Пепел прошлого (СИ)

Глава 11.

Голова кружилась даже с закрытыми глазами. Шатало так, что казалось, что меня несут на мягком матрасе несколько не совсем трезвых грузчиков. Веки были тяжелыми, будто налитые свинцов. Но я даже не старалась открыть их, потому что не было сил.

Напрягла мозг, чтобы попытаться собрать мысли в кучу и вспомнить какой сегодня день, сколько операций и нет ли у меня "острых" пациентов. Но воспоминания бесцветно-молочных глаз главврача больно ударило в самое сердце. Вспомнила горечь его взгляда, и плотное, как осенний туман, ощущение обреченности с горьким послевкусием.

Я прижала дрожащие руки к лицу, ощутив подтеки слез под глазами. От пальцев пахло приторной сладостью ликера, которого я, видимо, вчера перебрала.

— Ничего не помню…

Помнила только то, как мы с девчонками пили, танцевали и плавали в бассейне, поедая клубнику. Помнила, как села в машину Макса, отчаянно пытаясь объяснить ему, почему он не имеет никакого права забирать меня, как нашкодившую школьницу. А дальше…Темнота.

— Лизка, — тихо скрипнула дверь, и голос бабули заполнил тишину спальни.

— Буля, — я вскочила, усевшись на кровати. Меня чуть качнуло, но сухие, но не менее сильные, руки бабули удержали меня, а потом и вовсе крепко прижали к себе.

— Куда же ты, детка, опять вляпалась? Что случилось?

— Ты все знаешь?

— Конечно, Аркадий Львович слишком дорожит своей головой, чтобы допустить хоть малейшую мысль о сокрытии важных известий. Он просто должен был сам позвонить мне. — Буля ласково вытирала мне слезы краешком своего фартука. — Я уже проходила этот урок. До сих пор его помню.

— Значит, деда тоже убрали?

— Да, Лиз. Однажды он вернулся домой чернее тучи. И только через неделю я узнала, что была комиссия из Минздрава. Вот председателя дед и послал…

— К индийской бабе? — рассмеялась я, вспомнив голос деда, орущего соседу по даче бранные ругательства через забор. От его витиеватых оборотов краснели даже мужики, но, когда рядом была я, он заменял смачные ругательства нелепыми синонимами, сражая всех наповал их смешной оригинальностью. На старом деревянном столе его кабинета до сих пор нацарапана надпись — "был послан к индийской бабе".

— Конечно, — вздохнула Буля, продолжая поглаживать меня по голове. Я примостилась на ее коленях и вдохнула приятный аромат выпечки, исходящий от фартука. — Ты вся в него. Вся, Лизка. Не умеешь проигрывать, отступать, сдаваться. Он всегда видел цель и не видел препятствий. Но стоило ему только столкнуться с несправедливостью, он покрывался красными пятнами и не мог связно выражаться, захлебываясь эмоциями. И вот тогда, дом дрожал от отборного мата. А отец твой другой, он же, как ужик. Никто не сможет его поймать за хвост, потому что через пару минут уже и забудет почему решили пропесочить такого замечательного человека.

— Да, я заменяла акушера у него в больнице пару недель. Там готовы молиться на отца.

— Он превратился в управленца, позабыв про возможность своих рук, — вздохнула Буля и прижалась губами к моему лбу.

— А я? Что делать мне?

— А тебе, детка, нужно крепиться и собрать все свои силы. Не смей опускать руки и удача улыбнется тебе.

— Ты хочешь сказать, что вся моя жизнь зависит исключительно от удачи? — мне стало смешно. — Буля? Знаешь, сколько раз я говорила это моим пациенткам? Удача… Шанс. Чудо. Терпеть не могу эти слова. У меня начинается чесотка!

Я вскочила с кровати и заметалась по комнате, позабыв о головной боли и дрожащих ногах. Ударяла кулаком в одну стену, а к другой прижималась, ища поддержки.

— Я говорила им, что чудо возможно! Миллионы раз повторяла, что в некоторых диагнозах медицина бессильна, после чего женщины давились слезами. а я снова и снова говорила, что все возможно. Что не стоит отчаиваться, опускать нос. Выписывали им тонны таблеток, назначала анализы и бесконечные УЗИ, на которые они ходили, как на работу. А сколько раз я это слышала? А, Буля? Ты знаешь, как стыдно, будучи сертифицированным репродуктологом ходить по врачам, раскладывая на их столе кипы анализов, УЗИ и рекомендаций разных врачей. И мне повторяли то же самое… Даже дед, чье имя выгравировано на мраморной табличке у входа в больницу, говорил мне, что не стоит отчаиваться. Я устала полагаться на чудо! Я разочаровалась в удаче! Мне нужно знать, что у меня есть выход. Мне нужно чувствовать почву под ногами.

