус.

Куда исчезла — не понимаю. Не успел перехватить.

Немного потерянно оглядываюсь по сторонам в поисках жены. Протискиваюсь туда-сюда, спрашиваю, кто видел мою бедовую. Наконец-то слышу зацепку — кажется, метнулась в туалет. Один хрен делать нечего, иду в указанном направлении. У семьи Лианы просторный двухэтажный дом, санузлов несколько, поэтому это та еще задачка со звездочкой. В такой-то толчее.

Удача улыбается, когда сталкиваюсь с Шипучкой лицом к лицу прямо на пороге одной из ванных. Выходящей оттуда.

Рывком запихиваю ее обратно, залетая следом, и щелкаю замком, отсекая нас от спятившего мира за стенкой.

С ходу примагничиваюсь к губам, сцапываю сочную задницу, вжимаюсь яростно. Неделю не видел, не получилось прилететь вместе, она бессовестно кинула меня и умотала к сестре.

— Хей… привет, родной, — радуется, обнимая за шею.

— Я скучал, — дроблю надсадно, чердак потек, как только прикоснулся к ней после стольких дней разлуки. — Ты еще не одета…

И мне это на руку. Нагло просовываю ладони под халат и сминаю бедра с низким стоном, ощущая тепло и нежность кожи.

— Эй-эй, Таривердиев, лапы прочь, непристойный ты человек…

Пока смеется надо мной, подсаживаю ее на стиралку и вклиниваюсь между бедер. Поцелуем нападаю, жажду свою демонстрирую катастрофическую.

— Тихо-тихо, — вырывается, проворно спрыгивает. — Я тоже скучала. Люблю. Умираю. Хочу. Но не могу!

— Что за нах…

— В ближайшее время вообще забудь об экстремальном сексе, — перебивает и мелко-мелко чмокает в уголок моего рта. — Мне надо убегать, всё, встретимся, когда приедут сваты.

И реально убегает, хлопая дверью прямо перед моим носом.

Чувствую себя неудовлетворенной бабой в ПМС. Злюсь, блядь, на весь гребаный свет. Да так, что, когда кто-то заглядывает в ванную, рявкаю гневно:

— Занято, мать вашу!

Врубаю холодную воду и хлещу ею по щекам, остужаясь. Поправляю ширинку, делаю цикл глубоких вдохов-выдохов.

Нормально, не? Тридцатник скоро, а я как недоёбыш в пубертате. Голову потерял, как увидел Лус.

Вытираюсь и развожу имитацию адекватного мужика, невозмутимо возвращаясь в чертов хаос. Притаиваюсь подальше от любопытных родственников и тянусь к карману за телефоном.

Пальцы вместо смартфона нащупывают какую-то неопознанную широкую ручку, выуживаю ее. Секундально модифицируюсь в столп. Дышать забываю.

Немигающим взглядом вгрызаюсь в надпись «Беременна 3+», удерживая цифровой тест за синий колпачок.

Бля, как хочу, чтобы все вокруг заткнулись. У меня тут нутро пошатнулось, а они херней страдать продолжают.

Менталка — в клочья.

Делаю попытку сесть. Понимаю, что некуда. Выпрямляюсь. Снова колени сгибаю. И вновь вытягиваюсь струной.

Вот зараза мелкая… и как успела всучить диагност? Это, получается, прямо сейчас узнала? Там, в ванной? Перед тем, как я пришел? И ничего не сказала… не сказала мне в глаза.

Тоже от счастья растерялась?..

Прячу тест обратно подальше от посторонних. Уверен, никто не знает о ее положении. И не надо.

Охуеть.

На меня отупение нападает.

Очухиваюсь, когда пространство взрывается раскатами музыки. Это национальной мелодией оповещают о приезде жениха.

Я напряженно выслеживаю жену, и когда она появляется, стремительно расталкиваю всех, пробираясь к ней. Шипучка устраивается у края фуршетного стола, ее почти не видно за остальными. Аккуратно просачиваюсь и встаю сзади. К ней прижимаюсь, аж треморит от эмоций.

— Таривердиева… — шепчу, обдувая ушко своим горячим дыханием, и наблюдаю за волной мурашек на открытой шее. — Ты переплюнула в оригинальности всех и вся… так сообщать о ребенке… чеканушка, блин, моя любимая.

Рука сама по себе плавным движением оседает ей на живот. Лус вздрагивает. А я, немного поразмыслив, спускаюсь чуть ниже. Туда, где по идее каждое мгновение зреет горошина, которую мы сотворили. Просто вау. Меня рвет.

Крохотный росток. И новая большая история.

