Перемена

XXI ГЛАВА

Они вошли обратно во дворец. Елизавета Андреевна осторожно ступала по мраморному полу, шелестя нижними шёлковыми юбками, а Иммануил, чуть поотстав на полшага, следовал за ней. У начала лестницы она остановилась: потоки противоречивых чувств боролись в её хрупком теле, но, решительно ступив на первую ступень, Вишевская обернулась назад, её взгляд встретился со взглядом Иммануила. Тот, решительно сделав шаг навстречу, схватил её руку, крепко сжал в своей ладони.

— Как вы смеете, сударь? — воскликнула она на испанском, опасаясь, что кто-либо увидит их здесь вдвоём.

— Ничего не бойтесь, сударыня, ибо я не желаю скомпрометировать вас. Я буду ждать вас у фонтана.

— Вы думаете, всё обойдётся?

— Я уверен в том. На счёт вашей служанки не беспокойтесь: она обычная крестьянская баба, необразованная, но преданная всем сердцем — это редкая черта, свойственная итальянкам, — он слегка выдохнул, всё ещё сжимая её руку, любуясь ею, — у вас такой красивый ридикюль, — прибавил он, желая как можно дольше растянуть блаженство этой милой минуты.

— Этот ридикюль подарил мне отец — до того, как покинул бренный мир, вот почему сий маленький предмет дорог моему сердцу.

— О, должно быть, ваш отец был прекрасным человеком, знающим толк в дамских вещах, ибо ридикюль подходит под цвет ваших глаз — зелёных, словно молодая трава на солнечном лугу.

— Я не смею говорить ничего об отце, тем более почившем: люди о нём твердят разное, но он был хорошим, добрым, заботливым для домашних своих, а ещё мне часто говорят, будто характером я пошла в него; но правда то или нет, этого я не знаю.

— Уже то, что у него такая дочь, даёт мне право думать о нём только лучшее.

— Спасибо вам… за приятные слова.

— И вам спасибо, что согласились остаться… ради меня… — он помедлил, произнёс, — ну так, встречаемся у фонтана.

— Да.

Елизавета Андреевна быстро поднялась к себе. Выпроводив Петронеллу по обычным поручениям, повелев ей идти в аптеку за лекарством от головной боли, она тут же достала из шкафа своё повседневное голубое платье с пышными белоснежными рюшами, переоделась, удивляясь, как ловко у неё получается завязывать платье и, надев на голову простую соломенную шляпку, украшенную атласными лентами, спустилась в парк, густо освещенного ярким палящим солнцем.

Иммануил ждал, притаившись за мраморным фонтаном, чьё дно было выложено искусной мозаикой на древнеримский манер. В небе светило южное солнце, лучи его ярко играли-поблескивали бликами на прохладной водной глади; струя, бившая из фонтана, умиротворяла своим равномерным бегом, и лёгкие брызги охлаждали раскрасневшееся лицо. Он увидел Елизавету Андреевну, идущую ему навстречу по ровной широкой тропе, её стройная фигура, облачённая в нежно- голубое воздушное платье, выделялась на фоне тёмно-зелёной зелени, буйством разросшееся длинным рядом. Иммануил поднялся ей навстречу, сердце его пламенно забилось в груди и весь привычный мир будто бы перевернул страницу в сказочное, яркое начало чего-то нового, незнакомого. Елизавета Андреевна испытывала нечто подобное: вот она стоит напротив малознакомого мужчины, а вокруг них лишь удивительной красоты сад и ни единой живой души — только маленькие пташки с тонким чириканьем перелетают с ветки на ветку. Они не могли говорить что-либо, но взгляды их оказались много красноречивее слов. Красивый Иммануил жгучими глазами глядел на Елизавету сверху вниз, он хотел и в то же время опасался сделать хоть одно неловкое движение, дотронуться до её тонкой руки.

Так стояли они какое-то время, не желая нарушать молчание сей блаженной минуты. В фонтан, под струю, села птица, омыла свои крылья и улетела. Иммануил как завороженный глядел на эту птичку, но, очнувшись словно ото сна, всё ещё находясь во власти сладостных чар, протянул руку к Елизавете Андреевне, тихо, почти шёпотом проговорил:

— Ну что же, может, прогуляемся по саду?

— С удовольствием, — ответила она, беря его под локоть.

Более часа они просто ходили по тропинкам, между кипарисами, кустами азалии, магнолии и бегонии. Солнце палило нещадно, но в тени было заметно прохладнее, свежее. Иммануил коротко поведал о себе, своей семье и откуда он родом.

— Моего отца зовут Юзеф Адам Велез, его прадед Хосе Игнатио Велез прибыл из Испании в Новый свет и, будучи дворянином по крови с изрядным состоянием, женился на дочери одного из потомков первых конкистадоров. Течёт ли в моих жилах хоть капля индейской крови, того не знаю, но однажды бабушка по материнской линии рассказала мне, будто мой предок, обосновавшись в Мексике, взял в жёны одну из дочерей местного вождя, которая покорила его своей дивной красотой, но правда то или нет, того никто не может знать наверняка. Мать мою звали Мария Людвига Велез, урождённая Руиз, её дядя — бездетный вдовец, некогда отписал ей всё своё наследство и мать считалась завидной невестой.

— Ваши родители живут в Мексике?