— Никто почву у тебя не забирает. Ты всегда можешь вернуться в Америку, — вздохнула бабушка и отвернулась к окну, пряча горькие слезы, заблестевшие в глазах. Мелкая россыпь морщин в уголках глаз задрожала, а руки машинально стали разглаживать складки на фартуке.

— А я е хочу больше убегать. Не хочу, — выдохнула и прильнула к прохладной стене, прислонившись к ней лбом.

— Тогда прекрати ныть, Лизка. Можно сожалеть, с каждым разом теряя надежду, а можно встать и радоваться тому, что у тебя есть. Двое замечательных сорванцов, прекрасное образование, волшебные руки. А теперь, я пойду готовить обед, а ты собирайся и спускайся. Хорошо?

— Хорошо, Ба…

— Кстати, дипломы у тебя никто не забирал. И в частной клинике тебя с руками и ногами оторвут.

— Хотелось бы сохранить целостность тела, — пробурчала я, сдерживая слезы. Горло уже опухло, а боль стала пульсировать, затрудняя дыхание.

— Это тоже возможно. Кстати, ты бы поговорила со своим бывшим? Чего это он истерики устраивает, будто мы у него дома? Может, показать ему, где у нас такси?

— Ба, я поговорю с ним. Но он отец, хоть и не родной. Но он кормил их из бутылочки и сидел часами у кровати, пока они болели, а я была на ночном дежурстве. Он отец. И точка.

Как только дверь закрылась, я сползла по стене и заплакала. Слезы горькими потоками хлынули из меня. Я сама разбередила затянувшиеся раны. Мне всегда хотелось быть матерью. Такой настоящей курочкой-наседкой. Я могла часами сидеть с куклами, укладывая пупсов спать. Мечтала о большом доме и целой ораве шумных, грязных и постоянно недовольных деток. Но, как говорится, хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах. О вероятности бесплодия мы узнали довольно рано, что, скорее всего, и повлияло на выбор будущей профессии. Я пошла учиться для того, чтобы найти лекарство от внутренней тупой боли, что накрывает тебя, когда ты смотришь на молодую мамочку с ребенком. Сначала было так завидно, что челюсть сводило. Было больно и обидно, что кому-то выпала удача ощутить всплеск счастья, впервые прикоснувшись к орущему комочку.

Дед таскал меня по врачам, а потом, шагая по больничным коридорам, хлёстко матюкался, вспоминая их матерей не в самом лучшем свете. И, плюнув на все условности, сам взялся обследование внучки. Мне было немного неловко, но в кабинете он вел себя, как совершенно посторонний дяденька в белом халате.

— Лизавета, иногда мы рождаемся с патологией. И это нормально, потому что, если есть правило, то будут и исключения. Мы никогда не узнаем, насколько все плохо, пока ты не найдешь того, от кого захочешь деток. А я постараюсь дожить до того момента, чтобы блеснуть своим талантом. И запомни, Лизавета, на каждое исключение может найтись свое исключение. Запомни, внучка, это правило деда, акушера Манилова. Ясно? А пока учись, детка. Забудь.

Я кивала головой, ощущая, как к горлу подкатывает боль, а потом вышла из кабинета, осознав, что даже дед подтвердил диагноз, пусть и поселив во мне надежду на то, что "правило акушера Манилова" сработает. Я уговаривала себя, что в нашем испорченном мире есть место чуду. Дед таскал меня на роды, показывая, что настоящее чудо видят только врачи. Именно они берут в руки малыша первыми. Именно они перерезают пуповину, скрывая радость за нервным прищуром от первого крика ребенка.

А потом я и сама осознала, что можно стать матерью другим способом. Все перевернулось с ног на голову, потому что я поняла, что можно добиться результата, пропустив долгий процесс. Ведь меня не интересовала беременность, я о ней знала намного больше, чем нужно. Мне хотелось детей.

Впервые я увидела лицо женщины, написавшей отказ от родного сына, когда мне было восемнадцать. Я училась на первом курсе университета и, благодаря договоренности деда, проводила все свободное время в больнице, где он когда-то работал, пока не ушел на пенсию. Я готовилась к первой сессии, сидя на широком подоконнике в отделении неонатологии. В кюветах лежали недоношенные детки, дышащие только с помощью аппарата. Я постоянно осматривала мониторы датчиков, чтобы в случае чего позвать на помощь, наслаждалась размеренным писком приборов, говорящих о стабильности маленьких пациентов. Мечтала о том, что рано или поздно стану той, кого зовут на помощь, на кого смотрят, ожидая волевого решения, от которого будет зависеть жизнь ребенка и счастье семьи. И из раздумий меня вырвал женский крик, доносящийся из смежного кабинета. Я знала, что нельзя покидать кабинет, если в нем никого нет, но любопытство было сильнее. Скинув обувь, я просочилась к двери и, приоткрыв на чуть-чуть, стала подглядывать за развитием событий в узкую щель.