Я вообще не запоминаю эту свадьбу. У меня в башке херачит жесткая перестройка. Сразу столько мыслей. О будущем. О долгожданных изменениях в нашей жизни.

Только Шипучку и идентифицирую в фокусе. Неотрывно слежу за перемещениями, если отходит от меня. Любуюсь. Такая нетривиальная. Экзотическая. До сих пор себя корю, что разглядел ее изюминки позже остальных. Деда, Марка, Адамова и других.

Первый мне так и заявил, кстати, во время моей свадьбы:

— Я как эту девочку увидел, мигом смекнул, что она из тебя точно сможет человека сделать.

Я, пожалуй, ему благодарен безмерно до конца своих дней. Если бы не он, вряд ли бы этот сценарий завертелся.

Сейчас влюбленными глазами скольжу по пока еще стройной фигурке на танцполе, перематывая в начало событий. Когда с разбегу вляпался в необычные желтые глаза. Заплутал в миражах. Отторг собственные ощущения, закупоривая их глубже.

А Лус взяла и с размаху врезала по моему существованию. Раскачала скрепы. Раздолбила ориентиры. За руку поймала и повела меня дальше, чем сама темная ночь. В точку, где еще нет рассвета, но теплится надежда на него. Своей дерзостью, волей, верой и меня заставила поверить в силу грядущей зари.

Я шел за ней и постепенно из исковерканной субстанции формировался в цельную единицу. Я находил радость в мелочах и терял покой в ее улыбке. Я принял, что глупо обвинять прошлое за его уроки и людей, давших мне старт к моему становлению. Я сделал выбор меняться. Я вывел новый ориентир — счастье.

Я распустил буйство обид и окончательно распрощался с ненавистью к родившей меня женщине. В конце концов, многие люди живут хуже, чем я, выросший без матери. Да, покоцанный. Да, с шероховатостями. Да, не идеальный. Зато с багажом, сотворившим из меня то, чем сегодня являюсь.

Отболело. Выцвело. Выветрилось.

А отблеск миражей в желтых глазах воплотился в самую настоящую реальность.

Лус

Декрет подкрался незаметно, хотя был виден издалека.

Первый месяц не нахожу себя места, слоняясь по пустому дому, пока Барс усиленно работает, чтобы в последние недели перед родами взять длительный отпуск и быть со мной.

А второй месяц, он же — девятый беременный, вопреки ожиданиям, что буду лежать и релаксировать, постоянно хочу движения.

Наш с Барсом сын мега активный малыш. Так отфутболивает внутренности — будь здоров. Иногда приходится хвататься за ближайшую поверхность, чтобы не свалиться в ходе его попыток пробиться на свет непрямыми путями.

Таривердиев как-то задремал рядом с моим животом, а я привычно плутала пальцами в его волосах. И бац — мощный удар ему прямо в челюсть. Пока я, завалившись на бок, истерично хохотала в голос, мой любимый муж всерьез подумал о том, что у него съехал прикус. Позже мы шутили, что он — уникальный в истории человечества стоматолог с практически сломанной челюстью от ноги нерожденного ребенка. Нонсенс.

Мы даже пол узнали… так же уникально.

На очередном УЗИ врач спросила, озвучивать его или нет, а я спокойно выдала:

— Я вижу.

— Видите? — не поверила мне.

Будущий отец тоже скептически стрельнул в темный экран с помехами, на котором нечетко различались округлые очертания плода на пятом месяце беременности.

Но я же мать, черт возьми.

— Да, я вижу, — гнула упрямо и ткнула пальцем в прямое доказательство своей зоркости. — Бубенчики. Вот же.

Специалист ультразвуковой диагностики воззрилась на меня в шоке. Это было красноречивее слов.

А Таривердиев, бубенчатый-старший, на «бубенчиках» потерял связь с действительностью и скончался от смеха. На радостях, видимо.

Уверена, этот кабинет нас запомнил надолго.

Вообще… мы давно планировали беременность. Точнее, перестали препятствовать ей. Отказались от контрацепции и пустили это дело на самотёк несколько лет назад. Я еще училась, а Барс только укреплялся в профессии. Но нам обоим показалось, что мы готовы.

Жизнь распорядилась мудрее.

Беременность наступила, когда муж твердо встал на ноги — раскрутил собственную практику в столице, упахиваясь волом, а я — окончила универ и примкнула к одной неоклинике по профилю. Мы пока не чувствуем потребности переезжать в родные пенаты, но товарищ стоматолог подумывает о филиале, ведь то подаренное дедушкой помещение до сих пор пустует. Семьи не давят на нас и уже давно не настаивают на возвращении. Общения нам хватает, мы регулярно ездим друг другу в гости. Успеваем соскучиться, и проведенное вместе время от этого только волшебнее.

