Палм-бич

Глава 3

Сильные пытливые пальцы безжалостно вонзились в поясницу Джо Энн Дьюк, и поднявшиеся волны приятной боли толчками отозвались в ее мозгу, холодные, чистые, ободряющие, словно струя чистейшей натуральной кока-колы.

– О, Джейн, милая, какая ты сегодня сильная, – простонала она отчасти укоряющим, отчасти восхищенным тоном.

Гибкая, мускулистая массажистка не теряла ни секунды. Вся из бицепсов и трицепсов, она играла на лоснящемся, натертом маслом теле, как на музыкальном инструменте, мучая его, лаская, управляя им, и не замечала приятных страданий, которые доставляла этим. Тихим голосом, спокойно и уверенно она безостановочно поясняла:

– Сейчас мы занимаемся тем, что перемещаем ткани на новое место, это создает возможность для свободного перетекания энергии по телу. Мы реорганизуем ткани так, чтобы гравитация придавала телу новые силы, а не давила на него.

– Понятно, – пробормотала Джо Энн, купаясь в блаженстве. – Такое ощущение, будто я исполняю мазохистское танго.

Джейн не рассмеялась. Рольфинг – дело серьезное. Это – религия, предмет веры, образ жизни. Шутки тут просто не к месту.

В качестве орудия наказания Джо Энн за непозволительное легкомыслие и недостаточное уважение к великому доктору Аиде Рольф вместо безжалостных пальцев был избран правый локоть. Джейн тяжело навалилась на гладкую загорелую спину и угрюмо улыбнулась, когда вынудила Джо Энн впервые негромко пискнуть от боли.

– Все дело в сопряжении. Тело должно быть сопряжено с гравитацией. Мы это называем «заземлением». Как только биологическая система станет более устойчивой и упорядоченной, вы станете эмоциональней, свободней.

Психоаналитический треп был прерван вальяжным аристократическим голосом:

– Ты сама не веришь в этот бред.

Питер Дьюк был сыт по горло. Одно дело наблюдать, как твою жену массирует возле бассейна на открытом воздухе длинноногая девица с фантастическим задом, но С какой стати он должен терпеть при этом какой-то словесный понос?

Питер погремел кубиками льда в высоком бокале и стал мрачно потягивать розовый пунш, дожидаясь реакции на свое замечание.

Джейн раздраженно откинула длинные до плеч волосы, но промолчала. Она потянулась за флаконом увлажняющего крема и щедро наложила его на прекрасную спину Джо Энн.

Со стороны распластанной фигуры Джо Энн лениво-протяжно донеслось:

– О, Питер, почему все, что тебе непонятно, надо называть бредом? Неужели нельзя сказать: ерунда, или чушь, или как-нибудь еще?

Джо Энн была настроена поскандалить. Скандалы освежали воздух, как предвечерние грозы – летнюю невыносимую жару в Палм-Бич. А после этого они иногда предавались любви – зло, жадно терзая тела друг друга, мучаясь вместе. Теперь они, пожалуй, иначе заниматься любовью и не умели.

– Это бред, потому что он бесконечный и потому что он вонючий. Вот почему.

Питер встал. Будучи избалованным ребенком, он хотел, чтобы последнее слово всегда оставалось за ним. Повернувшись на каблуках, он исчез в тени лабиринтов огромного дома. Напоследок он, как стрелу из лука, послал им через плечо едкое замечание:

– Уж лучше бы вы, две лесбиянки, перестали кудахтать и просто перешли к делу. – Чего вам еще надо?

Пока женщины переваривали ядовитый вопрос Питера Дьюка, тишину на побережье озера нарушало только приглушенное журчание фильтра в бассейне. Пару минут и та, и другая молча прикидывали, как использовать эту реплику в собственных интересах.

– Не обращай на него внимания. У него сегодня отвратительное настроение.

Джо Энн как бы извинялась в знак женской солидарности против мужчин вообще и Питера в частности. Джейн была лишь рада поддержать ее. Она убрала локоть, который внес такую панику в позвонки Джо Энн, и ладонями обеих рук скользнула вверх и вниз по ее прекрасно вылепленной спине, выполняя прием шведского массажа. Оставаясь сидеть возле крепких обнаженных ягодиц, Джейн склонилась вперед, провела своими сильными руками по спине вверх, сжала прямые плечи Джо Энн, снова провела руками вниз до конца позвоночника и слегка задержалась на идеально круглых ягодицах.

– Он как будто несколько агрессивен, – согласилась она. – Но меня это не беспокоит. Я постоянно такое выслушиваю.

Джейн продолжала мучительно долго, медленно водить руками по спине, оставляя две полоски масла на податливой загорелой коже.

Джо Энн застонала от удовольствия.

Характер массажа незаметно изменился. Пальцы больше не казались агрессивными, упорными, жестокими. Теперь они двигались причудливо, смело, по-новому, и благодарный отклик Джо Энн как бы просил продолжить такой массаж.

Джейн вняла просьбе.

– Вы не перегрелись? – заботливо поинтересовалась она, и голос ее на ветерке, насыщенном запахом сандалового дерева, прозвучал тепло и с любовью.

– Нет. Мне хорошо. Просто… хорошо. Джо Энн растягивала слова, испытывая блаженное чувство. Так ей нравилось больше всего. Массаж под открытым солнцем доставлял огромное удовольствие, так как ультрафиолетовые лучи, смешиваясь с инфракрасными, развязывали все мускульные узлы, и напряжение спадало. Прежде чем испариться в небытие под сильными руками Джейн, крошечные капельки пота упорно пытались прорваться сквозь тонкую пленку масла, покрывавшегося все тело Джо Энн.

Иногда длинные мягкие волосы Джейн водопадом ниспадали на гладкую горячую кожу Джо Энн, терзая двусмысленными намеками ее трепещущее сознание.

Джо Энн непрерывно двигалась в такт массажу, в совершенной гармонии с умелыми руками, которые работали над ее телом. В такие минуты ей казалось, что она пребывает в раю, и она позволяла себе мысленно унестись прочь и подобно свободному и ничем не связанному орлу воспарить над своей жизнью, которая раскинулась там, внизу, словно некий экзотический персидский ковер.

На унылых улицах жестокого города жизнь была очень нелегка. Обычно на память приходила температура, а не город. В Нью-Йорке всегда либо слишком жарко, либо слишком холодно. Во время безжалостной зимы замерзает все, и даже неунывающие тараканы замедляют свой бег. В паровом котле лета обессиленное и вялое тело превращается в губку и требует утоления ненасытного стремления к влаге только для того, чтобы тут же выделить ее наружу. Денег на еду вечно не хватает, однако руки у Джо Энн были проворные, и ей всегда удавалось найти средства, чтобы поддержать свое ошеломительно красивое тело, которое, как она каким-то образом догадалась еще в раннем возрасте, станет ее спасением.

Так оно и получилось. Разумеется, первым оказался отчим. Пьяный и возбужденный, он взял Джо Энн грубо, прижав к стене гостиной. Одной из величайших загадок в ее жизни стало то, что она так и не испытала нравственных страданий, которыми, по всеобщему мнению, должно сопровождаться это предположительно травмирующее событие. Джо Энн даже сейчас отчетливо помнила всю сцену. На входе было немножко больно, однако не до такой степени, как предупреждали ее другие двадцатилетние девочки с улицы. Потом, уже внутри, это стало похоже на легкое почесывание – немного приятно, но не до отпада. Труднее всего было с плохо державшимся на ногах отчимом, которому ни поза, ни алкоголь не пошли на пользу; Джо Энн помнила, как она тайком поддерживала его и при этом старательно выдавливала из себя слезы и протесты, как того требовала, по ее разумению, ситуация. Наибольшее отвращение во всем этом деле вызывали тошнотворные пары зловонного дыхания, которые окутывали Джо Энн; особо удалась сцена, когда вошла мать и обнаружила их. После этого отчим больше не пытал удачи. Недели две Джо Энн была несколько разочарована. Неужели она в чем-то оказалась непритягательной? Неужели ему было совсем неприятно с ней?

