Палм-бич

Глава 16

Маленький Скотт Блэсс знал, что это очень важный день, но не совсем понимал, почему. Какая-то устрашающая личность под названием «мама» должна была приехать и нарушить покой в его уютном мире, и ему это не очень-то нравилось. Он плотно прижался носом к сетке забора аэропорта; его трясло, отчасти от волнения, отчасти из-за прохлады утреннего воздуха. Его маленькая ручка спряталась в большой руке миссис Мак-Тэггарт.

– Няня, а мама хорошая? – спросил он неуверенно.

– Конечно, мама хорошая.

Ответу недоставало уверенности, и Скотт уловил это.

«Мама такая же хорошая, как рисовый пудинг, вареные овощи, мытье головы».

Чувствуя, что ей, видимо, не удалось убедить аудиторию, мисс Мак-Тэггарт усугубила свою ошибку.

– Все мамы хорошие, – добавила она не вполне искренне.

– Жаль, что я не пошел сегодня в школу. Школа «Монтессори», находившаяся на Флэглер, и нежная забота обожаемой мисс Хейди казались определенно более предпочтительными, нежели это маленькое путешествие навстречу неизвестности. Хотя смотреть на самолеты всегда интересно.

– А мама в этом самолете?

– Нет, дорогой. Это маленький самолет. Мама прилетит на большом.

Это соответствовало его ожиданиям. Вполне очевидно, что мама – это нечто огромное, приезжающее на огромных вещах и вызывающее огромную суету. Иначе чего бы ему тут делать в своих лучших серых фланелевых брюках, черных ботинках и сверхчистой белой рубашке? Он вздохнул и сказал то, что думал:

– Я думаю, мама мне не понравится.

– Глупости, дорогой. Мамы всем нравятся. «Кроме меня», – подумала миссис Мак-Тэггарт, поправлял широкий пояс своей безукоризненной униформы. Добрая шотландка вообще не могла понять, как можно поступать с ребенком так, как Лайза обошлась с бедным маленьким Скоттом! Бросить мужа через неделю после свадьбы, оставить ребенка на чьем-то попечении и не показываться в течение пяти лет – это представлялось странным, жестоким и совершенно неоправданным наказанием. За это время и она узнала о папаше кое-что, отчего даже ее холодная кровь стыла в жилах. Может, это и оправдывало уход, но, конечно же, не давало повода с таким бездушным безразличием отнестись к невинному младенцу. К счастью, она оказалась рядом и заполнила пустоту. Теперь она любила этого ребенка так, словно сама родила его. Папочку держали на расстоянии, а когда временами он пробовал вмешаться в воспитание Скотта, то ощущал на себе всю остроту ее кельтского языка, а испытывать это повторно он, в отличие от Оливера Твиста, не имел ни малейшего желания.

Так Скотт достиг возраста, к которому, как считают иезуиты, завершается формирование характера, не зная ни отца, ни матери, и, несмотря на отчаянные попытки заменить их, все это оставило свой след. Скотт был довольно уверен в себе, но это было чисто внешнее впечатление. Он казался лидером и вроде бы готов был к любым приключениям, но за этим скрывалась маленькая хрупкая душа, одинокая и уязвимая, таившая огромную пустоту там, где полагалось быть отцу и матери. Этого Нелли Мак-Тэггарт не могла, да и не хотела простить Лайзе Блэсс. Этого – и ее неожиданного и нежелательного возвращения. Если она сейчас придет и попытается предъявить свои права на то, что так безнравственно и бездумно бросила, это может совершенно уничтожить Скотта, погрузить мальчика в полное недоумение, замешательство и смятение.

От этих страшных дум рот няньки сурово сжался, а кровь воинственных предков начала закипать в предчувствии грядущего конфликта, когда она пойдет в бой за этого кроху, чья рука кажется такой маленькой в ее руке. Формально она, может быть, и служанка, но в то же время она гордо несет знамя своей древней профессии, воспетой еще в сказаниях туманной старины. Она не просто английская няня, она – шотландская няня. Титулованные графы и надменные герцоги, надутые политики и верховные судьи – все превращались в милых, вежливых и аккуратных мальчиков, когда лицом к, лицу сталкивались с железной властительницей детской комнаты, с няней, которая воспитывала их и учила тому, что хорошо, а что плохо.