Наверное, малыш нам дался, когда мы оказались в точке, где больше не было места прошлому. И никто из нас не велся на внешние триггеры. Этот процесс, увы, протекал долго, но результат закрепился отлично.

Принять житейские истины легко только на словах. А на деле — адски тягостно. Ты проходишь через собственное погребение и возрождение, чтобы начать дышать свободно. Осознать, что в этой жизни есть место всему.

Так я решилась однажды побывать на могиле человека, считавшегося моим отцом. Смотрела в понурые глаза на камне перед собой и представляла, каким бы он мог быть, выбери иной путь?.. Чувствовала пустоту и отрешенность. Муж признался, что проживал те же ощущения у надгробной плиты своего отца. И что это нормально, мы ведь никак не обязаны их понимать и оправдывать. То был их выбор. Остается только свыкнуться с ним.

Странно, но мне стало изумительно спокойно. Я даже не подозревала, что ношу с собой угнетающий груз, пока не съездила на кладбище. А после — словно всё лишнее автоматически отсеклось.

Невероятной новостью стало замужество мамы. Я проживала потрясение и долгое время не могла определиться, как отношусь к изменениям на ее личном фронте. Может, ревность… а, может, элементарная тревога за любимого человека, но первые полгода неожиданного брака я воспринимала это событие в штыки. А потом… замечая счастье и умиротворение в родных глазах, выдохнула, и меня отпустило.

Бабушка Нора прошла курс лечения сразу после нашей свадьбы. Мы тогда под предлогом помощи в переезде забрали ее с собой, а уже на месте буквально силком затащили к врачу. Ей пришлось пройти облучение, а нам — чутко ухаживать за ней, чтобы поднять на ноги. Дни, которые я не хочу вспоминать. И до сих пор мы тщательно следим за ее здоровьем, исключая рецидивы.

В целом, всё прекрасно и идет своим чередом.

Иногда у нас с Барсом возникают конфликты, но мы научились разговаривать и находить компромиссы. Хотя… этот сахарный чистюля бывает невыносим. Он бессовестным образом запретил мне забирать Диего обратно в Москву. Дотошно перечислял названия болезней, переносчиками которых выступают эти милые кролики. Как я бесилась!

Табу на любое домашнее животное!

— Тебе хватит и меня, — заявил тогда Таривердиев нагло. — Заботься и тискай, я только рад.

— Аргумент, — отразила мстительно. — Ты же мое тотемное животное, пушистый.

Ой как нас замкнуло. Как мы разругались… и как мы мирились.

И я позже всегда старалась сохранять этот градус страсти между нами. Придумывала что-то, встречала его с работы нарядная, устраивала вечера массажа, стриптиза и других непотребств, позволительных супругам. Мне не хотелось, чтобы быт притупил чувства, чтобы мы приелись друг другу, переросли в привычку. Я просто брала за основу психологию изобилия и давала Барсу всё, что могу.

И даже больше.

Как и он, генерирующий мое счастье ежедневно.

Барс

Каждый раз, когда беру на руки своего сына, понимаю, что я заведомо беспомощен перед ним. Я не застрахован от ошибок, какой бы мудростью не зарастал в течение прошедших лет семейной жизни. Боязнь недолюбить, чего-то недодать и сделать больно пульсирует за грудиной неотрывно.

Пусть сейчас я не тот пропащий парень, повернутый к миру дикими иглами, но всё еще помню свои раны. Как пацан, которому не доставало живого участия и родительской отдачи, я загоняюсь, чтобы мой ребенок вырос в сытости заботой и вниманием.

Лус шутит, что послеродовая депрессия настигла меня вместо нее. Успокаивает, усмиряет мои внезапно вылезшие страхи. Она не смеется над ними, не умаляет их значения. Излечивает разговорами, лаской и теплом.

— Просто люби его, Барс, и будь примером, — повторяет из раза в раз. — А если, по правде, то ты давно им стал, примером. Выдыхай, родной.

И я верю. Попадаю под огненный обстрел желтых глаз, ширюсь в незыблемой мощи её веры в меня и… выдыхаю.

Где-то вычитал, лучшее, что отец может сделать для своих детей, это любить их мать. Если эта схема действительно рабочая, то мы с Шипучкой хакнули эту жизнь в плане воспитания потомства. Потому что эту девчонку я не люблю — боготворю каждым вдохом.

Мы друг другу опора, щит и поддержка.

А напоминание о пройденном нами пути висит в квартире на самом видном месте. И гласит:

«Я то, что с собой сделал, а не то, что со мной случилось.

К. Г. Юнг».

Конец