Затем все это позабылось. Жизнь в гетто не позволяет такой роскоши, как обсасывание чувствительных любительских драм. На первом месте стоит проблема выживания, а затем, в случае с Джо Энн, продвижение вперед. Здесь таилась еще одна загадка: откуда, черт побери, у нее появилось честолюбие? Разумеется, не от пьяного отчима, неряхи матери или двух старших братьев, которые забирались к ней в трусы в обмен на конфеты и парфюмерию, пока она наконец не рассталась со всей этой пестрой компанией в нежном четырнадцатилетнем возрасте.

Джо Энн потребовалось сделать до проституции всего лишь маленький шаг. Затем она прошла весь путь, с самых низов до самого верха. За тот короткий год скудного существования она делала все и чудесным образом умудрилась сохранить свои чувства непотревоженными, постоянно существуя на каком-то эмоциональном автопилоте. А подумать об этом, так ничего и не изменилось. Она жила теперь так же, как и тогда, и иногда размышляла, что это за штука такая, которую другие называют совестью. Уж ее-то этот вопрос никогда не тревожил.

Один торговец наркотиками свел Джо Энн с мадам из Верхнего Ист-Сайда, которая научила ее уму-разуму и подкормила, прежде чем определить на работу в высококлассную городскую систему девочек по вызову. Джо Энн была рождена для этой работы. Розовые грудки идеальной формы, торчавшие у пятнадцатилетней девчонки, заставляли бизнесменов терять голову в гостиничных номерах, и, поскольку процент Джо Энн в доходах неумолимо рос, она вскоре уже смогла диктовать свои условия в очаровательной однокомнатной студии на Мэдисон-авеню. Клиенты становились солидней, речи жесточе, члены мягче, вкусы изощреннее.

Примерно в это время, где-то между студией на Мэдисон-авеню и квартирой на Пятой авеню с окнами на парк, Джо Энн познала девочек. Виной тому был прежде всего какой-то член клуба «Ракета», по заказу которого Джо Энн впервые участвовала в двойном акте. Джо Энн нашла себя в мускусных, сладких запахах женского тела, шелковистой мягкости теплой плоти, нежной интимности женских рук. Покидая квартиру на Пирре, где впервые вкусила все это, она пригласила к себе ту стройную еврейскую девушку и в первый раз в своей жизни любила с самозабвенностью девственницы, которая умеет отдаваться не только телом, но и душой. Они были любовницами с Рейчел в течение двух лет. Днем они работали командой, зарабатывая деньги тем, чем ночью занимались друг с другом бесплатно; и Джо Энн хранила верность подруге.

Честолюбие, тем не менее, не дремало. Мир моделей был пропуском в иное общество. На моделях мужчины женились. Каждый вечер, видя в мириадах зеркал в отелях свое роскошное тело, которое продавалось за гроши, Джо Энн клялась, что в один прекрасный день сдаст его за миллион баксов. Сотня долларов, чтобы кончил какой-то пожилой развратник. Миллионы, чтобы потеснить косметику какой-нибудь мощной фирмы вроде «Эсте Лаудер» на магазинных полках.

Что ж, она добилась своего. Теперь поместье Эстер Лаудер на океанском побережье было отсюда на расстоянии ружейного выстрела.

Прорыв в мир моделей был вторым этапом. Джо Энн выжидала и шлифовала свой имидж. Она мудро тратила деньги на продуманные наряды, читала все, что могла, о правилах поведения и хороших манерах, рационально питалась, много спала, фанатически тренировалась, пока не стала выглядеть так же прекрасно, как те девочки, которые смотрели на нее с обложек журналов «Вог» и «Космо». Остался лишь вопрос – «как?». Пропуском стала Полин Паркер. Являясь чем-то вроде законодателя мод в мире моделей, Полин Паркер совершенно бессовестно использовала свое служебное положение главы престижного агентства «Паркер», чтобы удовлетворять собственную страсть к красивым женщинам. Низенькая и коренастая, она не тянула и на «кол» по части привлекательности, однако во время собеседования, сидя за огромным письменным столом, она с изумлением почувствовала, что Джо Энн зажгла ее, как неоновую рекламу. Пресыщенная слишком широким выбором, Полин знала лишь немногих девочек, способных на такое. Она тут же внесла эту девушку с феноменальной внешностью в свой реестр, и в обмен на то, что Джо Энн бросила Рейчел и переехала жить к Паркер на правах любовницы, Полин организовала ее превращение в звезду.

Остальное было несложно. Лучшая модель знакомится с тем, кто ей нравится. Вопрос состоял лишь в том, как отделить овец от козлищ и не совершить какую-нибудь глупость, например, влюбиться в кого-нибудь или попасться на удочку какого-нибудь авантюриста.

Питер Дьюк был не авантюристом, а документально подтвержденным, полноправным представителем мира овец. Козлищ в семействе Дьюков не было со времен Тедди Дьюка, купившего лесной участок, под которым находилась значительная часть запасов луизианской нефти. Тошнотворно богатый, испорченный и своенравный, Питер Дьюк безнадежно влюбился в подружку Полин Паркер и после нескольких мгновенно пролетевших упоительных недель, во время которых Питеру открылся смысл сексуального экстаза, он сделал Джо Энн предложение.

Опасаясь чрезмерно въедливых расследований более бдительных родственников Питера Дьюка, Джо Энн сыграла на его самоуверенной непосредственности. Она вдохновила его на поездку в Доминиканскую Республику и на следующий день на пляже вышла за него замуж под страстные мелодии мексиканского народного ансамбля и поздравления двух армейских генералов, один из которых был обязан званием Мексиканскому заливу и Западной Европе, другой – ЦРУ. Пытливый палец, пробежав по гладкой спине, как бы проскочил место своего назначения. Он опрометчиво погрузился в ложбинку между двумя упругими ягодицами и многообещающе зашевелился на краю эрогенной зоны, резко прервав воспоминания Джо Энн и стремительно возвратив ее к действительности, которая внезапно стала более заманчивой.

Сквозь дымку грез о прошлом раздался голос Джейн:

– Кажется, вы ушли в себя.

Был ли в этом замечании оттенок упрека?

– Просто сны наяву. Я уже очнулась.

– Иногда рольфинг навевает воспоминания. Он как бы стимулирует их.

Тонкий намек на то, что обращение к прошлому Джо Энн может нуждаться в поддержке, был сделан наугад, но у Джейн сработала интуиция. Массаж учит атому. Познав тело, тебе остается совершить лишь один короткий шаг для того, чтобы познать находящуюся в нем душу.

Пальцы вновь превысили свои полномочия двусмысленным движением. Оплошность – но нечаянная или сознательная?

Джо Энн подыграла.

– М-м-м… Замечательно.

Теперь настала очередь Джейн пошевелить мозгами. «Что она делает? Чего хочет? Чего хочет миссис Дьюк?»

Массажистке стало чуть неприятно, когда клиентка забыла о ней. Джейн вызвала ее назад пальцами. Но почему она избрала именно этот метод, чтобы вернуть к себе внимание? Джейн работала с телами в Палм-Бич уже почти три года и вполне понимала, что от нее требуется. Массаж служил расслабляющей терапией, однако подспудно в нем жила искорка чувственности. Некоторые предпочитали не обращать на нее внимания, другие – нежно сохранять эту искорку в теплящемся состоянии, в то время как небольшое, но все же имеющее существенное значение число клиентов стремилось раздуть из искры пылающий костер, поддерживаемый и старательно оберегаемый пальцами массажистки до тех пор, пока наружу не прорывались танцующие языки открытой сексуальности.

Крайне важно было не ошибиться. С некоторыми клиентами, но не всеми, Джейн была готова пойти до конца. Она приходила в дом Дьюков лишь второй раз, однако с чувством легкого возбуждения догадалась, что Джо Энн, вне сомнения, относится к последней категории. Дело было не в презрительном замечании ее супруга, даже не в восторженной ответной реакции на смелые движения ее рук. Были что-то еще. Что-то, не имеющее названия, но мгновенно угадываемое. Возбуждающая аура женщины, которая любит женщин. Это было так же осязаемо и привлекательно, как теплый, насыщенный ароматами воздух.

– А ваш муж любит воображать, как женщины занимаются этим друг с другом? Знаете, многим мужчинам ведь это нравится.

Отчего-то пауза, возникшая после замечания Питера Дьюка, казалась несущественной.