Женщина в казенном халате сидела на стуле, безвольно скинув руки. А главврач расхаживал по кабинету, скрестив руки за спиной.

— Это позор! Я еще мог бы понять Вас, если б мальчонка родился больным или слабым! Но я давно не видел таких крепких мальчишек.

— Прекратите! — закричала она и стал раскачиваться, обхватив голову руками. — Прекратите. Вы не сможете меня переубедить. Что нужно подписать? Отпустите меня отсюда, очень прошу. Мы и так живем в одной комнате вшестером, куда я его заберу? Я одна содержу всех! Прекратите!

Женщина не плакала, а просто кричала. Не было слез, сожаления. Ее глаза светились яростью и отчужденностью. Было видно, что все, чего она хочет — оказаться, как можно дальше отсюда. Главврач бросил ей на стол какой-то бланк и вышел из кабинета. А я закрыла дверь, казалось, что только что заглянула в нечистоты чужой жизни. Впервые увидела всю грязь человеческой души…Вернее, ее бездушия.

Но, как бы мне этого не хотелось, этот случай не стал последним в моей практике. Я помню каждый отказ. Сначала было просто, потому что я была просто свидетелем, а потом, когда началась практика, превратилась в ту, от которого зависит многое. Я плакала, когда мать, готовая подписать отказ, бросалась в детский блок, чтобы обнять ребенка, от которого хотела отказаться еще пару часов назад. И с дрожью вспоминаю ощущения, что овладевали мной, когда понимала, что уговаривать бесполезно.

После третьего курса мне выпала возможность уехать на практику в Вену. У нас очень осторожно подпускали студентов к роженицам, а в Европе все было иначе. Я присутствовала не только на родах, но и помогала вести приемы в женской консультации. Мне было мало всего, хотелось охватить, как можно больше, забывая про сон и отдых. Но после выпуска, когда нагрузка спала, уступив место изнуряющим трудовым будням интерна, я поняла, что мне просто необходимо найти место, где я могла бы расслабляться, скидывая все мысли в мусор.

Этим местом стал рок-клуб. Там собирались толпы людей, внешний вид которых отличался от привычного образа. Громкая музыка пробирала насквозь, прогоняя усталость и тревогу. В первый же день я обзавелась друзьями, которые приняли меня, несмотря на классические джинсы и рубашку, застегнутую на все пуговицы.

Мэри, подруга солиста группы, быстро превратила меня из скромной блондинки с толстой косой в довольно яркую представительницу современной субкультуры. Я не была фанаткой, как мои друзья, но мне очень нравилось ловить на себе возмущенные взгляды сотрудников, когда я приходила в больницу в кожаных брюках и с распущенными синими волосами. Они кипели яростью, не принимали меня, строя различные козни, распуская слухи. Только Дэну было все равно, как я выгляжу вне больницы. Я смывала яркий макияж, снимала пирсинг, заворачивала волосы так, что натуральный пшеничный цвет волос почти полностью прятал яркую синеву. А Дэн наблюдал за мной, не прекращая улыбаться.

Я вела две жизни. И меня это устраивало целиком и полностью. О парнях я не мечтала, конечно, я не была ханжой. Да и, пропадая в больнице сутками, так или иначе начинаешь видеть в еще несформировавшихся интернах вполне симпатичных парней. А потом появился Макс. Я рассмеялась, увидев скромного очкарика у заплеванной барной стойки. Он брезгливо опирался на нее локтями, стараясь не прикасаться руками. Я узнала в нем недавнего пациента, которому пришлось накладывать швы на ладонь после неудачного падения с мопеда. Он стал приходить каждую пятницу. Садился в самом углу зала и шарил взглядом по беснующейся толпе, пока не находил меня. Я пропадала каждый раз, когда ловила его вспыхивающий взгляд. Нескрываемая детская радость, восхищение и желание — вот, что я ощущала кожей, даже находясь на другом конце зала.

Он принимал меня полностью. Встречал у госпиталя, караулил у университетской лаборатории и жалел, когда я приходила, глотая слезы. Он предложил мне переехать к нему через месяц нашего знакомства. Я смеялась и уводила тему, потому что не хотела серьезности, зная, как она влияет на свободу голодного до знаний молодого врача.