– Пойдем, дорогой. Пойдем встанем внизу у эскалатора. Мы увидим, как мама спускается.

Возвращение Лайзы Блэсс домой совсем не походило на ее отъезд. Во-первых, ее сопровождала свита. Два секретаря, внимательные и исполнительные, с портативными компьютерами «Кэнон» и дорожной сумкой Лайзы. На эскалаторе они стояли сзади и по бокам от нее, наподобие античных преторианских гвардейцев обрамляя первое лицо.

А потом они увидели друг друга. Лайза совсем не была тем огромным существом, которое возникло в детском сознании Скотта, но со своими длинными, откинутыми назад волосами, в твидовом жакете с широкими плечами и юбке от Кензи, которые подчеркивали плавные контуры ее фигуры, она, без сомнения, представляла собой внушительную силу, с которой следовало считаться. «Кажется, – подумала мисс Мак-Тэггарт, – она чрезвычайно удивилась, увидев нас».

Лайза действительно была поражена, но не тем, что они ее встречали. Пока она скользила вниз по небольшому эскалатору, снизу на нее смотрела маленькая, идеально изготовленная копия Бобби Стэнсфилда. Глаза мальчика послушно следовали за указующим перстом няньки.

Лайза была готова ко всему, только не к этому. Скотт Старр? Скотт Блэсс? О нет. Ее сын – Скотт Стэнсфилд.

Когда эскалатор подвез ее прямо к ним, и сын, легонько подталкиваемый в спину нянькой, сделал к ней первый неловкий шаг, Лайза обнаружила, что ей трудно дышать. Эти пронзительные голубые глаза, точно такие же песочного цвета волосы, очертания губ, форма ушей. Господи, как же она сможет жить со всем этим, испытывая ненависть к человеку, который сделал ей этого ребенка.

– Добро пожаловать домой, мамочка, – сказала Нелли Мак-Тэггарт; в голосе ее звучали обвиняющие нотки. – Поцелуй свою маму, – подсказала она Скотту театральным шепотом.

Стэнсфилдовские губы упрямо напряглись.

– Я не хочу, – заявил он.

– Конечно, ты хочешь, дорогой.

– Не хочу.

– Ничего страшного, няня. Мы успеем это сделать позже, – сказала Лайза, сомневаясь при этом, что такой момент когда-нибудь наступит.

Что она чувствовала? Совпадали ли ее чувства с тем, что ей следовало ощущать? Не совсем. Она была потрясена необычайным сходством, но это лишь тревожило. Это взбудоражило ее, но ее не потянуло к нему. Он был маленьким мальчиком. Симпатичным, даже красивым, но не ее ребенком, не ее частью – казалось, даже сам он об этом знает. В каком-то смысле именно отсутствие чувств волновало ее больше всего – пустота, вакуум там, где должна была быть любовь. Каким-то образом она вновь ощутила урон, который нанесла ей жизнь. Внешне она осталась невредимой, но внутренние раны вселяли ужас, душа была искалечена и изрезана шрамами. Для того чтобы не ощущать боль, ей пришлось поступиться способностью к нежным чувствам, оставив в кладовой своих эмоций лишь одну жажду мщения. Умом она понимала, какой ущерб причинен этому невинному созданию, которое смотрит на нее с таким упреком, но сердце ее это нисколько не трогало.

– Нам придется знакомиться друг с другом с самого начала, не правда ли? – сказала она скорее самой себе, чем кому-либо другому, но шофер еще только пошел распорядиться насчет багажа, а она уже думала совсем о другом – о закладной на огромную сумму под безусловное право собственности на помещения компании на Мэдисон-авеню и о четырех миллионах, занятых в Сити-банк под ее долю акций в компании. Деньги сразу же попали в работу, и уже через несколько дней самые умелые редакторы и самые известные авторы получили предложения, от которых им трудно было отказаться.

Это была опасная, чрезвычайно рискованная игра, но долгие годы ожидания обострили в ней жажду успеха, он нужен ей сразу. Когда она мечтала о власти, которую однажды получит по наследству, Лайза наметила людей, которые станут ей тогда нужны. План был готов, требовались только смерть Вернона Блэсса и твердость данного им слова, чтобы немедленно запустить этот план в действие.

Лайза шагала к «роллс-ройсу», ведя за руку с любопытством поглядывавшего на нее сына, и одновременно говорила через плечо с одним из секретарей.