Джо Энн поняла. Из первых рук. Замечательно. Джейн становится податливой. Джо Энн откровенно изогнулась от удовольствия, которое ей доставило прикосновение, и рассмеялась. Скоро можно заняться этим в открытую.

С одной стороны, вопрос Джейн был не важен. Суть ответа ее на самом деле не занимала, речь шла просто о продолжении обсуждения темы. Это был старейший трюк. Размышления и разговоры на эту тему часто становятся прелюдией к действию. Однако Джо Энн вопрос заинтересовал. Что нужно ее мужу?

На первых порах в Нью-Йорке он казался таким откровенным. Тогда он был «бедным маленьким богатым мальчиком». Загорелый и обворожительный, достаточно молодой и свежий, как выпускник частной школы, обожающий водку, влюбленный в жизнь, упрямо вжимающий до отказа в пол педаль акселератора. Подобно всем представителям своего класса, он был ленив, испорчен, любил мать и насмерть бился с отцом, точной копией которого являлся. Короче, Питер Дьюк был типичен, и Джо Энн провела специальное исследование той категории, к которой он относился. Она знала о нем все – начиная с его латентной гомосексуальности и кончая его отвращением к мужчинам, которые носят белую обувь и драгоценности. В то время ему просто нравилось сношаться, однако он не знал секретов этого дела и никогда не пытался им заниматься, будучи хотя бы в относительно трезвом состоянии. Джо Энн удалось организовать для него ускоренный курс обучения, и Питер прошел его.

Пока Джо Энн не добилась свидетельства о браке и гарантий средств к существованию, она играла честно. Оскорблять щепетильного аристократа – дело рискованное. Позднее, когда игрушка утратила новизну и замаячила отвратительная морда скуки, – проклятия того класса, к которому принадлежал Дьюк, – Джо Энн начала импровизировать. В те дни ему, несомненно, нравилось наблюдать за ней с девочками, да и воображать тоже ничего было не надо, – это происходило в самой что ни на есть реальности. Но теперь? Трудно сказать.

Одно было точно. Он больше не любил ее. В последние год-два они лишь ссорились. Только в этих случаях они занимались сексом, пару раз – с небольшими элементами насилия.

В нынешней ситуации это вполне устраивало Джо Энн. Она никогда не верила в такие буржуазные идеи, как благолепие брака, и в ее реальной жизни рыцари на белых конях имели обыкновение превращаться в надутых жаб, а то и хуже того. Нет, Питер Дьюк уже сделал свое дело, за которое Джо Энн будет благодарна ему по гроб. Он женился на ней. Она стала одной из Дьюков. Разве что-то иное имело значение? А Дьюки богаты. Богаты всерьез и, конечно же, надолго. Они уже давно не ограничивались одной нефтью, и теперь их деньги находились повсюду, они были вплетены в самое тело Америки: в техасские земельные владения, в подвижные составы, в долгосрочные казначейские векселя, в манхэттенские офисные здания. Одной лишь своей долей в «Дженерал моторе» Дьюки могли бы покрыть дефицит какой-нибудь средних размеров банановой республики, а поместье в Палм-Бич, протянувшееся от океана до озера в южной части острова ниже Уэст-авеню, должно было стоить миллионов десять. Неплохой домашний очаг, который можно будет отхватить, если дело дойдет до развода. Не то чтобы Джо Энн подумывала о разводе. Откуда взять нового Питера Дьюка? Американцев, еще более богатых, можно пересчитать по пальцам, а речь могла идти только о таких, они, главным образом, и требуются.

Поэтому Джо Энн блюла осторожность. В обществе Палм-Бич, где Дьюки имели солидный вес, заигрываться нельзя – по крайней мере, с мужчинами. Лишь только одна мысль недопустима для американского аристократа – что его жена спит с другим. Европейцы этого предрассудка не разделяют. Там тщательно скрываемый от посторонних молодой любовник часто более чем приемлем. Он снимает напряжение с тех мужей, у которых ослабли как плоть, так и желание.

Поэтому, если хочешь оставаться в Палм-Бич поближе к настоящим деньгам, то лучше не связывайся с тренерами по теннису. Меньшую опасность представляют люди твоего же круга: по тому принципу, что общность интересов – те же кровные узы, и мужчина, которому радостно одалживаются клюшки для гольфа, вероятно, может быть прощен за то, что брал на прокат жену. Тем не менее, если на кон поставлены миллионы долларов, лучше не рисковать. Но тут остается проблема: что же делать с бушующими гормонами, с потребностью, невероятную силу которой нельзя подавить, загнать в подсознание или вычеркнуть из списка желаний?

Джо Энн нашла решение – как раз то, которое ей всегда так нравилось. Женщины. Теперь в упоительной среде благотворительных балов Палм-Бич, в учтивой, блистательной атмосфере купально-теннисного клуба, в изысканно убранных салонах и спальнях сверкающих океанических яхт она удовлетворяла свои тайные желания. Скучающие, не имеющие постоянных занятий, заброшенные своими мужьями и не смеющие рисковать браком, который гетеросексуальный роман мог поставить под угрозу, дамы богатейшей на свете общины поддавались чарам Джо Энн.

Знал ли об этом Питер? Джо Энн часто думала об этом. Если так, то он, вероятно, более чем готов смотреть на это дело сквозь пальцы. Возможно, как предположила массажистка, он по-прежнему косвенно испытывает возбуждение, воображая ее с другими девочками. Конечно же, его последнее замечание содержало намек на нечто подобное. Ну и пусть. Он одобрил ее своим молчанием. Ей дан зеленый свет. Остальное неважно.

Впрочем, есть еще кое-что.

В наэлектризованных кончиках пальцев Джо Энн ощутила преждевременные признаки паники. Трение от плавающих, дрейфующих вверх и вниз по ее спине движений утратило теперь интенсивность и было обращено, скорее, к коже Джо Энн, а не к крепким мускулам. Ногти слегка касались ее, а центр работы неумолимо смещался все ниже, при этом пальцы осмелели, томно бродили по великолепным выпирающим ягодицам, изредка с силой вдавливая таз Джо Энн в черную кожу массажного стола.

Не спеша, уверенно реагируя на новый смысл, который вкладывался в контакт, Джо Энн приподнимала свой крепкий крестец навстречу зовущим рукам Джейн. Наконец оба тела заговорили друг с другом открыто. Продолжать беседу не было нужды.

Это должно было случиться.

Все разрушил почтительный голос негра.

– Мистер Дьюк велел передать, что вы опаздываете на вечер.

Слуга в белом кителе сообщил об этом совершенно бесстрастно, стоя возле головы своей хозяйки и как бы не замечая ее наготы.

Захваченная врасплох в головокружительный момент сексуального возбуждения, Джо Энн выругалась вслух. Тщательно возведенное здание страсти рухнуло, и все пространство, освободившееся от страсти, мгновенно заполнила злость.

«Да пошли они все! Питер, Джейн, черные слуги, весь мир!»

Проворно извернувшись, Джо Энн соскользнула со столика, выхватила белый махровый халат с вышитой монограммой из рук слуги и направилась в дом. Даже не улыбнувшись, она бросила через плечо:

– Как-нибудь в другой раз, Джейн. Ладно?

Холодный каррарский мрамор под ногами несколько остудил внезапно впавшую в бешенство Джо Энн. Здесь было прохладно, сюда не допускалось ослепительное солнце, а воздух циркулировал под воздействием восьми огромных потолочных вентиляторов. Во всем замечательном доме больше всего Джо Энн нравилась эта комната: глубокие, удобные диваны, столы из полуторадюймового стекла, огромные вазы с белыми гардениями – белое и различные оттенки бежевого, – спасаемые от однообразия ошеломительными красками полотен на стенах. Джексон Поллок, Ротко, де Кунинг – лучшие работы великих абстрактных экспрессионистов, отобранные лично Джо Энн из знаменитой коллекции Дьюков в Хьюстоне. Директор любого музея в мире с радостью пожертвовал бы своими яйцами, чтобы обладать десятой долей этих сокровищ. Хранитель коллекции в Хьюстоне был в слезах, когда Джо Энн с линованным блокнотом в руке, проводя отбор, двигалась по комнатам с высокими потолками и кондиционированным воздухом. Джо Энн безошибочно указала на наиболее значимые полотна – те, которым не найдешь замены ни за какие деньги, – и теперь результаты этой экспедиции окружали ее повсюду, существуя исключительно для ее личного потребления, навечно спрятанные от назойливых взоров техасской публики.