Я переехала к нему совершенно стихийно, потому что ощутила, как он для меня дорог. Чувствовала поддержку, любовь и полное принятие меня. Он чувствовал меня, не ограничивая свободы, но дарил полную уверенность в будущем. Я разрывалась. Во мне бушевали две половины: одна скакала на работу, при любом писке телефона, а другая ревела в кабинке туалета, когда тест на беременность рисовал одну полосу. Я была переполнена уверенностью, что, наконец-то, нашла того, от которого хотелось забеременеть. Где-то глубоко в душе понимала, что хочу стать женой и идеальной матерью именно с Макси. Перестав предохраняться, снова и снова вспоминала слова деда, так и не дожившего до этого момента, уповая на "правило акушера Манилова". Но чуда не случилось. А с каждым днем практики я видела все больше гадости и несправедливости, теряя надежду на чудо….

…Это была обыкновенная смена. Я ставила капельницы, заполняла карты, делала УЗИ и КТГ. Одной из пациенток была молодая девушка со странным смешанным акцентом. Пока я делала УЗИ, она ни разу не взглянула на монитор, хотя другие беременные готовы были шею себе свернуть, заглядывая в экран аппарата. Вместо этого она тыкала пальчиками, унизанными золотыми кольцами с огромными бриллиантами, в экран телефона, чему-то улыбаясь. Она не задавала вопросов и вела себя абсолютно отстраненно, что не могло ускользнуть от меня.

— Ну, что… я закончила, — протянула ей рулон бумажных полотенец. — Все хорошо. Но меня настораживает Ваш тонус, поэтому я настоятельно рекомендую остаться в клинике. Мы понаблюдаем и сделаем еще пару анализов. На таком сроке не стоит рисковать.

— Мне все равно, — сказала она, не отрываясь от телефона — Котик, ты где?

К моему удивлению, по телефону она заговорила на чистом русском языке. Я открыла рот, потому что хотела обсудить результаты анализов и назначить спазмалитики, чтобы снять тонус. Но девушка делала вид, что меня просто не существует, только изредка бросала в мою сторону недовольные взгляды.

— Я тут, девочка. Тут, — в кабинет вошел высокий мужчина в сером костюме. Я замерла, потому что он был так красив, что аж дух захватывало. прямая осанка, чуть грубоватый голос, а все его движения, хоть и говорили об общей нервозности, были отточены. От него веяло уверенностью и благородностью, а он это знал и нес это перед собой, как флаг. Он спешно чмокнул девушку в губы, проигнорировав меня. — Как ты? Устала?

— Да, Котик. Поедем домой?

— Согласен, стены больницы удручают, — выдохнул он, осматриваясь вокруг. И, как бы случайно, зацепился взглядом за меня. — Здравствуйте.

— Здравствуйте, мне бы хотелось обсудить с вами результаты анализов, — я рылась в карточке, пытаясь найти данные о семейном положении девушки, но ничего не нашла. Да и на первый взгляд они мало походили на супружескую пару, даже не взирая на приличную разницу в возрасте.

— С Линой все нормально?

— С ней да, но..

— Тогда все хорошо, — выдохнул он и быстрым движением расслабил галстук. А потом снова осмотрел меня с ног до головы, даже не стараясь спрятать оттенок брезгливости. Но, к моему счастью, задержался совсем не долго, словно сделал выводы, известные только ему. И теперь пришла моя очередь выдыхать, потому что еще никогда не встречала такого тяжелого взгляда. Он усмехнулся, заметив мою растерянность, явно привыкнув к подобной реакции.

— Вы что-то хотели сказать?

— Да, я серьезно опасаюсь за ребенка…

— Плод..

— Что?

— Не ребенок, а плод. Мы так договорились, — он протянул девушке пакет с вещами, который до этого времени сжимал в руке. — Переодевайся.

— У вас тридцать первая неделя и такой тонус меня немного настораживает, — я собралась с силами и снова заговорила с ними, хотя видела, что на диалог они не настроены.

— Девушка, не старайтесь. Мы не заинтересованы в жизнеспособности плода, потому что так или иначе намерены отдать его на усыновление или удочерение, не знаю, кто там.

— Сын. У вас будет сын.

— Это плод, дорогая моя, — мужчина обернулся, сложив руки на груди. — Мы не предприняли необходимых мер только потому, что слишком поздно узнали. Поэтому не пытайтесь.