– Направьте напоминание Кену Фэрлоу из «Райте», чтобы он выставил книгу Энн Либерманн на аукцион для торговых домов, имеющих дело с изданиями в мягких обложках, как только она будет готова к печати. И сообщите ему, что я жду хорошей цены. Мне не нужно никакого цыплячьего дерьма. Хорошо?

– А что нам делать с заказом сети кабельного телевидения на наши мини-сериалы?

– В задницу мини-сериалы, давайте сначала хорошо продадим книгу. Извините, няня.

– В задницу, – сказал Скотт и хихикнул.

– Воспитанные маленькие мальчики не говорят таких нехороших слов, – сказала няня, обращаясь скорее к Лайзе, чем к Скотту.

Но Лайза не заметила упрека. Она вернулась. Теперь она едет в правильном направлении. От моста Саутерн-бульвар вдоль берега. Няня и поведение маленьких детей уже вылетели у нее из головы. Что ей нужно сейчас, так это сорвать большой кущ на книге Либерманн, чтобы добиться притока денег к новому издательству «Бласс». А потом… а потом придет черед вкусить того холодного блюда, на которое она настроилась всем сердцем уже так давно.

Кристи Стэнсфилд съела слишком много бабушкиного шоколадного торта и теперь чувствовала себя не очень хорошо. Но она не собиралась говорить об. этом, потому что это могло помешать тому, чего она так ждала всю неделю. Поэтому она сидела, как маленький ангел, каковым она, в сущности, и была, со своими голубыми глазами и светлыми кудряшками, и надеялась, что расстройство в животике пройдет.

Бобби Стэнсфилд любовно глядел на нее, сидя по другую сторону накрытого безупречно белой скатертью чайного стола своей матери. Некоторые явления невозможно объяснить, и одно из них – его дочь. Какие бы Свойства ни характеризовали ее мать, отсутствие в ней доброты просто бросалось в глаза, и Бобби был в достаточной степени реалистом, чтобы признать, что ни один из родителей Кристи объективно не заслуживал эпитета «хороший». Однако по какой-то причуде судьбы они произвели на свет Кристи – самого милого и доброго ребенка, какого только возможно себе представить.

Кристи была совершенно не похожа на других детей. Спокойная и безмятежная, она почти и не плакала, когда была грудным младенцем. Первые ужасные с самого начала два года – период сдерживаемого страха, который выпадает на длю большинства родителей, – оказались заполненными мягкими разъяснениями и ненастойчивым обучением. Кристи никогда не приходилось просить поделиться с другими детьми своими игрушками. Наоборот, трудно было отучить ее раздавать их. Казалось, она желала только одного: чтобы все люди вокруг нее были счастливы, и она добивалась этого с целеустремленностью ребенка, воистину ниспосланного Богом. Если у нее и были какие-то пороки, то только один, из-за которого она сейчас тайно страдала. Она очень любила поесть и не могла устоять ни. перед чем, что было покрыто шоколадом. Поэтому, хотя лицо ее могло бы свести с ума Боттичелли, уже становилось ясно, что в подростковом возрасте ее детская пухлость может превратиться в серьезную проблему. Бобби, который до этого отчаянно хотел сына, что объяснялось традиционными для Стэнсфилдов причинами, в отношении дочери оказался чем-то вроде заново родившегося и новообращенного. Он любил ее так, как никогда и не думал, что сможет. Любил ее и немало за нее боялся.

– С тобой все в порядке, дорогая? – спросил он неуверенно, посматривая на дочь из-за стола.

– Да, спасибо, папа, чай чудесный, – соврала она. Ей было немного стыдно за это вранье, но не хотелось нарушать традиционного покоя и размеренности этих случавшихся раз в неделю чаепитий отца и бабушки.

Она знала, с каким нетерпением оба ждали очередной встречи.

– Еще кусочек торта, дорогая?

Кэролайн Стэнсфилд ничуть не утратила присущей ей способности немедленно улавливать самые важные нюансы момента. Всем в Палм-Бич был хорошо известен восхитительный вкус замечательных тортов из кондитерской «Туджейс».

– Нет, спасибо, бабушка, но я выпила бы еще чаю. Кэролайн Стэнсфилд управлялась с тонким лиможским фарфором с привычной ловкостью человека, рожденного в богатом особняке: сначала немного холодного молока, потом заварки через старинное георганское ситечко, немного горячей воды из серебряного кувшина времен Георга Третьего; сахарницу она передала внучке вместе с чашкой и блюдцем. Ее старые руки действовали умело, красноречиво свидетельствуя о том, что годы не поколебали ясности ее мыслей.