Апатично погрузившись в уютный диван, Джо Энн вытянулась в блаженном самодовольстве, словно изящная кошка. Как далеко отсюда до улиц ее юности, где было голодно и душно. Вся западная стена комнаты была оборудована автоматически раздвигающимися дверями, панелями из дымчатого стекла, защищающими от вездесущего солнца. Они были раздвинуты посередине, и в поле зрения Джо Энн попадали шестидесятифутовый бассейн с индивидуальной кабинкой для переодевания, ярко-зеленые газоны, ровные, словно сукно на бильярдном столе, чувственно-округлые бронзовые скульптуры Генри Мора, разбросанные по траве, как гладкая галька, причудливо усеявшая вымытый морем пляж. Возле бассейна сердито складывала свой столик Джейн, будто араб-кочевник, собирающий свой шатер, перед тем как тронуться в путь; изящный изгиб ее спины напоминал линию на рисунках Модильяни.

Джо Энн удовлетворенно вздохнула. Прекрасно, все прекрасно. Полотна, тело Джейн, ландшафт, жизнь, которой она добилась. Никто у нее не отнимет всего этого. Ни единая живая душа. И уж определенно, ни единая душа, которая не погибнет во время своей попытки. В этом Джо Энн поклялась себе. Нет, проблема, если она вообще стоит, заключается в том, куда отсюда деться.

Торчать среди того, чем ты обладаешь, столь же увлекательно, как выслушивать мнение мужа о возможном курсе процентных ставок. Ну, разумеется, Джо Энн пыталась время от времени вносить элемент опасности в ход событий, но по сравнению с игрой на выживание в Нью-Йорке, это был самый невинный вариант игры в мячик.

Самой увлекательной игрой в Палм-Бич было восхождение по общественной лестнице. По крайней мере, в этой игре людям бывало больно. Здесь кровь не хлестала в открытую, однако она заменялась количеством и качеством их слез. В течение долгих свободных дней Джо Энн выучила правила этой игры и теперь была в ней непревзойденной специалисткой. Фокус состоял в том, чтобы задницей и сапогом бить в морду тем, кто стоит на ступень ниже. Тем, кто стоит на несколько ступеней ниже, можно оказать поддержку, постоянно стремясь при этом сбросить вниз тех, кто домогается твоего собственного места. Как только достигаешь своей цели, бывшие союзники сами становятся заклятыми врагами, изо всех сил пытаясь столкнуть тебя со ступеньки. Чем выше забираешься, тем труднее, тем желаннее становится продвижение вверх. В этом плане игра в восхождение напоминала реальную жизнь. Питер и Джо Энн Дьюки, разумеется, уже находились в разреженной стратосфере, когда по наущению Джо Энн вступили в игру.

Между тем, как только ты вступаешь в соревнование, приходится бороться напористо, лихо, бесстрашно, прибегая к хитрости, грязным приемам, растрачивать огромные суммы денег, не считаться с моральными и финансовыми издержками до тех пор, пока не достигнешь вершины. На вершине, выше небес, над крысиными гонками, справа от всемогущего Господа сидит Марджори Дюпон Донахью. Королева Палм-Бич. Та, кем хотела бы быть Джо Энн.

Джо Энн глубоко вздохнула и прижала к себе халат. Какая-то дряхлая развалина с варикозными венами, похожими на рельефную карту Европы, и с умом самки черного паука, Марджори Донахью – крысиная шкура с состоянием, по сравнению с которым даже Дьюки кажутся мелкой рыбешкой; выдубленная кожа да кости; но оброненное Марджори походя замечание может разрезать пополам неудачливого светского скалолаза.

Никто не знал, почему она стала королевой. Никто не знал, как она оказалась на этом месте. Однако все участники игры понимали, что она королева, и единственная королева, и все при дворе выражали ей свое почтение. Они вспоминали о Марджори Донахью, едва просыпаясь по утрам, и видели ее славный лик перед тем, как отправиться спать вечером. В период между темнотой и рассветом она им снилась: снились ее приглашения на ужин, подаваемые на серебряном подносе, снился ее трескучий голос по радиотелефону, снилось шершавое прикосновение ее морщинистой руки.

Невероятно, но Джо Энн сама попалась в сети паучихи. Игра уже больше не была вздором. Напротив, она захватывала целиком. Как рыба, плавающая в водах Палм-Бич, человек прекращал замечать реальность прочего мира. Джо Энн была более чем счастлива попасть в этот круг, но только до тех пор, пока она была охотником, а не загнанным зверем, пока ее зубы острее, хватка смертельнее, чем у других обитателей аквариума. До сих пор так оно и было.

Сегодня вечером состоится еще один раунд. Викторианский пикник, посвященный регулируемому деторождению. При мысли об этом Джо Энн даже не пыталась сдержать улыбку. Благотворительные танцы сами по себе смешны, но чтобы еще и «регулирование рождаемости»? Джо Энн подумала, что ей следовало бы стать в своем роде членом-основателем этого мероприятия. У проституток есть два табу: беременность и сифилис. И то, и другое уменьшает возможности заработка, а это – самый страшный грех. Джо Энн передернулась от мысли о том, сколько мужчин попробовали ее, – тысяча, две тысячи? – но ни одному не удалось ее обрюхатить. Вот уж воистину «регулирование рождаемости». За «регулирование рождаемости» ей полагалась бы медаль. Может, подготовить специальное обращение? «Дамы и господа. Позвольте мне слово. Джо Энн Дьюк трахалась, не забеременев, больше раз, чем вы ели горячие ужины. Общество регулирования рождаемости хотело бы публично признать ее заслуги путем…»

От этой дикой мысли Джо Энн громко расхохоталась. Черт, вот это был бы фейерверк. Столько лет она прилагала усилия, чтобы похоронить свое прошлое, и ей это полностью удалось. Не осталось ни малейшего шепотка. Ни единой сплетни не упало на благодатную почву, где взрастали виноградные лозы Палм-Бич, и Джо Энн молила, чтобы так все и оставалось. Она не могла не считать, что теперь ей уже ничего не угрожает. Наиболее сильными ее приобретениями были фамилия Дьюк и дружба Донахью. С такими двумя талисманами девушка может без боязни войти во врата самого ада.

Джо Энн умиротворенно посмотрела на волшебного де Кунинга. Почему так улыбается девушка с большими грудями, стоя возле своего велосипеда? Вид у нее страшно довольный. Наверно, только что дала банковскому управляющему, а на вырученные деньги купила велосипед. Ничтожные заботы, ничтожные мысли, рассеянно подумала Джо Энн. А какой велосипед у нее? Сверкающая, в сто двадцать футов яхта неограниченного морского плавания постройки Джона Банненберга, покачивающаяся на водах озера Лейк-Уэрт по другую сторону двенадцатифутовой живой изгороди из фикусов? Небесно-голубого цвета реактивный самолет «Лир», томящийся под солнцем в авиационном комплексе Беннет возле Уэст-Палмского международного аэропорта? Или, может быть, сам очаровательный муж, шесть футов пятидесятилетних мускулов и породы с капелькой крови в наполненных водкой венах?

Во всяком случае, дело здесь не в недостатке секса. Не секрет, что он трахается со всем, что шевелится, и даже, по мнению Джо Энн, с одной или двумя старухами, которым уже трудно пошевелиться. Однако тут проблем никогда не было. Это порой раздражало, но не представляло проблемы проблем. Черт с ним. Ей надо выпить, если она собирается дотянуть до конца вечера.

Джо Энн почти не повысила голос. И, уж конечно, не думала поворачиваться. Слуга должен быть на месте. Желательно Цезарь. Он как будто разбирается в каипарино.

– Сделайте мне каипарино.

Через пару минут бокал был в ее руках. Иногда Джо Энн предпочитала каипарино с текилой, однако сегодня обрадовалась, почувствовав, что в коктейль добавлен белый ром. Она сделала большой глоток горько-сладкой жидкости, в которой среди кубиков льда теснились ярко-зеленые кружочки лайма. Бразильцы называют его крестьянской девушкой. Что ж, ей по вкусу крестьянские девушки, бразильские и прочие. Джо Энн сделала глубокий вдох, приободрилась, почувствовав, как тепло крепкого напитка начало разливаться по пустому желудку, после чего поднялась и пошла к мраморной лестнице.