— Но ведь…

— Девушка, я отлично знаю закон. И то, что делаете Вы, очень смахивает на осуждение и попытку навязать собственное мнение, что категорически запрещено медперсоналу. Скажите, когда приехать, чтобы избавиться от этого, — мужчина ткнул пальцем в живот девушки.

— Это от нас не зависит. Роды начнутся тогда, когда ре… плод будет готов появиться на свет, — я уже не поднимала глаз, чтобы не сталкиваться с ним взглядами. Поэтому уставилась в карточку, снова и снова проходясь по результатам анализов пациентки.

— Боже! Меня уже раздражает этот гигантский живот! — взвыла девчонка, повиснув на шее своего мужа. — Я скоро взорвусь!

— От этого еще никто не умирал, — эти слова вырвались у меня совершенно непроизвольно. Но злость от несправедливости, что коснулась этого, еще не родившегося, малыша.

— Так, достаточно. Мы делаем добро. Ясно? — мужчина сделал шаг мне навстречу, чуть склонив голову набок. — Есть семьи, которым этот плод важнее, чем нам. И, кстати, где у вас тут главврач? Мне нужно переговорить о замене лечащего врача….

***

— Привет, малышня! — я обняла детей, сидящих за обеденным столом.

— Мамуль, а мы не поедем за подарками? — Мила подняла на меня свои невинные глазки и для пущего эффекта взмахнула ресницами.

— Ну и кто вам такое сказал? — рассмеялась я, взъерошив их волосы.

Бабуля пекла блины, смотря очередной сериал по телевизору. А Дэн, сидевший перед ноутбуком, когда я спустилась, теперь откинулся на стуле, не спуская с меня глаз. Еще пару дней назад я бы посмеялась, бросив в него острой шуткой, но сейчас мне и разговаривать с ним не хотелось. ОН был так прозрачен в своей навязчивой идее научить меня жить правильно, что сначала было скучно, а теперь противно.

Я до сих пор не понимаю, как могла выйти за него. Он сорвался из Вены почти сразу, как только я приняла решение осесть в Нью-Йорке. Бросил все и приехал ко мне, окутав облаком романтики. Вот мы и поженились, расписавшись в городской ратуше. А потом практически протрезвела, потому что совместная жизнь мало походила на то, чем я не успела насладиться сполна с Максимом. Он бесился, видя, как я не могу отпустить прошлое. Устраивал истерики, когда я поздно приходила домой, а потом у нас появился Ванька. И все замерло, но ненадолго…

— Потому что папа так сказал, — Ванька ткнул в бок сестру.

— Ваш папа ничего не понимает, — сказала я на русском и подмигнула сыну.

— Значит, мы поедем в город? — Мила вскочила со стула, громко захлопав в ладоши.

— Да!

— О! А можно без меня? — Ванька скатился по стулу, почти полностью спрятавшись под столом.

— Мы договаривались, что пока я здесь, вы говорите на английском, — шикнул Дэн. Ему не нравилось, что я учила детей русскому. И бесился оттого, что не понимает нас, когда вся семья собиралась вместе. Но на все предложения освоить еще один язык, Дэн категорически отказывался, гордо напоминая, что он коренной австриец. Хотя, по моему мнению, одно другому просто не может помешать.

— Вот это накал страстей, — прошептала бабуля, делая вид, что комментировала она события сериала. Но я-то видела, что по телевизору шла реклама. Интриганка…

— Так, даю вам пять минут на то, чтобы собраться. Иван, я не шучу. Что-то мне не нравится твой вид. Ты не заболел?

— Ага. Воспалением хитрости. Ему давно уже ничего не хочется, — Дэн снова отвернулся к монитору компьютера.

— Лиз, он и правда, какой-то вялый. Может, заболел?

— Надо показать его врачу, — я внимательно наблюдала, как дети поднимаются по лестнице, громко споря о чем-то. Шум и гам… Красота.

— Утром Кира звонила. Просила зайти, — бабушка протянула мне мой телефон.

— Кстати, как я вчера попала домой? — я запрыгнула на барную стойку, наливая кофе.

— О! Это было феерично, внучка, — рассмеялось бабуля, выключив телевизор.

— Пошло… — перебил ее Дэн.

— Тебя привезли на огромной машине. Я хотела отходить тебя полотенцем по заднице, что пропала, никого не предупредив, но, как только увидела того, кто тебя привез, сдалась. Да, что сдалась? Я готова была сама тяпнуть рюмочку и рухнуть в его объятия, — Буля театрально прижала руки к груди. — Молодец, детка, живи и радуйся. А то попадаются на пути одни нудилы…

Последние слова она сказала на русском, чем рассмешила меня, но рассердила Дэна.

— Так и живем…