– Думаю, нам потребуется еще немного горячей воды, Браун.

Старый дворецкий несколько неловко выплыл из тени террасы, чтобы выполнить просьбу своей хозяйки. О чае позаботились, теперь настал черед поговорить о политике. Это была их постоянная тема.

– Как у тебя с поддержкой в Далласе?

– Все, что у нас есть, задействовано. Долгие годы работы с фундаменталистами принесли свои плоды. Беда в том, что их поддержка – это палка о двух концах.

– Сейчас это, может быть, и так, – задумчиво отозвалась Кэролайн. Она потрогала двойную нитку жемчуга на морщинистой шее. – Но я чувствую, что настроение в Америке изменилось. Появилась жажда целей: стремление к духовному возрождению. Автомобили и стиральные машины уже в прошлом. Игнорировать духовные запросы общества опасно для политиков. Через десять лет мы можем не узнать нашей страны. – Она замолчала, словно в неуверенности, хочется ей или нет признать это. Потом решилась. Все будет нормально, пока кто-то из Стэнсфилдов находится у руля. – Думаю, тебе стоит держаться поближе к фанатикам, Бобби. Может быть, сегодня они и фанатики, но если учесть, как все меняется, то вчерашние консерваторы сейчас представляются тайными социалистами.

– Я склонен согласиться с этим, мама.

Ой, в животе у Кристи заурчало. Очевидно, чай не помог. То, что представлялось отвлеченно возможным, стало определенно вероятным.

– Бабушка, можно я спущусь вниз? Мне нужно в ванную. – Она молила Бога, чтобы никто не заметил, как она побледнела.

– Конечно, дорогая.

Кэролайн Стэнсфилд воспользовалась отсутствием Кристи, чтобы коснуться деликатного вопроса. В каком-то смысле это тоже имело отношение к политике.

– Какой прекрасный, милый ребенок, Бобби. А как ее мать?

Кэролайн стремилась избегать упоминания Джо Энн по имени. Это всегда было «твоя жена», «мать Кристи», а иногда и нечто гораздо менее лестное.

Бобби небрежно усмехнулся.

– О, ты знаешь Джо Энн. Занята своими светскими играми, как будто вся жизнь ее зависит от этого. После того как умерла Марджори Донахью, она просто увязла во всем этом. Если бы она отдавала моей политической деятельности хоть малую долю той энергии, что расходует на свои благотворительные мероприятия и вечера, мне не о чем было бы беспокоиться.

На лице Кэролайн появилось довольно лукавое выражение. Она внимательно посмотрела на сына. Так хорошо смотрится. Определенно подходящий материал для изготовления президента. И шансы неплохи. Лучше, чем у бедного старого Фреда. А еще не так давно она была совсем не уверена, хочет ли он этого.

– Я слышала, Лайза Блэсс вернулась в город. Очевидно, старый Вернон оставил ей все, что у него было. За пятилетние труды недурно.

Легкая тень набежала на лицо Бобби. Лайза Старр. Его Лайза. Замужем за древним стариком. Родила ему сына. Избавившись от его, Бобби, ребенка.

В воображении своем он видел ее лицо, полное боли от его жестоких слов. Он вспомнил ее ужас, ненависть, исказившую ее черты, яд, изливавшийся из ее глаз. Он уже и не знал, каковы теперь его чувства к ней, но он никогда не забывал ее, а его политический опыт подсказывал, что каким-то неведомым образом она может представлять для него угрозу. Особенно сейчас, когда она наконец обрела богатство.

В туалете, этажом ниже, Кристи Стэнсфилд было совсем плохо. Но никто не должен знать об этом. Она все сделает, умоется и вернется так, словно ничего и не произошло. Шоколадный торт. Он всегда заканчивался для нее плохо. Шоколадный торт. У-у-у-у! Она склонила маленькую головку над унитазом и ждала неизбежного, и пока ее отец предавался размышлениям о девушке, с которой он так плохо обошелся, о женщине, которая теперь обретет влияние в Палм-Бич, Кристи вывернуло наизнанку в кристально-чистые воды безупречно белого унитаза.