В спальне на втором этаже от яростных красок абстрактных экспрессионистов остались лишь волнующие воспоминания. Здесь господствовали умиротворяющие пастельные тона – мягкий Ренуар, спокойный Мане, расслабляющий Писсарро. Основное место в комнате занимала огромная кровать с четырьмя столбиками по углам, размеры которой, сопосоставимые с футбольным полем, позволяли заниматься на ней экзотической акробатикой или практически полностью изолироваться от соседа по постели. Последнее время чаще происходило второе.

Джо Энн огляделась. Питер был где-то тут, поблизости. В гардеробной? На пятидесятифутовой веранде с видом на Лейк-Уэрт и континент?

Послышался щелчок опущенной телефонной трубки.

– Ну наконец-то. Давно пора. Машины подъедут в полседьмого. Какой еще массаж в это время! – донесся через окно злой, агрессивный голос.

– Да пошел ты, Питер. Отцепись от меня. Кого вообще черт понесет на этот дурацкий вечер раньше восьми? Я могу обойтись без катания на карусели и гадалок. Чтобы узнать свою судьбу, мне достаточно вызвать бухгалтера.

Джо Энн прошла сквозь открытые двери на балкон. Питер был уже одет. Стандартный для Палм-Бич вечерний костюм. Двубортный блейзер цвета морской волны «Килгор, Френч энд Стэнбери», клубные пуговицы «Эверглейдс», небесно-голубой с белым галстук в крапинку от «Тернбулл энд Эссер» из Лондона, мокасины от «Гуччи», надетые без носков, темно-серые шерстяные брюки с идеальной стрелкой. Загорелое лицо, набриолиненные волосы, слегка седеющие на висках, и слабый, почти неуловимый аромат изысканнейшего одеколона довершали картину безукоризненного аристократизма.

Выглядел он отлично. Скучно лишь то, что под крышей музея Флэглера соберутся двести идентичных ему фотороботов. В Палм-Бич не допускались отклонения в сфере моды, и люди в обществе подвергались гонениям даже за такие мелкие проступки, как ношение белой обуви или сорочек из синтетических тканей.

– Веришь ты мне или нет, но я тоже не любитель каруселей; однако мы едем на встречу с Марджори и Стэнсфилдом, и мы обещали прибыть в семь. Я, конечно, понимаю, что с молоком матери ты не всосала привычку выполнять обещания. Меня же воспитали так, что я держу свое слово.

Ублюдок, подумала Джо Энн. Это удар ниже пояса. Не похоже на Питера – попрекать ее происхождением.

Явно что-то произошло.

Тем не менее, обмен оскорблениями был для нее чем-то вроде профессии. Уж это она точно впитала с молоком матери. Джо Энн закусила удила.

– Честно говоря, меня удивляет, что у тебя хватает наглости ссылаться на свою мать. Все говорят, что старая потаскуха почти не помнила, как тебя зовут, и что тебя отдали на воспитание этим английским нянькам. От нее ты мог научиться только пьянству.

Питер застыл, как вкопанный. С побелевшими костяшками пальцев, прилившей к лицу кровью, он задрожал от ярости и ненависти.

У Джо Энн мелькнула мысль, что она зашла слишком далеко. Прибегая к старинной арабской уловке – оскорблять мать врага, – следует всегда рассчитывать на бурную реакцию, однако такой она не ожидала.

– Ты шлюха, – наконец выговорил он, выплевывая слова сквозь стиснутые зубы. – Я уничтожу тебя за это. Слышишь меня? Уничтожу тебя.

Голос его поднялся до крещендо и даже задребезжал от сотрясающего Питера чувства ярости.

– Чтоб ты никогда не смела упоминать о моей матери. Ты меня слышишь? Ты меня слышишь?

«И я, и весь Палм-Бич», – подумала Джо Энн. – О, ну почему ты вечно ведешь себя, как ребенок, Питер, – в явном отчаянии громко произнесла Джо Энн, поворачиваясь и уходя обратно в спальню.

Джо Энн хохотала, не в силах остановиться. Как и положено, появились слезы, и все тело затряслось от бесконтрольного веселья. Но самое смешное состояло в том, что шутка Марджори была совершенно не смешной. Марджори Донахью уже давно перестала настораживать фальшь. Она имела дело с этой валютой столь долго, что даже утеряла способность определять истинность вещей. Главным для нее была – власть. Если люди не смеются над ее похабными анекдотами, то это не означает, что им недостает чувства юмора, – оно тут ни при чем. Это свидетельство того, что власть ее убывает, что придворные вот-вот готовы совершить какой-то насильственный дворцовый переворот. Поэтому она отметила смех Джо Энн и зафиксировала эту информацию в том древнем, но по-прежнему потрясающе продуктивном банке данных, который представлял ее мозг. На Джо Энн можно рассчитывать. Джо Энн преданна. Джо Энн будет по-прежнему в фаворе. Враги Джо Энн будут ее врагами.

– О, Марджори. Ну почему я так не умею шутить? – между приступами хохота выдавила из себя Джо Энн.

Марджори Донахью приосанилась, в то время как прочих сидевших вокруг стола гостей мысленно чуть не стошнило. Все они тоже посмеялись над шуткой королевы, однако никому из них не захотелось или не удалось сделать это столь убедительно, чтобы превзойти Джо Энн. Все они совершали роковую ошибку, недооценивая тщеславие удачливой личности. Одна лишь Джо Энн. понимала, что в искусстве лести ничто не ценится так, как ее переизбыток. Только люди, добившиеся лишь относительного успеха в жизни, прикидываются, будто не терпят лизоблюдов. Настоящим победителям их всегда не хватает.

Стол, за которым сидели Дьюки, был, разумеется, наивысшим помостом для лучших собак, и участники помельче вытягивали шеи, стараясь рассмотреть, что там происходит, и определить тех, кто вырвался вперед, по их присутствию среди всемогущих. Джо Энн гордо посматривала через плечо на ревностно задираемые головы и, демонстрируя на публике свои таланты в сфере светского восхождения, кому-то выкрикивала приветствия, кого-то холодно порицала. Ее охватывало пьянящее чувство при виде сотни завистливых глаз. И не простых глаз. Речь шла не о простодушном, безусловном восхищении зевак какой-нибудь киноактрисой. Это были отборные глаза. Они принадлежали Вандербильтам и Фордам; вылощенным итальянским графам сомнительного происхождения; неизбежным англичанам, бедным, как церковные мыши, но исключительно хорошо одетым и словно губку выжимающим любого в обмен на пару учтивых фраз; свирепым французам, постоянно раздраженным тем, что никто не может или не желает говорить на их полумертвом языке. Каждый из них отдал бы все, что имеет, за возможность сидеть там, где сидит Джо Энн.

Марджори Донахью подозрительно осмотрела присутствующих за столом придворных – примерно также, как укротитель львов в клетке на арене.

– Мне нравятся похабные шутки, – произнесла она, ни к кому конкретно не обращаясь. – Они вносят некоторое разнообразие в разговоры о деньгах и слугах, хотя иногда эти темы бывают даже грубее.

Джо Энн громко захохотала.

– Вы правы, Марджори. Послушали бы вы Питера с его процентными ставками. Это просто отвратительно.

Она сделала гримасу, из которой можно было заключить, что вообще любая тема, обсуждаемая ее мужем, просто отвратительна.

Питер бросил на нее через стол злобный взгляд.

– Что ж, дорогой, если уж приходится говорить о деньгах, то я бы хотела послушать, что скажет сенатор о бюджетном дефиците.

Марджори демонстративно подавила звонок. За этим столом и в этом городе хозяйка она, и ей хотелось, чтобы об этом знали все. Если для этого надо немного уколоть могущественного сенатора, то так тому и быть.

Бобби ничуть не возражал. Его самоуверенность была непоколебима.

– Забавно, что вы заговорили об этом, Марджори. Голос Бобби Стэнсфилда был спокоен, и в нем угадывалась холодная усмешка.