— Отец живёт в своём поместье, под его присмотром остались незамужняя сестра м стареющая мать — моя бабушка, ей по меньшей мере более восьмидесяти лет и она уже не в силах самостоятельно передвигаться. Мать моя давно умерла от чахотки — этот страшный недуг съел её изнутри и мне, мальцу, не дозволили даже попрощаться с ней, ибо внешне то была уже не она. Мать я помню смутно: лишь обрывками из жизни да её портрет на стене — вот и всё, что осталось от неё.

— Сколько детей есть у ваших родителей?

— Всего родилось пятеро, но двое — брат и сестра умерли во младенчестве, осталось трое: я да две сестры — старшая и младшая. Младшая сестра, красавица Евангелина ныне счастлива замужем и у неё самой есть дети. Старшая же с детства была хворая и, балансируя между жизнью и смертью, выжила только благодаря изрядным стараниям матери. Недуг остался с ней навсегда, а сейчас сестрица помогает ухаживать за бабушкой, но чаще задумывается о том, чтобы уйти в монастырь — за пределы греховного мира.

— И ваш отец не пытался выдать её замуж?

— Пытался, много раз сватал дочь, но все претенденты обращали внимание на младшую Евангелину, что всегда затемняла старшую своей красотой. Евангелина — любимица в семье, избалованная и капризная, а старшую сестру Катарину мне очень жаль: ежели не найду я ей супруга, то попытаюсь сделать всё, дабы утешить её безрадостное существование.

— Как грустно и в то же время несправедливо осознавать, что одним даётся всё, а другим ничего. Что касается меня, то у родителей нас трое: я, старший и младший братья.

— О, это совпадение! Вы так не думаете?

— Может, и совпадение — я тоже об этом подумала.

— И как ваши братья?

— Они оба женаты, живут тихой жизнью: один в Москве, другой в Санкт-Петербурге, служат с государственных палатах, имеют хороший доход и дома у них полная чаша, жены благородные и верные, дети послушные. Вот и всё, что я знаю о них, ибо редко встречаюсь с ними.

Далее Елизавета Андреевна рассказала о своей семье, о том, как повстречалась впервые с Михаилом Григорьевичем и что было далее. Иммануил внимал каждому её слову и всякий раз, когда она упоминала о супруге, в его душе зарождалась непонятная-зловещая ревность.

— И вы, столь прекрасная и разумная, согласились выйти замуж за первого, кто предложил вам руку и сердце? — не удержался, чуть ли ни выкрикнул гневный вопрос Иммануил.

— К сожалению, вы правы, но я тогда была столь юна, почти девочка, а Михаил Григорьевич из богатого княжеского рода — от такой выгодной партии мой отец вряд ли бы смел отказаться, тем самым решив мою судьбу. Но мне грех жаловаться: Михаил Григорьевич добр и щедр, он без всяких сомнений любит меня и исполняет любое моё желание.

— А вы… вы любите мужа? — с замиранием сердца, растягивая слова, спросил он.

Этот вопрос поставил Вишевскую в тупик. Ответить "да" — означало бы солгать, а ответить "нет" — значит, поставить саму себя под удар. Какое-то время она колебалась, собираясь с мыслями, наконец, проговорила, стараясь держаться при этом куда спокойнее и ровнее:

— Я благодарна ему за всё, более ничего не могу сказать.

А Иммануил глядел на неё полными радости глазами, былая уверенность стремительным потоком вливалась в его душу. "Она не любит мужа, она не любит мужа!" — пронеслась внутри светлая, счастливая мысль.

После прогулки Елизавета Андреевна вернулась на квартиру, где её поджидала взволнованная Петронелла.

— Господи, сеньорита, где вы пропадали? Я вас повсюду искала! — всплеснула полными руками служанка.

— Я вышла в парк немного прогуляться, надеясь, что голова пройдёт, — она уселась в глубокое кресло, наигранно опрокинув голову, приложила ладонь на горячий лоб, — после прогулки голова только сильнее разболелась. Это всё из-за солнца. И как вы можете жить в таком зное?

— Мы с рождения привычны. Вам дать лекарство?

— Да, да, а после я пойду отдыхать.

Когда Вишевская уснула или сделала вид, что спит, Петронелла бесшумно прикрыла двери спальни, а сама пошла заниматься домашними делами. То, что у её госпожи вовсе не болела голова, она поняла сразу, но сделала вид, будто поверила в мнимый недуг. И то, что в этом всём замешан кто-то третий, Петронелла также догадалась своим хитрым женским умом, но говорить о том Михаилу Григорьевичу не решалась, ибо, она рассудила, у неё нет вещественных доказательств, а во-вторых, то не её забота.

Поздно вечером от вице-губернатора вернулся Михаил Григорьевич. Уставший, задумчивый, он нашёл Елизавету Андреевну за чтением книги, справившись об её самочувствии, поведал о сегодняшнем обеде:

— Вам повезло, что вы не присутствовали в резиденции вице-губернатора. Это было поистине скучнейший приём из всех, что мне доводилось видеть. Окружённый господами весьма почтенного возраста, вице-губернатор на протяжении длительного времени говорил, как любил ездить в молодости на охоту, сколько денег платил за щенка английской борзой и как собирается проводить время, когда оставит службу…

Михаил Григорьевич ходил по комнате взад-вперёд, говорил и говорил, Елизавета Андреевна сделала вид, будто с искренним вниманием слушает его, участливо кивая головой, а на самом деле мыслями она была далеко — за пределами этой комнаты — в тени развесистого сада.