– Знаете, если бы вы объединились с Джо Энн и сделали бы небольшой взнос из ваших личных фондов, то, мне кажется, мы смогли бы решить проблему дефицита прямо здесь.

Замечательно. Ведь все они богаты. Богаты, красивы и удачливы. Взаимное восхищение преуспевающих людей зримо витало в воздухе, непринужденно сливаясь с ароматом пятидесяти белых гардений, которые плавали в вазе из ирландского уотерфордского стекла, стоявшей посреди стола.

Бобби повернулся к Джо Энн.

– Не хотите потанцевать?

– Отчего же, благодарю, сенатор. Джо Энн подражала певучим интонациям красавиц с Юга.

Бобби через стол улыбнулся Питеру Дьюку. – Не возражаете, если я уведу на время вашу жену? Могу ведь и не вернуть ее.

Питер Дьюк присоединился к общему смеху, однако внутренне он вовсе не веселился. «Забери эту падлу. Это как раз то, чего ты и заслуживаешь, самодовольный, высокомерный, надутый ублюдок», – хотелось сказать ему. Дьюков и Стэнсфилдов традиционно связывала несколько тягостная дружба. По большинству параметров у них было много общего – старинные аристократические фамилии, поддерживающие республиканцев и проживающие в Палм-Бич, с огромными состояниями и общими предрассудками. Тем не менее, две проблемы неизменно осложняли отношения между ними. Во-первых, Дьюки были несравненно богаче Стэнсфилдов. Во-вторых, Стэнсфилды были намного, намного удачливей Дьюков.

В результате оба семейства не знали покоя. Дьюки завидовали власти Стэнсфилдов и тому вниманию, которым они пользовались благодаря этой власти. Мстя Стэнсфилдам, они обвиняли их в заурядности, недостатке аристократизма, заигрывании с прессой, чрезмерной суетливости мещан, которые не умеют себя вести. Стэнсфилды завидовали феноменальному богатству Дьюков и их общенациональной репутации утонченных покровителей искусств. Чтобы уравнять шансы, они обвиняли Дьюков в том, что те – эгоцентричные лоботрясы, что им наплевать на свою страну, что они много пьют и мало работают и чересчур мнят о себе только лишь на том основании, что их предок угодил в лужу луизианской нефти.

Как уже говорилось, семьи были слишком схожи, чтобы позволить себе враждовать открыто. Палм-Бич – городок маленький, В нем существовали другие враги, которым вендетта между Дьюками и Стэнсфилдами пошла бы только на пользу. Например, Тедди Кеннеди. Когда старый Стэнсфилд умер, его старший сын Бобби унаследовал хорошо смазанную политическую машину, а вскоре после этого – и место в сенате. Феноменально красивый Бобби являлся типичным продолжателем политической династии Стэнсфилдов; некоторые более осведомленные знатоки уже поговаривали насчет его претензий на президентство. Вполне вероятно, что в будущем его оппонентом от демократов мог бы стать сосед по бульвару Норт-Оушн Тедди Кеннеди, – если воспоминание о Чаппаквидике по прошествии времени и благодаря безупречной деятельности в сенате постепенно сотрется.

У любого истинного обитателя Палм-Бич, состоящего в клубе «Эверглейдс», тревожная перспектива появления второго президента Кеннеди не вызывала ничего, кроме неприкрытого ужаса. Кеннеди были членами демократической партии, а демократы – это социалисты, хуже которых, разумеется, только коммунисты. Для борьбы с Кеннеди необходимо было сплотить все силы. В результате, несмотря на то, что Питер Дьюк редко думал благосклонно о Бобби Стэнсфилде, он фактически финансировал кампанию его выборов в сенат. В свою очередь, Бобби не только с благодарностью принял его помощь, он не единожды хлопотал в Вашингтоне в пользу деловых интересов Дьюков, несмотря на свою личную неприязнь к Питеру Дьюку, – неприязнь, которая ни в коем случае не распространялась на его очаровательную жизнерадостную жену.

Бобби направлялся мимо тесно сидящих за столиками людей к танцплощадке. Это было королевское шествие. Все стремились привлечь к себе его внимание – тянулись руки, чтобы ухватить его за рукав безупречно сшитого смокинга, скрежетали в приветствиях скрипучие голоса светских матрон, залихватски шутили полчища друзей детства, языки которых были хорошо смазаны аперитивом. Бобби непринужденно скользил по волнам популярности, а восхищенная Джо Энн следовала в его кильватере. На каждое замечание у него находилась подходящая шутка, точно выверенная для конкретного случая, со строго дозированным содержанием серьезности или фривольности в зависимости от того, кому она предназначалась. За это короткое время, пока Бобби добрался до площадки, он успел наулыбаться и нахмуриться, очаровать и пофлиртовать, пообещать и заручиться обещанием. Не отрывая глаз от крепкой спины и широких плеч сенатора, Джо Энн восхищалась этим спектаклем. Бобби продемонстрировал талант прирожденного политического деятеля. Он никого не обидел, потешил чье-то самолюбие, набрал голоса. На его месте Джо Энн не удержалась бы от соблазна доставить себе удовольствие, сделав больно другим. В этом и заключалась разница между профессионалом и любителем.

Возле танцевальной площадки Бобби повернулся к Джо Энн и взял ее за руки. Он улыбался тепло, но с долей иронии. Улыбка говорила, что Бобби увлечен Джо Энн и что ей скоро придется считаться с этим.

Джо Энн также ответила ему улыбкой. Общаться с мужчинами ей всегда было легко. В данном случае – приятно.

– Вы знаете, мы ведь впервые танцуем с вами, – прикинулся обиженным Бобби.

– Несомненно, не по причине вашей робости. Видит Бог, возможностей у вас было много. Иногда мне кажется, что в этом городе мы только и занимаемся тем, что танцуем.

– Что ж, как говорится – на балы ходят не танцевать. Туда идут подыскать жену, присмотреть за своей женой или приударить за чужой.

Произнося это, Бобби посмотрел прямо в глаза Джо Энн и уверенно закружил ее в общем потоке танцующих. На эстраде Джо Рене со своим оркестром, ветеранами тысяч балов в Палм-Бич, в энный раз сообщал Долли, что вид у нее – отличный.

– А вы как раз сейчас приударяете за чужой, Бобби?

Джо Энн стиснула сильную руку и придвинулась чуточку ближе, ощущая на себе взгляды окружающих. Флирт на танцевальной площадке в Палм-Бич допускался. Это была одна из причин, отчего в городе так много танцевали.

В ответ Бобби наклонился вперед и прошептал ей на ухо:

– Знаете, нам надо завести роман. Это был стиль Стэнсфилдов. В лоб. Не теряя времени. Дать почувствовать уверенность в себе.

– Я не обманываю мужа, – кокетливо рассмеялась Джо Энн, придвигаясь еще ближе.

– Надо же когда-то начинать.

– Только не мне. Нас разлучит только смерть.

– Возможно, мы могли бы это устроить. Они оба рассмеялись, и Бобби воодушевленно закружился по залу. Как Джо Рене, так и нескончаемая «Долли» звучали все громче.

«Видит Бог, ты весьма привлекателен, – думала Джо Энн. – Сказочная внешность. Чертовская известность. Мужчина с будущим, который знает, как заставить настоящее сверкать алмазным блеском. Но – нищий, по сравнению с Питером Дьюком». Обладая состоянием большим, чем то, на которое едва ли могло рассчитывать большинство американцем, Стэнсфилд, по меркам Палм-Бич, был финансовой шестеркой. Как жаль. Господь, в мудрости своей, сдал справедливо, и из-за этого Бобби Стэнсфилд не досчитался той самой главной карты в своей колоде. Вот почему он может рассчитывать лишь на легкий флирт, пока она является женой Питера Дьюка.

– Ладно, Бобби, прекратите растрачивать свое очарование на замужнюю женщину. Пойдемте покатаемся на карусели. Мне никак не удается затащить туда Питера. Его вытошнит, или произойдет что-нибудь еще более занудное.

Снаружи на территории музея Генри Моррисона Флэглера по случаю бала в пользу регулируемого деторождения были сооружены декорации ярмарки. На длинных высоких столах, покрытых белыми скатертями, стояли графины с ледяным мартини, рядом сидели гадалка и хиромант, и под ностальгические звуки старинного ярмарочного органа вздымались и опускались выкрашенные в красные и белые цвета лошадки сверкающей волшебной карусели. Среди пальм мелькали сливки городского общества, многие были одеты в костюмы викторианской эпохи, которой был посвящен пикник; на мужчинах были традиционные соломенные канотье, которые выдавались желающим по прибытии.

Джо Энн отказалась от карнавального платья принципиально, считая, что, в целом, современные женщины интереснее женщин викторианской эпохи. Платье из белоснежного крепового шелка от Энн Клайн, с разрезом с одной стороны от колена до икры, было украшено стеклярусом, который вспыхивал и переливался при каждом ее движении. Время от времени в разрезе интригующе сверкала длинная загорелая нога, а под прозрачным материалом угадывались остальные части тела, волнующие и соблазнительные. Джо Энн не надела драгоценностей, чтобы не потерялась очаровательная сексуальная простота платья. В этом платье она была почти что одинока. Вокруг нее сверкали и переливались столпы плутократии, однако Джо Энн, которая могла позволить себе любую из этих драгоценностей, и все сразу, ограничилась простыми серьгами с бриллиантами в один карат.

Оказавшись на карусели тесно прижатым к Джо Энн в деревянном седле, рассчитанным на одного человека, Бобби Стэнсфилд не сдавался. Стэнсфилды не сдаются никогда.

– Знаете, мы, холостяки, так страдаем от одиночества.

– А я слышала другое. Поговаривают, что на Норт-Энде по выходным бывает больше попок, чем сортов «Хайнца».

Одной из наиболее привлекательных черт Бобби Стэнсфилда был его смех. Он был задорный, раскованный, очаровательный и абсолютно искренний. Джо Энн ощутила, как в нее закрадывается тревога. Этот мужчина чуточку излишне привлекателен, а ставки высоки. Безопасней вернуться к столу.

Когда музыка смолкла, Джо Энн была непреклонна.

– Пойдемте, Бобби. Пора перекусить. Я готова сожрать лошадь. Мне так хочется есть.

Взяв Бобби за руку, Джо Энн повела его назад к шатру.

Среди блюд лошади не значилось, и Джо Энн пришлось помучиться с холодными закусками, включавшими шотландского лосося, приплывшего в тот день от Ди, лангустов из Мэна, креветок из Флоридского залива, разделанных крабов, нарезанного филе миног и поджаристого яблочного пирога. Подавались «Батар Монраше» 1973 года с моллюсками, раками и рыбой, освежающее «Шато Бейшвель» 1966 года с говядиной и «Дом Пераньон» 1971 года с пирогом.

Когда подали кофе, вечер оживился в самом широком смысле этого слова. Во время пикника люди за столиками держались более или менее вместе, они танцевали и разговаривали друг с другом. Теперь, когда благодаря выпитому общий настрой участников вечера стал более свободным, связи между гостями ослабли, и начала проявлять себя хорошо известная разновидность «столовых прилипал». Опытные люди считали этот момент наиболее опасным, но и самым многообещающим для того, чтобы предпринять взвешенные шажки в светском восхождении. Выпивка добавляла куража робким членам общества, однако и суждения становились менее осмотрительными, и пол под шатром положительно оказывался усеян скользкой банановой кожурой, опасной для неосторожных. На этом этапе «имущие» надменно ожидали, как «неимущие» начнут подходить, чтобы засвидетельствовать им свое почтение. В задачу парвеню, претендующих на вертикальное перемещение, входило обеспечить себе место за столом, где сидела социально возвышающаяся над ними группа. В план действий «лучших собак» входило как можно дальше отогнать назойливых, за исключением тех случаев, когда принималось решение демонстративно поддержать того или иного протеже в его восхождении по лестнице. Компания, где сидели Дьюки, являла собой горшок с медом, вокруг которого жужжали самые честолюбивые пчелы. Залогом этого всегда оставалась Марджори Донахью.

К моменту появления Элинор Пикок двое или трое неудачливых обитателей Палм-Бич уже получили условные команды «не задерживаться». Ситуация у Элинор была сложной. Являясь безусловным членом одного из стариннейших семейств города, она, тем не менее, никак не могла вполне добиться успеха в светских соревнованиях. Вечера у Элинор были скучны, а стол и икебана серенькими, им так же не хватало вдохновения, как хозяйке – положения. К тому же Пикоки не были богаты. У них было, разумеется, хорошее происхождение, они состояли во всех клубах, в которых положено состоять, однако дом их в Норт-Энде стоял не на морском побережье и не на озере, а летние поездки в Коннектикут длились несколько меньше, чем считалось желательным. К тому же Арч Пикок работал. Само по себе это еще не было катастрофой, но и не прибавляло очков в городе, где умным считался тот человек, который получил в наследство состояние, сколоченное до него, и присматривал за этим состоянием или, точнее, за людьми, которые присматривали за его состоянием.

Элинор Пикок раздражало то, что она не входила в число «лучших собак» Палм-Бич, и она расчесывала зудящее место до тех пор, пока оно не превратилось в воспаленную багровую рану, болезненно выставляемую на всеобщее обозрение. Иногда Элинор прикрывала эту язву и становилась милой и беззаботной в борьбе за место под солнцем, которое, как она считала, по праву принадлежало ей. В другие моменты ее охватывала циничная, бурная агрессивность, во время которой желчь угрожающе изливалась на тех, кто, по мнению Элинор, безосновательно занимал ее место. Самый подходящей мишенью ей представлялась Джо Энн. Неясное происхождение и чересчур красивая внешность. Несколько раз Элинор устраивала на нее охоту, но Джо Энн всегда удавалось вывернуться из самых свирепых тисков.

Сегодня вечером, однако, Элинор Пикок полагала, что в ее руках оказалось совершенно особое средство поражения, и она собиралась максимально использовать его убойную силу. И Питер Дьюк, и – что еще более важно – Марджори Донахью смогут непосредственно наблюдать за тем, как она обрушит на Джо Энн огонь изо всех орудий, чтобы потопить ее навсегда.

В течение целого вечера, с жадностью глуша вино, Элинор Пикок смаковала свой будущий триумф, в котором была уверена. И вот в раздуваемом ветрами самоуверенности платье из белой тафты Элинор под полными парусами причалила к столику Дьюков, и все окружающие вытянули шеи, чтобы посмотреть, окажется ли она удачливее тех трех соискателей, которые уже Провалились.

Джо Энн заметила появление старинной неприятельницы и обратила внимание на покрасневшую кожу выше пышной, хотя и бесформенной груди и ниже довольно средненького алмазного ожерелья. Она носом почуяла беду. Являясь ветераном тысячи подобных стычек, Джо Энн стала выискивать себе союзника. Сегодня вечером от Питера никакой помощи ждать не приходилось. Он весь вечер бросал на нее злобные взгляды.

Нагнувшись над столом, Джо Энн положила руку на загрубелое предплечье Марджори и стала массировать морщинистую кожу.

– О, Марджори, я так рада, что вы приехали сегодня вечером. Я уже много недель так не смеялась – со времени Бала Сердце.

Тогда Марджори тоже сидела за их столиком.

– Привет всем. Вымученное дружелюбие приветствия Элинор Пикок подействовало на сидящих за столиком как огромная сырая волна. В ответ послышались приветствия, произносимые с различной степенью энтузиазма, но во всех случаях – с незначительной.

– Марджори, вы, как всегда, выглядите прекрасно, – обворожительно солгала Элинор.

Старая карга выглядела так, будто ее мучила какая-то смертельная болезнь.

Поднеся фитиль к орудию, Элинор подготовилась к атаке и угрожающе развернулась в сторону Джо Энн.

– О, Джо Энн, я и не заметила, что вы здесь, – солгала она. – Вы знаете, я на днях познакомилась в Нью-Йорке с совершенно исключительным человеком. Он сказал, что весьма хорошо знавал вас раньше.

Для всех присутствовавших за столом, за очевидным исключением Джо Энн, слова Элинор Пикок прозвучали совершенно безобидно. Это был стандартный гамбит столовой прилипалы. С помощью заявления об общем знакомом Элинор намеревалась втереться в доверие к людям, стоящим выше нее на общественной ступеньке. Большую тревогу могло вселить слово «исключительный», но никто не обратил на него внимания.

Однако Джо Энн словно ударило током. Она чертовски нервничала при любом упоминании о Нью-Йорке, а упоминание, сорвавшееся с губ Элинор Пикок, обладало особой значимостью. Только Джо Энн уловила жестокую улыбку и вселяющий ужас подтекст. Слово «знавал» несло в себе почти что библейский смысл, а слова «весьма хорошо» – означали действительно хорошо.

Впервые за многие годы Джо Энн Дьюк испытала чувство страха. Оно пронеслось по ее телу, как приливная волна, унося вес, вымывая все мысли, парализуя ее своей чудовищной силой. О Боже! Не сейчас. Не здесь. На глазах королевы. На глазах мужа. На глазах сенатора Стэнсфилда. Джо Энн почувствовала, как с лица ее сходит краска, и ощутила, как ее рука медленно тянется к нетронутому бокалу с водой, как будто этим ненужным движением она доказывала себе, что по-прежнему обладает какой-то властью над своей судьбой. Пребывая в блаженном неведении о разыгравшейся драме, остальные сидящие за столом люди продолжали вести себя так, будто ничего не случилось. Элинор Пикок «терпели». Общий разговор не будет прерван до тех пор, пока.

Марджори Донахью не «отошьет» Элинор несколькими урезонивающими фразами. Это было что-то вроде незначительного раздражающего фактора, составляющего часть тяжкого бремени пребывания в высшем эшелоне общества.

Джо Энн вновь собралась с мыслями и отчаянно пыталась привести их в порядок в те миллисекунды, которые остались до катастрофы. Что известно этой ужасной женщине? Сколько и насколько подробно? И если ей известно все, скажет ли она об этом сейчас?

И обо всем?

– О, в самом деле? – услышала Джо Энн свой голос.

Произнося это, она видела решимость в глазах Пикок, слегка осоловелых от белого бургундского и кларета. О Боже. Вот оно. Ее сейчас разоблачат.

– Да, это было действительно интересно. Это был благотворительный бал в пользу полицейского управления Нью-Йорка, и я оказалась сидящей рядом с этим типом по фамилии Крамп…

Крамп. Крамп. Крамп. Имя пронеслось в мозгу Джо Энн словно неразорвавшаяся мина. Жирный и мерзкий. Крамп, жестокий и мстительный. Крамп, который трахал ее в обмен на свое молчание. Лейтенант Крамп из отдела по борьбе с преступлениями против нравственности. Расправив крылья памяти, Джо Энн, словно орлица, парила над грязными полями своего прошлого, и под ней, как крыса в сточной трубе, шнырял Лео Крамп. Крамп отводил от нее обвинения в нарушении нравственности, предупреждал об облавах на торговцев наркотиками, защищал от вспыльчивых сутенеров и буйных клиентов. Однако он предъявлял ужасный счет. В обмен он требовал и получал в качестве платы ее тело, и даже теперь, на вершинах Палм-Бич, Джо Энн ощущала на своей коже его зловонное, пропитанное алкоголем дыхание, грубое прикосновение его щетинистой щеки, жуткую тяжесть его коротенького, приземистого тела, когда он взбирался на нее. Когда в ее жизни появился Питер Дьюк, Джо Энн отбросила Крампа, как использованный презерватив, и он почти наверняка не простил ей этого. Теперь его страшные щупальцы тянулись к Джо Энн из могилы прошлого.

Она очутилась на краю гибели. До этой секунды она была вне подозрений. Хороший друг из Нью-Йорка по имени Крамп. Милый старина Лео. Надеюсь, вы передали ему от меня привет. Никакого отношения к водопроводчикам из Палм-Бич с той же фамилией он не имеет. Ха! Ха! Не видела его уже целую вечность. Часто вспоминаю его забавные польские шутки. Однако через несколько секунд кот будет вынут из мешка, и труд целой жизни пойдет ему под хвост.

Она должна выиграть время, призвать союзников, напомнить о себе должникам.

Нащупав нервной рукой бокал с водой, Джо Энн сдвинула его к краю стола и с грохотом опрокинула на пол. Одновременно Джо Энн повернулась к Марджори и выражением лица передала ей свои чувства. Ни одна актриса не получала «Оскара» за игру, лучшую, чем та, которую сейчас продемонстрировала Джо Энн. В ее глазах было все: страх, беззащитность, мольба о помощи. Она побелела, как простыня, губы ее дрожали, а левая рука вцепилась в костлявое плечо единственного существа, которое могло ее спасти.

Марджори Донахью все увидела и взвесила в своем древнем мозгу. Джо Энн оказалась в смертельной опасности. И угроза исходила от Элинор Пикок. Это прояснилось сразу. Но что это за угроза? Определить ее было невозможно. Она и не слушала Элинор как следует.

Таких, как Элинор, никогда не слушают. Что-то насчет Нью-Йорка. Какой-то общий друг? Рука, которая держала ее, и искаженное лицо просили сделать что-то сейчас же. Просили ее немедленного вмешательства. Но почему? Что следует сказать? Ясно, что времени на размышление нет. Марджори надо было положиться на свой светский инстинкт, он ее редко подводил. Джо Энн была другом. Она смеялась над ее шутками; она экстравагантно льстила ей. Чего еще можно желать в ее возрасте и в се положении? А вот Элинор Пикок никогда не была пресмыкающейся придворной дамой. Далеко не будучи врагом, она находилась за миллион миль от внутреннего круга. Она, конечно, пыталась играть в ту же игру, однако все же не в полную силу – почти так, словно она поддерживала еретическую идею о том, что в мире, помимо Палм-Бич и его светского театра, существует что-то еще. И состояние, о котором нельзя говорить всерьез.

Возможно, ее можно было бы простить, имей она обаяние и красоту в достаточных количествах для того, чтобы компенсировать изъян, заключающийся в относительной нищете. Но и тут ей нечем похвастать. Нет, в игре, которая разыгралась в этом городе, в конфликте между Пикоками и Дьюками мог быть только один победитель. Должна возобладать Джо Энн. Без вариантов.

Приготовившись послать снаряд, который уничтожит Джо Энн, Элинор раздулась, словно воздушный шар. Но прежде чем заговорила она, раздался голос королевы, в котором на этот раз звучала милая рассудительность добродушной пожилой дамы.

– Элинор, дорогая. Я рада, что вы заглянули к нам. Помните, я как-то упомянула о возможности задействовать вас для выполнения обязанностей младшей председательницы на балу Красного Креста в следующем году? При зрелом размышлении я решила, что вам еще немного не хватает опыта. Посему мне кажется, лучше давайте забудем об этом. О, и благодарю вас за приглашение на вечеринку на следующей неделе, но, боюсь, я не смогу приехать. Я удивлена, что вы выбрали для этого следующую неделю. Готовится столько мероприятий, что, как мне кажется, не смогут приехать очень многие.

Все, наблюдавшие за этой светской казнью, увидели, как кровь отхлынула от лица Элинор Пикок. Кроме Джо Энн, никто не догадывался о причинах. Все же остальные, сидевшие за столом, расценили это как публичную кару за какое-то предыдущее преступление, как вынесение приговора за некое темное дельце – дружескую помощь Элинор какому-нибудь врагу Донахью, предательское замечание Элинор, дошедшее до ушей Донахью. Что-то в этом роде. Все были слишком пресыщены едой и алкоголем, чтобы заметить, насколько важную роль в этом деле сыграла Джо Энн.

Никакое ритуальное заклание не вызвало бы столь мощного и обильного кровотечения, как заклание Элинор Пикок. От прикосновения острого клинка Марджори Донахью кровь светской жизни покинула вены несчастной, и никто не сомневался, что с ней в обществе Палм-Бич покончено навечно. Посещаемость ее «вечеринки» на следующей неделе будет не большей, чем на групповухе, которую организует мужчина, по слухам, подхвативший триппер.

И дабы сомнений вообще не осталось, королева провернула нож в ране еще разок. Добила.

– А вообще, дорогая Элинор, мы все в восторге от того, что тебе понравилось в Нью-Йорке. Подозреваю, что в будущем ты будешь проводить там гораздо больше времени.